Текст книги "Солнца Скорпиона (Дрей Прескот - 2)"

Автор книги: Генри Кеннет Балмер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Балмер Кеннет
Солнца Скорпиона (Дрей Прескот – 2)

Кеннет Балмер

Солнца Скорпиона

(Дрей Прескот – 2)

Пер. с англ. В. Федоровой, А. Суворовой

Посвящается Дональду А. Уоллхейму

ЗАМЕТКА О КАССЕТАХ ИЗ АФРИКИ

Некоторая часть странной и удивительной истории Дрея Прескота, которую мне благодаря счастливому случаю выпала честь редактировать, уже увидела свет.1 Однако, когда я слушаю свой маленький кассетный магнитофон, то власть спокойного уверенного голоса Дрея Прескота по-прежнему не отпускает меня. В невероятно долгой жизни этого человека ещё многое остается неузнанным, и мы должны быть благодарны, что нам подарили те сведения, которые теперь стали доступны.

Эти кассеты, которые передал мне мой друг Джеффри Дин в тот памятный день в Вашингтоне – кассеты, полученные им в Африке от Дэна Фрезера, который единственный из нас видел Дрея Прескота и говорил с ним, представляют собой невероятную ценность. И все же нескольких кассет недостает. Это совершенно ясно из контекста. Незачем и говорить, что это настоящая трагедия, и я настойчиво просил Джеффри выяснить, не сможет ли он каким-нибудь образом установить, как они пропали. Он пока оказался не в состоянии предоставить никакого объяснения. Будет слишком фантастично надеяться, что благодаря какой-нибудь счастливой случайности кто-то, возможно, наткнется на эти недостающие кассеты – скажем, в камере хранения аэропорта или в столе находок. Если же они, как я опасаюсь, лежат заброшенные в какой-нибудь пораженной эпидемией западно-африканской деревне, неузнанные и забытые, то кто-нибудь вполне может употребить их для записи каких-нибудь новомодных однодневок.

По описанию Дэна Фрейзера, Дрей Прескот – человек ростом немного выше среднего, шатен с прямыми волосами и карими глазами, взгляд которых отличается странным спокойствием и властностью. При виде его плеч у Дэна глаза на лоб полезли. Дэн сразу почувствовал в нем какую-то колючую честность и бесстрашную смелость. Двигается он, по словам Дэна, словно крупная дикая кошка, бесшумная и смертоносная.

Родившийся в 1775 году, Дрей Прескот настойчиво называет себя простым моряком, однако его рассказ уже показывает, что даже в земной период его жизни, когда он пытался без особого успеха сделать карьеру, его ждала какая-то великая и почти невообразимая судьба. На мой взгляд, он всегда ожидал, что с ним случится что-то значительное и таинственное. И когда Саванты, эти полубожественные жители Качельного Города Афразои, переместили его с Земли на Креген, мир под Антаресом, он положительно упивался испытаниями, предназначенными для его проверки. Что-то в его характере наверно, присущая ему психологическая независимость, склонность быстро приходить в ярость при столкновении с несправедливости власти и особенно его вызывающая решимость исцелить в Бассейне Крещения покалеченную после падения с зорки ногу его возлюбленной Делии, – заставило Савантов выбросить его из обретенного им рая.

Позже, после того как Звездные Владыки переправили его обратно на Креген, под Солнца Скорпиона, он все-таки смог пробиться наверх, став зоркандером клана Фельшраунг. Затем, после того как Прескот попал в рабство и угодил на мраморные карьеры Зеникки, он завоевал уважение – в том же анклавном городе Зеникке – в глазах Шуши, внучатой тетки главы дома Эвард, которая даровала ему титул князя Стромбора, передав ему во владение все наследие своей семьи. Судя по тому, что он говорит в дальнейшем своем повествовании, все эти перемены мало на него подействовали. Мне как-то не верится, будто это правда. В тот ранний период своего пребывания на Крегене Дрей Прескот рос и мужал, но происходило это не так, как у нас на Земле, и нам это, наверно, нелегко понять.

