Текст книги "Дайте им умереть"
Автор книги: Генри Лайон Олди
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Вы помните, люди, хоть что-то?
Задернута жизнь, словно штора.
Я адом отвергнут,
мне райские кущи не светят,
Я – призрак, я – тень,
наважденье.
За все я в ответе.
...Сегодня? Да, именно сегодня! Наконец! И мелкая дрожь нетерпеливого возбуждения волнами пробегает по моему немощному, изношенному, покрытому старческой коростой телу, как когда-то давно... очень давно.
Смерть! Любовница обреченных, мать безнадежных, избавление отчаявшихся, дорога в сияющий небесный чертог, в рай, чьи ворота так долго оставались закрытыми для меня. Готовьте ключи, смазывайте маслом петли, разучивайте торжественные гимны встречи!
Скоро. Теперь уже скоро.
Сегодня.
Неужели это наконец свершится? Я боюсь поверить в чудо, боюсь спугнуть безумную, невозможную надежду, единственное, чем жил все эти годы.
Годы?
Века!
Неужели сегодня придет конец гниению плоти и духа, медленному и мучительному угасанию под аккомпанемент бессмысленного бормотания выживающих из ума старцев – таких же, как я, мумий, живых трупов, запертых в этом склепе... Все мы здесь постепенно лишаемся рассудка, память глохнет в слизи дней, захлебывается гноем безвременья; и я – не исключение. Кем я был? С кем я был?! Иногда мне кажется, что я помню. Я вижу сны, цветные сны, вижу в них себя – а, может быть, вовсе не себя? Ложь? Правда? Я не уверен. Я уже ни в чем не уверен. Я – дряхлый старик, я – обрубок прошлого, я – калека, умирающий, изъязвленный проклятой коростой... но всего ужаснее то, что умирать я могу еще долго, очень долго.
За истекшую вечность можно забыть разницу между жизнью и смертью; но разница между собой былым и нынешним – горе мне, ибо не в силах угаснуть без мук!
Тюремщики заботятся обо мне. Они трогают меня холодными пальцами (воистину, подобная трогательность – я еще могу каламбурить?! – отдает мертвечиной), они искренне хотят, чтобы несчастное существо в гробу из рукотворного хрусталя протянуло дольше, много дольше срока, отмеренного матерью-Нюрингой; полагаю, со временем (время... здесь это понятие теряет всякий смысл!) – со временем они даже подлатают меня, сделают протезы, продлив агонию еще на век-другой...
Нет! Теперь – нет! Потому что сегодня я наконец уйду, уйду из опостылевшего склепа, и из всего этого мира, который перестал быть МОИМ миром, где не осталось иного места для таких, как я, кроме тюрем и богаделен, мало отличающихся друг от друга – я уйду, и Врата распахнутся предо мной, открывая сияющий Путь!..
Небесные Молоты, примите мою душу!
Я хочу, чтобы это случилось на рассвете. Я хочу еще раз увидеть Солнце. Я не видел его давно... очень давно.
Да, я – выживший из ума старик, да, я хочу умереть, о, как я хочу умереть! – но я еще не дошел до последней грани отчаяния, как некоторые из нас, пытавшиеся свести счеты с жизнью прямо здесь.
Одному это даже удалось.
Тюремщики повесили труп на прежнее место, и, кажется, остались довольны.
Но я не хочу – так.
Я ждал своего часа минута за минутой, день за днем, год за годом; я дождался!
Сегодня – мой день, вернее – моя ночь, и на рассвете... Да, обязательно на рассвете!
Но сначала – выбраться отсюда.
Мне помогут Братья. С ними все давно оговорено, в последнее время они бывали здесь часто, они чудом остались на свободе, они маленькие, незаметные, им легче, и они помнят меня, помнят!.. Меня – того, каким я был раньше. Мы почти не говорили с ними о прошлом, это больно для всех нас, но я знаю – они помнят, даже если я сам все забыл. Когда они появились здесь впервые...
Молчу. Я хитрый, я стал хитрым... молчу. Я не скажу больше ни слова, я буду лежать, улыбаться и чувствовать: они здесь, рядом, они уже идут – Братья, и Та, что слушается их. Теперь они знают, как усыпить дракона, сторожащего меня по ночам, и как отпереть замок на моем тесном склепе. Сейчас они затаились рядом – и ждут...
