Текст книги "Солнца Скорпиона"

Автор книги: Генри Кеннет Балмер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В Оке Мира

Север или юг… Гродно или Зар… зеленое или красное… Генодрас или Зим… Где-то шла война. Тогда я не понимал и даже теперь, должно быть, в силу природы вещей не улавливаю всего, что произошло в тот миг, когда я впал в оцепенение во дворе меж высоких строений Ахрама, окруженный перепуганной толпой крестьян перед крепко запетой на бронзовые запоры и засовы массивной ленковой дверью. Я осознавал ревущую у меня в голове огромную пустоту. Это смутило меня, так как при предыдущих переправах с Крегена на Землю или с Земли на Креген все заканчивалось через пару-тройку ударов сердца.

Мне казалось, будто я отделился от самого себя. Я находился там, в том дворе, где надо мной склонился с добрым озабоченным лицом Ахрам. И я же смотрел на эту сцену с изрядной высоты, и она крутилась, словно водоворот тот водоворот, в который я попал на своей лодке-листе, плывя вниз по течению реки Аф. И содрогнулся при мысли, что я, возможно, вижу эту сцену с точки зрения Гдойная, ало-золотого крылатого хищника.

Глядя так вот, одновременно вверх и вниз, я увидел белого голубя, плавно рассекающего воздух в горизонтальном полете.

Мне тогда подумалось, что я все понял.

Мне подумалось, что Звездные Владыки, которые, как мне представлялось, в данном случае как раз и доставили меня сюда, не хотели, чтобы я отправился к городам последователей Гродно на северном берегу, к городам зеленого солнца на северном берегу; но, возможно, Саванты, посланцем и наблюдателем которых был этот белый голубь, предпочли, чтобы я именно туда и двинулся.

И потому я завис в этой неопределенности, своего рода между небом и землей.

С резким криком алая птица устремилась к белому голубю.

Это был первый случай, когда я увидел, как одна из птиц обратила какое-то внимание на другую.

С обманчиво плавным взмахом крыльев, белый голубь переместился и, набрав высоту, проскользнул мимо хищной птицы.

Обе птицы развернулись и поднялись ввысь.

Я последовал за ними в опалиновое сияние неба, где два солнца изливали свой смешанный свет, соединявшийся в золотисто-розовый ореол, края которого сияли, искрясь, зеленым оттенком. А затем они исчезли из виду, и я опустился обратно и, открыв глаза, увидел перед собой пыль на дворе, где я лежал ничком.

У моего носа зашаркали сандалии. В ушах зазвучало хриплое дыхание, и чьи-то руки протянулись ко мне и подняли меня. По моим предположениям, на земле я не пролежал и полминуты. Дружелюбные и озабоченные крестьяне пытались меня нести. Я освободился от чьей-то руки и отмахнулся от нее, а затем, все ещё нетвердо держась на ногах, поднялся. Улыбаюсь я нечасто, но тогда я не без удовольствия смотрел на двор Ахрама, на крестьян, на массивную ленковую дверь и на самого Ахрама, который таращился на меня, словно я воистину восстал из мертвых.

Об остальном моем пребывании в Ахраме, астрономической обсерватории тодалфемов, рассказывать, в общем-то, почти нечего.

Я усвоил то, что мне требовалось, из местного языка, причем изучал его с таким ярым рвением, граничащим с одержимостью, которое привело в замешательство моего учителя – тодалфема с мягким лицом и скорбным взглядом. Его голос, такой же пронзительный, как и у других, и лицо, такое же гладкое, как лица более молодых членов братии, выбивали меня из колеи. Но учился я быстро.

Также я усвоил, что если желаю пересечь широкий внешний океан и добраться до Вэллии, то мне понадобится сесть на корабль, выходящий из какого-либо порта внутреннего моря. Немногие корабли рисковали миновать Дамбу Давних Дней, и мне будет полезнее скорее отправиться в какой-нибудь город, чем праздно дожидаться здесь корабля из внешнего мира, проходящего мимо по пути домой.

