Текст книги "Экономика за один урок"

Автор книги: Генри Хэзлитт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Глава XII. Стремление к экспорту

Патологический страх перед импортом присущ всем нациям, эмоционально его превосходит лишь патологическое стремление к экспорту. Трудно найти что-нибудь другое столь же логически противоречивое. В долгосрочной перспективе импорт и экспорт должны взаимоуравновешиваться (рассматриваемые оба в широком смысле, включая такие «невидимые» позиции, как расходы туристов, расходы на морские перевозки и все другие позиции в «платежном балансе»). Именно экспорт оплачивает импорт, и наоборот.

Чем больше объем нашего экспорта, тем больший объем импорта мы должны иметь, если ожидается, что наши товары когда-то будут оплачены. Чем меньше наш импорт, тем меньший экспорт мы можем себе позволить. Без импорта мы не можем позволить себе экспорт, поскольку у иностранцев не будет средств, чтобы покупать наши товары. Когда мы принимаем решение сократить объем нашего импорта, мы по сути принимаем решение также сократить и объем нашего экспорта. Когда мы принимаем решение увеличить объем нашего экспорта, мы в сущности принимаем решение также и об увеличении нашего импорта.

Обоснование этого элементарно. Американский экспортер продает свои товары британскому импортеру и получает платеж в английских фунтах стерлингов. Но он не может использовать английские фунты, чтобы выплатить заработную плату рабочим, купить жене одежду или приобрести билеты в театр. Поэтому английские фунты будут бесполезны для него, пока он не использует их сам, чтобы приобрести товары английского производства, или не продаст их (через свой банк или другого агента) другому американскому импортеру, планирующему использовать их для приобретения английских товаров. Что бы он ни предпринимал, эта сделка не может быть завершена до тех пор, пока американский экспорт не будет оплачен равным объемом импорта.

Подобная же ситуация возникла бы при проведении сделки в долларах США вместо английских фунтов. Английский импортер не смог бы рассчитаться с американским экспортером в долларах, если бы некий английский экспортер ранее не получил приход в долларах за поставленный нам товар. Расчеты в Америке в иностранной валюте, одним словом, это клиринговая сделка, в которой долларовые долги иностранцев погашаются за счет их долларового прихода. В Англии долги иностранцев в фунтах стерлингов погашаются против их прихода в фунтах стерлингов.

Нет никакого смысла обсуждать технические детали всего этого – их можно найти в любом хорошем учебнике по международным валютным отношениям. Но необходимо отметить, что в этом нет никаких особых таинств (кроме тех, в которые так часто завуалировывают эту тему) да и в сущности в этом нет практически никаких различий от того, как это происходит при внутренней торговле. Каждый из нас вынужден что-то продавать, даже если для большинства из нас речь идет скорее об услугах, чем о товарах, для получения покупательной способности, которая, в свою очередь, используется на приобретение различных товаров. Внутренняя торговля в основе своей осуществляется путем обмена чеками и другими формами требований друг к другу через банковские расчетные палаты.

Это верно, что при международном золотом стандарте при несбалансированности импорта и экспорта этот вопрос иногда регулировался отгрузками золота. Но его в такой же мере можно регулировать отгрузками хлопка, стали, виски, парфюмерии или любого другого товара. Основное различие заключается в том, что когда существует золотой стандарт, то спрос на золото является бесконечно растяжимым (отчасти потому, что оно полагается и принимается в качестве резервных международных «денег», а не какого-то иного товара), а также в том, что государства не воздвигают искусственных препятствий на получение золота, которые распространены при получении всего остального. (С другой стороны, в последние годы государства возводят все больше барьеров на пути экспорта золота в сравнении с экспортом любых других товаров, но это – отдельная история.)

Те же самые люди, сохраняющие ясный и здравый ум, когда вопрос касается внутренней торговли, как только речь заходит о внешней торговле, могут стать невообразимо эмоциональными и бестолковыми. В этой области они могут с самым серьезным видом защищать или уступать в принципах, которые сочли бы безумием применительно к отечественному бизнесу.

Типичным примером этого является убежденность в том, что правительство обязано предоставлять огромные займы зарубежным странам для наращивания своего экспорта, вне зависимости от реальности их возврата.

