Текст книги "Мессия очищает диск"

Автор книги: Генри Лайон Олди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

5

К полудню следующего дня задняя дверь монастыря открылась перед кандидатами, и Змееныш Цай вошел во внутренний двор…

Междуглавье

Свиток, найденный птицеловом Манем в тайнике у западных скал Бацюань

Почему-то отчетливей всего мне запомнился момент собственной смерти – словно вся моя жизнь была только прелюдией к этой бессмыслице.

Я позавтракал, свалил посуду в мойку, бриться не стал, усмотрев в этом некий вызов – правда, непонятно кому, – и, накинув куртку, вышел из квартиры. В подъезде, как всегда, пахло кошачьей мочой и застарелым сигаретным дымом, дворничиха тетя Настя пожаловалась мне на нехороших людей, справляющих здесь же свои естественные потребности, я осудил этих мерзавцев, слившись с дворничихой в экстазе морального единения, и выскочил на улицу.

«Вольво» шефа уже стоял у подъезда. Так бывало всегда, когда шеф собирался подкинуть мне новую работенку, о которой весь сонм его дипломированных вдоль и поперек комп-экспертов уже успел отозваться коротко и внятно:

– Безнадега!

Как правило, после такого диагноза шеф лично звонил мне, лил патоку в телефонную мембрану и на следующее утро заезжал собственной персоной.

Поначалу это льстило моему самолюбию.

Телохранитель шефа по кличке Десантура помахал мне из-за руля медвежьей лапой и оскалил в приветливой улыбке сорок восемь с половиной золотых зубов. Когда-то я наголову обыграл его в карты, не похваставшись этим ни единой живой душе, и с тех пор Десантура мне симпатизировал. Я был вторым человеком в мире, кому Десантура симпатизировал, – первым был он сам. По-моему, он меня жалел и часто спрашивал после утреннего кофе:

– Слушай, Гений, ты и впрямь цвета не различаешь?

Я устал объяснять ему, что дальтоники цвета в принципе различают, не различая оттенков, и мир не выглядит для них, то есть для нас, потрепанным черно-белым фильмом, но Десантура не верил.

– А какого цвета вон тот «жигуль»? – спрашивал он.

– Красного, – отвечал я и уходил.

– А вот и врешь! – радостно орал мне в спину Десантура. – «Жигуль» и вовсе оранжевый! Врешь, Гений!

И потом у него до вечера было хорошее настроение.

Я – дальтоник. Вернее, сейчас правильнее было бы сказать: я был дальтоником. И еще у меня нет музыкального слуха. Совсем. Неловкая акушерка, вытаскивая меня из моей вопящей мамаши, коряво наложила щипцы и не пожалела силушки – в результате чего головка невинного и некрещеного младенца оказалась изрядно сплющена с левой стороны. Сейчас это практически не видно; да и чудо-Верка, моя личная парикмахерша, настолько приловчилась прятать эту асимметрию, что я даже иногда нравлюсь девушкам. На первых порах. На вторых же они говорят, что я – бездушное чудовище, которому недоступна истинная красота.

Пожалуй, это правда.

Я был бездушным чудовищем.

И еще я был компьютерным гением.

– Добрейшее утречко! – бодро выкрикнул шеф, выбираясь из машины.

Его круглое щекастое лицо растянулось во все стороны самым добродушным образом, я уже почти дошел до него – и в этот момент «Вольво» набух сизо-огненным шаром, из которого нелепо торчала голова Десантуры, пламя скомкало шефа целиком, как бумажную фигурку, я почувствовал, что мне очень жарко, и увидел в сердцевине пылающего ада чью-то руку.

Она махала мне, словно приглашая войти.

Странная такая рука: тощая, жилистая, безволосая, покрытая необычной татуировкой… Я постарался приблизиться, чтобы рассмотреть татуировку, и мне это удалось – на предплечье гостеприимной руки скалился усатый дракон, топорща спинной гребень.

Потом я оглянулся и увидел самого себя.

Я лежал ничком около чадящей машины, рядом со мной валялась оторванная взрывом голова Десантуры, блестя золотыми зубами, под моим правым ухом торчал зазубренный осколок, а от подъезда ковыляла причитающая дворничиха тетя Настя.

Я увидел это и запомнил навсегда – потому что я никогда ничего не забываю.

Это мое проклятие и моя работа.