И, наконец, Ахрам учтиво заговорил со мной, указав на мое знание моря, приливов и вычислений, над которыми мы с ним дружно корпели. Навигация всегда давалась мне легко, и к этому времени я настолько хорошо зафиксировал в голове географические очертания внутреннего моря, насколько смог обучить меня Ахрам с помощью карт и глобусов, которые он держал в своем личном кабинете. Я также смог дать ему несколько мудрых советов по части высшей математики, благодаря чему он также стал лучше владеть исчислением.

Сделанное им предложение было очевидным, учитывая контекст наших отношений.

Он теперь знал мое имя – Дрей Прескот – и употреблял его с некоторой симпатией. Из-за моей несколько глупой и тщеславной попытки ринуться за ворота и разделаться с налетчиками в одиночку, мечом, он, как я понял, считал себя связанным со мной долгом благодарности. Я не признаю никакой особой приверженности любому из наборов кодексов; кодексы, в общем-то, существуют для слабаков, которые полагаются на ритуал и шаблон, но допускаю, что они бывают полезны в подходящее время в подходящем месте; а здесь не наличествовало ни того, ни другого. Окажись я тогда за воротами, то просто погиб бы или угодил в плен и, вполне вероятно, только ещё больше разозлил облаченных в кольчуги поклонников Гродно.

– В душе ты один из нас, Дрей, – сказал тогда Ахрам. – Твои познания в нашей науке и так уже намного глубже обычных для человека твоих лет. Присоединяйся к нам! Присоединяйся к нам, Дрей Прескот, стань тодалфемом. Тебе понравится здешняя жизнь.

В иное время, в ином краю у меня, возможно, и возникло бы такое искушение.

Но – существовала Делия на-Дельфонд.

Существовали ещё и Звездные Владыки; существовали также и Саванты; но, самое главное – была Делия Синегорская, моя Делия.

– Благодарю за любезное предложение, Ахрам. Но это невозможно. У меня иная судьба…

– Если это потому, что все мы кастраты, и тебе тоже придется подвергнуться этой операции, то, могу тебя заверить, это маловажно по сравнению со знаниями, приобретенными…

– Дело не в этом, Ахрам, – покачал я головой.

Он отвернулся.

– Трудное это дело – найти подходящих молодых людей. Но если не станет больше тодалфемов, то кто же тогда будет предупреждать рыбаков, мореплавателей на их величавых кораблях, жителей прибрежных городов? Ибо внутреннее море – спокойное море. Морская гладь здесь ровная, мирная. Когда надвигается шторм, человек видит, как собираются тучи, чувствует перемену ветра и, приготовившись к бризу, говорит себе: «Скоро шторм», а потому ищет убежища в гавани. Но – кто может предупредить его, когда накатывают приливы, способные все разбить в щепы, сокрушить и уничтожить, если на Дамбе Давних Дней не закроют шлюзовые ворота?

– Тоделфемы не исчезнут, Ахрам. Всегда найдутся юноши, готовые принять этот вызов. Не дрейфь.

Когда настало время уходить, я пообещал тодалфемам остановиться по пути к Внешнему океану и сказать им «лахал». Также я пообещал себе осмотреть эту чудесную Дамбу Давних Дней, её ворота и шлюзы, так как, судя по Великому Каналу, она должна быть инженерными сооружением колоссальных масштабов.

Тодалфемы подарили мне приличную тунику из белой ткани и сумку, в которую положили любовно завернутый в листья запас батонов хлеба, немного сушеного мяса и фрукты. За спину я повесил обильно усыпанную палинами ветку. После чего, обмотав вокруг пояса скатанную кольчужную рубашку и наголовник и с мечом, висящим на паре ремней у меня на боку, в сандалиях на ногах, я тронулся в путь.

Они вышли проводить меня всей толпой.

– Рембери! – попрощались они. – Рембери, Дрей Прескот!

– Рембери! – крикнул я в ответ.

Я знал, что если попытаюсь сейчас выбрать какой-то другой курс, меня тут же вышвырнут обратно на Землю. Хотя мне очень хотелось устремиться на всех парусах к Делии, хотя я до безумия жаждал снова заключить её в объятья – я не смел сделать ни одного явного шага в её направлении.