Американским гражданам, конечно же, разрешено предоставлять зарубежные займы, но на свой собственный риск. Правительство не должно возводить произвольные барьеры на пути предоставления частных займов странам, с которыми мы находимся в мире. Как индивиды, мы должны испытывать стремление помогать благородно, исходя лишь из гуманных соображений, тем, кто испытывает нужду или умирает от голода. Но мы всегда должны ясно отдавать себе отчет относительно того, чем мы занимаемся. Нет никакой мудрости в том, чтобы оказывать благотворительность иностранным гражданам, находясь под впечатлением, что осуществляемая хитрая деловая сделка происходит исключительно в силу наших собственных эгоистических интересов. Это может привести только к недопониманию и плохим отношениям впоследствии.

Тем не менее, среди доводов, выдвигаемых в пользу предоставления огромных займов зарубежным странам, одна ошибка всегда превалирует. Она заключается в следующем.

Даже если половина (или весь целиком) займ, предоставленный иностранным государствам, прогорит и не будет возвращен, стране выгоднее его предоставить, поскольку это даст огромный стимул нашему экспорту.

Должно быть сразу же понятно, что если мы предоставляем займы иностранным государствам с тем, чтобы они могли покупать наши товары, а эти займы не возвращаются, то получается, что мы отдаем товары даром. Страна не может стать богатой, отдавая товары даром. Она может сделать себя только беднее.

Никто не будет оспаривать этого утверждения, когда оно применяется в частном порядке.

Если автомобильная компания предоставляет займ частному лицу в размере 5000 долларов на покупку автомобиля по этой цене, но займ не возвращается, автомобильная компания не становится богаче от того, что автомобиль был «продан». Она лишь теряет сумму, в которую ей обошлось производство автомобиля. Если себестоимость производства автомобиля составляет 4000 долларов и лишь половина займа возвращается, в этом случае компания теряет 4000 минус 2500 долларов, или 1500 долларов в итоге. Ей не удается компенсировать через торговлю то, что было потеряно через плохие займы.

Если это утверждение является столь простым применительно к частной компании, то почему же тогда явно разумные люди сбиваются с толку, когда оно применяется в отношении государства? Причина в том, что в последнем случае сделку необходимо мысленно прослеживать на несколько этапов больше. Одна группа действительно может получать прибыль, тогда как остальные из нас берут на себя убытки.

Верно, например, что компании, исключительно или в основном занятые экспортной деятельностью, в результате плохих займов иностранным государствам могут получить прибыль. Потери страны от такой сделки будут очевидными, но она может быть реализована таким образом, что и найти концы не удастся. Частные заимодатели будут нести прямые убытки. Убытки от правительственного кредитования в конечном итоге будут выплачены через повышенные налоги, взимаемые с каждого. Но будет также и множество косвенных потерь, вызванных воздействием на экономику этих прямых убытков.

В долгосрочной перспективе бизнес и занятость в Америке понесут урон, а пользы от невозвращенных займов иностранными государствами не будет никакой. Ибо на каждый дополнительный доллар, появляющийся у иностранных покупателей для приобретения американских товаров, у внутренних покупателей в конечном итоге будет на доллар меньше. Бизнесу, зависевшему от внутренней торговли, таким образом будет нанесен ущерб в долгосрочной перспективе в такой же степени, в какой для экспортной деятельности будет иметься выгода. Хотя в итоге пострадают и интересы многих компаний, специализирующихся на экспорте. Так, например, американские автомобильные компании продали в 1975 году на зарубежных рынках около 15 % произведенной продукции. Но им будет невыгодно продать 20 % от общей продукции за границей в результате ненадежных займов иностранным государствам, если при этом они, скажем, потеряют 10 % от объема своих продаж в Америке в результате дополнительных налогов, взимаемых с американских покупателей с целью компенсации невыплаченных иностранными заемщиками средств.

Это вовсе не означает, я повторюсь, что было бы неблагоразумным для частных инвесторов предоставлять займы зарубежным заемщикам, но уж верно то, что мы никогда не сможем стать богатыми, если будем предоставлять ненадежные займы.

По той же самой причине, что глупо ложно стимулировать внешнюю торговлю ненадежными займами или прямыми подарками иностранным государствам, ложное стимулирование экспорта экспортными субсидиями в равной мере неразумно. Экспортная субсидия – это очевидный пример предоставления иностранцам чего-то за просто так при продаже им товаров по цене меньше себестоимости. Это еще один пример того, как пытаются разбогатеть, раздавая вещи даром.

