сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
– Но я ушла с вами так далеко в сторону от моей дороги только для того, чтобы вы узнали, что… что… – тут она замолчала; не так-то легко ведь все это было выразить, – что все, что вы только могли подумать, – сущая правда.
– О, я столько всего передумал! – ответил ее спутник. – Вы ничего не будете иметь против, если я закурю?
– А что я могу иметь против? Там-то вы ведь всегда курите.
– У вас в конторе? Да, но ведь это же совсем другое дело.
– Нет, – возразила она, в то время как он зажигал сигарету, – никакое не другое. Это одно и то же.
– Ну так, значит, это потому, что «там» так чудесно!
– Выходит, вы понимаете, как там чудесно? – сказала она.
Красивая голова его вздернулась словно в знак протеста против того, что она могла в этом усомниться.
– Да, как раз это-то я и имею в виду, когда говорю, что благодарен вам за все ваши заботы. Можно ведь подумать, что вас это все особенно интересовало.
В ответ она только посмотрела на него, и ее вдруг охватило такое мучительное смущение: она ведь отлично понимала, что пока она не заговорит сама, он будет теряться в догадках о том, что все это значит.
– У вас был к этому особый интерес, не так ли?
– Ну конечно, особый, – дрожащим голосом пролепетала девушка, чувствуя, что это внезапно охватившее ее смущение с ужасающей силой берет верх над всем остальным, а испуг этот еще больше понуждает ее собой овладеть. Она постаралась удержать на губах улыбку и оглядела окружавшую их наполненную людьми темноту, теперь уже не стыдясь ее, ибо было нечто другое, чего ей было гораздо стыднее. Этим хлынувшим на нее грозным потоком было само сознание того, что они теперь с ним вдвоем. Они сидели близко, совсем близко друг к другу, и как она ни пыталась представить себе эту встречу, раньше в воображении, действительность затмила всех, – но все стало еще страшней оттого, что было неотвратимо. Оцепенев, она смотрела куда-то в сторону, пока не поняла, как глупо она, должно быть, выглядит со стороны; и тогда для того, чтобы что-то сказать, чтобы не сказать ничего, она стала пытаться выдавить из себя какие-то слова, но вместо этого разрыдалась.
16
Слезы ее в известной мере даже помогли ей скрыть охватившее ее волнение, ибо, помня, что вокруг люди, она сразу же постаралась взять себя в руки. Они встали, сделали несколько шагов, и тогда она сразу объяснила ему причину этих внезапно хлынувших и столь же внезапно оборвавшихся слез.
– Это потому, что я устала. Только потому! Только! – Потом она неожиданно добавила: – Мы с вами больше никогда не увидимся.
– Но почему же? – Самый тон, каким ее спутник спросил это, раз и навсегда определил для нее ту меру воображения, на которую она могла в нем рассчитывать. Само собой разумеется, воображение это оказалось не очень богатым; оно исчерпало себя, придя к тому, что он уже высказал, к мысли, что она сознательно обрекает себя на эту жалкую работу в конторе Кокера. Но пусть ему не хватало воображения, он был в этом не повинен: он отнюдь не был обязан обладать низшими видами сообразительности, достоинствами и способностями обыкновенных людей. Он вел себя так, как будто действительно поверил, что расплакалась она от одной усталости, и поэтому он даже несколько смущенно принялся ее уговаривать:
– Право, вам надо бы что-нибудь поесть, вы не хотели бы что-нибудь поесть, куда-нибудь пойти?
В ответ она только решительно покачала головой.
– И скажите, почему же это мы с вами больше не будем встречаться?
– Я говорю о таких вот встречах… только о таких. Не о тех, что в конторе, те от меня не зависят. И, конечно же, я надеюсь, что вы еще придете подавать телеграммы, как только понадобится. Конечно, если я там останусь; очень может быть, что я оттуда уйду.
– Вы что, хотите перейти на новое место? – спросил он, заметно обеспокоенный.
– Да, и притом очень далеко отсюда – в другом конце Лондона. На это есть разные причины, не могу вам сказать какие; вопрос этот, в сущности, уже решен. Для меня это будет лучше, много лучше; ведь у Кокера я оставалась только ради вас.
– Ради меня?
Заметив, несмотря на окружавшую их темноту, что он явно покраснел, она поняла теперь, как он был далек от того, чтобы знать слишком много. Слишком многим она называла это сейчас, и это было легко, ибо она убедилась, что ей не надо ничего большего, кроме того, что уже есть.
