Текст книги "Ангелы Ойкумены"

Автор книги: Генри Лайон Олди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Это шпага покойного маркиза де Кастельбро. После смерти маркиза она перешла к его сыну, наследнику титула.

– А наследник подарил ее Антону Пшедерецкому?

Я в тупике, понял Диего. Рассказать Джессике о двух ипостасях одного человека? Чужая тайна, я не имею права. Проклятье, я не умею врать! Попадусь, проговорюсь…

– Наверное, – уклончиво ответил маэстро.

– Продал, – с уверенностью заявила Джессика. К счастью Диего, она сломя голову кинулась выстраивать разумную версию, свято веря своему жизненному опыту. – Вероятность шестьдесят семь и три десятых процента. Наследники бедней церковной мыши. Я знаю, мне дедушка говорил. Про мышь я ему подсказала, я в книжке читала. У вас как мыши, в Эскалоне? По церквям?

– Бедные.

– Вот-вот! Дедушке понравилось, он любит, когда художественно… Наследнички! Титулов куча, гонору хоть отбавляй, а в кармане ветер свищет…

Диего кивнул. Шея заржавела, но он справился.

– Значит, шпага де Кастельбро? Ну да, конечно, вы ее не взяли бы… Фамильные счеты? Маркиз и ваш отец? Я в курсе, что «Колесницы судьбы» автобиографичны. Как я вам завидую! Дуэли, ссоры, вражда семей…

Палки, мысленно добавил Диего. Запретная любовь. Облава. Побег на рывок. Могила на Хиззаце. Призрак в космосе. Не надо, девочка, не завидуй.

– Даже у Пшедерецкого? Не взяли бы, да?

– Нет.

Взял бы, молча добавил маэстро. Теперь взял бы.

– Хотите, – Джессика присела на край кровати, глядя на него снизу вверх, – я отдам шпагу вам? Вот прямо сейчас возьму и отдам?

– Нет.

– А если я скажу, что мне нисколечко не жалко?

– Нет, не возьму.

– Тогда объясните: зачем он подарил ее мне?

– Не знаю.

Знаю, дитя, вздохнул Диего. Твой прилет в роли спасительницы – он потряс дона Фернана много больше, чем Пшедерецкого. Ты не различаешь их, гранда Эскалоны и чемпиона Ойкумены, но ты произвела впечатление на обоих. Уверен, дон Фернан никогда не дрался этой шпагой. В лучшем случае, обнажал клинок, запершись в покоях, любовался полированной сталью и думал, как он ненавидит своего отца. В тебе, дитя, он увидел подобие себя самого, единого в двух лицах. Страсти варвара и логика гематрийки – вы похожи, но тебе ни к чему знать об этом. Твои противоположности уживаются в общежитии рассудка, они даже сотрудничают, помогают друг другу, а значит, это дарит надежду дону Фернану и Антону Пшедерецкому на разрешение их персонального конфликта. Ты – надежда, Джессика Штильнер, и шпага теперь твоя, потому что он захочет вернуться к тебе и шпаге.

– Он улетел? – напрямик спросил Диего.

– Да. Он был какой-то странный. Мне казалось, что я не узнаю́ его. Называл меня сеньоритой, заявил, что восхищается моей самоотверженностью… Вам известно, что он ненавидит своего отца? То есть раньше ненавидел. Зачем он признался в этом? Ему надо к психиатру…

Диего пожал плечами.

– Сказал, что все меняется, – Джессика чуть не плакала. – А я сказала, что была влюблена в него. По-детски, в четырнадцать лет. Он стоял на верхней ступеньке пьедестала почета, весь в белом, с кубком в руках. Я сидела в персональной ложе, рядом с дедом, и рыдала от любви. Дура, правда? Хотела познакомиться, но стеснялась. А он сказал, что я не дура. Что надо было познакомиться. И попросил об одолжении: вот…

– Что это?

– Кристалл с записью. Это вам от него.

– Как читать запись?