Пора!
Я не вижу их, но ощущаю легкое сотрясение пола, слышу мягкие скользящие шаги. Мимо. Конечно, сначала – сторожевой дракон. Он должен уснуть, иначе поднимется тревога, как было когда-то. Я многое забыл, но ЭТО я помню!
Драконья душа пока еще бодрствует, тихо и монотонно жужжит вокруг, обтекая мой склеп, и пока она здесь – не вырваться, не уйти...
Да, я действительно одряхлел, иначе... теплые руки Придатка, свист воздуха, и – одним взмахом разнести вдребезги опостылевший ящик, с боем прорваться наружу и уйти – не для смерти – уйти, чтобы жить дальше! Глупец! Калека! Те времена сгнили в вонючей коросте, как твое больное тело, и некому развалить надвое тесную тюрьму, яростно взреветь, прорываясь сквозь заслон опешивших врагов... Не осталось сил, чтобы жить дальше – их едва хватает, чтобы умереть. Умереть, как подобает.
Падающая Скала разлетится в пыль на рассвете.
Тихий щелчок, и жужжание вокруг меня разом смолкает. Снова шаги, скрежет ключа в замке...
– Все в порядке, Братья? Вас не видели?
– Не беспокойся, старина. Ты не передумал? – это Старший.
Он знал мой ответ заранее, но все равно спросил.
Спасибо.
– Нет.
Надрывно скрипит крышка хрустального гроба, и надо мной нависает тень Той, что слушается Братьев.
Я возношусь.
Странное, забытое ощущение; тюремщики – не в счет.
Мелькает потолок большой гробницы с тускло горящими светляками, стены, мои товарищи по несчастью...
– И нас, спаси и нас, дай уйти отсюда, помоги достойно умереть! – нарастает со всех сторон умоляющий старческий шепот.
Богадельня молит о пощаде.
Мы с Братьями молчим. Жалость огнем палит меня изнутри, но нет, нельзя поддаваться: всем не удастся бежать, и если мы пойдем на поводу у чувств, то отсюда не выберется никто; а выбирать... нет!
Это еще более жестоко, чем убивать!
– Тебя надо укрыть, – предупреждает один из Братьев, и мы проходим в соседний зал.
Здесь я никогда не был.
Знамена, штандарты, хоругви... Я помню их! Я помню! Я начинаю вспоминать!
Рвущийся навстречу ветер, грохот копыт, земля пляшет и игриво выгибает спину, все кругом сверкает – десятки, сотни Блистающих – и гордо трепещущие на ветру стяги: Кабир, Мэйлань, Малый Хакас, Кимена, Лоулез...
Лоул и лорды!!!
И, словно в ответ на давно забытый клич, из полумрака надвигается до дрожи знакомый треугольный щит... нет, не щит, а плотная ткань, только напоминающая щит, с россыпью серебристых лилий на темном поле – и все вокруг исчезает.
«Знамя Лоулеза! – запоздало доходит до дряхлого рассудка, и без того помраченного веками тюрьмы и пьянящим глотком свободы. – Меня надо было укрыть. Им и укрыли... саваном былого».
Даже в кромешной тьме я вижу их: лилии на поле.
Я вижу их.
Так и живем. То платим, то не платим
За жалкие подачки от судьбы -
И в рубище безмолвные рабы,
И короли, рабы в парчовом платье.
Так и живем, не слыша зов трубы.
Она не знала, что движет ею.
Это был вопрос без ответа: почему ее так неодолимо притягивает здание старого музея, и даже не сам музей, а одна-единственная витрина с огромным лоулезским двуручником – проржавевшим, с обломанным захватником и частью гарды.
Она могла часами стоять, вглядываясь в потускневшее лезвие, местами выступавшее из-под мертвой коросты ржавчины, в остатки затейливого узора на растрескавшихся накладках рукояти; иногда меч представлялся ей умирающим старцем, заживо погребенным в склепе, парализованным бойцом, который никак не может умереть по-настоящему.