– Раз нам никогда больше не придется говорить так, как мы говорим сейчас… никогда, никогда, то знайте же, я все скажу. Думайте потом что угодно, мне все равно; я хочу только одного – помочь вам. К тому же вы добрый, вы добрый. Знаете, я давно ведь уж собиралась уйти оттуда, а у вас было там столько дел, и это было так приятно, так интересно, что я осталась. Я все откладывала и откладывала свой уход. Не раз ведь, когда все уже было решено, вы приходили снова, и я тогда думала: «Нет! Нет!» В этом все дело.
Она уже настолько освоилась со своим смущением, что могла теперь смеяться.
– Вот что я и имела в виду, когда только что сказала вам, что «знаю». Я отлично знала, что вы знаете, как я озабочена тем, чтобы для вас что-то сделать; а знать это было для меня, да, казалось, и для вас тоже, все равно как если бы между нами что-то выросло, не знаю уж, как это и назвать! Словом, что-то необыкновенное и радостное, такое, в чем нет ни капли недостойного или пошлого.
Она видела, что слова ее успели произвести на него сильное впечатление: но если бы она в ту же минуту призналась, что это не имеет для нее никакого значения, это было бы сущей правдой: тем более что произведенное ими действие привело его в полное замешательство. И вместе с тем совершенно очевидным стало для него то, что он безмерно рад, что они так встретились. Она притягивала его, и он поражался силе этого притяжения; он был сосредоточен, до чрезвычайности внимателен к ней. Он облокотился о спинку скамейки, а голова его в по-мальчишески откинутом назад котелке – так, что она едва ли не в первый раз увидала волосы его и лоб, – покоилась на сжимавшей смятые перчатки руке.
– Да, – подтвердил он, – ни капли недостойного или пошлого.
С минуту она выжидала; потом вдруг открыла ему всю правду.
– Я готова все для вас сделать. Я готова все для вас сделать.
Ни разу в жизни не доводилось ей испытывать такого душевного подъема, такого блаженного чувства, как в эти минуты: возможность просто открыть ему все до конца, положить эту правду к его ногам – величественно и храбро. Разве само это место, и дурная слава его, и обстоятельства их встречи не придавали свиданию их вид совсем непохожий на то, чем оно было на самом деле? Но не в этом ли как раз и заключалась вся красота?
Так она – величественно и храбро – обрушила на него эту правду и понемногу начала чувствовать, что он то готов принять ее, то вдруг снова от себя отстраняет, как будто сидят они оба где-нибудь в будуаре на обитом шелком диване. Она ни разу не видела, как выглядит будуар, но слово это столько раз появлялось у нее в телеграммах. Во всяком случае, то, что она сказала, запало ему в душу, и это можно было видеть по движению, которое он почти тотчас же сделал, – рука его потянулась к ее руке, прикрыла ее, и в этом прикосновении девушка ощутила всю его власть над нею. Это не было пожатием, на которое надо было бы отвечать, не было и таким, которое следовало сразу отвергнуть; она сидела необыкновенно спокойно, втайне радуясь в эти минуты тому, что он взволнован и озадачен тем впечатлением, которое она на него произвела. Волнение его превзошло все, чего она могла ожидать.
– Послушайте, право же, вам не надо уходить! – вырвалось у него наконец.
– Вы хотите сказать, уходить из конторы Кокера?
– Да, вы должны оставаться там, что бы ни случилось, и кое-кому помочь.
Некоторое время она молчала – отчасти потому, что ей было странно видеть, что он так озабочен ее судьбой, как будто все это действительно могло иметь для него значение, и что ответ ее в самом деле его тревожит.
– Так, значит, вы поняли до конца все, что я пыталась сделать? – спросила она.
– Конечно, для чего же я и кинулся к вам, когда вас увидел, как не для того, чтобы поблагодарить вас?
– Да, вы так и сказали.
– А вы что, мне не верите?
Она на мгновение взглянула на его руку, по-прежнему лежавшую на ее руке; заметив этот взгляд, он тут же ее отдернул и с какой-то тревогою скрестил обе свои на груди. Оставив его вопрос без ответа, она продолжала:
– А вы когда-нибудь обо мне говорили?
– Говорил о вас?
– Ну о том, что я работаю там… что все знаю и еще что-то в этом роде.
