Текст книги "Куколка"

Автор книги: Генри Лайон Олди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

«Ты рехнулся, малыш? – спросил издалека маэстро Карл. – Когда ты в последний раз пил простоквашу? У тетушки Фелиции, в сопливом детстве? Откуда в «Requies curarum» возьмется простокваша?»

Бармен с уважением смотрел на «звезду».

– Вам от какого производителя? Коза? Овца? Корова? Есть от буйволицы…

– Коровью, пожалуйста.

– Сладкую? Кислую? Желе?

– Кислую. И поторопитесь, я голоден.

– Ты совсем-совсем дикий? – с любопытством спросила Николетта, когда бармен ушел. Предполагаемая дикость собеседника помогла ей перейти на «ты» без лишних угрызений совести. – Из резервации? Я же видела, как ты на визор вылупился… Про ошейник не в курсах, да?

Лючано пожал плечами.

– Ну, ошейник. Взамен клейма. Облегченная форма, и все такое…

– Ты где родился?

– На Борго.

– Это далеко?

– Откуда считаем? От центра Галактики?

– Отсюда.

– Далеко. Созвездие Филина, система Зи-Хве.

– Ясно, – Николетта с презрением наморщила бровь. – Глушь, провинция, захолустье. Кислая простокваша. Дальше орбиты не летал, небось?

– Небось, – Лючано еле сдержался от нервного смеха. Похоже, Никки не запомнила ничего из вчерашней арены. Только себя и слушала, контрактница. – Я вообще домосед. А простокваша, между прочим, восстанавливает нервные клетки. В ней пробиотики лактобацилл, они для нервов – чистое золото! Ты всезнайку-то не корчи, ладно? Знаешь, рассказывай, не знаешь – пей, да помалкивай!

– Думаешь, у меня склероз? Ты вчера о себе – всю подноготную, грязное белье наружу, а у дуры-бабы оно из головы – фьюить?! – демонстрируя прозорливость на грани телепатии, Николетта по-разбойничьи свистнула. – Не бойся, папочка! Через месяц и ты коллег на арене слышать разучишься. Себя, только себя-любимого, и хватит…

Она взяла шприц со спиртом, распечатала, загнала иглу в клапан банки с соком и нажала на плунжер. Банка покрылась изморозью: включилось самоохлаждение. Опустошив шприц, Николетта выждала с минуту – и рванула жестяной язычок, распечатав банку.

Малиновая пена полезла из отверстия.

– Уф-ф, вкуснотища! – Никки принялась слизывать пену языком. – Люблю эту заразу, на трассах привыкла. Что, забыл о трассах? Небось, тоже про мое житье-бытье вчера слушал, да не слышал?

– Ага, – был вынужден признаться Лючано. – Про женское помню… Про недомогания. Еще про аборты. И все. Как отрезало.

– Вот видишь. Про аборты все с первого раза запоминают. И про месячные. Я про них вечно талдычу, оно и откладывается… Сейчас слушай – нас двое, резонанса не будет.

– Резонанс?

– Ошейники, если больше трех-четырех, резонируют. Ладно, давай по порядку…

Рассказ Николетты Швармс был прост и незамысловат. Шлюшка-дальнобойщица, на жаргоне космачей – трассиха, ножки врастопырку. С тринадцати лет она моталась по Галактике, не видя ничего, кроме грязной каюты и потной хари очередного «папочки», давшего ей приют на время рейса. По крови на четверть помца (так Никки звала помпилианцев), она втайне мучилась комплексами – родись девчонка с даром ставить клеймо, жизнь сложилась бы иначе. На Террафиме ее три года назад бросил очередной «котяра», узнав, что трассиха опять залетела. К несчастью, плодовитость Никки граничила с профнепригодностью – никакие контрацептивы не помогали, хоть стерилизуйся! Денег на аборт не было, но ей повезло. Местная знахарка, перед тем, как старуху утопили из-за каких-то религиозных предрассудков, вытравила плод – удачно, без сепсиса и скверных последствий. А потом она встретилась с Жоржем Мондени.