Я угодил в капкан каких-то планов Звездных Владык или Савантов – хотя подозревал, что эти спокойные, серьезные люди желали мне добра, хотя они и выставили меня из рая. И был уверен: стоит мне попытаться подняться на борт корабля, идущего в Вэллию, как меня немедленно поглотит та окутывающая голубизна, а очнусь я в каком-нибудь отдаленном краю Земли, планеты, на которой родился.

Поскольку меня не снабдили ни зоркой, ни вавом – верховыми животными Великих Равнин Сегестеса, – мне пришлось идти пешком. Так я и прошагал почти все шесть буров.[9]9
  Бур – крегенский час, равный примерно сорока земным минутам. Делится на пятьдесят муров, крегенских минут. Расхождения в длительности года, вызванные сложной орбитой Крегена, который вращается вокруг двойной звезды, компенсируются временем праздников. Суточный цикл Крегена составляет сорок восемь буров. Я не включил в книгу многое из того, что Дрей Прескот говорит об измерении пространства и времени на Крегене, и внес многочисленные поправки в его рассказы о технической деятельности тодалфемов наблюдателей и исследователей приливов. (А.Б.Э.)


[Закрыть]

Будущее меня совершенно не заботило. Этот раз отличался от всех других разов, когда я шел навстречу опасностям и приключениям. Я мог попробовать наняться в солдаты. Мог устроиться матросом на корабль. Это не имело значения. Я знал, что силы, игравшие мной и гнавшие меня неизвестно куда, направят меня совершить то чего они там для меня наметили.

Не обвиняйте меня. Если вам кажется, будто меня радовал такой оборот дела, то вы прискорбно заблуждаетесь. Меня вынуждали забыть о том, что мне было всего дороже в этих двух мирах. Я более-менее примирился с мыслью, что мне никогда больше не вернуться – мне этого не разрешат – в Афразою, Город Савантов. На Земле и Крегене мне требовалось лишь одно – моя Делия Синегорская. Однако я был уверен, что стоит мне сделать хоть один шаг в её сторону, как манипулирующие моей судьбой силы небрежно выбросят меня обратно на Землю. Меня переполняли злость и жажда мести. И я отнюдь не лучился от счастья, когда вышел в смешанном свете двух солнц, чтобы отыскать город поклонников Гродно. Человеку или зверю, что могли попасться мне на пути, стоило поберечься и вести себя смирно, когда я шел мимо.

Побережье выглядело странно пустынным, словно вымершим.

Двигаясь вдоль берега, я не миновал никаких селений, никаких рыбацких деревушек, ни одного даже мелкого городишки, ни одного хутора, который бы окружали росшие в изобилии деревья. Пышная растительность сопровождала весь путь моего следования; в воздухе витал волнующий запах моря, соленый и острый. Зеленое и красное солнца изливали свои опалиновые лучи на ландшафт и блистающий простор голубой морской глади. Но за все время пути я не встретил ни одной живой души.

Когда предоставленная мне тодалфемами провизия подошла к концу, я воспользовался умениями, приобретенными в бытность мою кланнером, и поохотился для пополнения провианта. Вода в ручьях и родниках казалась столь же сладкой на вкус, как и эвардовское вино из Зеникки. По пути я медленно работал над длинной кольчугой, расшивая соединенные звенья вдоль позвоночника и по бокам и соединяя их заново кожаными ремешками, чтобы получить более широкую кольчужную рубашку. С работой этой я не спешил, и шагал тоже не спеша. Если эти навознобрюхие Звездные Владыки хотели, чтобы я делал за них грязную работу, то сроки буду устанавливать я сам.

Я не мог быть уверен, что организовали все это именно Звездные владыки. Однако я испытывал уверенность, что если бы они не желали моего путешествия туда, куда сейчас лежал мой путь, то уже давно остановили бы меня. Как мне представлялось, Саванты, каким бы таинственным могуществом они не обладали, не могли, в конечном счете, навязать свою волю Эверойнай, Звездным Владыкам.