– Никогда, ни одной душе! – воскликнул он.
От волнения у нее сдавило горло; последовала еще одна пауза; потом она снова вернулась к тому, о чем он ее только что спрашивал.
– Да, я убеждена, что вам это нравится, то, что вы всегда можете найти меня там и что дела у нас идут так легко и слаженно. Если только вообще они куда-то идут, а не стоят на месте, – засмеялась она. – Но если даже и так, то почти всегда на каком-нибудь интересном месте!
Он собирался сказать что-то в ответ, но она опередила его и весело и просто воскликнула:
– Вам хочется в жизни очень многого, много комфорта, и слуг, и роскоши – вы хотите, чтобы жизнь была для вас как можно приятнее. Поэтому, насколько в силах некоего лица способствовать тому, чтобы
это было так…
Она повернулась к нему с улыбкой, как будто что-то соображая.
– Послушайте, послушайте! – Все это его очень забавляло. – Ну и что же тогда? – спросил он словно для того, чтобы доставить ей удовольствие.
– Ну так означенное лицо должно действовать исправно, мы должны так или иначе это для вас наладить.
Откинув голову назад, он расхохотался; его это действительно веселило.
– Ну да, так или иначе!
– Что же, думается, каждый из нас что-то делает, не правда ли? Каждый по-своему и в меру своих ограниченных способностей. Мне, во всяком случае, радостно думать, что вы этому рады; уверяю вас, я делаю все, что только в моих силах.
– Вы делаете больше, чем кто бы то ни было! – Он зажег спичку, чтобы закурить еще одну сигарету, и пламя осветило на миг завершенную красоту его лица, умножавшего приветливою улыбкой признательность, которую оно излучало.
– Знаете, вы удивительно умны; вы умнее, умнее, умнее!… – Он едва не произнес что-то ни с чем не сообразное; но потом, пустив клубы дыма и резким движением повернувшись на скамейке, умолк.
17
Несмотря на его недомолвку, а может быть, как раз по этой причине девушка почувствовала, что фигура леди Бредин, имени которой он едва не изрек, выросла вдруг перед ними, и с ее стороны было уже явным притворством, когда, выждав немного, она спросила:
– Умнее кого?
– Знаете, если бы я только не боялся, что вы сочтете меня краснобаем, я бы сказал – умнее всех! А если вы уйдете из вашей конторы, то где же вы тогда будете работать? – спросил он уже более серьезным тоном.
– О, это будет так далеко, что вам меня не найти!
– Я вас найду везде.
Это было сказано настолько более решительно, чем все предыдущее, что истолковать его слова иначе она не могла. «Я готова все для вас сделать! Я готова все для вас сделать!» – повторяла она. Она чувствовала, что все уже сказано, так могло ли иметь значение, добавит она что-нибудь или нет? Поэтому достаточно было одного пустячного замечания, чтобы великодушно избавить его от неловкости, в которую повергал этот торжественный тон его или ее слов. – Конечно же, вам, должно быть, приятно думать, что около вас есть люди с такими чувствами.
Он, однако, сразу не отозвался на эти слова; он только глядел куда-то в сторону и курил.
– Но вообще-то вы ведь не собираетесь менять, профессию? – спросил он наконец. – Вы по-прежнему будете работать в одной из почтовых контор?
– Да, по-моему, у меня есть к этому способности.
– Еще бы! Кто же может с вами сравниться! – Тут он повернулся к ней снова. – А что, переход на новое место дает вам большие преимущества?
– На окраине квартиры дешевле. Я ведь живу с матерью. Нам нужны комнаты попросторнее; и притом есть одно определенное место, которое удобно мне по особым соображениям.
Он задумался:
– А где же это?
– О, вам это совсем не по дороге. У вас не хватит времени ехать так далеко.
– Но я же вам сказал, что приеду куда угодно. Вы что, мне не верите?
– Да, раз-другой. А потом увидите, что вам это не подходит.
Он курил и думал; чуть потянувшись и выставив вперед ноги, постарался устроиться поудобнее.
– Да, да, я верю всему, что вы говорите. Я все принимаю, в этом есть что-то необыкновенное.
Ее, разумеется, поразило – и к чувству этому почти не примешивалось никакой горечи, – что, позволив себе вести себя с ним так, как будто он был ее давним другом, стараясь все для него уладить и оказать ему то единственное благодеяние, какое ей было под силу, она становится в его глазах необыкновенной.