Что же касается редактирования кассет, то я сократил определенные куски повествования и попытался внести какой-то порядок в путаницу имен, дат и топонимов. Например, Прескот не проявляет последовательности в употреблении имен и названий. Иной раз он произносит слово по буквам, и это сильно облегчает написание. В других случаях я пытался записать имя или название, опираясь на фонетику, следуя, надеюсь, указанным им ориентирам. Например, слово "джикай" – jikai – он произносит именно так – jickeye. Он часто употребляет слово "на" между именами собственными. Как я понимаю, оно эквивалентно английскому "of" – "из"2, употребленному скорее как французское "de". Но он также употребляет и слово "нал". В одном месте он говорит "Мангар на-Аркассон", а в другом "Саванты нал-Афразоя". На мой взгляд, такое употребление не связано с удвоенной гласной. На Крегене явно действуют грамматические правила, отличающиеся от привычных нам на Земле. При таких обстоятельствах я чаще всего заменял оба эти предлога на "из".

Говорит Прескот с тем характерным отсутствием заблаговременной продуманности, какого и следует ожидать от человека, вспоминающего далекое прошлое. Он перескакивает с одного на другое, обращаясь к различным крепко впечатавшимся воспоминаниям, но я считаю, что это придает его повествованию определенную непринужденность и энергичность. Идя на некоторый риск вызвать неудовольствие у языковых пуристов, я в большинстве случаев лишь исправлял пунктуацию, сохраняя ход мыслей Прескота таким, как он его излагал.

Он пока не сказал ничего примечательного о смене сезонов и, как правило, использует именно это понятие, а не "год", которое почти не упоминает. Как я подозреваю, сезонные циклы на Крегене могут быть более сложным астрономическим, метеорологическим и сельскохозяйственным явлением, чем привычная для нас смена времен года.

Джеффри Дин так сказал мне:

– Вот кассеты из Африки. Я пообещал Дэну Фрезеру чтить обещание, данное им Дрею Прескоту – так как искренне верю, что за желанием Прескота рассказать свою повесть людям Земли стоит какая-то цель.

Я тоже так считаю.

Алан Берт Эйкерс.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Вызов Скорпиона

Однажды меня уже выбросили из рая.

И теперь, пытаясь соединить разорванные нити своей жизни здесь, на Земле, я, Дрей Прескот, понял, насколько же бесполезно притворяться, будто все вернулось в прежнее русло. Все, что мне дорого, все, чего я хотел, на что надеялся, чем был счастлив – все это по-прежнему находилось на Крегене под Солнцами Скорпиона. Там, как я знал, меня по-прежнему ждала моя Делия. Делия! Моя Делия Синегорская, моя Делия на-Дельфонд – потому что Звездные Владыки пренебрежительно выставили меня обратно на Землю прежде, чем Делия смогла стать Делией на-Стромбор. Там, на Крегене, под Антаресом, находилось все, чего я желал, и в чем мне было отказано здесь, на Земле.

Возвращение на Землю обогатило меня одним неожиданным опытом.

Разразился мир.

С восемнадцати лет я не знал ничего, кроме войны, если не считать краткого и бесплодного периода Амьенского мира. И даже тогда я полностью не освободился от службы. Последствия этого нового мира были для меня простыми и неприятными.

Подробности моих скитаний после того, как мне не удалось избежать расспросов, когда я в голом виде прибыл на тот пляж в Португалии, не имеют значения, так как я признаю, что находился тогда, должно быть, в состоянии шока. С точки зрения вахтенных, я исчез за бортом той ночью, семь лет назад, бесследно пропал с юта "Роскоммона" в ночь после захвата нами французского восьмидесятипушечного корабля. Будь я, с точки зрения флота, по-прежнему жив, то при нормальном ходе событий мог бы ожидать производства в капитаны третьего ранга. Теперь же, с наступлением мира и необходимостью как-то объяснить семилетний промежуток в жизни, когда корабли ставили на прикол, а моряков выгоняли в шею гнить на берегу, – мог ли я, простой Дрей Прескот, надеяться достичь этих головокружительных высот офицерской карьеры?