– Вставьте в уником. Нет, не сюда. Давайте, я все сделаю…

Тридцать секунд, и в голосфере ударил пушечный залп.

V

Пороховой дым стелется по холмам. Воняет гарью, лошадиным навозом, мужским по́том. Запись не передает запахов, но для того, кто двенадцать лет тянул солдатскую лямку, эта вонь – старый приятель, извечный спутник войны. В седых облаках мелькают синие мундиры. Смочив банники в баклагах с разбавленным уксусом, артиллеристы спешат к орудиям.

– Батарея, шаржируй! По команде без картуза заряжай!

Вдали, на линии огня – стены монастыря Сан-Хозе. Они похожи на крепостные, с зубцами и бойницами, но за долгое время небрежения обветшали, выветрились. Обстрел причинил стенам значительный ущерб. В брешах клубятся тучи пыли, белесые как рыбье брюхо. Когда-то монастырь предназначался для усыпальницы королевской семьи, но Карлос I перенес место своего упокоения в Сонтийскую церковь Святого Выбора. Сейчас в Сан-Хозе умирают монахи, сменив обеты на древние мушкеты, партизаны-герильяс, набежавшие со всей округи, и вооруженная чернь. Ядра и осколки гранат не разбирают, кто святой, кто грешник.

– Бань пушку!

Звучит гитара: чакона ре мажор из «Колесниц судьбы». Откуда на поле битвы гитара, неизвестно. Музыка делается громче, но вскоре затихает, превращается в легкий фон.

– Огонь, – уведомляет бодрый, хорошо поставленный тенорок, – ведется с высот Монте-Бенардон. Они находятся южнее Императорского канала, проложенного в живописных местах параллельно реке Эрраби. Сейчас мы имеем удовольствие видеть, как генерал Лефевр пытается захватить монастырь Сан-Хозе…

Объектив-соглядатай бесстрашно ныряет в пушечный ствол. Двадцатичетырехфунтовая гаубица рявкает, объектив разлетается вдребезги, чтобы воскреснуть над монастырем, в смерче известки и каменной крошки. Край изображения портит кровяное пятно. Кто-то подкручивает настройки, и пятно исчезает.

– Взятие Сан-Хозе – залог тактического успеха. Это позволит генералу взять под контроль мост через Эрраби, завершить блокаду и начать штурм Бравильянки – главного города, можно сказать, столицы провинции. С вами Нгвембе Ронга из «Вихря времен»…

Нет холмов, нет пушек, нет дыма. Город на правом берегу реки: старинная стена высотой до четырех метров усилена земляными укреплениями. Ворота заперты, горожане с галерей сыплют проклятиями, делают неприличные жесты в сторону артиллерийских бригад. Окрестности города пестрят садами, где прячутся солдаты из числа защитников Бравильянки.

– Как мы уже сообщали, два дня назад в Бравильянке был по неосторожности взорван магазин с боеприпасами. Это нимало не остудило пыл осажденных. При малочисленности гарнизона, насчитывающего около девяти тысяч регулярных войск…

Скачут гусары. Куда, зачем – секрет. Зато красиво. Эпизод с гусарами взят из какого-то другого сражения. Река, оседланная дюжиной мостов, слишком широка для маловодной Эрраби. Но динамичная перебивка хороша, спору нет.

– …Бравильянку защищают также сорок тысяч добровольцев и милиционеров-ополченцев. Их ответ на предложение капитуляции: «Война на ножах!» Местная идиома означает, что бравильянцы поклялись стоять насмерть, до последней капли крови. Для любителей экстрим-туризма напоминаю, что персональный силовой кокон «Гримуар» надежно оградит вас…

Пушка крупным планом.

– …у нас в гостях Ка Сомчай, эксперт-реконструктор с Хиззаца. Он любезно согласился прокомментировать…

– Добрый день!

– Скажите, Ка, что это за цифры и буквы?