– Он тогда семилибертил по полной. Это после, как освободили, нанялся ланистой. А начинал рабом. Жоржик мне вариант с контрактом и подкинул.

– Зачем помцам… тьфу ты! – перебил ее Лючано. – Зачем помпилианцам брать семилибертусов на контракт? Рабов вон сколько, забесплатно…

Николетта ударила банкой об стол, разбрызгивая напиток.

– Ну ты дикарь! Клеймо любой помц влепит, а с ошейником – хренушки! Только самые крутые. Или самые талантливые. Короче, бугры. Мне Жорж о них бухтел, но я не въехала. Ты мозгой двигай, шустрик, – с нее на глазах сползала тонкая пленка лоска, выпуская на свободу былую трассиху, лихое дитя помоек. – Иначе семилибертусов налепили бы – вайлом! А так мы в цене… В гладиатуру не всякий годится! Я как сказала, что хочу на контракт, помцы от радости чуть не сбрендили. Крутяка мне нашли, ошейник ставить, счет в банке открыли – хрусты гонять. Твои хрусты хозяину идут, а мои – мне, лапочке…

– Ты хотела про ошейник, – напомнил «дикарь».

– Да, ошейник. Он, красавчик, дерьмо из нас давит. В каждом человеке дерьма – полным-полно. Оно на больших глубинах залегает. А ошейник вроде буровой вышки. Тебя помцы спросят, что да как, тут ошейник и начинает гнать-фильтровать. И про маму вспомнишь, как она, пьяная, дитё из бутылочки пивом кормила, для смеху, и про папу, который тебя за ляжки щупал… Тебе-то плевать, а им приятно, помцам. Слушают, слюни пускают. Хрусты башляют – без счета. Потеха!

– А им это зачем?

– Не знаю, – равнодушно отмахнулась Никки. – Если б я у всех спрашивала, на кой они меня не углом, а конвертом ставят… Жила я с одним трубачом, вехденом, он все шутил: «Каждому перцу – свое скерцо!» Ты, главное, упираться не вздумай! С упора ломка – кошмарики! Глюки, крыша дыбом. Увильнуть все равно не сможешь – Жорж говорил, вторичное влияние, тень-брень-хренотень! – зато нахлебаешься… Особенно на арене. Когда нас в одной комнате собирают – резонанс. Хлещет без продыху. Ну и пусть хлещет. Расслабься и получай удовольствие. Нам-то что, нам дерьмеца не жалко…

«Сволочи! – сдавленным, изменившимся голосом произнес издалека Гишер. – Кишки наружу… Ах, сволочи!.. скоты…»

И замолчал.

Бармен принес омлет, гренки и простоквашу. Но Лючано на еду смотреть не мог. Тошнило. Иди пойми, из-за ошейника, или из-за услышанного. С трудом он сделал глоток простокваши. Как ни странно, пошло хорошо. Спустя миг он накинулся на омлет, словно заново родился, причем смертельно голодный.

– Оно после арены бывает, – ухмыльнулась Никки, жестом заказывая второй шприц с банкой. – Кажется, крошку проглотишь – и стошнит. А начнешь мотать, не остановишься. Я, чтоб брюхо не наедать, питьем обхожусь. Стану толстой, мужа не найду. Хотя, с домиком на Куэдзако да счетом в банке…

– Погоди! – говорить с набитым ртом получалось не очень. – А «овощи»? Они-то с какой радости друг дружку мутузят? Тоже ошейник?

– Ну ты и примитив! – изумилась Никки. – Каннибал! Про закон сохранения энергии слышал? С дерьмом та же история. Ему ж куда-то хлестать надо, если помцев рядом нету? Вот нам и налаживают пси-отвод через «овощей». Мы их кормим, контакт устанавливаем. А потом, на арене, значит, сливаем… Спроси у Жоржика, он разъяснит: как. Он слов умных много знает. Разрушенная психика, и все такое…

«У кого? – буркнул Гишер. – У кого психика разрушена? У «овощей»? У помцев? У тебя, дружок?»

– «Овощи» тупые, дерьма налижутся, захмелеют – и давай драться! А помцам счастье: еще одно развлечение. На дармовщинку – психам жалованье платить не надо. Накормят, подлечат, и на том спасибо.

