355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Генри Лайон Олди » Король Камней » Текст книги (страница 1)
Король Камней
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 21:29

Текст книги "Король Камней"


Автор книги: Генри Лайон Олди



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Генри Лайон Олди
Король Камней

И ветра жгучего как лед запомнил я порыв,

И темной пропасти в ночи зияющий обрыв,

И путников, бредущих в ад, покорных как рабы,

И с Пращуром бессмертным бой у самых Врат Судьбы.

Я смехом злым не провожал испуганных дриад,

И темноглазый поводырь со мной спускался в ад.

Но смерть отринула меня, не впавшего во грех,

И по Великому Пути прошел я дальше всех.

Р. Говард, «Вознаграждение»


– Он должен нас видеть, – сказал Конан. – Но почему не нападает? Он легко может пройти через это окно.

– Он нас не видит, – ответил жрец. – Он охраняет дверь, к которой ведут узкие ступени. Его изображение передается через систему зеркал. Видите эти медные трубки?

Мурило стало ясно, что жрец опередил свое время на века. Конан же просто счел все это магией, и даже не попытался понять что-либо из объяснений Набонидуса.

Р. Говард, «Полный дом негодяев»

Пролог

– Кто? – спросил шаман.

– Мальчик, – ответили ему.

– Буду, – кивнул шаман. – Скоро.

Он сел на пол пещеры, влажный от каменной испарины. Набедренная повязка шамана сразу промокла и отяжелела. Родичи новорожденного ждали, еле слышно вздыхая. Время шло, и шаман начал двигаться. Взяв руками левую ногу, он поднял ее вверх, словно кот, собравшийся вылизать яйца, а потом, согнув в колене, заложил себе за шею. То же самое шаман проделал с правой ногой. Скрестившись на уровне щиколоток, босые стопы торчали по обе стороны затылка на манер куцых крылышек. Пальцами ног шаман непрерывно шевелил, усиливая сходство с крыльями. Руки он свел перед грудью, тыльными сторонами ладоней друг к другу. Не человек – бутон диковинного цветка, растущего в кромешной тьме, под массивами Шаннурана – шаман замер каменным идолом.

Лишь трепетали пальцы ног.

Молодой отец смотрел на шамана с завистью. Лечебные позы, именуемые «грезами Сатт-Шеола», давались ему с трудом. С самого детства а'шури были обречены на ежедневное повторение грез, и тем беднягам, кого судьба обделила гибкостью, приходилось тратить куда больше времени на простые позы, чем их удачливым соплеменникам – на сложные. Каждый раз, мучая тело, вопящее от боли, молодой отец говорил себе, что лучше сдохнуть. Он знал, что лжет. Он видел, как умирают дураки, отказавшиеся грезить. Легко свести счеты с жизнью, прыгнув в пропасть. Быстро убивают хищные жабы в колодцах Йо-Шенн. Неплохо упасть на нож: так, чтоб клинок пронзил сердце. Но прожить три счастливых дня без грез, и затем в течение месяца корчиться от адских метаморфоз, растекаться слизистой лужей, которая в конце концов уйдет, впитается в черные известняки, откуда душа мертвеца станет вечно взывать к живым а'шури…

Детей водили глядеть на кончину безумцев.

Чтобы знали.

Шаман вернул ноги на пол. Опершись ладонями о шершавую поверхность, он резким махом забросил ноги назад. Свел лодыжки над влажным полом, устроил затылок на этом импровизированном изголовье. Руками шаман обхватил бедра, сцепил пальцы на пояснице – и вновь застыл без движения. Лишь сновал узкий, темный язык, облизывая губы в странном ритме, да затылок мерно ударял о пятку левой ноги. Не человек – дитя в колыбели из собственной плоти, урод шаннуранских недр – шаман ждал и прислушивался.