– Каждая пушка имеет свое имя. Оно выбито в ленте на дульной части орудия. На казенной части мы видим герб Бонаквисты: золотой орел с пучком молний. На левой цапфе – вес орудия, на торельном поясе – дата, место изготовления…

– Спасибо, Ка!

– …и фамилия мастера-пушкаря. На правой цапфе…

– Мы прощаемся с Ка Сомчаем! Благодарим эксперта за увлекательный комментарий! Теперь мы перебираемся в Эскалону, захваченную корпусом маршала Прютона. Как уже сообщалось в предыдущих выпусках «Вихря времен», гражданская администрация Эскалоны распущена. Оружие приказано сдать, общественные собрания под запретом. В городе – голод, прютоновские фуражиры отбирают у эскалонцев последнее…

* * *

– Голод, – повторил Диего. – В Эскалоне голод…

Джессика тронула его за рукав:

– Но ведь вы же здесь!

– Я здесь. Но мой отец в Эскалоне, – маэстро выключил уником. Пальцы дрожали, он дважды промахивался мимо нужного сенсора. – И дон Фернан…

– Кто?

– Извините. Я имел в виду, сеньор Пшедерецкий. Хотя нет, он не в Эскалоне. Он спешит в Бравильянку, там он нужнее. Там его маркизат…

– Пшедерецкий? – Джессика задохнулась от изумления. – Что ему делать в вашей Бравильянке? Он что, рехнулся? Он экстрим-турист?! Нет, тут какая-то ошибка…

– Ошибка, – согласился Диего. – Тут с самого начала ошибка за ошибкой.

VI

– У меня к вам серьезный разговор, сеньор Пераль.

Диего с трудом подавил желание оглянуться. Он точно знал, что позади никого нет: хоть за правым плечом, хоть за левым. И все равно по спине бежал мерзкий холодок.

– У нас двоих, – поправился гематр. – У нас с профессором Штильнером к вам разговор.

Конечно же, полковник оговорился намеренно. Гадай теперь: зачем Яффе сделал акцент на участии профессора? Спросить напрямик? Нет, не ответит.

– Оденьтесь потеплее. Сани ждут за воротами.

Яффе мог взять напрокат аэромоб, но продолжал разъезжать на мотосанях. Мог привезти профессора в усадьбу Пшедерецкого. Мог что-нибудь сказать коллантариям, изнывающим от бездействия. Он много чего мог бы, но не делал.

Диего послал к черту все гематрийские загадки и, покорней овцы, убрел одеваться. Прохор только его и ждал. К радости управляющего, гость – гип-гип-ура! – согласился сменить шляпу на смушковую папаху: добраться до профессора с отмороженными ушами Пералю не улыбалось. На крыльцо высыпали коллантарии, следом – близнецы со своим зверьем. Казалось, маэстро собрался лететь на другой край Ойкумены. В ответ на вопросительные взгляды Диего развел руками: что, зачем – бог весть. Он боялся, что Джессика с коброй увяжется с ними, но, хвала Господу, этого не произошло. Девушка лишь нахмурилась, словно взвешивая «за» и «против», и вернулась в дом. Похоже, отлет дона Фернана, которого Джессика не опознала в Пшедерецком, занимал все ее мысли.

– Вернемся к вечеру, – счел нужным объявить Яффе.

Точного времени гематр, против обыкновения, не назвал.

…снег, снег, снег. Он скрипел под сапогами, пока Диего шел к саням. Взвихрился облаком серебряной канители, когда сани с места прыгнули вперед. Подобной лихости маэстро не ожидал и едва удержался в седле, обхватив Яффе – позор! – обеими руками. Хихикая, снег кинулся вдогонку: визг под полозьями, метель по бокам саней. От метели глаза уставали быстрей, чем от чтения в сумерках. Как они тут живут, в вечной зиме? Пьют, небось, сутки напролет: для сугреву, разъяснял Прохор, а пуще – с тоски.