По воле случая я как раз находился в Брюсселе, когда Корсиканец сбежал Эльбы и поднял Францию к последнему блеску Ста Дней.

Как мне представлялось, я вполне понимал чувства Бонапарта.

Мир лежал у его ног, а потом не осталось ничего, кроме крошечного острова. Его отвергли, низложили, от него отвернулись друзья – его тоже, в некотором смысле, вышибли из обретенного рая.

Сражаться против Бонапарта и его флота было моим долгом, поэтому я не ощущал ни малейшей несообразности, когда в тот роковой день восемнадцатого июня 1815 года оказался при Ватерлоо.

Все эти названия теперь хорошо известны – Ла-Бель-Альянс, Ла-Э-Сент, Угумон; Ваврский тракт, атаки, каре, поражения английской и французской кавалерии, натиск Старой Гвардии – обо всем этом говорили и писали, как ни об одной другой битве на всей этой планете Земля. Каким-то образом в том сокрушительном граде залпов англичан, когда пешие гвардейцы отбросили элитные части Старой Гвардии, и я шел в атаку в составе 52-го полка Колборна, и мы увидели, как эта гвардия заколебалась и отступила, а потом удирала следом за разбитыми осколками французской армии, мне удалось тогда обрести отдающее порохом, горькое, неприятное болеутоляющее средство от своей безнадежной тоски.

Под конец битвы мне довелось оказать некоторую помощь одному английскому джентльмену. На него несвоевременно напирала группа ругающихся усатых гренадеров Старой Гвардии, и он с радостью позволил мне отогнать их. Встреча эта оказалась немаловажной. На самом деле, веди я ту же жизнь, что и обыкновенные люди – то есть, живя достойной жизнью на той планете, где родился, до самой смерти – тогда данная встреча стала бы самым знаменательным событием моей жизни. За те дни, пока он выздоравливал, наша дружба окрепла, и по возвращении в Лондон я, по его настоянию, погостил у него. Заметьте, я не упоминаю его фамилии и делаю это по весьма веским причинам. Достаточно сказать, что благодаря его дружбе и влиянию мне удалось поместить свои небольшие денежные сбережения в хорошие руки, и я считаю, что мое нынешнее земное богатство ведет происхождение с поля Ватерлоо.

Но рассказывать вам я буду не о своих днях на Земле.

Испытывая потребность снова увидеть широкие горизонты и почувствовать под ногами кренящуюся палубу корабля, я отправился в плавание – в качестве пассажира – и медленно плыл в направлении Индии. Там я надеялся найти что-то такое, чего в общем-то толком не представлял, но нечто способное притупить мою постоянную не стихающую боль, делавшую всё творимое мной на Земле всего лишь бессмысленным и бесцельным прозябанием.

В тех злых шутках, которые сыграли со мной Звездные Владыки, мне тогда не виделось никакого смысла. У меня не было сколько-нибудь ясного представления о том, кто они такие или что они такое – да и плевать я тогда хотел на это, лишь бы они вернули меня на Креген, под Антаресом. Я видел ту великолепную хищную птицу с ало-золотистым оперением, более крупную, чем ястреб или орел – Гдойная, кружившего надо мной в решающие минуты. Также я видел белого голубя, который, поднявшись в небо, не обращал внимания на этого ало-золотого орлана. Тут действовали силы, которых я тогда не понимал и не хотел понимать – когда Звездные Владыки сражались за то, чего они нечеловеческим, неисповедимым для меня образом желали, с теми силами, которые там ни противостояли им, а Саванты – в конце концов, просто люди, всего лишь человеки – потрясенно взирали на происходящее и пытались передвигать фигурки судьбы в расчете на благо простых смертных.

И силы, двигавшие судьбу, сочли нужным переместить меня на Креген, под солнца Скорпиона, в первую же ночь, проведенную мной на берегу в Бомбее.