Несмотря на все это, правительство Соединенных Штатов в течение многих лет было вовлечено в реализацию программы оказания «экономической помощи иностранным государствам», большая часть которой состояла из прямых подарков (правительствоправительству) многих миллионов долларов. Здесь нас интересует лишь один аспект этой программы – наивная вера многих из ее спонсоров в то, что это разумный или даже необходимый метод «наращивания нашего экспорта», благодаря которому поддерживается процветание и занятость. Это еще одна форма заблуждения из серии: «Нация может стать богатой, раздавая вещи даром». От многих поддерживающих Программу истину скрывает то, что напрямую отдаются не сами экспортные товары, а деньги, на которые они закупаются. Таким образом, отдельные экспортеры могут нажиться на государственных потерях – если их прибыль от экспорта больше той доли налогов, которые они выплачивают на эту программу.

И вновь здесь мы встречаемся с еще одним проявлением ошибки, при которой учитывается только непосредственное воздействие политики на некую отдельную группу, и не хватает терпения и разума, чтобы проследить долгосрочные последствия такой политики для каждого.

Если мы определим долгосрочные последствия для каждого, то придем к дополнительному выводу, прямо противоположному доктрине, что доминировала в представлениях большинства правительственных деятелей на протяжении столетий. Он заключается в том, на что столь четко указывал Джон Стюарт Милль: реальная прибыль от внешней торговли для любой страны заключается не в ее экспорте, а в импорте.

Потребители благодаря импорту могут приобретать либо товары зарубежного производства по более низкой цене, чем товары отечественного производства, либо товары, которые отечественные производители вообще не выпускают. Для Америки характерными примерами такого рода товаров являются кофе и чай. Причина, побуждающая страну экспортировать товары, рассмотренная в совокупности – это необходимость оплачивать свой импорт.

Глава XIII. Паритетные цены

«Особые интересы», как напоминает нам история с тарифами, могут вырабатывать наиболее изобретательные доводы в пользу того, что именно они должны быть объектом особой заботы. Ангажированный оратор представляет план в их поддержку, поначалу он воспринимается столь абсурдным, что даже не заинтересовавшиеся журналисты не считают нужным выступать с разоблачениями. Но «особые интересы» продолжают настаивать на предложенной схеме. Принятие соответствующего закона могло бы настолько сильно повлиять на их собственный уровень благосостояния, что они считают оправданным использование опытных экономистов и экспертов по связям с общественностью, распространяющих от их имени эти идеи. Общественность столь часто слышит эти повторяющиеся доводы, подкрепленные таким богатством убедительной статистической информации, графиков, кривых, «кусков пирога», что вскоре попадается на крючок. Когда не заинтересовавшиеся журналисты в итоге осознают реальную опасность принятия соответствующего закона, то, как правило, время уже упущено. Они не могут разобраться с вопросом за несколько недель столь же тщательно, как нанятые умы, посвящавшие ему в течение многих лет все свое рабочее время; их обвиняют в недостаточной информированности, даже возмущаются: как вообще они осмеливаются обсуждать аксиомы!

Эта распространенная история вполне может относиться и к идее «паритетных» цен на сельскохозяйственную продукцию. Я не помню день, когда она впервые появилась, оформленная в виде законодательного акта, но с появлением в 1933 году Нового курса стала определенно укоренившимся принципом, воплощенным в законе. Год шел за годом, абсурдные последствия воплощения этой идеи становились очевидными, и их также оформляли в законодательном порядке.

Аргумент в общем виде в поддержку паритетных цен заключается в следующем. Сельское хозяйство – основополагающая и важнейшая среди отраслей. Его необходимо сохранять любой ценой. Более того, процветание каждого зависит от процветания фермера. Если у последнего не будет покупательной способности для приобретения промышленной продукции, промышленность зачахнет. В этом заключалась причина экономического краха 1929 года, или, по меньшей мере, нашей неудачи оправиться после него. Ибо цены на сельскохозяйственную продукцию резко упали, тогда как на промышленную продукцию они снизились в меньшей мере. В результате этого фермер не мог приобретать промышленную продукцию; промышленных рабочих отстраняли от работы, и они не могли приобретать продукцию фермеров, а депрессия распространялась все более расширяющимися порочными кругами. Предлагалось лишь одно «лекарство», и оно было достаточно простым: привести цены на фермерскую продукцию к паритету с ценами на товары, приобретаемые фермерами. Такой паритет существовал с 1909 по 1914 год, в период процветания фермеров. Утверждалось, что те ценовые отношения должны быть восстановлены и навеки оберегаемы.