– А если он погибнет?

– «Овощ»? Ну и пусть. Сварится, кто по нему заплачет?

– Дрянь ты, – крикнул Лючано, чувствуя, что бесится, и недоумевая: ошейник виноват, или он сам дошел до ручки. – Дрянь!

– Дрянь, – легко согласилась Николетта Швармс. – Не спорю. Дрянь и есть. А ты, хороший мой? Ты – кто?

И, выждав паузу, улыбнулась легкой, детской улыбкой:

– Пей свою простоквашу, чистюля…

V

Погода удалась – лучше некуда.

Легкие приметы осени, топчущейся на пороге, лишь добавляли шарма. Светло-желтые пятна в листве, багряные плети винограда, чьи грозди – плотные, иссиня-черные, с глянцем на бочках – напоминали одну крупную, в пупырышках, ягоду ежевики. Мелкий дождик прекратился, едва начавшись. Казалось, дома сейчас начнут встряхиваться по-собачьи, разбрасывая веера брызг.

Перед виллой, где обосновалась Юлия, Лючано остановили.

– Вам депеша! – запыхавшись, крикнул мальчишка-курьер. – С Сеченя!

– С Сеченя? – недоумевая, спросил Тарталья. – От графа Мальцова?

Мальчишка моргнул и вдруг расплылся в широченной ухмылке. Складывалось впечатление, что он минутой раньше назвал пароль – и получил убедительный отзыв.

– Ага! От Мальцова! Он взаправду граф?

– Граф. Его сиятельство. Ну, давай депешу!

– Не-а, не дам. У меня идентификатора нету. А каждому на слово верить – проторгуешься, – курьер, несмотря на юный возраст, оказался человеком практичным. – Она на почте, 6-е отделение. Вот извещение, – он сунул Лючано мятый корешок, исписанный по-террафимски: значки и загогулинки, похожие на птичьи следы. – Велено сказать, чтобы вы сами получили. Тут рядом! Пошли, я провожу…

Мальчишка поминутно озирался, шмыгая носом. Его нервозность раздражала. Хотелось отвесить торопыге подзатыльник. Вдвойне нервировало то, что снова не удавалось понять, откуда растут корни раздражения: из реальных причин – или благодаря влиянию проклятого «ошейника».

– Ну, чего вы стоите? Пошли! Депеша же!

Татуировка начала дико свербеть. Зуд проник в поры, быстро растекаясь по телу. Голова закружилась, стало легко-легко, словно гравитацию отменили приказом по Галактике. Перед глазами вспыхнул и рассыпался звездный фейерверк.

– Вы чего? Эй, вы чего?!

«Ничего, – хотел ответить Лючано. – Сейчас пойдем.»

Но не успел.

КОНТРАПУНКТ
ЛЮЧАНО БОРГОТТА ПО ПРОЗВИЩУ ТАРТАЛЬЯ
(пять– шесть лет тому назад)

Шарль Касхоун, историк, автор «Принципов свободы», утверждал, что Первую Куклу изобрела Первая Девочка, реализуя материнский инстинкт. Таким образом кукла стала прообразом человека, а ее взаимоотношения с девочкой – прообразом творчества в целом, и театрального искусства в частности.

Современник Касхоуна, искусствовед Ингре Тинжан выдвинул альтернативную гипотезу. По Тинжану, кукла есть результат желания Первого Верующего создать образ Первобожества – образ подвижный и доступный, позволяющий, так сказать, обеим сторонам «дергать за ниточки».

Сторонники каждой из версий по сей день ведут яростные споры.

А девочки играют в куклы.

И фанатики воздвигают идолов.

– Движение на трассах в районе Хвостовой Трещотки будет восстановлено в полном объеме в течение ближайших суток. Для зачистки района направлен патрульный крейсер класса «Ведьмак» с рейдером поддержки. Администрация космопорта приносит извинения…

Дождавшись, пока чмокнет дезинфицирующая мембрана, профессор Штильнер взял с ленты транспортера саквояж и картонку со шляпой. Шляпу он купил по дороге, во время пересадки на дикой, варварской Кемчуге, и теперь недоумевал: зачем?