Жара, удушливая и сильная, вонь, мухи, какофония звуков – все это для меня ничего не значило. Я испытывал и куда худшее. И той ночью, теперь уже столь давней, звезды у меня над головой изливали на землю сияющий свет, который сгущался и сливался вокруг меня в опаляющую патину. Я достиг той степени отчаяния, при которой считал, что никогда уже больше мне не ступить на поля Крегена, никогда больше не смотреть на море или на город со стен моего дворца Стромбора в Зеникке, никогда больше не сжимать в объятиях Делию из Дельфонда.

Стоя на балконе, я смотрел на звезды, а ночной ветерок шелестел огромными причудливыми листьями, и кругом гудели миллионы насекомых. Отыскав, хотя и не без труда, знакомый огонек Антареса, надменно задранный кверху хвост созвездия Скорпиона, я с тоской уставился на него, больной тем внутренним упадком духа и с отвращением признавал, что мной и вправду овладело отчаяние.

В тисках мук и отчаяния я думал, что Индия, возможно, подарит скорпиона – как она породила того, что убил моего отца.

Ясно, что той давней ночью я был не в себе. Когда я поднял взгляд на звезды, на красный огонек Антареса, и знакомое голубое сияние разрослось, набухая и раздуваясь, в обведенный голубым силуэт гигантского скорпиона, во мне не осталось ни капли ликования, того душевного подъема, который наполнял меня в прошлый раз.

Я просто поднял руки и дал унести себя – куда бы там не желали Звездные Владыки, – радуясь лишь, что снова ступлю на землю Крегена, под Солнцами Скорпиона.

Даже не открывая глаз, я понял, что нахожусь на Крегене.

Зловонная жара знойной бомбейской ночи исчезла. Я почувствовал, как лоб мне овевает прохладный бриз. А также я почувствовал на груди странную царапающую щекотку. И медленно, почти лениво, открыл глаза.

Как наполовину ожидалось, я был нагим.

Но на груди у меня балансировал на своих коротеньких ножках большой, покрытый блестящим красноватым панцирем скорпион. И замахивался на меня своим хвостом.

Не в состоянии ничего с собой поделать, двигаясь с совершенно не управляемой сознанием силой, я одним прыжком вскочил на ноги и заорал благим матом. Выбитый со своей позиции скорпион отлетел прочь. Он упал среди выступающих из земли камней и, поднявшись, неизящно покачиваясь, на ноги, исчез в какой-то щели среди скальных выходов.

Я сделал глубокий вдох. Вспомнил скорпиона, убившего моего отца. Вспомнил призрачного скорпиона, составлявшего экипаж на борту лодки-листа в том первом путешествии вниз по священной реке Аф. И вспомнил также скорпиона, который появился, когда мои друзья заливались смехом, а я сидел с Делией, с моей Делией Синегорской, и красное сияние Зима заливало все палаты, а зеленоватый свет Генодраса только-только закрадывался в уголок окна, когда мы совершали боккерту для нашего обручения, как раз перед тем, как меня вышвырнули с Крегена. Я вспомнил эти случаи, полные страха и отчаяния, когда мне доводилось прежде увидеть скорпиона – и рассмеялся.

Да, я, Дрей Прескот, который и улыбался-то редко, рассмеялся!

Потому что знал – я снова на Крегене. Я определил это по ощущению легкости в теле, по запаху ветра, по смешанным лучам света, падающим вокруг меня в опалиновом блеске двух солнц Антареса.

И поэтому я рассмеялся.

Я почувствовал себя свободным, помолодевшим, живым, восхитительно живым, с кровью, поющей у меня в жилах, готовым ко всему, что мог предложить этот жестокий, прекрасный, злобный и любимый мир Крегена. С каким-то странным, восторженным любопытством я огляделся по сторонам.

То благословенное знакомое розовое сияние солнц заливало пейзаж, сообщая ему необыкновенную – и поистине неземную – красоту. В находящейся прямо передо мной роще гнущиеся на ветру деревья являли бело-розовые цветы миссалов. Под ногами у меня расстилалась трава, столь же зеленая и сочная, как и любая, когда-либо растущая на Земле. Вдали на горизонте, настолько далеком, что я сразу понял – стою я на изрядной возвышенности – блистающее небо четко рассекала линия моря. Я глубоко вдохнул всей грудью. Чувствовал я себя живее, чем в любое время с тех пор, как меня выдернули из моего стромборского дворца в Зеникке. Я снова оказался на Крегене. Я дома!