Кто вынуждал меня лечь на этот курс, не имело значения. (Я не сбрасывал со счетов возможность появления на арене боевых действий и конфликтов, совершенно недоступных моему пониманию, какой-то третьей силы). Главное было то, что на Крегене меня использовали. Меня использовали в Зеникке для свержения Наизнатнейшего Дома Эстеркари. Я добился этого, став по ходу дела князем Стромбора. А затем в миг победы, когда я собирался обручиться с моей Делией, меня перебросили обратно на Землю. О да, меня использовали – как хитрый и неумелый капитан использует своего старшего помощника, заставляя того выполнять работу, выходящую далеко за рамки его служебных обязанностей. Так что я хорошо помню тот миг, когда шагал вдоль цепочки невысоких утесов над морем, над гладью внутреннего моря Турисмонда, при свете двух солнц, а соленый бриз дул мне в лицо. Если уж меня и должны использовать в качестве того, кого современный мир, мир двадцатого века, называет аварийщиком, то я буду аварийщиком для Звездных Владык, Савантов или кого там еще, но на своих условиях.

Ничто сделанное мной не должно быть помехой поставленной мной цели найти Делию. Но, равным образом, я ничего не мог предпринять для её поисков, пока не разберусь с наличной задачей. И потому я, соответственно, шагал вперед – если не с легким сердцем, то, по крайней мере, не слишком угнетенный душевно. И я жаждал столкнуться со сталью в руке с каким-нибудь осязаемым противником.

Прежде моя жизнь не была особо счастливой. Счастье, как я имел склонность думать в те давние дни, – это своего рода мираж, который видит в пустыне умирающий от жажды. Я нашел много чудесного и приятного среди своих кланнеров и приложил немало усилий, чтобы завоевать Делию на-Дельфонд только для того, чтобы потерять её в тот самый миг, когда добился успеха. Мне хотелось бы знать, буду ли я когда-нибудь в состоянии сказать вместе с мистером Ратующим-за-Правду из «Пути Паломника» Бэньяна: «С огромным трудом я добрался сюда, однако не сожалею теперь обо всех тех тяготах, с коими столкнулся, дабы прибыть туда, где сейчас нахожусь».

Проходил день за днем, а я все не видел никаких следов человеческой жизни. Единственным событием было то, что я уклонился от столкновения со стаей грундалов. Посмотрев на пустынное море, я зашагал через безлюдную сельскую местность.

Увиденное мной в Ахраме, и те знания, которые я приобрел – в основном за долгие часы чтения в свободное от вахт время – побудили меня сделать крюк в сторону от моря. На картах тодалфемов внутреннее море – или «Око Мира», как оно значилось курсивом на древнем пергаменте – выглядело напоминающим формой боб, сгорбленный на севере и протянувшийся более чем на пятьсот дуабуров[10]10
  Здесь я сохранил употребляемое Прескотом слово, «дуабур». Дуабур это одна из стандартных единиц измерения, равная примерно пяти земным милям. Происхождение свое она, по словам Прескота, ведет от армейских походных дисциплин закатного народа; им полагалось проходить это расстояние за два их часа, то есть – бура, с одной остановкой. (Два по-крегенски будет «дуа»). То есть, их скорость составляла примерно три с половиной мили в час. Более широко известны местные, меньшие доли дуабура. (А.Б.Э.)


[Закрыть] с запада на восток. Из-за извилистости береговой черты его усеивали заливы, полуострова, острова и речные дельты. Ширину его было трудно точно измерить, хотя форма боба дает хорошее представление о пропорциях.

Средняя ширина могла быть порядка ста дуабуров; однако при этом не принимаются в расчет два меньших, но все же приличного размера моря, врезающихся в южное побережье, куда ведут узкие проливы. Я по-прежнему находился в северном полушарии Крегена, и, как мне представлялось, Вэллия лежала по другую сторону внешнего океана, того моря, которое в Зеникке мы именовали Закатным – на восток и чуть на север отсюда. Между восточной оконечностью внутреннего моря и восточным концом континента Турисмонд лежат огромные и скалистые горы. За ними простираются равнины, населенные негостеприимными народами, жизнь которых окружена ореолом самых устрашающих и леденящих душу легенд, каких только стоит ожидать от таинственной страны. Также я понял, что жители внутреннего моря – Ока Мира – столь же страстно обожали эти байки, как и народ Сегестеса.

Поэтому я решил податься чуть вглубь материка, прочь от сияющего моря.