Дважды, нарушив зарок, маэстро пытался узнать, что за разговор ему предстоит. Мар Яффе притворялся глухим. Мотор шумит, снег визжит, ветер слова сносит…

К дому профессора они не поехали. Сани замедлили ход, искристая размазня, царившая вокруг, распалась на мозаичные фрагменты. Диего проморгался, фрагменты сложились в цельную картину. Склон, уходивший к скованному льдом водохранилищу, напоминал щеку бородача: так густо он зарос кустарником и чахлыми искривленными деревцами. Сани остановились на самом краю, рискуя свалиться с обрыва. Мар Яффе заглушил мотор. Черные стволы, черная вязь ветвей, черная фигурка одинокого рыбака над прорубью; девственная белизна снега. Только эти два цвета, никаких полутонов. Дальше по берегу, разрушая черно-белую иллюзию, сквозь кружево зарослей виднелся приют летних дачников: беседки с тесаными двускатными крышами, мангалы для жарки мяса, скамейки из крашеных досок.

– Профессор ждет.

В подтверждение сказанного внизу раздалось:

– Осторожней, тут скользко!

Из-за деревьев объявился Штильнер. В сером пальто до пят, изгвазданном жирной слякотью, в вязаной шапочке с драным помпоном, натянутой на уши, профессор больше смахивал на бродягу, чем на светило науки космического масштаба. Руки Штильнер прятал в карманах – похоже, забыл дома перчатки. Следуя за гематром, Диего спустился по едва намеченной тропке. В низине оказалось теплее, чем наверху. Лед у береговой кромки подтаял, стволики кустов набухли влагой. В воздухе царил запах надломленных огурцов: пупырчатых, хрустких. Из-за туч пробился луч солнца, скользнул по озеру, превратив мир в россыпь драгоценностей.

– Весна, – мечтательно бросил Штильнер. Он жмурился, с наслаждением раздувал ноздри. Если бы воздух можно было жевать, профессор уже вовсю пускал бы слюни. – Весна на носу, господа хорошие!

Поздороваться он забыл.

– Меня для этого привезли? – спросил Диего, злой как черт.

– Для чего, голубчик?

– Я ждал важных новостей. Вы заявили, что скоро весна.

– Но разве есть что-то важнее весны?

За такой жуткий, насквозь искусственный наигрыш Луис Пераль выгнал бы актера-бездаря взашей. К сожалению, Пераля-старшего на берегу не наблюдалось, выгонять Штильнера было некому, и профессор принялся развивать тему:

– Весна – это время обновления. Возрождение, новые надежды…

Пафос зашкаливал. Диего скривился, как от оскомины.

– …планы на будущее! Сезон воскрешения!

– Воскрешения? Извольте объясниться!

За спиной скрипнул снег:

– Речь идет о вашей невесте, сеньор Пераль.

– Моей невесте?

– Я имею в виду донью Энкарну де Кастельбро.

Диего обернулся. Гематр стоял за его правым плечом, но маэстро готов был поклясться: Яффе только что переместился туда из-за левого. И сделал это, черт его побери, сознательно, рассчитав подтекст движения до последней крупицы смысла.

VII

– Вы с ума сошли!

– Тише, голубчик! Успокойтесь!

– Я спокоен! Это вы, с вашими безумными…

– Безумными?!

Голос профессора внезапно обрел силу, а сам Штильнер выпрямился и расправил плечи. Странное дело: сейчас профессор ничуть не выглядел комичным.

– Меня называют безумцем всю мою жизнь, молодой человек! Я привык. А что мы в итоге имеем? Коллант-центры по образцу «Грядущего» – раз!

Профессор начал загибать пальцы:

– Теория волнового переноса генетических свойств расы, блестяще подтвержденная на практике – два! Перспектива контакта с флуктуациями континуума – три! Будьте уверены, у меня найдется и «четыре», и «пять», и «двадцать восемь»! А также найдутся сто миллиардов идиотов вроде вас, неспособных понять и слова из того, что я сказал! Но я все же надеюсь, что вам – лично вам! – этого хватит.

– Хватит для чего?