Когда-то я прочитал в одной умной книженции, что «полушария человеческого мозга по-разному обеспечивают контакт с различными областями внешних раздражителей». Имелось в виду, что левое полушарие занимается логическими и аналитическими операциями, раскладывая все по полочкам и приклеивая к каждой полочке соответствующий ярлычок; стихия же правого полушария – целостное восприятие реальности, интуиция, пространственные и музыкальные представления, то есть алогичное и бессознательное.

Там же было написано, что левое, логическое полушарие у младенцев практически не функционирует, развиваясь в процессе социализации будущего члена общества. Видимо, неловкая акушерка изрядно повредила правую часть скрытого в моей бедной головке глобуса – в результате чего левая, компенсируя дефект, стала развиваться излишне поспешно. Оттенки и обертоны оказались для меня тайной за семью печатями – зато учителя в школе и университете ходили на ушах при виде студиозуса, способного процитировать учебник слово в слово с любой страницы и с любой строки на выбор. Они не понимали, что для меня это так же просто, как для них обнаружить разницу между алым и малиновым или не перепутать «до» и «фа», причем в разных октавах.

А после университета меня подобрал шеф.

…Дракон на тощей руке подмигнул мне, радостно вызверясь блестящим острозубьем, отчего стал ужасно похож на безвинно пострадавшего Десантуру, – и оба полушария моего мозга растеклись киселем.

А когда я пришел в себя – я усиленно кланялся, держа в руках странного вида инструмент со многими струнами, и смотрел на кого-то снизу вверх, видя только четырехугольную шляпу с широкими полями и презрительно сжатый рот, до которого не доставала тень от громоздкого головного убора.

Здесь это называлось Безумием Будды, но я еще ничего не знал и решил, что это просто безумие.

Потому что мир был цветным и звонким.

Часть вторая
Маленький архат

В одном положении наносятся три удара, один удар вызывает три повреждения, изменения многочисленны и непредсказуемы.

Из поучений мастеров

Глава третья1

– Итак, не соблаговолит ли прекрасная госпожа ответить на несколько вопросов ничтожного канцеляриста?

«Прекрасная госпожа» Сюань, не оборачиваясь, молча кивнула и тихонечко всхлипнула. Судья Бао оценил грациозность кивка и своевременность всхлипа отставной наложницы, после чего немного помолчал, собираясь с мыслями. С одной стороны, он втайне сочувствовал красавице Сюань, еще несколько дней назад – всесильной фаворитке сиятельного Чжоу-вана, которую принц теперь отсылал с глаз долой в ее родной уездный городишко. И вне всяких сомнений, там Сюаньнюй Беспорочную (при этом словосочетании судья не удержался от мимолетной улыбки, но тут же вновь стал серьезным) вскорости выдадут замуж за какого-нибудь мелкого чиновника, и будет Дева Девяти небес прозябать в провинции до конца дней своих, нещадно пиля муженька и рассказывая всем встречным-поперечным о блистательной прошлой жизни, которая, увы…

Но, с другой стороны, это все личные заботы госпожи Сюань. А ему, судье Бао, даже на руку, что недавняя фаворитка Чжоу-вана отныне впала в немилость – как же, дозволил бы принц допросить свою любимицу до того, как Восьмая Тетушка залила личико Сюаньнюй собственной кровью, вдобавок украсив наложницу собачьим трупом!

Так что судья внутренне встряхнулся, приводя мысли в порядок и отстраняясь от бренных чувств, туманящих холодное зеркало рассудка – а это он умел делать не хуже бритоголовых служителей Будды, если не лучше иных из премудрых хэшанов, – и участливым тоном задал первый вопрос:

– Как вы полагаете, госпожа Сюань, зачем покушавшейся злоумышленнице понадобилось убивать вашу собачку?

Вопрос звучал наивно, но задать его было необходимо.

Пауза.

Точно рассчитанная, не короткая и не длинная, как раз в меру.

– Не знаю! – Рыдающий вскрик, заламывание тонких рук и новая череда всхлипываний, похожая на небрежный перебор струн циня. – Эта ужасная женщина, эта бесовка, эта… убийца с не мытыми от рождения волосами – ее подослали!

– Вы подозреваете, кто это мог сделать? – Выездной следователь слегка приподнял правую бровь.

Всякий, увидевший эту бровь, этот понимающе-ироничный излом, должен был мигом сообразить: сказанное до того – чушь, пустозвонство, и продолжать не стоит.