На третий день я был вознагражден, оказавшись среди ухоженных кустов сах-лаха с невероятно душистыми цветками, такими же яркими как виденные мной на Великом Канале миссалы. В данный сезон их почки набухали и обещали после созревания богатый урожай и все шансы снять ещё и второй.

Я внимательно следил за окружающей местностью, так как имел уже достаточный опыт общения с жестоким Крегеном, чтобы не кидаться куда ни попади, очертя голову, без предварительного наблюдения из укрытия. Увы, под давлением следующих непрерывно одно за другим чрезвычайных обстоятельств я постоянно забываю строгие правила. Здесь, однако, ничего чрезвычайного как будто не присутствовало. Фактически, я тогда рискнул бы предположить, что тут не ведают ни о нападении, ни об опасности. Я ошибся бы в своих предположениях. Но не по тем причинам, которые высказал самому себе, когда затаился в кустах, пристально глядя на упорядоченные ряды хижин, на занятых работой в поле мужчин и женщин, на эти ощущающиеся повсюду порядок и дисциплину.

Когда я убедился, что это, должно быть, какая-то ферма колоссальных масштабов, за вычетом исчезнувшей словно по волшебству всей обычной, неотделимой от деревенской жизни неразберихи и грязи, мне пришла в голову мысль, что прежде, чем показываться кому-то на глаза, следует вымыться. Найдя ручей, я разделся – и вот в таком положении, совершенно нагим, стоя в струящейся по мне воде, и увидел выехавшего на берег всадника в кольчуге. Мне не раз доводилось быть застигнутым купающимся, в голом виде, и это зачастую влекло за собой взаимонепонимание, так как мужчины, раздеваясь, сбрасывают нечто большее, чем одежду. В данном случае мне не дали никакой возможности что-либо объяснить, никакой возможности заговорить, никакой возможности показать, что я здесь чужой, не один из их подданных.

Закованный в сталь всадник свесился со своего скакуна и с размаху обрушил мне на голову меч.

Я пригнулся и ушел от удара, но меня подвела щипавшая мне глаза вода, повлияв на четкость моего зрения. Кроме того, я стоял в воде по пояс и оказался как бы стреноженным ею. В итоге клинок угодил мне плашмя по черепу.

Думается, меня вполне можно назвать человеком твердолобым, поскольку мой лоб вынес достаточно ударов, чтобы доказать свою крепость, прочность, а также, признаться, и упрямство. В данном случае, однако, мой бедный череп смог сделать только одно – спасти мне жизнь. Я не смог остановить внезапно обрушившейся на меня черноты и потери сознания.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Магдаг

– Я убедил Холли, – Генал поднял взгляд прищуренных глаз от места, по которому он шлепал шпателем, придавая нужную форму глиняному кирпичу, принести нам, когда солнца будут в зените, лишнюю порцию сыра.

– В один прекрасный день, Генал, ты попросишь эту бедную девушку сделать слишком многое, – ответил я с лишь наполовину притворной резкостью. – И тогда охранники прознают и…

– Да Холли так просто не поймать, она девушка умная, – возразил Генал, шлепая твердой умелой рукой по изготовляемому кирпичу.

В удушающе-знойном воздухе плавали знакомые звуки: шлепанье и стук шпателей, плеск воды, тяжелое дыхание сотен рабочих, изготовляющих кирпичи.

– Слишком умная – и слишком прекрасная для человека вроде тебя, Генал, кирпичник ты эдакий.

Он рассмеялся.

О, да. Рабочие здесь, в городе Магдаг, могли смеяться. Мы не были рабами, нет – по крайней мере, в словарном значении этого гнусного слова. Мы работали за жалование, которое выплачивалось натурой. Нас снабжали продовольствием с тех громадных ферм, которыми владели магнаты, облаченные в кольчуги, хозяева Магдага. Нас, конечно, секли плетьми, дабы мы постоянно производили свою квоту кирпичей. Если мы недодадим продукцию, то не получим своей еды. Но рабочим дозволялось покидать свои маленькие злосчастные лачуги, притулившиеся у стен воздвигаемых ими великолепных зданий, и отправляться на выходные в располагавшиеся неподалеку, в «нахаловке», более постоянные дома.