Шляп он не носил.

В целом рейс получился ужасным. С первой минуты полета разыгралась мигрень. Болеутолители, рекомендованные корабельным диагностером, помогали, как мертвому – припарки. От лекарств, а главное, от каленых гвоздей, по шляпку вбитых в темя, Штильнер впал в депрессию: хотелось стать жертвой террористического акта. Кормили на лайнере сносно, но злоупотребляли специями. К рыбе отказались подать лимон. Дама из соседней каюты, женщина выдающаяся во всех отношениях, очень хотела замуж. В четвертый раз по законам Мондонги; в шестнадцатый – по законам Сивана.

Объектом своих матримониальных притязаний она выбрала сами понимаете кого, усугубляя депрессию профессора и вынуждая к затворничеству.

К счастью, дама сошла на Магхе, оставив Штильнеру письмо.

Письмо он утилизировал, не читая.

Две пересадки лишь усилили отвратительное настроение. На Хиззаце всех пассажиров, ожидающих старта, бесплатно увеселяли в честь рождения правнучки у местного верфевладельца Берсаля. Шесть часов песен, танцев, комических скетчей, галлюциногенных взаимо-губок, выпивки на дармовщину и прочего насилия над свободной личностью – это, знаете ли, слишком. А на Кемчуге, где профессор и обзавелся дурацкой шляпой, он стал свидетелем драки между горцами-аборигенами, охранниками тамошней тюрьмы, и троицей охотников с Честера.

Горцам не повезло: охотники оказались модификантами, людьми строгих нравов, со втяжными когтями и гормональными ускорителями реакций. В результате конфликт быстро исчерпал себя. Костюм пришлось отдать в химчистку: невольного очевидца с ног до головы забрызгало кровью.

– Пассажиров, отбывающих рейсом 97/31 Китта – Хордад – Шравана отправлением в 11:36 по местному времени, просим пройти на посадку к 69-му выходу терминала «Лямбда». Повторяю…

Вздохнув, профессор двинулся в сектор досмотра. Запах бетеля пропитал космопорт насквозь, преследуя Штильнера по пятам. Рослый таможенник долго изучал его паспорт. Черное лицо офицера лоснилось, вызывая неприятные ассоциации.

– Сечень? Это в Архиерее?

– Бета Архиерея.

– Цель поездки?

– Частная.

Вокруг саквояжа, игнорируя картонку со шляпой, накручивала кольца полицейская мамба. Таможеннику не нравился профессор, а мамбе не нравился профессорский багаж. Змея шипела и нервно трепетала жалом.

– Откройте, будьте любезны. Что это?

– Варенье. Из малины.

– Варенье?

– Да. Берут, знаете ли, малину, варят с сахаром…

– Продукты питания, не прошедшие утвержденного цикла обработки, к ввозу на Китту запрещены.

– Это не продукт питания, – профессор озверел. Мигрень, ужасный рейс, скверное расположение духа, а также придирки таможенника толкали к безумствам. – Это медикаментозное средство. От подагры и приступов эпилепсии. Также, молодой человек, это предмет культа. Ни один сеченец не покинет планеты без банки малинового варенья. Если угодно, запросите энциклопедический справочник Гратовского – раздел «Обычаи и верования»…

– Хорошо, баас Штильнер. Вот ваш паспорт. Добро пожаловать на Китту.

Мамба, разочаровавшись, вернулась на поясной крюк офицера.

Покинув космопорт, Штильнер взял на стоянке извозчика-пигмея. Подвижный, как если бы целиком состоял из пружинок, извозчик не стал ломить цену – за доставку к отелю «Макумба» (7-я кольцевая, Синий крааль) он запросил всего полсотни экю. Тем не менее, профессор собрался было торговаться, бросил взгляд на кишку квазиживого подъемника, которая гадко пульсировала, ощутил тошноту и согласился.