Дед младенца, хнычущего далеко отсюда, в галереях Сорги-Тхо, смотрел на шамана с грустью. Младше на добрый десяток лет, дед знал, что очень скоро не сумеет грезитьв достаточной степени. Возраст грыз суставы и скручивал узлами сухожилия. Возраст наливал в мышцы жгучей кислятины. Дед старался изо всех сил, сражаясь не столько за лишний день жизни, сколько за возможность избежать мучений. Если а'шури уделял должное внимание «грезам Сатт-Шеола», в старости он получал награду: право сесть спиной к сталагмиту и окаменеть. Говорят, это даже приятно. Во всяком случае, мертвые пращуры улыбались. Дед сам видел, как они улыбаются, и рассчитывал обзавестись такой же улыбкой в ближайшее время.

– Возьмите, – сказал шаман. – Там.

И кивком указал: где.

Мрак, царивший в пещере, не был помехой зрению а'шури. Дядя новорожденного – безбородый юноша – прошел под гирляндой натёчных сосулек, наклонился и поднял горсть мелкого щебня. Протянул шаману, молча спрашивая: что дальше?

– Выбери, – велел шаман.

– Два, – сказал дядя. – Знаю.

– Дурак, – ответил шаман. – Все знают.

– Два, – рассердился дядя. – Мальчик.

– Дурак, – повторил шаман. – Отряд вернулся?

– Нет.

– Третий сын с ними?

– И пятый.

– Хорошо. Ждите.

Мужчины не поняли, кого им ждать: возвращения отряда, посланного наверх за Вдовьей долей, или шамана? Но спросить побоялись. Сопели, топтались, чесались в паху. Дураки, думал шаман, продолжая грезить. Мои дураки. Родные дураки. Кто я без них? Пустое место, бессмыслица. Шамана беспокоила судьба отряда. Двое сыновей, вылизанных Черной Вдовой – это, конечно, радует. Быстрые, сильные, в боевых браслетах, приемыши Вдовы были ловкими убийцами и бдительными охранниками. Но ходить в набег год от года доводилось все дальше. Деревни вокруг Шаннурана пустовали; чтобы взять пленников, надо было карабкаться на скалы, ночами пробираясь в селения диких горцев – или идти лигу за лигой, мучаясь головной болью и рискуя нарваться на конный разъезд.

Люди полагают, мы боимся солнца, думал шаман. Тоже дураки. Чужие дураки. При чем тут солнце? Сев обычным образом, он вытянул и широко раздвинул ноги. Наклонился вперед, ткнувшись лбом в пол; прежде чем развести руки в стороны, подсунул их под колени. Дыхание Шаннурана текло сквозь шамана. Уловив неприятную задержку, он стал похлопывать ладонями по полу. Дыхание выровнялось, вернув шаману ощущение цельности. Един с Шаннураном, с чувствами и страстями Хозяев, которыми здесь был пропитан каждый камень, он знал, что младенец в безопасности, и мог позволить себе миг передышки.

Глубоководные рыбы, думал шаман. Никогда в жизни он не видел моря. Глубина была для него колодцами, пропастями и лавовыми туннелями. Вода – подземными реками и озерами, укрытыми от солнечных лучей. Из рыб шаман знал лишь слепых, чешуйчатых тварей с хвостами, похожими на серпы, да голавлей, изредка заплывавших в пещеры – переждать зимние холода. Мелкие рачки и лягушки – не в счет. Но чувства Хозяев служили ему воздухом и водой, пищей и светом, а для Хозяев чувства являлись знаниями и источником перемен. Обучен наставником, шаман умел укрощать это кипение и превращать смутное колыхание чувств в нужные сведения. Глубоководные рыбы, думал он. Это мы, а'шури. Когда мы всплываем из каменных пучин Шаннурана, где веками живем под давлением Хозяйских страстей – в разреженном воздухе свободы нас разрывает в клочья. Надо торопиться. Надо успеть взять Вдовью долю и вернуться на глубину, прежде чем сердце взорвется, как вонючий, пахнущий тухлыми яйцами туман, скопившийся в заброшенной шахте. Не волнуйся, старик. Отряд возвратится с пленниками, ты проведешь обряд вызова, и Вдова изберет себе пищу, а может, и сыновей. Вылижет их в сухой темноте камер, и бойцов станет больше. Успокойся, старик, и не надейся, что еще при твоей жизни Черная Вдова вылижет не бойца, каких много, а истинного шури'аша —надежду племени. Однажды это случится, ибо так завещали предки. Но к тому времени ты сольешься со стенами лабиринтов, окаменев, и Хозяева примут твою жалкую душу…