Я сделал здесь пометку деревянным стилом на мягкой глиняной табличке в деревянной книце.

– Тебе лучше шевелиться попроворнее, Генал, – уведомил я его.

Он схватил ещё один ком кирпичной глины и принялся шлепать и постукивать по ней своим деревянным шпателем, одновременно побрызгивая на неё водой. Глиняный кувшин уже почти опустел, и Генал сердито крикнул:

– Воды! Воды, бесполезный ты крамф! Воды для кирпичей!

Подбежал юный паренек с бурдюком воды, из которого долил в кувшин. Воспользовавшись случаем, я сделал большой глоток. Солнца, плывшие по небу вблизи друг от друга, нещадно жарили, сияя во всем своем блеске.

Повсюду вокруг меня раскинулся город Магдаг.

Мне доводилось видеть египетские пирамиды; я видел Ангкор, видел Чичен-Ицу, вернее, то, что от неё осталось; видел Версаль и, конечно же, легендарный город Зеникку. Ни одно из этих сооружений не может соперничать с массивными комплексами Магдага – хотя бы просто в отношении размеров и обширности. Огромные архитектурные ансамбли тянутся миля за милей. Они подымаются с равнины в своего рода ненасытной жажде роста. На них работали неисчислимые тысячи мужчин, женщин и детей. Строительство в Магдаге не прекращалось никогда.

Что же касается стиля этой архитектуры, то за много поколений и веков он изменился, так что тут вечно будет возникать новый облик и вырастать новый силуэт, открывая новую грань в этой овладевшей магнатами Магдага мании мегалитического строительства.

В то время я был простым моряком, лишь слегка затронутым опытом пережитого на Крегене, все ещё по-настоящему не осознавшим того, что же это на самом деле такое – быть князем Стромбора. Домом мне долгие годы служил качающийся скрипучий шпангоут кораблей, как на нижней палубе, так и в кубрике среди офицерского состава. Для меня здание из кирпича и камня означало постоянство. Однако эти магнаты все строили и строили. Они продолжали воздвигать огромные строения, сердито глядящие на равнину и хмуро взирающие на внутреннее море и многочисленные гавани, сооруженные магдагцами в качестве неотъемлемой части их мании. Какое там постоянство в этих колоссальных строениях? Они по большей части пустовали. В них обитали пыль да пауки наряду с темнотой, великолепными украшениями, бесчисленными кумирами, святилищами, нефами и алтарями.

Магнаты Магдага лихорадочно строили свои гигантские монументы и безжалостно подгоняли своих рабочих и невольников, а результат, в конечном счете, был один – ещё больше огромных пустых зданий, посвященных непонятным мне тогда темным целям.

Генал, темное живое лицо которого показывало, что его быстрый и гибкий ум лишь наполовину сосредоточен на нуждах нескончаемого процесса изготовления кирпичей, бросил взгляд на небо.

– Почти полдень. Где же Холли? Я проголодался.

Многие другие рабочие, мастерившие кирпичи, вставали, кое-кто потягивался. Шлепающие звуки формирования кирпичей, разносившиеся в жарком воздухе, поутихли.

Охранник-ош отхаркался и сплюнул.

Теперь женщины разносили полуденную еду своим мужчинам.

Еду готовили в небольших хижинах и сараях, воздвигнутых в тени высоченных стен и громадных возносящихся ввысь строений, Они лепились к ним, словно моллюски к скалам. Женщины грациозно шли среди куч стройматериалов, кирпичей, лесенок, каменной кладки и длинных отрезков бревен.

– Тебе повезло, Писец – повезло, что ты служишь писцом в нашей Бригаде, – сказал Генал, когда приблизилась Холли.

Я кивнул.

– Согласен. Лучше Холли не готовит никто.

Она бросила на меня быстрый подозрительный взгляд, эта юная девушка, в чью задачу входило готовить и убирать для бригады мастеривших кирпичи, а потом, когда придет её очередь, работать деревянным шпателем из дерева струм. Полагаю, вид моей страхолюдной рожи заставил её заколебаться с ответом. Из-за открытия, что я владею довольно редким искусством читать и писать – все тот же дар таблетки с генетически закодированным обучением языку, что была дана мне так давно Масперо, моим наставником в легендарном городе Афазое – меня автоматически зачислили в писцы, то есть одним их тех, кто вел подсчет сделанных кирпичей, выполненной работы, достигнутых квот. Писцы стояли повсюду среди зданий – как стояли, ведя учет, во время сева и сбора урожая на принадлежащих Магдагу полеводческих фермах.

Из-за этого простого умения писать и читать я избавился от многих ужасов, выпадавших на долю настоящих рабов – тех, кто надрывался, обтесывая камень в карьерах или выдавая на-гора большие двуручные корзины самоцветов, или греб прикованный к весельным скамьям галер.

Магдаг, несмотря на свою грандиозную строительную программу, господствовавшую в жизни всех обитавших в радиусе пятидесяти дуабуров от города, был, по существу, морским портом, городом внутреннего моря.

И вот я сидел здесь – моряк, приговоренный считать кирпичи, когда слышно было, как море омывает причалы, а у этих причалов ждут, покачиваясь на волнах, корабли! Как я жаждал тогда вырваться в море! Щекотавший ноздри морской бриз вызывал у меня острое, до зуда в подошвах, желание ощутить под ногами палубу, а в волосах – ветер, услышать скрип канатов и блоков, почуять самую живую кровь моря!

Мы все уселись обедать, и Холли, как и обещала, выделила Геналу двойную порцию, а он предложил ей сделать тоже самое и для меня. Все мы носили обыкновенные серые набедренные повязки, или набедренники, рабочих. Некоторые женщины одевали также серые туники, но большинство их не утруждало себя этим, желая иметь свободные руки для нескончаемой работы. Когда Холли нагнулась передо мной, я посмотрел на её юное лицо. Она выглядела совсем молодой и наивной – темноволосая, с серьезными глазами и нежными, казалось, едва сформировавшимися губами.

– А с каких это пор писец стал заслуживать лишнего пайка, украденного с риском для жизни? – спросила она Генала.

Он вспыхнул и вскочил, но я положил ему руку на плечо, и он опустился на место, хотя и с некоторым усилием.

– Это не имеет значения.

– А по моему, имеет…

Я не ответил. Среди бригад рабочих, обедавших в полдень, к нам бежал человек с искаженным гневом лицом, раздавая на бегу удары по плечам длинной балассовой палкой.

– Вставайте, ленивые расты! За работу. Вставай!

Генал поднялся со звуком возмущения и гнева, напоминавшим рычание щенка. Его юное лицо раскраснелось, глаза горели. Холли быстро шагнула рядом с ним. Голова её только-только доходила ему до плеча. И им обоим приходилось подымать голову, чтобы посмотреть мне в лицо.

– Пугнарсес, – с отвращением произнес Генал. Он добавил бы ещё пару ласковых слов, но Холли положила ему на руку свою нежную ладонь.

Бежавший был надсмотрщиком, рабочим вроде нас самих, но избранным из наших несчастных рядов и получивший в знак своей мелкой власти балассовую палку – баласс похож на земное черное дерево – и серую тунику с нашитыми на спине и на груди черно-зелеными знаками принадлежности к начальству. Его отличали высокий рост, почти с меня, массивное телосложение, нечесаные черные волосы и заостренный нос. Над поблескивающими злобой глазами хмурились лохматые брови. Он служил бригадиром десяти бригад и ни за что не потерпел бы недоработки или халтуры. Над Пугнарсесом всегда висела угроза кнута, так как среди мегалитов Магдага от неё было никуда не деться.

Мы все быстро поднялись, ворча и потягиваясь, быстро набивая рты остатками пищи.

Я ясно видел, что Пугнарсес лупил своей палкой со свирепостью, проистекавшей от собственного едва сдерживаемого гнева на то, чем ему приходилось заниматься. Он считал себя человеком, родившимся не в том слое общества. Ему следовало быть сыном какого-нибудь высокопоставленного магната, важно расхаживать в кольчужной броне и с мечом на боку и отдавать приказы скорее в гуще боя, а не среди рабочих о качестве и количестве глиняных кирпичей.

Теперь мы услышали громкие крики других надсмотрщиков и протяжные стенающие завывания сотен рабочих и невольников.

Пробегая среди путаницы кирпичного производства и мимо места, где оторвались от обеда каменщики, мы увидели крылатую статую футов в сто[11]11
  Ок. 30 м.


[Закрыть] высотой, влекомую сотнями мужчин и женщин. Эта колоссальная статуя возвышалась над нами словно башня, великолепный образчик варварского вдохновения и культурного достижения.

Много дней ушло на ваяние этих неподвижных черт, этого лба, подобного утесу, короны из перьев, сложенных рук с атрибутами полубожественной власти, распахнутых крыльев, на которых было отчетливо высечено каждое перо. Массивные катки из ленка под пьедесталом скрипели от тяжести. Покуда одна группа рабочих и невольников тащила, надрываясь на жаре, эту ужасающую массу при помощи длинных веревок, другая подымала последний освободившийся каток и переносила его вперед. Там старший надсмотрщик с цветным знаком на белой тунике, ярко горящим в лучах солнц, и скрученным в спираль кнутом в правой руке указывал, куда именно следует положить этот каток.

Нас поспешно поставили на веревки, и мы навалились со всей силы. Обливающийся потом Пугнарсес кричал и размахивал балассовой палкой. Дергая в такт отчаянным рывкам других рабов, мы втащили чудовищную статую наверх по пологому склону, который и послужил причиной минутной задержки и последовавшего за ней вызова новой группы тяглового скота – мужчин и женщин, рабочих Магдага.

Вместе, потратив много сил на проклятия, брань и взывания к Гракки-Гродно, небесному покровителю тяглового скота, под обрушивающиеся на наши голые спины удары балассовых палок и кнутов надсмотрщиков, мы втянули этого кумира вверх по склону, а потом проволокли полпути к затененному входу вышиной в четыреста футов,[12]12
  Ок. 120 м.


[Закрыть] через который он должен был быть доставлен на свое место у стены. Там ему было суждено служить лишь ещё одним напоминанием о величии и мощи Магдага.

В длинных рядах налегавших вместе с нами на веревки невольников и рабочих я увидел множество полулюдей Крегена. Там трудились оши, рапы стервятникообразные субъекты, чей запах так раздражал человеческое обоняние – и даже кучка фрислов. Попадалось и множество зверолюдей других, неизвестных мне видов. Но среди рабов я не увидел ни одного чулика.

Другие люди, оши и рапы в мечами и кнутами в руках охраняли и погоняли людей, ошей и рап. Воистину, мироздание на Крегене уравняло все виды. Хотя человек явно доминировал в этой части планеты, он отнюдь не являлся венцом творения. Я увидел множество людей, смазывавших веревки на месте связок и проверявших по очереди каждый высвобождающийся каток в поисках трещин или слабин. Многие из них были рыжими, а значит, вполне могли быть уроженцами Лаха – континента укрытых за стенами садов и женщин под прозрачными покрывалами, что лежал к юго-востоку от Турисмонда в Закатном море, ближе к Вэллии, чем восточная оконечность Турисмонда, где среди моря варварства процветали лишь отдельные изолированные города. Мысль о Вэллии с её островной империей, которую я никогда не видел, потянула за собой другие непрошеные воспоминания, от которых мне так никогда и не удалось избавиться, и я с проклятием налег на веревку.

– Ей Зим-Зар, – выдохнул рослый, сильный и совершенно голый раб, тянувший рядом со мной за соседнюю веревку. – Чтоб этой проклятой языческой статуе опрокинуться и разлететься на тысячу обломков!

– Молчать, раб! – чулик щелкнул коварным кнутом, оставив на спине соседа рубец. – Тащи!

Раб, блестя на солнцах копной кудрявых черных волос, выругался, но у него не нашлось слюны, чтобы достойно выразить свое презрение.

– Мерзкие звери, – тихо крякнул он, налегая веревку так, что затрещали мускулы. У него была здоровая загорелая кожа, надменный крючковатый нос и тонкие губы. – Ей Зантристар Милостивый! Будь у меня сейчас на боку мой меч…

Мы тянули и тянули – и водворили наконец этого колосса на предназначенное ему место.

Он станет, как я знал, ещё одним прекрасным обиталищем для пауков.