Но Сюаньнюй Беспорочная не интересовалась в данный момент чужими бровями и намеками.

– Да! Подозреваю! – Забывшись, она наконец повернулась к судье лицом, и Бао Драконова Печать увидел: красные, распухшие от слез веки, грязные потеки туши на щеках, прорывшие бороздки в обильном слое белил, посиневшие, трясущиеся губы, запавшие в уголках глаз морщинки… Нет, ничуть не походила эта страдающая женщина на ту надменную утонченную красавицу Сюань, которую судье пару раз доводилось лицезреть в несколько иной обстановке. – Я не могу назвать вам имен, высокоуважаемый сянъигун, но это сделали враги сиятельного Чжоу-вана! Более того – это сделали враги Поднебесной!

«Так уж прямо и Поднебесной?» – еле удержался, чтоб не спросить, судья Бао.

Вместо этого он пододвинул бывшей красавице переносную жаровенку в виде растопырившей лапы черепахи, и Дева Девяти небес судорожно принялась отогревать над угольями зябнущие не по погоде руки.

– Тогда что мешало врагам государства приказать злоумышленнице убить самого принца? Она вполне могла бы это сделать, – резонно возразил судья. – И, полагаю, убийство кровнородственного вана на глазах у нингоусцев было бы гораздо большей потерей для Поднебесной, чем трагическая гибель вашей собачки – простите за откровенность.

Сейчас он мог позволить себе подобную откровенность – павшие фаворитки и чучела тигров не опасны.

– Не знаю, – пролепетала госпожа Сюань, скривившись подобно маленькой девочке. – Я…

Тут до нее, видимо, дошло, как она сейчас выглядит, и женщина поспешно отвернулась.

– Извините меня, господин Бао, я вернусь через минутку. – И она почти выбежала из комнаты.

Судья Бао не последовал за ней – сидел, оглядывал покои дома, подаренного фаворитке принцем Чжоу года два тому назад. Изысканный вкус хозяйки был виден во всем: шторы оттенка весенних цветов мэйхуа, на стенах пейзажи работы Ван Мэя, стоившие целое состояние, мебель инкрустирована перламутром, по углам – узкогорлые вазы с изображениями невинных отроков и небесных полководцев…

Увы, ничто не постоянно в мирах Желтой пыли, и самое преходящее – милость сильных мира сего!

Вернулась госпожа Сюань действительно на удивление быстро, и судья Бао в очередной раз изумился, как разительно может измениться женщина за столь короткое время. Исчезли слезы и потеки туши, лицо выглядело шедевром живописца, прическа была искусно приведена в порядок, и только неестественно блестящие и припухшие глаза выдавали состояние красавицы Сюань.

– Я не знаю, господин Бао, почему эта ужасная женщина не убила сиятельного Чжоу-вана, – с порога заговорила Сюань, помахивая перед собой дымящейся палочкой благородного сандала. – Но на это, видимо, были свои причины. Вы, достойнейший сянъигун, несомненно, знаете свое дело лучше любого из судейских и успели раскрыть немало преступлений, но интриги, которые плетут враги Сына Неба и его сиятельного брата, бывают столь коварны и запутанны…

Продолжая говорить, она присела за невысокий изящный столик, стоявший в дальнем конце комнаты, картинным жестом воткнула сандаловую палочку в выгнутый колокольчик курильницы и принялась машинально перебирать многочисленные коробочки из полированной яшмы, нефритовые флакончики и украшенные орнаментами шкатулки с бальзамами, благовониями, притираниями, украшениями и еще неизвестно чем, которыми он был заставлен. Госпожа Сюань сидела вполоборота к судье, и тот невольно залюбовался ее печальным профилем, отчетливо вырисовывавшимся на фоне приоткрытого окна.

– …Столь коварны и запутанны, что проследить их цель даже такому проницательному человеку, как вы, господин Бао, будет непросто. Быть может, сиятельный Чжоу-ван нужен злоумышленникам живым, чтобы использовать принца в своих гнусных целях; тем более теперь, когда меня уже не будет с ним. – Глаза Сюаньнюй Беспорочной вновь наполнились слезами. – Кто вдохновит сиятельного Чжоу-вана изысканными стихами и достойными примерами для подражания?!

Явно увлекшись, госпожа Сюань неожиданно заговорила глубоким мелодичным голосом, и произносимые нараспев слова сразу наполнили комнату, невольно заставляя вслушиваться и внимать каждому звуку с трепетом душевным, так что судье Бао стоило некоторого труда избавиться от этого наваждения.