Двадцать лет назад, шепнула память. Забыл? Вдова любила мальчишку превыше остальных. Она делила свое драгоценное присутствие на двоих: древнего наглеца, одного из тех бездельников, кого внешние люди зовут магами – и испуганного звереныша, который быстро разучился бояться. Ты чуял Вдовью любовь, ты спал в обнимку с надеждой, и что же? Они сбежали, наглец и щенок, и третий, вор с острым мечом; сбежали и унесли сокровище, предназначенное для истинного шури'аша. Ты сжег надежду на костре разочарования, а твой собственный сын, твой любимец, кого ты готовил в преемники, сошел с ума и объявил шури'ашемсебя, нарушив вековой запрет. Сегодня, закончив с новорожденным, ты навестишь сына – и сможешь вдоволь поговорить с ним о запретах, надежде и глупостях. Ты готов, ничтожество?

– Все, – сказал шаман. – Идем.

* * *

Мальчишка орал, как резаный.

Ребенок посинел от холода, крепко сжав крошечные кулачки. Дрыгая ножками, он надрывался из последних сил: требовал еды, тепла, ласки. Еще он требовал постоянства формы, но не знал об этом. Вокруг гранитного, грубо тесаного стола, на котором вопил младенец, сгрудились женщины. Те, кто постарше, прекрасно помнили, что еще ни одно дитя не умерло в ожидании прихода шамана. Они переглядывались и улыбались. Юная мать и ее сверстницы тряслись от страха. Роженице казалось, что время, обернувшись змеей, заглатывает малыша. Она обхватила себя руками – тесно-тесно – и из сдавленных грудей по капле сочилось густое молоко.

Губы шевелились, моля Хозяев о милости.

Галерея, где жил род, была просторной. Свод здесь круто опускался, открывая углубления странной формы – горожанин сказал бы, что они похожи на храмовые колокола. По краям углублений вниз свисала сталактитовая бахрома. Желтоватые, с восковым отливом, гребни расчесывали зябкий, пронизанный сыростью воздух, ловя на лету крупицы света – и прятали до поры в мерцающей сердцевине. За века в галерее натекли целые колоннады, разделив пространство на отдельные залы. В соседнем зале пол был испещрен естественными впадинами с водой. Темная, маслянистая жидкость неприятно колыхалась от сквозняка. Казалось, на дне беспокоится плотоядный моллюск, чуя поживу. Стена над ближайшей впадиной на десять локтей вверх заросла снежно-белым ковром кораллитовых цветов.

– Дай! – велел шаман.

Не глядя, он протянул руку – и дядя новорожденного вложил в ладонь пару камешков. Шаман придирчиво осмотрел добычу. Первый камешек устроил его полностью, второй пришлось обстучать плоским обушком ножа. Крошка, отслаиваясь под ударами, сыпалась под ноги шаману. Мелкие, размером с сухую горошину, камни сошли бы за пещерный жемчуг, будь они другого цвета. Шаман подул на «горох», затем бросил камешки в рот, тщательно облизал и выплюнул обратно на ладонь. Встав над ребенком, он долго молчал. Умолк и мальчик – он сорвал голос, и лишь всхлипывал время от времени.

Крепкий парень, оценил шаман. И мать не из доходяг. Выкормит. Дети у а'шури рождались реже, чем хотелось бы; жизнь каждого была в большой цене.