Солнце над Киттой старалось вовсю. Ослепительно-голубой свет Альфы Паука вызывал резь в глазах. Купив у пигмея, человека, безусловно, предприимчивого, темные очки за двадцатку («Настоящий «Сейба», бвана! Г'Ханга лицензией не торгует!..»), Штильнер сел подальше от края аэромоба. Мигрень шла на убыль. Головную боль сменила подавленность. Казалось, в небе над космобестиологом, в курортном, умопомрачительном, излечивающем все болезни небе Китты распласталась тень соглядатая-невидимки.

И соглядатай испытывал жесточайшее чувство deja vu.

Желая отрешиться от глупых мыслей, Штильнер вспомнил свой опыт общения с «человечком» графа Мальцова. Загадочная личность, представившись как Филер, частный детектив категорически отказывался от личных встреч, а на связь никогда не выходил без «уродца» – исказителя внешности. В итоге профессор не знал ни его лица, ни телосложения, ни настоящего имени. Впрочем, Филеру доверял граф. Этой рекомендации хватало с лихвой.

Его сиятельство также оплачивал услуги Филера.

Узнав от детектива, что Эмилия – дочь банкира Шармаля, профессор впал в ступор. Эми, честная и целеустремленная Эми, коллега и возлюбленная – наследница денежного мешка размером с красный гигант! Одна из самых завидных невест в Галактике… Будь гематрийка жива, он бы устроил ей сцену – не зная, за что. Но сейчас любые сцены потеряли смысл.

– Дети? – спросил Штильнер. – Они у деда?

– Да, – ответил детектив.

– Я смогу увидеться с ними?

– Вряд ли.

– Тогда мне необходимо встретиться с мар Шармалем.

– Вы хотите, чтобы я организовал вам встречу с Лукой Шармалем?

– Хочу.

– Личную встречу? С глазу на глаз?

В гнусавом, измененном голосе Филера пробилась нотка искреннего изумления.

– Да. Чего бы это ни стоило.

– О стоимости мероприятия я буду говорить с Аркадием Викторовичем. Остальное – попробую. Хорошо бы найти подходящие рычаги давления… Господи, о чем я! Рычаг давления на Шармалей! Это безумие…

– Скажите банкиру: «У любого ребенка есть отец».

– И все?

– И все.

– Имейте в виду, я ничего не гарантирую!

– Не гарантируйте, – согласился профессор. – Просто выведите меня на Шармаля.

Филер не подвел. Больше года он молчал, не подавая признаков жизни, а потом сообщил – почему-то не напрямую, а через Мальцова – что пришло время озаботиться киттянской визой. Шармаль-старший дал согласие уделить космобестиологу Штильнеру пятнадцать минут своего драгоценного времени.

В устах гематра «пятнадцать минут» не были фигурой речи.

Девятьсот секунд – и до свиданья.

– Приехали, бвана. «Макумба». Г'Ханга подождет мудрого бвану?

– Конечно, обождите. Я быстро…

Забронированный номер оказался занят. Хозяин отеля, как на грех, отсутствовал. Зато портье был сама любезность и обходительность! – вскоре, бросив вещи в свободных апартаментах с видом на мусорку, профессор уже снова сидел в аэромобе.

– Йала-Маку 106, пожалуйста. Юго-запад, побережье…

– Г'Ханга знает! О, щедрый бвана едет на Йала-Маку? Золотое место! Богатые люди живут, вожди живут, инкоози…

Полет над Хунгакампой запомнился слабо. Другой на месте Штильнера все глаза проглядел бы, любуясь достопримечательностями. Увы, профессору было не до красот. Он стыдился признаться самому себе, что нервничает перед встречей – до колик, до озноба.

Ах, Эми! Ну что тебе стоило задержаться в списке живых еще лет на двадцать!

Он нервничал, подлетая к роскошной вилле. Нервничал, разговаривая с модификантом-привратником. Боролся с ознобом, идя рядом со слугой-големом по аллее, вымощенной кристаллами флюорита. Стучал зубами, поднимаясь по ступеням в здание, скорее напоминавшее виллу помпилианцев, чем жилище богатого гематра. Волновался, заходя в кабинет Луки Шармаля.

А потом он увидел банкира.