– Кто напомнит кровнородственному принцу о смелом Цао Пэе,[17]17
  Цао Пэй – сын известного полководца Цао Цао; после смерти своего отца в 220 г. силой низложил императора Сянь-ди, последнего представителя династии Хань, и, объявив императором себя, основал новую династию Вэй, просуществовавшую до 264 г.


[Закрыть] благородном Су Цине[18]18
  Су Цинь (IV в. до н. э.) – известный дипломат и государственный деятель, объединивший и возглавивший силы шести княжеств для борьбы с могущественным княжеством Цинь. Достигнув власти, остался великодушным и честным человеком, за что и заслужил любовь народа.


[Закрыть] или пылком У-ване?![19]19
  У-ван – основатель династии Чжоу (1122—247 гг. до н. э.), свергший последнего императора предшествующей династии Шан Чжоу Синя.


[Закрыть] Кто поддержит великого Чжоу в трудную минуту советом и утешением? О, теперь в его душе навеки поселятся осенние ветры, которые будут шептать ему холодные слова отчаяния и злобы, и некому отныне…

Поняв, что больше от убитой горем женщины ничего не добьешься, выездной следователь поспешил откланяться. Что-то крылось в словах отвергнутой фаворитки, какие-то неуловимые нити, на которые следовало бы обратить внимание, но достойный сянъигун никак не мог вытащить это «что-то» на поверхность темного пруда своего рассудка, а потому решил временно отложить размышления на эту тему.

На сегодня у него был намечен еще один визит.

Пожалуй, не менее важный.

2

Цзюйжэнь Тун, чью замечательную тигровую орхидею вдребезги изорвал сошедший с ума торговец Фан Юйши, был болен. Он пластом лежал в кровати, укрытый, несмотря на теплый день, двумя шерстяными одеялами и еще легким покрывалом, и время от времени издавал протяжный стон. Одеяла были натянуты до самого подбородка, а на лбу у цзюйжэня Туна покоилось пропитанное яблочным уксусом полотенце, время от времени сменяемое его младшей женой, – так что из всех тридцати восьми частей тела несчастного цзюйжэня виден был лишь один не в меру длинный нос, которым Тун страдальчески шмыгал.

Судья Бао невольно хмыкнул при виде этой душещипательной картины, и ему пришло в голову, что господин Тун сейчас весьма смахивает на заплаканную наложницу Сюань. Это сравнение сразу же загнало внутрь уже готовую было проступить на губах выездного следователя улыбку. Он давно привык доверять случайно всплывающим в голове мыслям, пусть даже и не оформившимся до конца в уверенную догадку. Неспроста пришло оное сравнение на ум дотошному следователю, не первый год и даже не первое десятилетие «Поддерживающему Неустрашимость»! Небо свидетель, существовала некая скрытая связь не только между этими двумя дурацкими происшествиями, но и между двумя пострадавшими людьми, чиновником Туном и наложницей Сюань. И судья Бао твердо решил эту связь выяснить.

– Как ваше драгоценное здоровье, уважаемый господин Тун? – вежливо поинтересовался следователь, присаживаясь рядом с постелью больного в плетеное кресло, услужливо пододвинутое младшей женой.

И еле заметного кивка хватило, чтобы понятливая хозяйка выскользнула из комнаты.

– Ох, и не спрашивайте, господин судья! – хнычущим голосом простонал цзюйжэнь из-под одеяла. – Когда я обнаружил то непотребство, что сотворил проклятый варвар с моей любимой орхидеей, – думал, рассвета уж не увижу! А ведь я ее растил, лелеял, берег пуще сына родного, потому что готовил в подарок для сиятельного Чжоу-вана…

Сердце слегка екнуло в груди судьи, но высокоуважаемый сянъигун не подал вида, насколько взволновало и заинтересовало его это известие.

– Так вы заранее выращивали подарок сиятельному принцу? – с воодушевлением, подобающим случаю, переспросил он.

– Разумеется, господин Бао! Не один месяц готовился я к этому знаменательному дню, когда смогу вновь увидеть столь горячо любимого всеми нами, и мною в особенности, сиятельного Чжоу-вана, дабы преподнести ему взлелеянную мной орхидею несравненной красоты и прочесть специально к этому случаю сочиненные вашим ничтожным собеседником стихи!