«Ему надо помочь», – решила она однажды, и на мгновение девочке показалось, что это НЕ ЕЕ мысль.
Особенно когда на окраине сознания промелькнуло совсем уж незнакомое словосочетание: «coup de grace».
Девочка не знала, что по-лоулезски это значит «удар милосердия».
Но странное ощущение чужеродности вскоре ушло, растворилось, а мысль осталась, превратившись в навязчивую идею, которая заставляла ее просыпаться по ночам и долго лежать без сна, глядя сквозь засиженное мухами окошко своей комнаты на медленно тускневшие звезды.
Предыдущую ночь она вообще не спала.
Что-то должно было произойти.
Сегодня.
В музей она вошла, предъявив швейцару шершавый прямоугольник билета, за два часа до закрытия. Девочка долго стояла над застекленной витриной, знакомой до мельчайших подробностей – а потом неведомая сила словно толкнула ее изнутри, и она быстро скользнула за тяжелую пыльную портьеру.
Там было душно и хотелось чихать.
В зале вскоре появился начинающий полнеть мужчина средних лет. Мужчину девочка узнала – видела его здесь несколько раз. Он то ли работал в музее, то ли... Впрочем, это девочку не интересовало.
Мужчина немного постоял над той же витриной, сосредоточенно хмуря брови, затем прошел в боковой коридорчик, щелкнул рычажком на распределительном щитке – девочка хорошо запомнила, какой именно рычажок он опустил – взял висевшую рядом связку ключей...
Но тут на улице нетерпеливо засигналила машина. Мужчина вздрогнул и вполголоса выругался. После чего с явным сожалением повесил ключи на место, машинально вернул рычажок в прежнее положение и поспешил нырнуть в небольшую служебную каморку на другом конце коридорчика.
Через пару минут он появился в сопровождении высокой красивой девушки. Последнюю девочка часто встречала в зале – кажется, та служила здесь смотрительницей. Оба поцеловались на ходу и заторопились к выходу.
Музей закрылся через полчаса: это время девочка провела в тесном чуланчике с ведрами, тряпками и швабрами, забаррикадировавшись всяким хламом и притаившись в самом темном углу. Она слышала шаги ночного сторожа, обходившего залы. Сторож прошел мимо, вглубь музея, потом глухо прошаркал обратно – и все стихло.
Девочка пряталась в своем убежище еще долго, с судорожно бьющимся сердцем, время от времени поглаживая рукоятки ножей Бао-Гунь, семейной реликвии, подарка прабабушки, с которым она не расставалась почти никогда. Это успокаивало. Ножи уютно грелись на груди, дремля в пазах кожаной перевязи, надежно прикрытые накинутой сверху шалью – тоже прабабушкиной...
И вот: еще мгновение назад она сидела, скорчившись в углу чулана, вдыхая влажный запах тряпья и щетины швабр – а сейчас, чудесным образом миновав ею же нагроможденную баррикаду, осторожно приоткрывает незапертую дверцу и оказывается в коридоре. Зал. Тусклые отблески развешанного на стенах старинного оружия. Другой коридор. Распределительный щиток оказывается совсем рядом, пальцы безошибочно находят нужный рычажок. Связка ключей уже в руке, толстый ковер на полу надежно глушит и без того тихие шаги.
Второй ключ легко входит в крохотный, почти игрушечный замочек.
С негромким скрипом поднимается застекленная крышка.
Меч оказался тяжелым, гораздо тяжелее, чем ей представлялось на первый взгляд. Но это не важно. Девочка взяла эспадон обеими руками, под гарду и за середину проржавевшего лезвия – и так, неся древний клинок перед собой, словно на торжественной церемонии, вошла в соседний зал.
Мысли путались; плохо соображая, что делает, она бесцеремонно сорвала один из выставленных в зале штандартов – в форме щита, с рассыпанными по полю серебристыми лилиями – и плотно укутала в него двуручник.
Теперь – через черный ход во двор.