Запал иссяк. Я – тряпка, подумал маэстро. Грязная тряпка, и меня выкрутила девка-поломойка. Дон Луис, Чудо Природы, вам нравится такое определение фортуны?

– Вы в состоянии угомониться? Выслушать меня?

– Я вас слушаю.

– Замечательно! Только умоляю, не перебивайте!

Диего угрюмо кивнул.

– Начнем с начала. Как вы убедились, ваша невеста некоторым образом жива…

– Будьте вы прокляты! Некоторым образом?!

– Милостивый государь! Вы же обещали!

– Все, молчу…

– Повторяю для слабонервных: ваша невеста жива. Да, она существует исключительно в большом теле, в космосе. Но ее сознание, личность, память – ее душа, если угодно! – живы.

– Душа бессмертна.

– Вот именно, дорогой мой! Бессмертна! Волей случая душа вашей невесты пребывает не в раю или в аду. Ее среда обитания – физическое пространство нашего общего континуума. Она даже обладает рядом свойств телесности. Смею вас заверить, энерговолновая форма существования вполне материальна, хоть и невещественна. Там, – Штильнер воздел указующий перст к небесам, – в составе колланта, вы ничем не отличаетесь от нашей дорогой барышни. Ничем! Кроме единственного, но, увы, существенного момента…

Я дикарь, вздохнул Диего. Дикарь, которому объясняют устройство аэромоба. Нет, хуже – меня пытаются просветить в материях куда более сложных. Механика небесного устройства, где затерялась песчинка – неприкаянная душа Энкарны де Кастельбро… Тело и душа: неужели в космосе, для коллантария, они – единое целое?

– …ваша невеста утратила ключевую способность коллантария: она не в силах самостоятельно вернуться в материальное тело. Воплотиться на планете…

– Ее тело?

– О, я вижу, вы на верном пути!

– Ее тело покоится на кладбище Сум-Мат Тхай.

Язык одеревенел. Каждое слово отзывалось болью в сердце.

– Рапира, – мар Яффе встал рядом со Штильнером. – Ваша рапира.

Ладонь мимо воли легла на эфес. Пальцы сомкнулись на рукояти:

– Рапира?! При чем тут…

– Ваша рапира осталась на берегу Бухты Прощания. Тем не менее, она при вас. Вполне материальная; как сказал бы профессор, вещественная.

– И это вы, голубчик, – перст Штильнера из указующего превратился в обличающий, уставясь в грудь Диего, – вы ее воплотили! Вы не представляли себя без рапиры, и она материализовалась, когда вы вернулись в малое тело! Вы это сделали, понимаете?! Так сделайте еще раз!

Господи, к Тебе взываю, взмолился Диего. Вразуми и наставь раба Своего! Прости, прости этих двоих, ибо не ведают, что творят. Вот оно, искушение, ужаснейшее из всех – надежда. Надежда на воскрешение! Не в конце времен, в день Страшного суда, но здесь и сейчас. Шанс вернуть Карни, вдохнуть в нее жизнь, вызволить призрак из черной преисподней Ойкумены… Кто дерзнет предложить человеку такой подвиг? Кто говорит устами Яффе и Штильнера? Отыди, сатана!

– Вы предлагаете мне заняться некромантией? Мерзким колдовством? Зовете поднимать мертвецов из могил? Наука, колланты, материя-энергия – это все слова. Сути они не меняют. У меня дома за меньшее сжигают на кострах. Черт возьми! Костер? Угроза сгореть заживо меня бы не остановила…

Его слушали, не перебивая. Диего заподозрил, что Яффе заранее просчитал реакцию безмозглого варвара – и теперь ждет лишь нужного момента, чтобы в пух и прах разбить все доводы маэстро тараном гематрийской логики.

Нет, гематр молчал.

– Что же вас останавливает? – удивился Штильнер.