Досточтимому Туну едва хватило дыхания, чтобы произнести этот потрясающий, но несколько длинноватый пассаж.

– И вот из-за подлого варвара, достойного казни бамбуковой пилой на деревянном осле, все мои труды пропали даром! Нечего подарить мне принцу, да и сам я занемог и не в силах теперь отправиться в Столицу на сдачу экзаменов, к которым столь старательно готовился дни и ночи!

– Не отчаивайтесь так, уважаемый господин Тун. – В голосе судьи звучало неподдельное сочувствие, хотя такового он отнюдь не испытывал к этому заносчивому неженке, не привыкшему стойко сносить удары судьбы. – Вы обязательно поправитесь и успешно сдадите экзамены в следующем году. Я уверен, весь Нинго еще будет гордиться вами! А что касается подарка сиятельному Чжоу-вану, то у вас ведь остались стихи? Кто же мешает вам усладить утонченный слух принца изящнейшими строками, перед коими наверняка меркнет слава стихотворцев прошлого?

– Да, стихи… – растерянно промямлил цзюйжэнь Тун, пряча под одеяло и нос, словно стыдясь солнечного света. – Но не могу же я явиться к принцу без подготовленного мной дара, каковым являлась моя не имеющая себе соперников орхидея! Стихи предполагались лишь в качестве дополнения к ней, не более… Нет, нет и нет! И не уговаривайте меня!

– Но вы позволите хотя бы мне, недостойному, насладиться дарами вашего поэтического таланта? – вкрадчиво поинтересовался судья, и не собиравшийся уговаривать возбужденного Туна. – Разумеется, они предназначались не мне, низшему из низших ценителей, – но теперь, когда ваш тонкий план по воле судьбы потерпел неудачу, неужели ваши прекрасные стихи должны пропасть втуне? Неужели вы лишите меня несравненного удовольствия прочесть их?

– О, не стоит об этом, – зардевшийся цзюйжэнь был явно польщен. – Впрочем, если вы так настаиваете…

Судья постарался покинуть дом цзюйжэня Туна как можно скорее, унося под мышкой продолговатую шкатулку, украшенную затейливой резьбой. В ней лежал длиннющий свиток, испещренный мелкими каллиграфическими иероглифами в стиле «бутонов и плодов». На чтение сего труда должно было уйти немало времени, но судья твердо решил ознакомиться с ним сегодня же вечером.

И во всех подробностях.

Выездной следователь чувствовал, что он на верном пути.

3

В канцелярии, как всегда, было душно, так же монотонно жужжали мухи и сюцай Сингэ Третий. Впрочем, за десять с лишним лет службы в Нинго судья Бао успел привыкнуть и к мухам, и к сюцаю, воспринимая их примерно одинаково – то есть просто не воспринимая. Более того, монотонное жужжание и беспрерывный поток нудных рассказов Сингэ Третьего создавали некий фон, которым судья как бы отгораживался от внешнего мира, сосредоточиваясь на своих мыслях.

Увы, на этот раз сосредоточиться ему не дали. Сначала судье пришлось-таки на скорую руку разобраться с ворохом скопившихся на его столе жалоб, прошений и заявлений, игнорировать которые и далее он уже просто не мог – в конце концов, повседневные служебные обязанности судья должен выполнять независимо от расследования, навешенного на него принцем Чжоу!

Как раз в тот момент, когда судья Бао дописывал свое решение на последней жалобе и собирался передать весь ворох ненавистных бумаг тихо зудевшему в углу сюцаю – так сказать, к исполнению, – в дверь вежливо, но настойчиво постучали. Через мгновение стук повторился, и на пороге появился давешний распорядитель сиятельного Чжоу-вана. Судья тяжело вздохнул, отодвигая в сторону бумаги, и до его ушей долетела последняя фраза неугомонного сюцая:

– Вот тут-то и вошел к нему демон, и потребовал…

Что именно потребовал демон и от кого, судье узнать так и не довелось. Потому что Сингэ Третий, подняв голову от собственных ногтей, которые тщательно полировал крохотной пилочкой, узрел вошедшего и обалдело захлопнул свой рот – что с сюцаем, надо заметить, происходило крайне редко.