– Не уезжайте, не уезжайте! – продолжал он. – Мне будет так ужасно вас не хватать!
– Так, выходит, с вашей стороны это вполне определенная просьба? – О, как ей хотелось, чтобы к словам ее не примешивалось никакой жесткости, чтобы это не походило на то, что она торгуется с ним! Ей это должно было достаться совсем легко, ибо, в сущности, что же она от всего этого выгадывала? И прежде, чем он успел ответить, она добавила: – Уж если говорить все до конца, то я должна вам сказать, что в работе у Кокера кое-что особенно меня привлекает. Туда приходят все люди вашего круга. Мне нравятся все эти ужасы.
– Ужасы?
– Те, которые вы все – вы знаете, кого я имею в виду: ваше общество – выкладываете передо мной с такой безучастностью, как будто я не человек, а просто почтовый ящик.
Слова эти привели его в большое волнение:
– Но ведь они же не знают!
– Не знают того, что я не дура? Ну конечно, нет, откуда же им знать?
– Да, в самом дел®, откуда! – сочувственно подтвердил капитан. – Но, может быть, все-таки «ужасы» чересчур уж сильное слово?
– То, что делаете вы, как раз и есть это чересчур! – выпалила вдруг девушка.
– То, что делаю я?
– Ваше сумасбродство, ваш эгоизм, ваша безнравственность, ваши преступления, – продолжала она, не замечая, как он переменился в лице.
– Подумать только! – Лицо это выражало величайшее изумление.
– Говорю вам, они нравятся мне, я попросту упиваюсь ими. Только не будем больше к этому возвращаться, – спокойно продолжала она, – ведь единственное, что достается на мою долю, это невинное удовольствие от того, что я что-то знаю. Знаю, знаю, знаю!… – вкрадчиво прошептала она.
– Да, так ведь оно и было у нас с вами, – ответил он уже гораздо свободнее и проще.
Этой простотой его она могла насладиться сполна в тишине, когда оба они умолкли.
– Если я останусь потому, что вы этого захотели – а я, пожалуй, способна это сделать, – есть две или три вещи, которые, по-моему, вам следовало бы помнить. Одна – это то, что иногда я просиживаю там и дни, и недели, а вы не появляетесь ни разу.
– Верьте, я буду приходить теперь каждый день! – воскликнул он.
В эту минуту ей хотелось положить свою руку так, как незадолго до того положил он, но она удержала себя; было заметно, что он поразился той умиротворенности, с какою она сказала:
– Вы же не сможете! Вы же не сможете!
И совершенно очевидно было, что ему надо только вглядеться в неуклюже шевелившуюся вокруг них тьму, чтобы увидеть, что он и действительно бы не смог; и в это мгновение от одного его молчания все, что они не решались назвать своими именами, присутствие людей, вокруг которых все время петляли их мысли, сделалось как бы частью безмолвного их общения, утвердившейся меж ними нерасторжимой связи. Все было так, как если бы, какие-то минуты сидя рядом, они увидели все это друг у друга в глазах, увидели так много, что им совершенно незачем было обращать это в звучащую речь.
– Вы в опасности, в опасности!… – Голос ее дрожал, и ей оставалось только снова погрузиться в молчание.
В эту минуту он опять откинулся назад, не проронив ни слова, и лицо его приняло еще более странное выражение. Оно сделалось до того странным, что спустя несколько мгновений девушка вскочила с места. Она стояла теперь так, как будто разговор их уже окончен и он просто сидит и на нее смотрит. Все было так, как будто появление третьего лица, которое они вдруг ввели, заставляло их обоих быть теперь особенно осторожными, и единственным, что он мог наконец вымолвить, было:
– Вот так-то!
– Вот так-то! – столь же сдержанно повторила девушка. Он сидел неподвижно, и она добавила: – Я вас не оставлю. Прощайте.
– Прощайте? – переспросил он с какой-то мольбой, но не сделав при этом ни одного движения.
– Я не очень-то знаю, как все будет, но я вас не оставлю, – повторила она. – Ну что ж. Прощайте.
Он мгновенно выпрямился, швырнул в сторону сигарету. Лицо его горело.
– Послушайте… послушайте!
– Нет, не надо; я должна вас сейчас оставить, – продолжала она, как будто не слыша его слов.
– Послушайте… послушайте! – Он попытался снова взять ее за руку, не поднимаясь, однако, с места.