Я медленно прошел к границе травы вблизи слева от меня, под прямым углом к той далекой панораме моря. Шел я нагим. Если меня на этот раз доставили сюда Звездные Владыки или Саванты, эти бесстрастные, почти совершенные жители Афразои, Качельного Города, то иного я и не ожидал. По правде говоря, они, по-моему, понимали, насколько упадут в моих глазах, если им вздумается снабдить меня одеждой или оружием – мечом, шлемом, щитом или копьем. Меня доставили на эту планету Креген под Антаресом, как я считал, с какой-то целью, хотя пока напрочь не догадывался, что это может быть за цель. Но я в какой-то мере понимал пути тех сил, что перебросили меня через четыреста световых лет межзвездного пространства.

Трава у меня под ногами казалась мягкой и упругой, а ветер развевал мне волосы. У края обрыва я остановился, глядя на открывшееся моему взору зрелище, одновременно и невероятное и прекрасное по своей дерзновенной мощи. Но меня не волновало, столь прекрасным и сколь невероятным могло быть то зрелище. Главное, что я опять на Крегене. Определить, куда именно на поверхность планеты меня высадили я никак не мог, да меня это и не волновало. Я знал одно: с чем бы там бы там не довелось мне столкнуться в грядущие дни, я все равно найду дорогу обратно к Стромбору в Зеникке, в том гордом городе континента Сегестес, найду способ вернуться туда и снова сжать в объятиях мою Делию. Если же она покинула Стромбор, где, возможно, по-прежнему чувствовала себя иностранкой, и вернулась к себе домой в Синегорье Вэллии, к отцу, императору той объединенной островной империи, то я последую за ней и туда. Чтобы найти Делию Синегорскую я прошел бы из конца в конец весь этот мир, также как и свой родной.

Подо мной вытянулся скальный карниз, высеченный из обращенной к морю стороны утеса. А ниже вытянулся ещё один. Каждый из карнизов достигал примерно ста ярдов3 в ширину. Они спускались, словно головокружительно дезориентирующая лестница, предназначенная для великана, все ниже и ниже, пока последний карниз не исчезал под спокойной поверхностью узенькой ленты воды. А с противоположной от меня стороны карнизы снова подымались из воды, все выше и выше, выше и дальше, подымаясь, пока я не посмотрел на противоположный край возвышенности, отделенный от меня пятью милями прозрачного воздуха. То тут, то там по каменным фасам тянулись лестницы поменьше. Я повернулся и посмотрел в противоположную сторону от воды. Перспективы уменьшались, пока не становились совсем крошечными и терялись вдали.

Предположение такое выглядело экстраординарным – и даже нелепым, – но, судя по упорядоченности, каменной облицовке и единообразному виду этих ровных ступеней, я решил, что этот Великий Канал создан человеком. Или, если и не целиком человеком, то человек, по крайней мере, приложил руку к формированию того, что первоначально было проливом, соединяющим вздымающий валы внешний океан с более спокойной гладью вод внутреннего моря.

Я не видел никаких признаков каких бы то ни было живых существ, но чувствовал, что высящаяся на самом верхнем уровне прямо напротив меня масса камня, величественное сооружение прямоугольной формы и видимое в прозрачном воздухе во всех подробностях, должно быть, каким-то жилищем. Подымавшаяся с его вершины струйка дыма, черная и выглядевшая издали тонкой, тянулась в небо и уносилась ветром.

Когда я в последний раз прибыл на Креген, то первое, что услышал это звенящий у меня в ушах крик Делии. На этот раз я тоже услышал крик, но сразу же понял, что этот голос принадлежит не ей.