– Наши судьбы – в руках Творца. Если Он позволил Карни умереть – кто я такой, чтобы противиться воле Господней?! Идти против Него? Даже рискни я, человек бессилен изменить решение Всевышнего! Вы заранее обрекаете меня на неудачу…

– Господи! – профессор в отчаянии воздел руки к небу. – Избавь меня от теологических диспутов! Не стану ловить вас на логических проколах, молодой человек… Это мелко, недостойно и вряд ли убедит вас в чем-либо. Как я понял, вам доподлинно известна воля Всевышнего?

– Разумеется, нет! – возмутился Диего. – Пути Господни…

– …неисповедимы, – закончил за него Штильнер. – Так кем же вы себя возомнили, голубчик?! Вы ропщете? Вы смиряетесь? Господь позволил вашей невесте умереть во цвете лет? А в вашу чугунную голову не приходило, что Творец испытывает вас?! Что, если Он избрал вас орудием провидения?! Отказ спасти невинную душу – это ли не плевок в лицо Всевышнего?!

Щеки профессора разрумянились, борода встопорщилась, глаза сверкали. Он наступал на Диего, яростно брызжа слюной. Маэстро пятился, рискуя поскользнуться, упасть на подтаявший лед. В мыслях, чувствах, всем существом своим он уже был подо льдом, в ледяной пучине. Боже, кричал Диего Пераль, каменея от смертного холода. Боже мой! Не ты ли, гневный, кричишь на меня устами этого человека? Не ты ли вразумляешь непутевого раба Своего?! Не об этой ли милости я молил тебя?!

– Вы же…

– Я? Я и не утверждаю, что мне известна Божья воля! Но вы ведь не станете отрицать, что возможно и такое толкование?

– Есть притча на сходную тему, – сухой, бесстрастный голос Яффе являл собой ярчайший контраст эмоциональной вспышке Штильнера. – Некий человек во время наводнения забрался на крышу дома и стал молить Господа о спасении. Вскоре к дому подплыл плот, и люди на нем предложили молящемуся уплыть с ними. «Нет, – ответил человек, – меня спасет Господь.» Вслед за плотом к дому подошла моторная лодка. «Нет, – ответил человек. – Уплывайте, меня спасет Господь.» С небес спустился аэромоб, но человек и в третий раз отказался. Он утонул и, представ перед Богом, спросил Всевышнего: «Почему Ты не спас меня?» Господь ответил: «Я посылал тебе плот, лодку и аэромоб. Но ты пренебрег моей помощью…»

Над берегом повисла тишина.

– Шанс, – пробормотал Диего. Голос сел, маэстро словно учился говорить заново. – За такой шанс я бы сошелся с ангелом в рукопашной. Вы делаете мне царский подарок, а я… У вас есть с собой коммуникатор?

– Есть.

– Вот, смотрите. Это не займет много времени.

Он протянул гематру кристалл, который дала ему Джессика.

* * *

Все возвращалось на круги своя. Проклятый выбор: Карни и Эскалона, Эскалона и Карни. Ставки удвоились, удесятерились: мятеж? Нет, теперь в огне вся страна. Столицу занял оккупационный корпус, маршалы и гранды собирают армию – разбитую, но не уничтоженную. На счету каждый клинок, не лишним будет и ополченец с косой, наскоро переделанной в алебарду. Дон Фернан принял решение, и Антон Пшедерецкий уступил долгу дворянина. А ты, Диего Пераль? Почему ты до сих пор на Сечене?

Чаша весов качнулась и пошла вниз. Эксперты? Экстрим-туристы? В строй экспертов! В ад туристов! Добро пожаловать в реалити-шоу, сеньоры! Как, панталоны еще сухие? Бьют пушки на холмах, герильяс прячутся в садах Бравильянки, монахи готовы подняться в атаку. А на другой, легчайшей чаше весов – девушка в дорожном платье. Одна во тьме космоса, растерянная, всеми брошенная, и в первую очередь – брошенная бесчестным мерзавцем, который растоптал свои клятвы в хлам…

Слово и долг. Любовь и ненависть.