И перестал нервничать.

Совсем.

Банкир был похож на свою дочь. Медно-красные, поредевшие от возраста волосы. Плотное телосложение. Твердый, властный рот. В то же время он так разительно отличался от Эми, что профессор успокоился. Эта комбинация сходства и различия действовала странным образом: успокаивая, она переплавляла болезненное возбуждение в настойчивость, настраивая Штильнера, человека шумного, но, в сущности, неконфликтного, на верный лад.

– Как я понял, – без приветствия начал Шармаль-старший, – у вас есть информация об отце моих внуков. Сколько вы хотите за эти сведения?

Профессор поклонился. Сейчас он жалел, что не захватил из отеля шляпу. Приподнять шляпу, смешную, купленную на варварской планете шляпу за миг до поклона – вот чего бы ему хотелось в данный момент.

– Здравствуйте, мар Шармаль.

Ни одна черта не дрогнула на восковом лице гематра. По нему ясно читалось, что лишь безумец станет, имея в запасе жалкие девятьсот секунд, тратить время на разную ерунду. Например, пожелания здравствовать. А вести переговоры с безумцем – пустая трата времени.

Лука Шармаль ждал, не повторяя вопроса.

– Я передам вам сведения об отцовстве даром.

«Филантроп? – безмолствуя, спросил банкир. – Шантажист?»

«Нет,» – улыбнулся профессор.

«Идиот? Лжец? Кто?»

– Позвольте представиться: Адольф Штильнер, космобестиолог. Отец ваших внуков.

– Уходите, – сказал Лука Шармаль, активируя панель коммуникатора. Всплыв, голосфера отливала радугой, как небо над Мальцовкой после грозы. – Вы сумасшедший. Я вызову Эдама, он вас проводит.

– Вы не хотите предложить мне сесть?

– Нет.

– Зря. Любая генетическая экспертиза подтвердит мое отцовство. От вас я пойду в ближайшую лабораторию и вскоре вернусь с доказательствами.

– Ни одна экспертиза в Галактике не подтвердит, что отец детей-гематров – техноложец. Это невозможно. Свойства энергетов не передаются при смешанных браках.

– Не передавались. Раньше.

– Я навел о вас справки, профессор. В научных кругах вы пользуетесь репутацией человека неглупого, но увлекающегося. Иными словами, вы прожектер и шарлатан. Я напрасно согласился принять вас. Уходите.

Гематры никогда не спят, подумал Штильнер. В мыслях космобестиолог обращался к соглядатаю-невидимке, в полной уверенности, что соглядатай все слышит, понимает и сочувствует. Я ни разу не видел, чтобы Эми спала. Иногда она лежала с закрытыми глазами. Долго, несколько часов подряд. Дыхание ее было ровным. На вопрос она отвечала после паузы, как если бы сперва ей требовалось проснуться и вникнуть в суть вопроса. Но на суде, под присягой, я не рискнул бы свидетельствовать, что в этот момент она спала.

Трудно говорить с человеком, не умеющим спать.

С Эми было легче.

– Я открыл способ передачи расовых свойств. Ваши внуки – результат эксперимента.

Лука Шармаль шевельнул пальцами, словно фиксируя сказанное в памяти коммуникатора. Допускался и второй вариант: хозяин виллы отдавал приказ голему – явиться без промедления и выгнать наглеца взашей.

Штильнер ждал, зная, что рискует.

Он был не до конца уверен, что экспертиза подтвердит его отцовство. Флуктуация континуума, кипя в крови одного из родителей, передавая детям энергосвойства второго родителя, могла исказить генокод как угодно. Совершенно неизученная область. Через сто лет передача физиологических энергосвойств станет обыденностью. И никому из потомков не будет дела до терзаний первопроходца, какого-то А. Ф. Штильнера.

Первопроходцу отведут в справочнике две строки курсивом.

– У вас есть согласие моей дочери на участие в эксперименте? В письменном виде, с подписью? Заверенное нотариусом?

Можно не сомневаться: ходячая математика бытия, Лука Шармаль успел просчитать вероятность того, что гость сказал правду. Ничтожно малая, но допустимая величина. Раз так, следует нанести упреждающий удар.