Изучая ребенка, шаман видел намеки на первые метаморфозы. Еле заметно, неуловимо для взгляда, если тебя не учили примечать такие изменения, руки и ноги ребенка становились то длиннее, то короче. Сплюснулся лоб, чтобы миг спустя вернуться к прежнему виду. В пупке пробилась кисточка волос, дрогнула – и втянулась обратно. Чувствительность новорожденного к эманациям Хозяев, какими полнился Шаннуран от горных пиков до бездн, где кипела магма и плясали демоны, была велика. Еще недавно единый с матерью, спасавшей плод в своей утробе, мальчик впервые сделался открыт для древних страстей, как самостоятельное существо – и тело младенца страдало. Не в силах сделать выбор – естественный для Хозяев, не имевших постоянной формы, но запретный для человека – ребенок ждал спасения или смерти.

«Все, – решил шаман. – Пора!»

Прижав камешки мизинцем и безымянным пальцем к центру ладони, большим и указательным он ухватил ребенка за левый сосок. Малыш пискнул. Быстрым движением ножа шаман отхватил сосок, смахнув сизый кусочек плоти на пол, и уронил в ранку один из камешков. То же самое он проделал и с правым соском. На груди новорожденного образовались две кровавые лужицы. Впрочем, крови натекло мало. Камни, закупорив раны, уже пустили корни. Темные, блестящие нити, тоньше волоса и проворней хорька, впились во влажную плоть. Края отверстий сомкнулись вокруг новых сосков, делая часть Шаннурана – частью маленького а'шури. С девочками было сложнее: соски требовались будущим матерям для кормления детей, и шаман обходился одним камешком, находя для него иное, заветное местечко.

Дитя причмокнуло губами, и крепкий сон сморил ребенка.

Еще с минуту шаман вглядывался в малыша. Да, наконец уверился он. Метаморфозы прекратились. Теперь, если мальчик – юноша, мужчина, старик – станет уделять должное внимание «грезам Сатт-Шеола», он проживет долгую и счастливую жизнь. Тело его будет меняться сообразно закону взросления, а позже – старения. Иные законы, убийственные для людей, не обретут власти над а'шури.

«Просто камни, – говорил наставник, повторяя это по тысяче раз. – Из-под ног. Никогда – рубины, сапфиры, изумруды. Никогда! Иначе ты убьешь ребенка.»

Просто камни, кивал шаман: глупый, молодой.

«Мы живем на глубине. Мы плаваем в чувствах Хозяев, несущих изменения. Обычный камешек спасет дитя. Драгоценный – убьет. Младенец не выдержит напора страстей, текущих через рубин или алмаз. Наверное, вне Шаннурана такое возможно. Там влияние Хозяев рассеяно в пространстве; здесь – собрано в тугой комок. Только шури'аш, полностью вылизанный Черной Вдовой, способен принять в себя драгоценность, вплоть до величайшей, и остаться в живых. Шури'аш, второй раз родившийся в Шаннуране, вскормленный млечным соком…»

Да, кивал шаман.

Он кивал и сейчас, в такт воспоминаниям, не замечая этого. Руки занимались привычным делом: мяли тельце спящего малыша, гнули конечности в суставах. На первых порах ребенку придется грезитьс помощью родителей. Мать и отец знают, что делать; судя по младенцу, с ним не будет много хлопот. Чужой сын вырастет сильным и здоровым. Чужой… Мой сын, думал шаман. Мой гордый, мой безумный; мой несчастный сын. Уж лучше бы ты сорвался в пропасть. За двадцать лет я бы оплакал тебя – мертвого – и, пожалуй, смирился бы. Почему ты еще жив? Сегодня я навещу тебя, и мы поговорим обо всем. Ты ждешь старика-отца? Хотелось бы верить, что ждешь.

– Можно? – спросил дед новорожденного.