Бросившись бегом к обрыву, со стороны которого дул бриз и доносился тихий рокот моря, казавшийся теперь в теплом воздухе негромким шепотом, я увидел, как из загораживавших обзор деревьев вырвалась какая-то фигура и, сделав несколько шагов вперед, рухнула ничком на траву.

Добравшись до упавшего, я увидел, что это не человек.

Это был чулик, один из зверолюдей, рожденных, подобно людям, двуруким и двуногим, с лицом, которое могло бы быть похожим на человеческое, если бы не два торчащих вверх трехдюймовых4 кабаньих клыка. Ничем прочим чулики не походили на людей. Кожа гладкая, маслянисто-желтая. Глаза маленькие, черные и круглые, как смородины. Крепкий и сильный на вид, наемный воин с кольчужным наголовником, с которого свисал, открывшись, наустник, и в длинной кольчужной броне, доходивший до середины бедер. Никакого оружия я у него не увидел. О его крепости и силе свидетельствовал тот факт, что он вообще сумел закричать – при том, что его лицо превратилось в кровавую кашу – сплошь всмятку, разодранное, окровавленное.

Воцарилась тишина.

Я пока совершенно не представлял, какой из множества враждебных и жестоких хищников Крегена мог так изуродовать его лицо. Но почувствовал знакомое волнение в крови, пробегающей по жилам – и тогда по-настоящему понял, что и вправду вернулся на Креген, под солнцами Скорпиона.

Прежде мне доводилось видеть кольчугу на Крегене только один раз когда меня искушала принцесса Натема Кидонес. Во время наших свиданий в нише стоял облаченный в кольчугу великан, безмолвный и неподвижный, державший в руках рапиру такой чудесной работы и с таким отличным балансом, что я присвоил её в качестве трофея и воспользовался ею в том последнем победном бою в Стромборе. На Крегене полезно носить доспехи, какими бы они ни были. А талию чулика опоясывала белая ткань в зеленую полоску.

При виде этого материала в зеленую полоску я нахмурился.

Однако, как вы уже наверняка успели разобраться, я не слишком привередлив в отношении мелочей жизни, а потому содрал с чулика это подобие одежды – белую тряпку в зеленую полоску – и обмотал себя ею, как набедренной повязкой.

Оружие на Крегене бесконечно важнее одежды и даже доспехов. А у этого чулика не имелоссь никакого оружия. Это было в высшей степени странно. Осторожно, шагая легкой и пружинистой поступью, которая бесшумно несла меня по траве, я приблизился к утесу, выходящему к морю.

Ветер разбросал мои волосы. Я посмотрел по сторонам и вниз.

Далеко внизу, у подножия шершавых утесов, мягко плескалось море. Я едва различил изогнутую полоску пляжа с желтым песком, о который разбивались волны, рокот которых я едва слышал. Над водой кружило несколько чаек и ещё каких-то морских птиц; но вели они себя до странности тихо. Море блистало сияющей голубизной. Моря, омывающие берега континента Сегестес, были зеленые или серые, а иногда и синие, с присущей этой синеве холодностью и суровостью; а по этому морю волны гуляли вяло, плавно, и его голубизна бросалась в глаза. Такую голубую воду мне доводилось видеть в Средиземном море. Я окинул эту картину взглядом опытного моряка и особо взял на заметку судно, наполовину вытащенное на ту узкую изогнутую полоску желтого песка.

Это была галера. Ее таран, её тонкие изящные очертания и втянутые сейчас на борт вёсла – все это недвусмысленно свидетельствовало о её принадлежности к данному классу судов. Но она ничуть не походила на ту галеру, которая вышла мне навстречу поздравить с прибытием в Афразою, Качельный Город, после путешествия по священной реке Аф.

Я окинул взглядом край утеса, скрытый среди теснившихся на вершине кустов. Мне не удалось обнаружить никаких признаков оружия, которое мог выронить чулик.

Тогда я прошелся взглядом вдоль края утеса чуть дальше, ища тропу, по которой мог подняться этот наемник. И замер.