– Нет.

– Почему?

– Я не считал нужным оформлять согласие Эмилии подобным образом.

– Вы пренебрегаете законом?

– И законами природы в том числе, мар Шармаль. Помните? – прожектер и шарлатан. Если я скажу, что ваша дочь силой принудила меня взять ее в экспедицию, вы поверите?

Банкир моргнул – впервые с начала встречи.

– Да. Поверю. Эми с рождения обладала слабым гематрическим потенциалом. В семье Шармалей это в полном объеме передается по мужской линии. Ущерб моя дочь компенсировала железным характером.

Он моргнул еще раз.

– Но это не отменяет необходимости согласия, заверенного нотариусом.

Он меня разденет, понял Штильнер. Разденет и с живого кожу сдерет. Даже если экспертиза подтвердит мое отцовство, он подаст в суд – и его адвокаты без зазрения совести докажут, что шарлатан и прожектер обманом вовлек невинную, ничего не подозревавшую сотрудницу в опаснейший эксперимент, который в итоге привел Эмилию Дидье к гибели.

Я не отмоюсь до конца дней.

– Вы пытались повторить эксперимент, профессор?

– Да.

Штильнер раздумал врать. Глупо пытаться обмануть гематра, да еще с такими финансовыми возможностями. Захоти банкир, он с легкостью купил бы информацию о гибели «Жанетты» с пилотом Данилой и проституткой-брамайни на борту. И с не меньшей легкостью просчитал бы остальное, связав отдельные звенья в цепочку.

– Эффект передачи свойств подтвержден?

– Нет.

– Эксперимент провалился?

– Нет.

– Тогда что же?

– Участники эксперимента погибли. Несчастный случай.

Шарлатан и прожектер, сказал где-то далеко адвокат банкира, не остановился на достигнутом. На его совести – пилот, крепостной графа Мальцова, существо бесправное и безответное. На его совести – несчастная девица, из-за нищеты вынужденная торговать своим телом. Мы уже не говорим о потере имущества в виде челнока со спецоборудованием. Грязная личность этот профессор, ваша честь, грязная и беспринципная.

Встать, суд идет…

Банкир молчал две с половиной минуты. Не шевелясь, не моргая, неестественно прямой, Лука Шармаль сидел в кресле, положив холеные руки на стол, и размышлял. На лацкане его пиджака блестел значок: спираль со звездой наверху.

Блеск подавлял, приковывал внимание.

Штильнер испугался, что впадет в гипнотический транс, и отвел взгляд. Оставшееся время он смотрел в окно. Лужайка перед входом. Маленькая эстрада с фонтаном в центре. Отсюда было трудно определить, настоящая это вода или голография. Вокруг эстрады амфитеатром располагались ряды скамей. На нижней скамье сидел голем, который сопровождал профессора.

Голем шевелил губами, как если бы пел.

– Сто пятьдесят секунд вам в зачет не идут, – наконец сказал банкир. Штильнер ожидал чего-то другого, и не сразу сообразил, о чем речь. – Дети останутся у меня. Вы не в состоянии обеспечить им достойную жизнь. Этот вопрос не обсуждается. Далее: экспертизу мы проводить не будем. Во всяком случае, сейчас. Вы слышите, что я вам говорю?

– Э-э… Да. Слышу.

– Я приму участие в финансировании вашего евгенического центра. Естественно, под чужим именем. Мое имя слишком дорого стоит, чтобы трепать его лишний раз. Спонсоров проекта я укажу финансовому распорядителю центра.

– «Грядущего», – не пойми зачем поправил Штильнер.

– Неважно. Финансовому распорядителю – и совету попечителей, если угодно. Далее: тайну происхождения детей вы держите в строжайшем секрете. Я не желаю привлекать интерес журналистов и любителей «жареных» сплетен. После ряда экспериментов, когда ваша гипотеза подтвердится фактами, когда вы подадите заявку на патент с полным обоснованием открытия – я дам согласие раскрыть и этот секрет. Не раньше.

– Я могу увидеться с детьми? – спросил профессор.