Сразу же выяснилось, что придворный почитатель Конфуция зашел справиться о ходе порученного судье расследования. Судья туманно сообщил об «опросе свидетелей, проведенном освидетельствовании трупов, сборе улик, а также некоторых других предпринимаемых следствием шагах, о результатах которых говорить пока еще преждевременно», – и распорядитель, недвусмысленно напомнив, что сиятельный принц Чжоу крайне заинтересован в скорейшем раскрытии этого дела, наконец удалился.

Судья Бао перевел дух, с нескрываемым злорадством лично сгрузил рассмотренные бумаги на стол пребывавшего в ступоре сюцая и снова попытался сосредоточиться на расследуемом деле.

– …А еще, говорят, – мигом опомнился Сингэ Третий, – престранная собака по городу бегает: воет под окнами, честным людям в глаза заглядывает – аж мороз по коже! – и все лапой на земле чертит, вроде как иероглифы старого головастикового письма; да что там собака – вон сюцай Лу Цзунь, что из аптекарской управы, рассказывал вчера, будто к нему говорящий леопард приходил, весь в квадратных пятнах! Рыкнул ругательски, откусил у его, Лу Цзуня, любимой козы ногу, поблагодарил и ушел…

«Кто б тебе язык откусил, – подумал выездной следователь, извлекая из шкатулки свиток со стихами, – я бы того сам поблагодарил!»

И Бао Драконова Печать углубился в изучение поэмы в честь сиятельного вана, отрешившись от болтовни Сингэ Третьего.

Было уже поздно, когда высокоуважаемый сянъигун осилил наконец поэму словообильного цзюйжэня. Тем не менее судья, быстро зайдя домой, проглотив ужин и прикрикнув на жену, не хотевшую отпускать мужа на ночь глядя, снова вышел на улицу. Он очень надеялся, что Лань Даосин до сих пор в городе – а с кем еще, кроме Железной Шапки, мог поделиться своими догадками выездной следователь? Только мудрый даос, ежедневно соприкасавшийся с незримым миром духов и демонов, знающий и видящий многое, недоступное обычным людям, мог выслушать его без улыбки и, возможно, даже чем-то помочь. А помощь судье Бао сейчас была ой как нужна!

Тем не менее, направляясь к окраине Нинго, где находилось временное жилище даоса, судья продолжал терзаться сомнениями. Конечно, Лань Даосин человек мудрый и уважаемый, даже, можно сказать, его друг, который не станет трепать языком на площадях и базарах, как, к примеру, Сингэ Третий, но все же он, судья Бао, не вправе доверять постороннему сведения, являющиеся служебной тайной.

Это с одной стороны.

А с другой стороны, он, судья Бао, явно зашел в тупик. Сведений от посланного лазутчика в ближайшее время ждать не приходится, всевозможные факты и улики собраны, выводы сделаны – а далее следствие в его лице уперлось в непреодолимую стену.

Непреодолимую обычными методами.

А мягко говоря, «необычные» методы Лань Даосина не единожды помогали судье прийти к разгадке, о чем выездной следователь Бао регулярно забывал упомянуть в своих отчетах. Возможно, и на этот раз даосский маг сумеет разобраться со сверхъестественным – а уж с повседневным судья Бао и сам разберется!

В конце концов, ведь он собирается прибегнуть к помощи Железной Шапки в интересах следствия! И не все ли равно будет потом принцу Чжоу, да и всем остальным, каким способом судья Бао распутал это дело?!

Главное – результат, а не препятствия и борьба с ними…

Вот на этой самой мысли препятствие возникло не только на пути следствия, но и на пути самого судьи.

И оно, то бишь вышеупомянутое препятствие, имело вид двух изрядно подвыпивших оборванцев, вывалившихся из дверей харчевни, мимо которой как раз проходил судья.

– А вот, братки мои разлюбезные, и толстый чиновник, у которого наверняка водятся денежки! – радостно возопил один из забулдыг, нетвердой рукой извлекая из ножен короткий кривой меч (кстати, совершенно не полагавшийся ему по чину и званию). – Эй, толстячок, тряхни мошной, одолжи-ка нам связочку-другую медяков, а еще лучше пару ланов[20]20
  Лан – слиток серебра, служивший с древних времен весовой денежной единицей.


[Закрыть] – и мы с удовольствием выпьем за твое драгоценное здоровье, чтобы ты стал еще толще!

И оба проходимца радостно захохотали над этой шуткой, подступая к судье вплотную.