Там притаилась полускрытая кустами группа каких-то тварей. Кусты эти представляли собой заросли тернового плюща, заросли которых следует избегать всем, у кого нежная кожа. Твари расположились в гуще усыпанных колючками спутанных побегов вполне уютно, опустившись на все свои шесть лап. Их грубые серые шкуры свалялись от грязи, листьев и экскрементов, а головы все они повернули в сторону тропы, поднимающейся по фасу утеса.

Теперь я знал, что за тварь растерзала лицо чулику.

С виду они напоминали сегестянских горных обезьян, грундалов. Их рост достигал футов пяти5, когда они стояли выпрямившись. Их тонкие, словно паучьи лапы, конечности, благодаря природной ловкости, могли перебрасывать этих животных по скалам с непринужденностью, способной дать фору горным козам. Как-то раз я видел их среди отдаленных гор, составляющих южную границу Великих Равнин, когда охотился со своими кланнерами. Это были ещё те твари: злобные, трусливые, но смертельно опасные, когда охотятся стаями. Смотрели они все не в мою сторону, а на тропу, однако я знал, какой у них будет вид спереди. Невероятно большие рты, окруженные складками кожи, они казались круглыми, когда открывались, и были вооружены концентрическими рядами похожих на иглы зубов. Они очень напоминали тех целеустремленных хищных рыб, которых вытаскивают неводом из морских глубин – сплошная пасть и клыки.

В кустах затаилось от десятка до дюжины этих тварей.

В неподвижном воздухе раздались звуки. Торопливые шаги, стук камешков, трескотня людей, увлеченных оживленным беззаботным разговором. Прислушиваясь ушами воина – то немногое, чему я научился у кланнеров Фельшраунга – я не услышал тех звуков, которые хотел услышать. Никакого бряцания оружия.

Голоса теперь достаточно приблизились, чтобы я начал разбирать слова. Говорили на разновидности крегенского, настолько близкой к той, которую знал, что у меня сложилось убеждение, будто Сегестес не мог находиться слишком далеко оттуда, где я сейчас оказался.

– Надеюсь, ты знаешь, чего ожидать, – пропыхтел беспечный и нетерпеливый юношеский голос, – когда я догоню тебя, Валима?

– Догонишь? – в голосе девушки звенел задор и смех, она казалась возбужденной, беззаботной, в высшей степени наслаждающейся собой и всем, что происходило в данное мгновение. – Да тебе, Гахан Ганниус, не догнать и толстого жирного купца, погруженного в молитвы!

– Еще миг – и молить будешь ты!

Теперь я увидел их, когда они, смеясь и тяжело дыша, усиленно поднимались по склону. Их слова, как и явное раздражение молодого человека, объяснялись просто. Он гнался за девушкой вверх по тропе, взбиравшейся зигзагами по фасу утеса, а девица, этакая смеющаяся фея, вприпрыжку бежала впереди. Она несла над головой скрученный узел с одеждой. Из узла над её ушами свисали петли с жемчугом, кожаный пояс, уголок бело-зеленой ткани, золотая пряжка. И она, и юноша бежали нагими; девушка, несмотря на свой груз, могла сохранять между ними любую дистанцию, какую желала. Она с веселым смехом скакала впереди, и смех этот казался мне чересчур легкомысленным для обнаженной молодой девушки, бегущей по фасу утеса, где притаилась дюжина грундалов.

Их охранник-чулик лежал с растерзанным лицом.

Я поднял с земли камень. Он лежал около края, большой, шершавый, удовлетворительно оттягивающий мне руку.

Человек, безоружный в мире хищников, должен везде находить предметы, пригодные для самозащиты. У него заложено в природе – не дать запросто умертвить себя. Я доказал это, причем многократно.

Я встал.

– Хай! – крикнул я. И повторил: – Хай!

И бросил камень. Не задержавшись, чтобы посмотреть, куда он летит, я сразу нагнулся снова, выхватил из покрошившегося обнажения скальной породы ещё один и швырнул его. Первый камень в это время уже треснул ближайшего грундала по голове. Когда в полет отправился третий камень, я заметил, как второй по касательной задел следующего грундала, чиркнув его по круглому, заполненному зубами зеву, столь похожему на пасть глубоководной рыбы.