Выход оказался там, где и должен был быть. Ее словно вел кто-то, прекрасно знавший дорогу. Насмешливо щелкнув, замок легко открылся. Надо притворить за собой дверь, чтоб не сразу хватились... Кто хватится? Чего? Лунный свет леопардовыми пятнами трепещет на дорожках сада, деревья шепчут ободряющие наговоры... Да, так и должно быть! Она не могла оставить парализованного бойца гнить заживо. Это не жизнь, это... даже не смерть, а хуже, много хуже! Люди, изо дня в день скользящие равнодушными взглядами по несчастному старику в застекленной витрине-саркофаге...
Кованая чугунная решетка ограды, щедро посеребренная лунной пылью, скалящиеся на тумбах седые львы. Перелезть через такую, с позволения сказать, «ограду», даже с притороченным к спине тяжелым эспадоном – дело одной минуты!
Потом – дворы, темные переулки, проходные подъезды, мелькающие вдалеке огни центрального проспекта, клубок запутанных улочек районов Бахри и аль-Румалайн...
Девочка пришла в себя уже на окружном шоссе, направляясь к юго-восточной окраине города.
Она догадывалась, куда несут ее ноги. Именно так: «догадывалась» – а не «знала». Примерно в получасе ходьбы от города, по правую руку от окружной трассы, лесомассив нехотя расступался, открывая ровную поляну – считай, целое поле! – правильной круглой формы, поросшее сочной зеленой травой. По таинственной причине здесь никто не пас коз или баранов, никто эту траву не косил, и даже пикники случались здесь редко.
Говорят, в прадавние времена здесь располагалось центральное турнирное поле, куда в отведенные дни собирался чуть ли не весь Дурбан.
Может, и правда.
Главное, что сейчас они направлялись именно туда – а весь нынешний Дурбан пусть спокойно спит и не лезет не в свои дела.
Девочка даже не удивилась, что думает о себе во множественном числе. Они – это, конечно же, она сама, старый двуручник и... и десять ножей Бао-Гунь!
А кто же еще?
Действительно, больше на шоссе никого не было – ни машин, ни пешеходов; дома города остались позади, и только справа мерцала в лунном свете витая решетка ограды, отдаленно напоминавшая ограду музея. Девочка со слабым удивлением сообразила, что за оградой, в глубине большого ухоженного парка, находится тот самый... ну очень «престижный» мектеб, куда ее так настойчиво приглашали, и куда ей никак нельзя было идти! Никак. Там, за витой оградой, в глубине старинного парка, таилось что-то страшное. Очень страшное. Страшнее, чем пьяные небритые ублюдки с автоматами и сумкой гранат – этих девочка не боялась, потому что темное знание всякий раз подсказывало, что с ними делать. Вот они, ножи, под шалью... Девочка на всякий случай еще раз нащупала по-прежнему теплые шершавые рукоятки. Это реальность... как бабушка или рассвет. А там, в недрах «престижного» мектеба, притаилось кое-что пострашнее, чему не перережешь горло, не всадишь в глаз бьющий без промаха короткий клинок. Может быть, там спит уставшая за день Смерть. И хорошо еще, если так. Потому что ЭТО может оказаться гораздо хуже Смерти.
Если бы девочка знала, что значит – сойти с ума – она бы, наверное, испугалась.
Или не испугалась.
В следующий момент из-за поворота шоссе послышался неторопливо приближающийся стук копыт.
«Конный патруль, – взорвалась мгновенная догадка, разом обрубившая нить размышлений. – Наверняка захотят узнать, что у меня за спиной!»
Девочка беспомощно огляделась в поисках укрытия, но спрятаться было негде: слева – вспаханное поле с только начинающими пробиваться из-под земли молодыми ростками, справа – ограда зловещего мектеба. И луна, сияющая в полнеба. А стук копыт уже совсем рядом, сейчас патрульные покажутся из-за поворота, и перелезть через ограду она явно не успеет...
Решение пришло само собой. Наверняка не самое удачное в мире решение – будь у нее (у них?) хоть минута, она (они?) наверняка придумали бы что-нибудь получше.
Но минуты не было, и девочка, торопливо просунув между прутьями решетки завернутый в лоулезское знамя эспадон, с хрустом погрузила ржавое тело меча в переплетение кустов у самой ограды. Оглянулась: ага, вон напротив дорожный знак – захочешь, не ошибешься!