Рассмотрение всей нелепости, сокрытой в этом правдоподобном утверждении, заняло бы у нас слишком много времени и увело бы в сторону от основной темы. Нет никаких здравых оснований для того, чтобы брать определенные ценовые отношения, существовавшие в конкретный год или период, и расценивать их как священные или даже как неизбежно более «нормальные», чем действовавшие в любой другой период. Но даже если они и были «нормальными» в свое время, то какое есть основание полагать, что те же отношения должны быть сохранены более 60 лет спустя, когда за этот срок произошли огромные перемены в условиях производства и спроса? Период с 1909 по 1914 год, как основа для паритета, не был выбран случайно. С точки зрения относительных цен, это был один из самых благоприятных периодов для сельского хозяйства за всю нашу историю.

Если бы в этой идее была хоть какая-то логика или искренность, она была бы универсально применима. Если ценовые отношения между сельскохозяйственной и промышленной продукцией, превалировавшие с августа 1909 по июль 1914 года, необходимо было бы постоянно поддерживать, то почему бы тогда не поддерживать постоянно ценовые соотношения всех товаров того времени?

В первом издании этой книги, вышедшем в 1946 году, я использовал следующие данные, иллюстрирующие ту абсурдность, к которой привело бы следование этому принципу:

«Шестицилиндровый туристический автомобиль «Шевроле» в 1912 году стоил 2150 долларов. Несравнимо улучшенный шестицилиндровый седан «Шевроле» в 1942 году стоил 907 долларов, однако при сопоставлении этой цены на основе «паритета» с ценами на сельскохозяйственную продукцию автомобиль должен был бы стоить 3270 долларов.

Цена за фунт алюминия с 1909 по 1913 год включительно составляла в среднем 22,5 цента, в начале 1946 года равнялась 14 центам, но при «паритете» она должна была бы составить 41 цент».

Сложно, да и спорно было бы пытаться привести эти два конкретных сравнения применительно к сегодняшним условиям, учитывая не только сильную инфляцию (потребительские цены выросли более чем в 3 раза) в период с 1946 по 1978 год, но и качественные различия автомобилей двух разных периодов. Но эта сложность лишь подчеркивает практическую неприменимость приведенного выше предложения.

После приведенного выше сравнения в издании этой книги 1946 года затем я привлек внимание читателя к тому факту, что тот же тип роста производительности труда отчасти также привел и к снижению цен на сельскохозяйственную продукцию. Мною были приведены следующие данные: «В пятилетний период с 1955 по 1959 год средний сбор хлопка с одного акра в Соединенных Штатах составлял 428 фунтов, в период с 1939 по 1943 год – 260 фунтов и, наконец, всего 188 фунтов в «базовый» период – с 1909 по 1913 год». Когда эти сравнения приводятся для сопоставления с сегодняшним днем, они показывают, что рост производительности сельскохозяйственного труда продолжался, хотя и более медленными темпами. В период с 1968 по 1972 год с одного акра собиралось в среднем 467 фунтов хлопка. Аналогично, в пятилетний период с 1968 по 1972 год собиралось в среднем 84 бушеля кукурузы с одного акра. Для сравнения – в среднем всего 26,1 бушель кукурузы в период с 1935 по 1939год. Соответственно, собиралось 31,3 бушеля пшеницы с одного акра и всего 13,2 бушеля пшеницы в более ранний период.

Благодаря более эффективному использованию химических удобрений, лучших штаммов семян, а также возросшей механизации сельского хозяйства стоимость сельскохозяйственной продукции значительно снизилась. В своей книге издания 1946 года я приводил следующую цитату: «На некоторых крупных фермах, которые были полностью механизированы и где используются линии поточного производства, требуется от одной трети до одной пятой использовавшегося ранее труда, чтобы обеспечивать такой же объем выработки, какой существовал несколько лет назад»[7]7
  «Нью-Йорк Таймс», 2 января 1946 г. Естественно, сами по себе планы по ограничению размеров землеотводов, используемых непосредственно для ведения сельскохозяйственной деятельности, вели к повышению урожайности с одного акра Во-первых, потому, что акры земли, выводимые фермерами из культивации, естественно, были наименее плодородными; во-вторых, потому, что высокий уровень ценовой поддержки делал выгодным увеличение количества удобрений, используемых на одном акре. Таким образом, правительственные планы по ограничению используемых площадей во многом были обречены на провал – Прим авт.


[Закрыть]. Однако, все это игнорируется защитниками «паритетных» цен.

Отказ универсализировать принцип далеко не единственное свидетельство того, что этот экономический план вовсе не проникнут заботой об интересах общества, а является всего лишь средством субсидирования отдельных интересов. Другим свидетельством является то, что когда цены на сельскохозяйственную продукцию становятся выше паритета или это форсируется правительственной политикой, со стороны фермерского блока в Конгрессе никогда не раздаются требования снизить такие цены до уровня паритета или вернуть государству из выданных ранее субсидий сумму в размере превышения. Это – правило, действующее только в одном направлении.

2

Опуская все эти соображения, давайте вернемся к главной ошибке, которая нас здесь интересует. Этот довод заключается в том, что если фермер продает свою продукцию по более высоким ценам, то он может приобретать больше промышленных товаров, а следовательно делать промышленность процветающей и обеспечивать полную занятость.

С точки зрения такой аргументации, конечно, не имеет значения, будут цены на фермерскую продукцию на этот раз «паритетными» или нет.

Все, однако, зависит оттого, какова природа этих высоких цен. Если они являются результатом общего оживления экономики, если они следуют за большим процветанием бизнеса, расширением объемов промышленного производства и увеличившейся покупательной способностью городских рабочих (а не за счет инфляции), то тогда они действительно могут означать возросшие процветание и объемы производства не только для фермеров, но и для всех остальных. Но мы обсуждаем вопрос роста цен на фермерскую продукцию, вызванного правительственным вмешательством, которое может осуществляться несколькими способами. Так, более высокие цены могут быть установлены волевым решением – это наименее реальный способ. Далее, они могут быть вызваны готовностью правительства осуществлять закупки всей фермерской продукции, предлагаемой по паритетным ценам. Либо же, правительство предоставляет фермерам достаточно средств в кредит с тем, чтобы они не выходили на рынок со своим урожаем до тех пор, пока не установятся паритетные или более высокие цены. А также они могут быть вызваны вводимыми правительством ограничениями на размер урожая. На практике же часто используется комбинация перечисленных способов. В данный момент мы просто допустим, что каким-то способом рост цен достигнут.

Каков результат от этого? Фермеры получают более высокую цену за свой урожай.

Несмотря на сокращение объемов производства, их «покупательная способность» при этом возрастает. На какое-то время они становятся более преуспевающими и покупают больше промышленной продукции. Это все то, что видно тем, кто рассматривает лишь непосредственные следствия такой политики для групп, прямо вовлеченных в этот процесс.

Но существует и другое следствие, не менее неизбежное. Предположим, что пшеница, которая в ином случае продавалась бы по 2,5 доллара за бушель, из-за этой политики продается по 3,5 доллара. Фермер с каждого бушеля получает на один доллар больше. Но именно из-за этой перемены городской рабочий теперь платит на один доллар больше за бушель пшеницы через возросшую цену хлеба. То же будет верно и относительно любого другого фермерского продукта. Если «покупательная способность» фермера возрастает на один доллар при приобретении промышленной продукции, то у городского рабочего она ровно на столько же снижается при приобретении промышленной продукции. По неттобалансу промышленность в целом ничего не приобретает – на городских продажах она теряет ровно столько же, сколько приобретает на продажах в деревне.

Естественно, меняется сфера этих продаж. Вне сомнения, у производителей сельскохозяйственных инструментов и компаний, занимающихся их рассылкой по каталогам, дела идут лучше. Но в городских магазинах объем продаж снижается.

Однако этим не ограничиваются последствия такой политики. В итоге она приводит не только к отсутствию чистой прибыли, но к чистым убыткам. Ибо она не означает лишь перемещение «покупательной способности» к фермеру от городских потребителей, или от обычного налогоплательщика, или и от того и другого, вместе взятых. Она часто означает волевое сокращение производства фермерской продукции с целью повышения цены. Это означает разрушение богатства. Это означает, что будет меньше продуктов потребления.