Шаман очнулся. Ноздри будоражил запах грибной браги. У стены дышала жаром груда мелко наколотого угля. Над ней булькал, закипая, котел с водой. Две старухи бросали в кипяток слизней, вымоченных в крепком рассоле, и коренья щель-травы. Рядом ждала груда мелких, заранее очищенных рачков – таких сетями ловили в подземных озерах. Женщины помоложе, ловко орудуя ножами, чистили и потрошили живородков. Чешуя веером разлеталась во все стороны. Перемигиваясь с красавицами, юноши возились со связками летучих мышей – жаркое из крылатых визгунов на вкус напоминало мясо серой белки. Летом молодежь поднималась за белками наверх, в леса на склонах, но зимой приходилось довольствоваться мышами.

Остальные а'шури переминались с ноги на ногу, ожидая, когда им разрешат приступить к пиршеству.

– Можно, – сказал шаман.

* * *

Рука скользнула в щель между камнями. Пальцы нащупали рычаг, сжали, потянули вверх. С тихим скрежетом плита, заслонявшая вход, ушла в сторону. Предки были мудры и мастеровиты: их механизмы действовали до сих пор. А'шури без зазрения совести пользовались наследством пращуров – тех, кто давным-давно спустился под землю, чтобы окунуться в дыхание Хозяев. Утратив знания, потомки сохранили навыки. Не спеша войти в камеру, шаман глубоко вдохнул. Мускус и тлен. О да, мускус змей и тлен вечности. От этого запаха у него кружилась голова.

Он шагнул вперед.

В подгорных лабиринтах имелось около трех дюжин камер, где Черная Вдова вылизывала и вскармливала сыновей. Большая часть из них пустовала. Сейчас были заняты шесть темниц. Пятеро детей из внешнего мира тряслись от страха, ожидая прихода Вдовы; шестой привык и ждал с нетерпением. Из них получатся хорошие сыновья, думал шаман. Крепкие, злые; преданные. Из шестого – лучший. Жаль, в походах они гибнут чаще, чем хотелось бы.

Сделав еще один шаг, он сел на пол и скрестил ноги.

Двадцать лет, напомнил шаман себе. Двадцать лет назад мальчишка, сидевший в этой камере, сбежал. Первый случай побега из Шаннурана, первый и последний. С тех пор в камеру перестали сажать избранников Вдовы, но темница не пустует. Ты хорошо знаешь, старик, что она заселена. Ты отдал бы жизнь – твою никчемную жизнь! – лишь бы этого не случилось.

– Я здесь, – сказал он.

Ответа не последовало; впрочем, как всегда.

– Мальчик, – сказал он. – Родился.

Тишина.

– Здоровый. Радость.

Радость, согласился мускус. Здоровый, шепнул тлен.

Глазам не требовалось света. Шаман и так прекрасно различал фигуру, сидящую напротив, у дальней стены. Выше, под потолком, зиял чернотой лаз, сквозь который в камеру приходила Вдова. Оттуда шел теплый, слегка затхлый воздух. Вопреки обычным путям тепла и холода, этот удивительный ветер опускался на плечи человеку у стены, окутывая его колеблющейся мантией. Казалось, что человек движется, дышит, меняет позу.

Шаман знал, что это неправда.

Его сын сидел здесь два десятка лет. Сразу после побега, когда один из сыновей Вдовы был убит возле юго-западного выхода из лабиринтов, а другой – недовылизанный – сбежал вместе с вором, укравшим величайшую драгоценность, сын шамана сказал: «Хватит!» Что хватит, спросил шаман. «Хватит ждать!» Мы ждем шури'аша, напомнил шаман. Таков завет предков. «Я – шури'аш!» – сказал сын. Ты дурак, ответил шаман. Дерзкий дурак. «Я – шури'аш!» – повторил сын. Шаман решил, что это временное помрачение, и ошибся. Есть ошибки, которых ты не простишь себе до конца дней. Потому что сын спустился на пятый ярус, в сокровищницы, оставшиеся от предков, и нашел драгоценность. Не величайшую: просто очень крупный изумруд. Еще он отыскал камень с острым краем. Щербатый кремень распорол сыну лоб, на три пальца выше переносицы, и безумец вложил изумруд в рану. Наверху, вне Шаннурана, ничего ужасного не случилось бы. У внешних людей такая рана оставила бы уродливый, звездчатый шрам, а может, загноилась бы, и пришлось бы промывать ее вином и отваром трав. Наверху – да, но не в толще шаннуранских гор, где жизнь с избытком пропитана страстями Хозяев.