Она даже умудрилась отбежать от ограды и сделать несколько шагов по шоссе, прежде чем ее заметили.
...С подругами гуляла... потом они подшутить решили, попрятались, а я этого района не знаю – заблудилась... Где живу? Тупик Ош-Дастан, дом четвертый, второй этаж. С бабушкой... Не вру, не вру я, господин мушериф, спросите в Ош-Дастане бабушку Бобовай – ее там все знают! А я – ее внучка... правнучка я...
– Отвези-ка ты ее домой, Ахъяд, – после некоторого раздумья проговорил наконец старший. – Ишь ты, внучка-правнучка!
Старшему шел двадцать первый год, он лишь неделю назад получил звание он-баши[25]25
Он-баши – десятник, сержант.
[Закрыть], чем ужасно гордился, и теперь изо всех сил старался выглядеть серьезным и рассудительным, как и положено начальнику.
– Сам знаешь, ночью на улице с такой вот пичугой всякое может случиться. Я ведь насквозь вижу – не врет. Все равно дежурство заканчивается...
– Да чего там, господин он-баши, конечно, отвезу! – ухмыльнулся рябой Ахъяд, одногодок старшего. – Я тот район знаю, и даже про бабку Бобовай краем уха слыхал. Вредная, говорят...
Ахъяд осекся и поспешно захлопнул рот.
– Садись, кроха, подвезу, – закончил он уже совсем другим тоном.
У Ахъяда была сестренка тех же лет, что и ночная гулена; только сестра гораздо чаще улыбалась.
Умер день.
Это много страшнее иных смертей.
Обалдело стою
над потерей потерь.
Охранник, дежуривший у центрального входа в мектеб, равнодушно смотрел мимо Карена, жуя жвачку-нас и нехотя сплевывая по одному слову в час – но висак-баши прекрасно понимал: этот верблюд следит за каждым его движением. Кого попало здесь в охрану явно не брали. А он, Карен, вне сомнений, с точки зрения стража относился к категории «кто попало».
Тем не менее, позвать госпожу Коушут охранник все же согласился.
Ждать пришлось довольно долго. Наконец скрипнули петли, и дверь с узорчатыми матовыми стеклами резко отворилась. Госпожа Коушут, по-прежнему одетая в строгий деловой костюм, воззрилась на стоявшего двумя ступеньками ниже посетителя; потом она коротко и, как показалось Карену, победно усмехнулась, сделав приглашающий жест рукой.
– Пропустите. Это ко мне.
Охранник молча посторонился, придав своему лицу совершенно нейтральное выражение (даже челюсти прекратили на миг двигаться туда-сюда). Карен подмигнул парню и проследовал за Неистовой Зейри через обширный светлый холл, по мраморным ступеням с бархатной ковровой дорожкой – и дальше, дальше, на второй этаж, в кабинет, на двери которого красовалась бронзовая табличка с именем его спутницы.
– Итак, «белая змея» прислушалась к добрым советам и решила подыскать себе гнездышко поуютнее? – прищурилась хозяйка кабинета, усаживаясь за стол и указав Карену на стул напротив.
– Здраво подмечено, госпожа Коушут, – в тон ей ответил висак-баши. – И «змея» очень надеется, что это будет ее «Звездный час».
– Ну что ж... свои обещания, особенно данные в столь экзотических обстоятельствах, надо выполнять, – одними уголками губ улыбнулась Зейри, и стекла ее очков загадочно блеснули. – Вообще-то, свободных вакансий у нас пока нет и не предвидится, но кусаться вы умеете, сама убедилась, шипите тоже недурственно; а также...
Она выдержала небольшую паузу.
– Насколько мне известно, вы квартируете у почтенной Бобовай?
– ...Благодаря внучке которой мы и познакомились, – закончил Карен, разводя руками.
– Вот именно. И этот факт несколько меняет дело. Понимаете, господин...
– Рудаби. Карен Рудаби, можно просто Карен.