Все, сказанное Лукой Шармалем, напоминало волшебную сказку. За одним исключением: инициатива бесповоротно уплывала из рук Штильнера. С другой стороны, ну ее, инициативу! Зато финансы, поддержка крупного магната, перспективы…

– Нет.

Банкир отключил коммуникатор и уточнил:

– Не сейчас.

Покидая виллу, профессор лишь чуть-чуть сожалел, что не добился встречи с детьми. Успеется. И впрямь, к чему лишний раз тревожить малышей? Говорят, гематры в детстве подвержены беспричинным истерикам – природа компенсирует эволюционную устойчивость психики. Дети вырастут и поймут отца. Поймут и простят. Теперь главное: обеспечить необходимое экспериментальное подтверждение. Деньги будут. Шармаль обещал, значит, с деньгами – без проблем. Это хорошо. Стыдно сидеть на шее Мальцова. Кармазов и Савва Брынных с прошлого года урезали вложения до минимума…

Очень хотелось выпить.

Помянуть Эмилию, и вообще.

Над его головой соглядатай-невидимка щелкнул разноцветными пучками, как кучер – вожжами. Поднимись Штильнер в небо над волшебным ящиком, он увидел бы, как декорации меняются, возвращая на сцену кабинет банкира.

Встав из кресла, Шармаль-старший отдавал приказания голему Эдаму:

– Свяжись с мар Зутрой. Действие: подключиться к финансированию евгенического центра «Грядущее» в качестве главного спонсора. Цель: полное разорение центра в течении двух, максимум – трех лет. Ограничение: разорение должно выглядеть естественным. Никаких просчитываемых связей с Зутрой. И тем более – со мной.

Голем кивнул.

– Свяжись с Фриделем. Действие: цикл статей и научно-популярных передач о современной евгенике, как лженауке и прибежище шарлатанов. Цель: дискредитация Адольфа Штильнера, полная и окончательная. Ограничение: наращивать давление постепенно. Пик влияния – момент разорения и закрытия «Грядущего».

Голем кивнул снова.

– Свяжись с Левиафаном. Действие: обеспечение судебной поддержки после разорения центра. Цель: ряд выигрышных исков от лица энергетов, служивших селекционным материалом для экспериментов Штильнера. Ограничение: иски не должны затрагивать честь и достоинство попечителей центра. Я не хочу втягивать их в конфликт на уровне личных интересов. Только финансовый крах. Вся тяжесть катастрофы должна лечь на Штильнера.

– Да, хозяин, – спел голем.

– Иди сюда.

Голем послушно приблизился, повернулся к хозяину спиной и наклонился. Оттянув воротник Эдама и откинув длинные волосы голема, Шармаль с заметным усилием оторвал полоску кожи – от ямочки под затылком и до точки между лопатками. Вернувшись к столу, он на миг замер, глядя в окно глазами, похожими на донца бутылок.

Затем взялся за маркер.

Не отрывая «фитиля», банкир выписал на оторванной полоске гематрицу – сложную и замысловатую. Все время, пока он был занят счислением, а потом – записью, голем напоминал статую, застыв в неудобной позе. И пошевелился лишь тогда, когда Шармаль вернул кожу на место, где она и приросла, не оставив шрамов.

– Спасибо, хозяин.

Голем сейчас походил на человека, под завязку накачанного энерджайзерами.

– Иди, Эдам.

Нет, профессор Штильнер всего этого не видел. Но неделю подряд в любом блеске – вывески, солнечного зайчика или блика на металлизированной поверхности – ему мерещился значок, украшавший лацкан Луки Шармаля. Спираль со звездой. Умей профессор читать по-гематрийски, он прочел бы надпись, с большим искусством вырезанную на спирали:

«За чистоту!»

Такие значки носили лидеры движения гематров, категорически протестующего против смешанных браков и рождения детей с утраченными расовыми свойствами.

Но увы, Штильнер не мог подняться над происходящим.

Он мог лишь радоваться успеху переговоров.

– Куда желает лететь счастливый бвана?

– В ресторан, – ответил профессор, подмигивая извозчику.