Честь и честь.

Бешеные кони, что рвали Диего на части перед отлетом с Террафимы, показались маэстро игрушечными лошадками на колесиках. Кто это смеется? Неужели ты, Пераль? Нет, это каркают вороны, это хрипит безумие. Это бьется на дуэли с самим собой Фернан де Кастельбро; это сошлись в поединке маэстро Пераль и мастер-сержант Пераль, орудуя рапирами-близнецами – нет! – рапирой покинутой и воскрешенной, одной на двоих.

Кровь, невпопад вспомнил Диего. На рапире осталась кровь Карни. Она порезалась – тогда, на Хиззаце. Профессор говорил, это важно. Когда рапира сломалась, я почувствовал, что Карни умерла во второй раз. Но рапира срослась. Если сломаюсь я, будет ли чему срастаться?..

* * *

– …вы меня слышите?

– Слышу.

– Зачем, зачем вы нам все это показали?!

– Это его родина, – объяснил профессору Яффе. – Сеньор Пераль – солдат.

– И вы намерены воевать?!

Диего молчал.

– Мы готовы, – Яффе коснулся плеча маэстро, – эвакуировать вашего отца. Любая планета, какую он укажет, в его распоряжении. Если он откажется покинуть Террафиму, мы перевезем его в любое нейтральное государство.

– Благодарю, – кивнул Диего. – Но это не отменяет…

– Господи! – возопил профессор Штильнер. – Ну за что, за что из всех упрямых ослов Ойкумены мне достался самый упрямый?! Черт бы вас побрал, с вашей присягой и долгом! Для вас важнее изрубить в капусту дюжину себе подобных, чем спасти жизнь бедной девочке? Валяйте! Убивайте, умирайте! Да если бы кто-нибудь – бог, дьявол! – предложил мне вернуть мою Эмилию…

– Коллантарии, – сказал маэстро.

– Что – коллантарии?! Что?!

– Коллантарии. Они боятся выходить в космос. Как вы намерены их уговорить?

Убрав руку с эфеса, Диего уточнил:

– Как мы намерены их уговорить?

Контрапункт

из пьесы Луиса Пераля «Колесницы судьбы»

Федерико

(играет на гитаре):

 
Скачет всадник
к горам далеким,
Сеньорита
глядит с балкона,
Скачет всадник
назад к балкону,
Сеньорита
спешит навстречу,
Вышли сроки,
остались строки,
Вышло время,
ни день, ни вечер,
Как найти нам,
как обрести покой?
Ах, где найти покой?
 

Кончита

(пляшет, стучит кастаньетами):

 
А любовь
мелькает в небе,
Волну венчает
белым гребнем,
Летает и смеется,
и в руки не дается,
Не взять ее никак!
О Эскалона, красное вино!
 

Федерико

(играет на гитаре):

 
Насмерть всадник
коня загонит,
Сеньорита
подметки стопчет,
Не сойтись им
на этом свете,
Не сойтись им
за краем гроба,
В этом танце –
о, ритм агоний! –
В этом танце –
о, смерти почерк! –
В этом танце
для них покоя нет.
Ах, где найти покой?
 

Кончита

(пляшет, стучит кастаньетами):

 
А любовь
мелькает в небе,
Волну венчает
белым гребнем,
Летает и смеется,
и в руки не дается,
Не взять ее никак!
О Эскалона, красное вино!
 

Федерико

(играет на гитаре):

 
Ночь упала,
текут чернила,
Встало утро,
бела бумага,
День мелькает
пером гусиным,
Пишет время,
Господь читает,
Нет покоя
без встречи с милой,
Нет покоя
без блеска шпаги,
Рай ли, ад ли,
нигде покоя нет.
Ах, где найти покой?
 

Кончита

(пляшет, стучит кастаньетами):

 
А любовь
мелькает в небе,
Волну венчает
белым гребнем,
Летает и смеется,
и в руки не дается,
Не взять ее никак!
О Эскалона, красное вино!