Каким образом приводится в действие механизм разрушения богатства, зависит от того конкретного метода, который используется для повышения цен. Это может означать реальное физическое уничтожение того, что было произведено, как, например, сжигание кофе в Бразилии. Это может означать директивное ограничение площади полей, как в Америке в соответствии с планом ААА, или его возрождение на практике. Мы изучим воздействие некоторых из этих методов, когда подойдем к более широкому обсуждению правительственного товарного регулирования.

Но здесь необходимо указать на то, что, сократив объем производства пшеницы для достижения паритета, фермер может продать каждый бушель по более высокой цене, но производит и продает он меньшее количество бушелей. В результате доход фермера не растет пропорционально установленным им ценам. Даже некоторые из сторонников паритетных цен хорошо понимают это и используют в качестве аргумента в пользу паритетного дохода фермера. Но этого можно достичь лишь путем субсидирования фермеров за счет прямых расходов налогоплательщиков. Другими словами, помощь фермерам лишь сокращает покупательную способность городских рабочих, а особенно ощутимо – других групп населения.

Существует еще один довод в пользу паритетных цен, который необходимо проанализировать, прежде чем мы перейдем к другой теме. Его выдвигают некоторые более искушенные сторонники. «Да, охотно соглашаются они, экономические доводы в пользу паритетных цен не выглядят убедительными. Такие цены – особая привилегия.

Они – налог на потребителя. Но не является ли тариф налогом на фермера? Не приходится ли ему платить большую цену за промышленные товары из-за этого налога?

Ничего хорошего не даст введение компенсационного тарифа на сельскохозяйственную продукцию, поскольку Америка является нетто-экспортером сельскохозяйственной продукции. То есть, система паритетных цен является фермерским эквивалентом тарифа.

Это – единственный справедливый способ выравнивания дисбаланса».

Фермеры, требовавшие установления паритетных цен, имели обоснованную претензию.

Протекционистский тариф приносил им больший ущерб, чем они это осознавали.

Сокращение импорта промышленных товаров вело также к сокращению экспорта американской сельскохозяйственной продукции, поскольку он не давал возможности иностранным государствам получать в обмен доллары, необходимые для закупки нашей сельскохозяйственной продукции. Он провоцировал введение карательных тарифов в других странах. Тем не менее, довод, процитированный выше, не выдерживает критики.

Он неверен даже в самом изложении фактов. Не существует общего тарифа на все промышленные товары, или на всю несельскохозяйственную продукцию. Существует множество внутренних отраслей или экспорториентированных отраслей, не имеющих тарифной защиты. Если городскому рабочему приходится платить более высокую цену за шерстяные одеяла или пальто из-за тарифа, получает ли он «компенсацию», если ему также приходится платить более высокую цену за хлопковую одежду и продукты питания?

Или его грабят дважды?

Давайте сгладим все это, скажем, предоставив равную «защиту» каждому. Но это неразрешимо и невозможно. Даже если мы предположим, что проблему можно решить технически – через тариф для А, промышленного субъекта иностранной конкуренции, и субсидию для В, промышленника, экспортирующего свою продукцию, – будет невозможно защищать или субсидировать каждого «честно» или равно. Нам придется предоставлять каждому одинаковый процент (или это будет одинаковая сумма в долларах?) тарифной защиты или субсидии, и у нас никогда не будет уверенности в том, что каким-то группам мы не произвели выплаты дважды, а какие-то группы вообще пропустили.

Но, предположим, нам удалось решить эту фантастическую задачу. В чем будет смысл?

Кто выигрывает от того, что все в равной степени субсидируют друг друга? В чем заключена выгода, когда каждый теряет через дополнительные налоги ровно столько же, сколько он приобретает через субсидию или свою «защиту»? Для реализации этой программы мы лишь создадим дополнительную армию бесполезных бюрократов, потерянных для реального производства.

Мы можем решить этот вопрос довольно просто – прекратить действие и системы паритетных цен и системы протекционистских тарифов. Пока же они, в своей комбинации, они ничего не уравновешивают. Эта комбинированная система лишь означает, что фермер А и промышленник В получают прибыль за счет Забытого Человека С.

Таким образом, приписываемые выгоды от еще одной схемы тут же исчезают, как только мы начинаем учитывать не только непосредственное воздействие ее на отдельную группу, а и долгосрочное воздействие на каждого.