– Понимаете, мы здесь, в мектебе «Звездный час», привыкли строго придерживаться определенных принципов. Поверьте, обучение в нашем учебном заведении стоит недешево, более чем недешево, но те из детей, кто прошел по конкурсу или выиграл место в лотерею, обеспечиваются полным пансионом за наш счет. И администрация кровно заинтересована, дабы никто не смог упрекнуть руководство «Звездного часа» в пристрастности или, сохрани Творец, в корыстолюбии! Всем известно, что наш мектеб – не только привилегированная школа: мы занимаемся благотворительностью, разыскиваем юные дарования и помогаем им встать на ноги, а «Лотерея Двенадцати Домов» дает шанс любому...
Госпожа Коушут неожиданно умолкла.
– Вот вы сейчас сидите, и на лице у вас написано: зачем она все это мне рассказывает? Верно ведь?
– Верно, – честно признался Карен.
– Попытаюсь объяснить. Внучка почтенной Бобовай – это первый и пока (к счастью!) единственный случай в нашей практике! Девочке повезло в лотерее – но она категорически не хочет учиться в «Звездном часе», куда мечтают отдать своих детей родители из самых состоятельных семей! Это прецедент, понимаете? И мы ни в коем случае не можем его создать. Это – наша репутация, понимаете?
– Понимаю, – послушно кивнул Карен, а сам подумал: «Понимаю, что ты темнишь, но безработному висак-баши до этого дела быть не должно. И – нет».
– Вот потому-то я и собираюсь ходатайствовать за вас перед нашим хаким-эмиром. Думаю, он согласится нанять нового охранника сверх штатного расписания, но при одном условии: вы постараетесь убедить девочку приступить к занятиям в «Звездном часе». Согласны?
«Очень интересно! Хайль-баши прозрачно намекал мне примерно на то же самое. Жирный провидец!»
– Я... я постараюсь, госпожа Коушут! Но почему вы решили, что я смогу...
– Вам придется ОЧЕНЬ постараться, господин Рудаби! А почему я так решила... – госпожа Коушут немного замялась, что было ей совсем несвойственно. – Мне кажется, девочка к вам расположена. Вы пытались защитить ее... от меня! И если после этого вы расскажете ей, как выглядит наш «Звездный час», и посоветуете хотя бы одним глазком заглянуть сюда... В общем, я думаю, вас она скорее послушает, чем меня или надима Исфизара!
«И чем собственную бабушку?» – усомнился Карен, но вслух этого не сказал.
– Хорошо, я постараюсь, – уже более твердо повторил он.
Заполнение анкет, тест-листов и заявления в трех экземплярах, а также оформление прочих бумаг заняло полдня, и при этом у Карена сложилось впечатление, что для него вся процедура была существенно ускорена. Похоже, руководству мектеба позарез требовалось заполучить юную метательницу ножей – и не только из соображений престижа!
Когда последняя бумага была подписана и аккуратно подшита в папку с его личным делом (стандартные фотокарточки висак-баши предусмотрительно захватил с собой), немногословный лысый портняжка тщательно снял с Карена мерку.
«Костюм будет готов к вечеру», – уведомил портняжка, уходя.
Карен только собрался вздохнуть с облегчением – ни бюрократическая волокита, ни скрупулезные измерения тела вдоль и поперек не доставили егерю особого удовольствия – но не тут-то было!
В кабинет заявился еще какой-то надим: сухощавый, взъерошенный, в дорогом костюме, сидевшем на нем, как седло на корове – и засыпал Карена новыми вопросами.
– Место рождения? А точнее? Год рождения? Месяц? День? Час?
– Может, еще и минуты с секундами? – не удержался Карен.
– Приятно разговаривать с понимающим человеком! – возликовал надим, расцветая на глазах, однако Карену пришлось разочаровать его – не только минут с секундами, но и часа своего рождения он не знал.
– Жаль, очень жаль, – искренне огорчился надим. – Это, значит, вы у нас получаетесь – Скорпион... в смысле не у нас, а у Зодиака, но в некотором смысле и у нас... так... нет, без точного часа никак нельзя, а для Скорпиона – в особенности! Вы хотя бы можете сказать: до заката родились или после?!
В голосе надима крылись строгость и презрение к Скорпиону-неудачнику, запамятовавшему столь естественные для любого здравомыслящего человека сведения.