Это и было их ошибкой. Меч, пускай даже короткий, все же хорош на некотором расстоянии. А судья Бао, хоть с виду и впрямь был грузен и неуклюж, в свое время особо отмечался столичным наставником при Академии Истинной Добродетели во время сдачи очередного экзамена по кулачному бою.

Оружия сянъигун не носил – но его и не потребовалось. Перехватив руку с мечом за запястье, он коротко рванул ее обладателя на себя, одновременно нанеся ему мощный тычок в локоть, от которого любитель чужих ланов с криком покатился по земле, не успев заработать ничего, кроме двойного перелома.

Завладеть мечом судья не смог. Но пока второй быстро трезвеющий грабитель судорожно извлекал откуда-то из-за спины два широких ножа-«бабочки», в воздухе успела весело присвистнуть тяжелая серебряная печать на витом синем шнуре, которую судья всегда носил на поясе, – и второй любитель выпивки на дармовщинку тихо улегся рядом со своим истошно орущим товарищем; а всякий желающий мог всласть налюбоваться багровеющим отпечатком дракона, кусающего собственный хвост, на лбу пострадавшего.

Но следующую ошибку совершил уже сам судья Бао.

Вместо того чтобы поспешить за стражниками, он нагнулся над поверженными противниками, опрометчиво собираясь связать их собственными поясами. В этот самый момент из дверей харчевни и вывалила целая компания вооруженных молодцов, привлеченных криками своего приятеля.

Сколько их было, судье сосчитать не удалось. Да он, собственно, и не пытался считать врагов. Подхватив с земли оброненный первым грабителем меч, Бао наискось рубанул по лицу ближнего нападающего, в обратном движении зацепил еще одного, пытавшегося зайти сбоку, – но тут судью сбили наземь, вырвали из рук оружие и стали остервенело пинать ногами.

«Убьют!» – обреченно понял судья, захлебываясь кровью и криком.

– Эй, братки, а может, хватит? – вдруг нерешительно остановился один из дебоширов. – Смотрите, какая у толстяка печать – небось судья местный! А за судью нас и в горах достанут, и в лесах отыщут…

– Судья, значит? – Сухопарый крепыш в рваной безрукавке и широченных штанах подскочил к говорившему и схватил его за грудки, сверля своего насмерть перепуганного братка безумным взглядом.

На самом дне этих горящих глаз покачивались дымные облачка, как бывает у всех злоупотребляющих опиумом.

– А ты посмотри, что твой судья сделал с Лысым Фаном! – заорал он, топорща растрепанную жидкую бороденку и брызжа слюной. – Он ему голову напополам разрубил! А Чжао-Умнику руку в двадцати местах сломал! Клянусь чужой мамой и не своими детьми, плевать мне на то, кто он такой, – я никому не позволю убивать и калечить моих людей!

Отшвырнув менее решительного товарища, крепыш – явно главарь шайки, приехавшей в Нинго по своим темным делишкам, – растолкал всех и, рванув с пояса секирку с короткой ручкой, взмахнул ею над головой, намереваясь раскроить сянъигуну череп.

Лезвие полыхнуло в сумерках отраженным светом заката, судья Бао увидел накрывающее его желтое облако и решил, что он уже умер.

К счастью, он снова ошибся.

Из желтого облака в какой-то неуловимый момент выросли две жилистых руки с очень знакомой татуировкой, и облако молча и деловито свернуло шею главарю разбойников.

Это судья Бао еще успел заметить. А что произошло потом, он заметить не успел – и не только потому, что лежал на земле, кашляя и плюясь багровой слюной, а один глаз у него заплывал основательным кровоподтеком. Просто удивительное желтое облако внезапно превратилось в размазавшийся по небу драконий хвост, и к тому времени, когда этот хвост вновь собрался в одном месте, судья Бао только-только начал вставать, нашаривая на земле оброненный меч, чтобы помочь нежданному спасителю, – но тут выяснилось, что помощь не требуется. Те же сухие жилистые руки, будто высеченные из железного дерева, без труда поставили не до конца пришедшего в себя судью на ноги – и выездной следователь Бао увидел, что разбойники лежат на земле в самых разнообразных позах.

Мертвые.

Все.

– Да простит меня высокоуважаемый сянъигун за то, что я лишил его возможности предать этих негодяев справедливому суду, – смиренно произнес преподобный Бань, с поклоном подавая судье его печать и шапку. – Но у меня просто не оставалось иного выхода.

Монах помолчал и добавил:

– Еще раз великодушно прошу простить ничтожного инока.