– Берегись! – я набрал побольше воздуху в грудь и проорал: – Грундалы!

Я бросил шесть камней, шесть твердых шершавых снарядов из рассыпавшейся скальной породы, прежде чем грундалы двинулись на меня всей оравой.

Они не походили с виду на сегестянских горных обезьян, каких я знал прежде. Все они бежали на нижней паре конечностей, скрежеща по камням когтями, а верхние вытянув вперед, пытаясь схватить меня и затащить мое лицо в орбиту оскаленных зубов где его можно будет откусить. Но, к моему удивлению, в средних конечностях каждый сжимал крепкую суковатую палку, дубину длиной фута в три6.

Понимали они это или нет, но за дубины им браться не стоило.

Когти, дубины и острые как иглы зубы бороздили воздух, готовые поймать меня. Я отпрыгнул в сторону, схватился за ближайшую занесенную дубину, повернулся, крутанул, нагнулся – и дубина стала моей.

Грундал заверещал и прыгнул на меня сбоку, а я, в свою очередь, подпрыгнул и ударил его пяткой сбоку по голове, чувствуя сквозь эти складки кожи давление игольчатых клыков. А дубина проломила череп грундалу, оказавшемуся передо мной.

– Сзади! – завопил непонятно откуда чей-то голос.

Я нагнулся и сделал кувырок, и ринувшийся вперед грундал перелетел через меня, а дубина помогла ему продолжить полет. Прикончить я его не смог, так как напирали двое следующих; я разделался с каждым по отдельности следующим образом: первого схватил за дубину и дернул вперед, а второй получил по плечам и тоже, спотыкаясь полетел вперед. Я же плавным движением, одновременно и изящным и очень неприятным для них по своим последствиям, ушел с точки столкновения. Они врезались друг в друга и с воплями рухнули наземь.

Я нанес два быстрых удара по их черепам и уже поворачивался к следующему, когда какой-то чулик с необыкновенно потной от бега, блестящей кожей с размаху обрушил меч на голову грундалу и расколол её до самых плеч.

Остальные с воплями развернулись, на ходу бросая дубинки, и запрыгали на четырех нижних конечностях, исполняя какой-то танец ярости и досады, возвращения к своим почти диким предкам.

Их осталось немного.

На сцене появился ещё один чулик, и двое этих полулюдей атаковали грундалов. Горные обезьяны, вызывающе фыркая, отступили, а затем сиганули с края обрыва, совершая фантастические прыжки вниз по фасу утеса, исчезая в каких-то трещинах, расщелинах и окутанных тенями норах.

В качестве приветствия типа "Добро пожаловать на Креген", решил я, глядя на торопливо одевающихся девушку и парня, на потных чуликов и на мертвых грундалов, это будет ничуть не хуже вечеринки по поводу моего приезда. Юноша, как только оделся, принялся честить командира охранников-чуликов. Я не обращал не них особого внимания, предоставляя хорошо знакомым, ненавистным интонациям грубой властности влетать в одно мое ухо и вылетать из другого. По правде говоря, этим чуликам действительно следовало бы получше выполнять свою работу. Их считают одними из лучших охранников среди полулюдей, в силу чего они требуют за свою службу повышенное вознаграждение. Тот погибший за деревьями никак не мог послужить им рекламой.

А вот смотреть на ту девушку не в пример приятнее. У неё были очень темные, но не совсем черные, волосы и приятное открытое лицо с темными глазами. Подбородок же у неё чуть полноватый, как и вся фигура, которую я видел независимо от своего желания. Однако эта полнота проистекала, скорее всего, просто от молодости. Через несколько лет она станет стройнее. А вот юноша и так выглядел стройным. В движениях этого темноволосого и темноглазого парня проглядывала сила; но на лице у него было определенное выражение, отпечаток характера, тень, холодок которой я почувствовал на себе. В то время я особо не размышлял о нем, об этом Гахане Ганниусе, поскольку только что прибыл на Креген и нуждался в информации.