И висак-баши стало стыдно – рождаясь, он как-то не обратил внимания ни на закат, ни на восход.
– Мама говорила – вроде бы, всю ночь проорала, а на исходе...
– Ага, перед рассветом! – оживился надим.
– Возможно, – пожал плечами Карен. – А позвольте спросить: зачем вам все это?
– Как – зачем?! – чиновник изумленно закатил глаза. – Вы что, прикажете мне ваши гороскопы из пальца высасывать?! Зодиакальный, общий, а также солярный; биоритмы, опять же...
– Что, может, и судьбу мою предскажете? – попробовал улыбнуться Карен.
– Нет, – жестко отрезал надим-астролог. – Без точного часа рождения – не предскажем.
И сделал на полях своих записей пометку: «Послать запрос в Кабир».
Наконец дотошный звездочет ушел, бормоча себе под нос нелестные для Карена междометия. На сегодня новоиспеченный гулям[26]26
Гулям – доверенный вооруженный слуга, в данном случае охранник.
[Закрыть] был свободен, а завтра ему было велено явиться в мектеб к восьми часам утра, что Карен и сделал с армейской пунктуальностью.
На этот раз его без лишних слов пропустили внутрь. Госпожа Коушут вручила ему запечатанный в пластик картонный прямоугольник пропуска-удостоверения и велела спуститься вниз, в помещение для охранников.
– Начальник охраны господин Ташвард будет через час – представитесь ему, – бросила Неистовая Зейри вслед.
В указанной комнате Карена встретил тот самый жвачный страж, с которым висак-баши познакомился вчера у входа в мектеб.
– Доброе утро, коллега, – приветствие было подчеркнуто вежливым, однако руки охранник не подал.
– И вам того же, – в тон ответил Карен. – Меня зовут Карен Рудаби.
– Усмар Ханифах, – кивнул гулям новому коллеге. – Вот твой бокс, – и указал на дверцу крайнего из вмонтированных в стену металлических шкафчиков, совсем как в мушерифском участке.
На шкафчике стоял номер «9».
Внутри оказался отлично сшитый форменный костюм, почти ничем не отличавшийся от штатской одежды; но когда Карен не замедлил в него переодеться, то обнаружил, что костюм не только сидит как влитой, но при этом совершенно не стесняет движений, и под ним в случае надобности можно спрятать целый арсенал.
– Оружие получишь у начальника, – Усмар словно прочел мысли егеря. – А пока пошли, покажу тебе мектеб.
От центрального корпуса отходили два крыла. В восточном располагались специализированные учебные классы, в западном – спальни и комнаты для игр и отдыха. Центральный же корпус, кроме администрации, занимали кабинеты учителей и хаким-эмира, помещение для охраны, медицинская часть, вычислительный центр и спортзал. Еще имелись оранжерея, спортивно-игровые площадки, но все это находилось снаружи, в парке, и осмотр «достопримечательностей» провожатый Карена решил оставить на потом.
Ковровые дорожки доброжелательно пружинили под ногами, солнечные блики, весело подмигивая, плясали на идеально прозрачных стеклах широких окон, золотисто искрился покрытый лаком ясеневый паркет, экраны компьютеров вычислительного центра стройными рядами уходили в загадочный полумрак длинного зала – и Карен поначалу даже немного растерялся от сияющего чистотой комфорта и великолепия. В детские спальни и игровые комнаты, оснащенные, кроме всего прочего, новейшими телевизорами-моноблоками, они заглянули лишь мельком, и Карен мимо воли завистливо вздохнул: ему в детстве такое и не снилось! Да и сейчас...
Экскурсия закончилась в спортзале, где двое охранников в мэйланьских кимоно неторопливо, со знанием дела, кружили по борцовскому ковру, а третий, бравируя ленцой профессионала, метал длинные узкие ножи в искромсанную колоду.
Усмар и Карен поздоровались, после чего Усмар подошел к столику с ножами, выбрал один – и почти без размаха запустил в воздух тонкий клинок.
Нож, возбужденно дрожа, вонзился в самый центр колоды; Усмар выжидательно взглянул на Карена.
Карен про себя усмехнулся: на вшивость проверить решил, мальчишка! Побыл бы ты с мое в Хакасе, погулял бы по ночным аулам... Приблизясь к ухмыляющемуся гуляму, егерь, не колеблясь, послал в мишень один за другим три ножа. Вся троица вошла в колоду рядом с ножом Усмара, образовав почти правильный треугольник. Увлекшись, Карен хотел было продолжить, но тут мерзавка-память услужливо подсунула: трасса, автобус и молниеносно снующие ручонки Сколопендры, извергающие каскад стали...
Карен вздохнул и положил четвертый нож на место. И он, и его новые коллеги выглядели слюнявыми сосунками в сравнении с двенадцатилетней девчонкой!
– Неплохо! – оценил Усмар, и в его голосе проскользнули нотки уважения. – А в «лапки-тяпки» сыграешь?
– С тобой? – поинтересовался Карен без особого энтузиазма.
Висак-баши была хорошо знакома эта столь любимая рукопашниками игра, где без всякого членовредительства (не считая отбитых ладоней) неплохо проверялась реакция и сообразительность партнера.
– А хотя бы и со мной! – Усмар, кажется, немного обиделся.
Позади послышалось глухое «бум!» – один из борцов все-таки подловил соперника и теперь помогал тому подняться с ковра.
Карен и Усмар сняли пиджаки, закатали рукава рубашек. Руки висак-баши мягко легли на волосатые предплечья партнера.
– Начали!
Хлоп! – Карен не успел среагировать и пропустил довольно чувствительный шлепок по тыльной стороне ладони.
Однако дважды провести коллегу на мякине Усмару не удалось: гулям дернулся, но Карен вовремя подал свои предплечья вперед – именно вперед, а не назад, потому что «убегающего», как правило, догоняют! – и ударил внахлест, через руки партнера. Правую Усмар успел убрать, но по левой получил от души.
Теперь позиция поменялась – руки Карена оказались внизу, и он не упустил своей возможности: обманный рывок – и хлесткое «шлеп!» на возврате, одновременно с обеих рук!
– ...Развлекаемся, значит, – раздался над ухом чей-то на удивление знакомый голос, и раскрасневшиеся Карен с Усмаром рефлекторно вытянулись по струнке.
Глядя в заметно постаревшее, изрезанное жесткими морщинами, но вполне узнаваемое лицо господина Ташварда, которого пятнадцать лет назад курсанты егерского училища звали не иначе, как «Гюрзец» (потому-то Карен и не отреагировал в администрации на фамилию начальника), висак-баши на мгновение забыл, кто он и где находится, гаркнув во всю глотку:
– Здравия желаю, господин наставник! Курсант Рудаби... – и осекся.
– Вольно, курсант, – улыбнулся Гюрзец, получивший свою кличку то ли из-за марки любимого пистолета, то ли за молниеносные, жалящие удары; или за то и другое сразу. – Впрочем, ты уже давно не курсант... висак-баши, я слышал?.. да и я с недавнего времени – не господин наставник. В отставке я, парень, по состоянию здоровья.
Последним словам Карен веры не дал.
– Господин гулям-эмир[27]27
Гулям-эмир – в данном случае начальник охраны.
[Закрыть], я тут знакомил новенького с объектом, а потом решил его немного попробовать... – скороговоркой выпалил Усмар и умолк.
– Молодец, – одобрительно кивнул господин Ташвард. – Ну и как, попробовал?
– В полной мере, господин гулям-эмир! По-моему, наш человек!
– Ну, спасибо, – вновь усмехнулся Гюрзец в коротко подстриженные седеющие усы. – Как-никак, мой ученик... бывший ученик.
– Эй, Фаик, ты куда руки топыришь?! – прикрикнул он безо всякого перехода на ближнего из снова закруживших по ковру борцов. – Махмудик, мальчик мой, возьми-ка Фаика за пальчик! Вот, вот, именно так, с должной лаской, – удовлетворенно хмыкнул гулям-эмир, когда незадачливый Фаик с воплем растянулся на ковре.
И на мгновение Карену показалось, что он действительно вернулся на пятнадцать лет назад.