Изумруд врос.

Сын кричал три дня. Он видел картины, сжигающие мозг, слышал требования, смысла которых не понимал, вспоминал события, каким не было места в памяти а'шури. На четвертый день он снова взялся за кремень. Кровь лилась по его лицу, пока крошащееся лезвие выковыривало «третий глаз» – зеленый, хищный. Когда же изумруд выпал, оставив во лбу багровый, запекшийся цветок из лоскутов кожи, погасли и два сыновних глаза, данные безумцу при рождении. Окостенел язык, утратив способность к осмысленной речи. Все, на что хватило несчастного – заползти в камеру, где раньше томился юный беглец, сесть у стены и ждать смерти.

– Двадцать лет, – сказал шаман.

Да, молча согласился ложный шури'аш.

– Смерть. Ты ждешь ее двадцать лет.

Из лаза послышался далекий шорох.

– Ты жив. Почему?

Не знаю, без слов ответил сын.

– Еда. Питье. Сон.

Что это, спросил ложный шури'аш.Я забыл.

– Почему ты жив?!

Жив, повторил сын. Что это? Я забыл.

– Ты грезишь?

Шаман знал, что нет. Этот разговор, когда один спрашивал, а второй молчал, повторялся всякий раз, год за годом. Зачем ты ходишь сюда, спросил шаман самого себя. И дал ответ: я надеюсь, что найду его мертвым. Не мумией, которая живет вопреки здравому смыслу, а честным мертвецом. Трупом, лужей, впитавшейся в известняки; частью стены. Тогда я успокоюсь.

– Она вылизывает тебя?

Не скажу, молчал сын.

Шаман вспомнил, как бесновалась Вдова после побега. Шаннуран содрогался от ее гнева. А'шури попрятались в укромнейшие из залов и галерей; кое-кто выбежал наружу, боясь, что горы рухнут и станут им гробницей. Нет, обошлось. Вдова успокоилась, и все вернулось на прежние, давно известные пути. Разве что Черная Вдова стала реже избирать пленников в пищу, и чаще – в сыновья. Впрочем, приемные сыновья умирали чаще обычного, не выдержав вскармливания и вылизывания. Гонясь за количеством, Вдова останавливала свой выбор на тех, кто был годен лишь отчасти. Шаман иногда думал, что бедняги скорее решились бы стать Вдовьим обедом, чем Вдовьей долей…

– Что? – громко спросил он.

– Отряд, – доложили из коридора. – Вернулся.

– Пленники?

– Восемь.

– Хорошо.

Я вернусь, шепнул он сыну. Родится мальчик, и я вернусь.

Жди.

…призрачный, зеленоватый свет. Клыки сталактитов и сталагмитов. Губчатая плесень на стенах зала. Перламутровое облако над головами собравшихся. Пленники у алтаря. Волынки в руках а'шури.

– Х'орбар фузган!

– А'шур ниган!

– Х'орбар фузган!

– А'шур ниган!..

Все, как обычно, думал шаман, ожидая явления Черной Вдовы. В недрах гор, под толщей земли и громадой камня, нет ничего нового. Есть ли новое снаружи, под солнцем и луной? Иногда ему хотелось вернуться в камеру, сесть рядом с сыном – и больше не вставать.

Мускус и тлен.

О да, мускус и тлен.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю