Текст книги "ООН в Азии и Африке"

Автор книги: Геннадий Шубин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

♦ Какой это был год?

Девяносто седьмой (1997). Но наши ребята вышли из положения с присущей нам смекалкой! Они просто стали сливать лишний керосин с вертолёта, и тут же выстроилась очередь из местных анголан. Анголане за керосин принесли им поесть, одеяла, выпивку! Они тут же напоили охрану – пригласили их выпить, то есть! В итоге, приехал какой-то командир местный, и сказал, что ладно, отпускайте этих русских, чёрт с ними (смеется). Но, двадцать семь часов, конечно, ребята были на лезвии бритвы. Это всё мне рассказал Саша Кондратюк, переводчик, мой бывший ученик.

Вообще, на ооновской машине по стране, по городу можно было ездить. Другое дело, что в Луанде происходили иногда такие случаи, как конкретные грабежи ооновцев. Люди, которые носили оружие, днём были полицией, а вечером – бандитами. Пытаться им что-то объяснять было просто бесполезно, они без слов ствол в живот тыкали и все. Я уже не раз говорил, и ещё скажу, что в Африке цена человеческой жизни – это даже не копейка и не ноль, а где-то минус пять. В этом я убедился ещё в первой командировке. На операции[4] мы несколько раз посещали ангольский госпиталь, где лежали раненые – так этих раненых там принимали, перевязывали и забывали про них, выживет – молодец, не выживет – хрен с ним.

4 Описано в книге И.А. Ждаркина «Такого не было даже в Афгане…»

И вот, в ООНии получались такие ситуации. Например, как-то мы поехали отдохнуть в кабачок в центре Луанды, сидим там, пьем пиво. Вдруг появляется знакомый уругваец, штабной офицер, и говорит: «Меня ограбили». Полиция подошла, как оказалось, – потому что он, вместо того, чтобы поехать на машине, пошел пешком, – а у него не было ID карты на груди, удостоверения личности. Естественно, задали вопрос, кто такой, документы? А он ID карту свою хранил в портмоне. Достал портмоне – полицейский просто выхватил у него этот портмоне, вытащил ID карту, отдал ему, а портмоне – себе в карман. А там четыреста долларов было.

Естественно, мы старались передвигаться на ооновских машинах, и особенно – не вступать в конфликты с полицейскими. Ну, а если уж что случалось – тут начиналась работа переводчика, или любого человека, знающего язык. То есть, моя. Начинаешь включать свои «замполитские способности» и пытаешься им доказать, что они неправы.

♦ Лично приходилось попадать в такие конфликтные ситуации?

Да. Чаще срабатывало, удавалось договариваться. И опять же – на кого попадёшь. С кем-то просто, с кем-то – с трудом договоришься.

♦ А бывали ли такие случаи, что, например, узнавали, что ты когда-то служил уже в Анголе,и менялось ли как-то отношение к тебе в этом случае?

Таких случаев у меня не было. Хотя меня узнавали десять лет спустя. Один случай я описал в книге: когда меня узнал бывший сваповский солдат. В войсках ООН он служил уже капитаном, там была намибийская миротворческая рота. Я иду по миссии, вдруг слышу: «Товарищ майор!», на ломаном русском. Оборачиваюсь – спрашивает: «Извините, пожалуйста, вы в 86-м в Лубанго были?» Я говорю – да, был. «Но вы тогда были лейтенантом?» Да, говорю. А он, оказывается, бывший сваповский боец.

А другой случай, когда мы были в командировке, в Луэне, на востоке страны. Поехали в город, остановились возле бара, чтобы зайти хоть пива купить, жара была. А там стояло несколько негров, в форме местной – фапловской. Один говорит: «Джеронимо!» Это ведь мое чуть ли не второе имя, ещё по первой командировке получил такое боевое прозвище, nome de combate. Я оборачиваюсь – говорю, да, я. Он: «Ты меня не помнишь?» Я: «Честно говоря, нет». А он был в комендантском взводе, в нашей бригаде, когда мы ходили по джунглям в восьмидесятые. То есть, он меня через одиннадцать лет вспомнил!

Впрочем, если кто-то из солдат ФАПЛА узнавал, что я служил в Куито-Куанавале, то сразу восхищались – о, битва за Куито-Куанавале! Они это помнили.

Были случаи, когда я сталкивался с унитовскими генералами. Это получалось так: поскольку я знал португальский язык, меня иногда привлекали для работы с ними, переводить. Например, там был один майор, француз, иногда просил меня помочь в беседах с местными военными. Он был военным консультантом Специального Представителя Генерального Секретаря ООН в Анголе – то есть, начальника миссии. А Специальный Представитель был малиец – Блондин Бей его звали, который говорил принципиально только по-французски, хотя миссия была англоязычная. И он постоянно таскал с собой переводчика на английский и на португальский – как раз и мое счастливое сочетание.

А командующий войсками ООН в Анголе был зимбабвиец, весь очень важный из себя генерал, который тоже португальского языка не знал и не утруждал себя его изучением. А у этого генерала был адъютант – майор-замбиец, с которым у нас сложились хорошие отношения. Так этот адъютант мне несколько раз звонил, просил помочь, потому что приходили унитовские генералы, или просто представители местной стороны.

Хорошо помню одного генерала унитовского, тоже очень важного. Поскольку тогда было уже замирение, их планировали ввести в состав ФАПЛА, – была такая программа (название не припоминаю). Уже не помню, по какому вопросу приходил этот генерал, только я всё это дело переводил, минут сорок шёл разговор, а когда мы уже выходили, этот генерал спросил меня, кто я такой и откуда, и откуда у меня такое хорошее знание португальского языка. Я ответил, что военный переводчик и здесь уже служил. Он спросил, где служил, слово за слово, и когда он услышал, что служил я в Куито-Куанавале, то очень обрадовался – оказалось, что мы фактически друг против друга там воевали. А потом он говорит: ну, слава Богу, сейчас уже мир будем строить, и спасибо за то, что снова приехали нам помогать создавать новую Анголу. Интересная беседа состоялась. Долго жал мне руку, сказал, что если вдруг чего, мол, «если будут обижать, обращайся, никаких проблем не будет».

Были и неприятные моменты, связанные со встречами с унитовцами. Когда прилетели на унитовский аэродром. Случилось это так. Шли мы на посадку…не на Уамбо, а на Андуло. Моя задача, как бортпереводчика, была наладить связь с вышкой, чтобы нам разрешили посадку. В Луанде нам дали частоты, я связывался, связывался – никто не отвечает! Я говорил и по-английски, и по-португальски – бесполезно! В итоге, командир принял решение, что сами заходим и садимся. И когда мы сами зашли и сели, прибежало несколько человек, местных, с автоматами, и один из них орал по-английски, что-то типа – долбаные русские, вечно они все делают по-своему, и все такое прочее. У всех у них были, конечно, весьма свирепые рожи, честно скажу. Ну, я все это выслушал, потом стал объяснять, что нам дали частоты, взял бумажку с этими частотами у летчиков, показал им. Те в ответ – да эти частоты не используются уже несколько месяцев! Я – но нам-то их дали в штабе ООН в Луанде, мы-то по приказу летим, мы люди подневольные! В конце концов, подошёл какой-то с виду неприметный человек, причём одетый не в форму, а вообще, чёрт знает во что, что-то им рявкнул на местном «мумба-юмба». Они тут же прекратили орать и смылись. А он подошёл как-то сбоку ко мне и спросил, может ли он полететь на нашем вертолёте. Естественно, я спросил его, кто он такой. В ответ услышал, что он – подполковник УНИТА. Тогда мне стало понятно, почему те горлопаны так быстро ретировались. Само собой мы его подвезли, «чего ж не порадеть хорошему человеку».

Естественно, задача наша как переводчиков была – по возможности, подобные конфликты гасить.

♦ Отношения с гражданским населением Анголы как у вас складывались?

Как с гражданским населением (улыбается)! Приезжаешь на базар – когда я уже в Уиже служил, во второй приезд – вступаешь в разговор, в магазине то же самое. Враждебного отношения мы не замечали. Ездили по городу, решали вопросы, эксцессов не было.

Когда я в 1996 году только прибыл в Анголу, меня сначала определили на службу в Лубанго, где находился штаб нашего отряда. Это было что-то вроде стажировки – чтобы я понял, что это за работа такая, офицер по связи и взаимодействию. Я пробыл там месяц с небольшим, вроде как проявил себя с положительной стороны, и меня отправили в Луанду.

В Лубанго тоже не было никаких особых проблем в общении. Более того, иногда приходилось выступать арбитром в конфликтах местной стороны, когда «кто-то на кого-то наехал». Было один раз такое, что наши на кого-то наехали – в буквальном смысле, наша российская машина сбила местного ангольца. Прибежал здоровеннейший нигериец из военной полиции ООН, тут же встал на нашу сторону, начал трясти за шиворот этого местного, быстренько выяснил, что тот был пьян и сам вывалился на дорогу. А потом и говорит мне: «Ни в коем случае не поддавайтесь на подобные провокации. Он может специально выскочить на дорогу, прямо перед самой машиной, чтобы потом с вас денежку содрать, якобы на лечение!» Мы с этим нигерийцем очень быстро подружились. Потом его уже перевели в Луанду – я его встретил, когда сам там оказался, он уже сидел в офисе военной полиции.

Там мы столкнулись тоже по похожему поводу – в одном из округов наши врезались во что-то, машину разбили, а это всё требовалось вычитать из зарплаты. В подобных случаях сразу начиналось расследование военной полиции ООН, потом гражданской полиции, которая тоже существовала в войсках ООН, ангольской местной полиции. Была составлена куча документов, наши ребята привезли мне эту папку. А поскольку я хорошо был знаком с уругвайцами в военной полиции – мы ведь жили с ними на Вилле Алиса – то побежал сразу к ним: что делать? Они мне ответили, что в принципе, раскрутить это дело могут, и тогда будут неприятности, могут наказать на приличную сумму. Но посоветовали сходить в офис, где сидели, в том числе, и офицеры civil police, гражданской полиции, поговорить с ними.

И вот, прихожу я в этот офис, а я до этого там вообще ни разу не был, хотя миссию уже нормально знал. Не ради красного словца или хвастовства говорю, но так вышло, что вскоре после приезда я там уже разве что не ногой открывал любую дверь, меня все уже знали. Единственное, что было плохо, что кадры там часто менялись, и приходилось заново налаживать отношения, тащить снова людей в бар «Голубой берет» – это был такой ооновский кабачок, сажать человека «на иглу», так сказать, угощать и налаживать мостики. Обычно там были либо негры, либо азиаты – индусы, пакистанцы и прочие, поэтому им такое обращение очень нравилось, и они быстро становились если не друзьями, то приятелями.

И вот – возвращаясь к теме – захожу в этот офис непонятный, думаю, что это ещё за офис такой? Как-то раньше я решал все вопросы через военную полицию – там служили наши соседи-уругвайцы. Одно время были ещё бразильцы, с которыми просто не было никаких проблем, там был один бразилец, у которого имелись какие-то крутые связи, так он запросто «тушил все пожары», и свои, и наши.

Захожу в этот офис, поворачиваю голову налево – а там сидит этот нигериец! Он меня как увидел – «Джеронимо!» Вскочил – а он огромный, здоровый – подбежал, сграбастал меня в объятия, чуть не задушил. «Как ты здесь, я думал, ты в Лубанго!» Короче, объяснил я ему, что меня привело в этот офис. Он мне – давай документы, сейчас всё сделаем, только не волнуйся. Начал просматривать – а там папка громадная была!

Много получается в этой истории ремарок! Ну, да одно за другое цепляется, расскажу ещё и про особенности ооновского делопроизводства. Мало того, что местная сторона очень любила писать бумаги, так ещё и бюрократия в ооновских войсках была просто кошмарная! Когда некоторые говорят про советскую бюрократию, так и хочется ответить, что эти люди ооновской бюрократии не видели! Но что было для нас, славян, хорошо – бюрократия у них была прямая и тупая. А у нас-то бюрократия всегда была творческая! Поэтому с их тупой бюрократией нам обходиться было очень просто. У них как: есть рамки закона, и шаг влево-вправо – попытка к бегству, что уже запрещено. Как говорит Задорнов, у них есть формат, и вне этого формата мыслить они не могут. Что всегда, или почти всегда, позволяло нам находить какие-то лазейки.

И этот нигериец только присвистнул: «Джеронимо, ну ничего себе папочка! Ты зайди завтра, я пока со всем этим ознакомлюсь». Взял у меня телефон. Я не растерялся – говорю ему, мол, надо же встречу отметить! Он с радостью согласился, и говорит: слушай, мне один приятель привёз бутылку московской водки, надо нам с тобой её выпить! Нигериец мне, жителю Москвы, предлагает выпить московской водки (смеется)! Я согласился, конечно, смотреть на неё, что ли?

На следующий день, часов около десяти, раздается звонок: «Джеронимо, заходи!» Я прихожу к нему – и он мне говорит: дело, конечно, дохлое, и очень серьёзное, потому что получилось осложнение. Как оказалось, местная полиция успела подать сведения об этой катастрофе в Луанду, что тут «оония» машины бьёт, да ещё и русские. Всех тонкостей я уже не помню, только что-то там было недоработано, какие-то формальности не учтены. Но мне ещё наши сказали, что, в принципе, всё произошло не по их вине, и нигериец это в документах увидел!

И он меня спросил: «Скажи мне, когда уезжают эти люди?» А им месяца два оставалось, я так ему и ответил. Он просиял: «Отлично, то, что нужно! Ты сейчас возьми это дело, я позвоню человеку, отнеси всё это к нему, и он запустит дополнительное расследование. Пока оно будет идти, и пока эти документы придут ко мне, ваши люди уже уедут. И я потом просто извинюсь перед своими, что, мол, нарушители уехали, где мне их теперь искать в огромной стране России? Тем более, что даже по бумагам видно, что ваши не виноваты, но та сторона на них конкретно наехала. Но это все фигня, когда будем водку пить?» Пришлось вечером идти к нему домой пить водку.

Этот парень нам действительно помог – потому что всё получилось, как он и говорил. Ребята наши приехали из того округа, волновались ведь, даже старший округа приехал. Я их успокоил, мол, будем надеяться, что всё обойдется. Они пошли в магазин, в этот «РХ», купили этому нигерийцу «горюче-смазочных материалов». Он этого, конечно, не ожидал, чуть не разрыдался – что вы, я очень русских люблю, я же от души! Мы отдали ему эти бутылки, по-моему, шотландское виски там было. И никто из ребят не пострадал. Уже потом мы с ним контактировали хорошо. И уже перед своим отъездом я повёл его в «Голубой берет», и он мне с «непритворной грустью» рассказывал: «Представляешь, какая досада? Расследование дополнительное все-таки проведено, а ваши уже уехали!» Посмеялись от души.

♦ В воспоминаниях Михаила Геннадьевича Маргелова о службе в миссии ООН в Анголе есть такой эпизод: «Вместе со Ждаркиным и водителем-ангольцем перегоняли джип из Уиже в Луанду. Мы были без оружия, в форме ООН. В 6 утра выехали, а приехали в 16. Надо было перегнать джип Тойота из провинции в столицу. Мы недавно с ним встретились, и вспоминали, насколько же мы были легкомысленными тогда – ведь это был унитовский район, за год до этого там расстреляли ооновский патруль. Но мы доехали». Прокомментируй этот эпизод, пожалуйста.

– Да уж, веселая была история. Это случилось уже во второй мой приезд в миссию ООН, в 1997 году. А случилось всё это вот почему.

Какая была система предоставления транспорта в штабе ООН: на два, три, а то и четыре офиса выделялась одна машина. Это означало, что несколько офисов располагались рядом, в каждом сидели один-два человека. И в распоряжении этих четырех-шести человек – только одна машина, Крайслер, Лендровер, Лендкрузер,

или ещё что-то такое же! Так выходило, потому что эти люди, из соседних офисов, чаще всего и жили на одной вилле, на работу приезжали вместе и уезжали тоже вместе.

У нас изначально тоже была одна машина. Только обойтись одной машиной было просто нереально. Потому что работало три-четыре офицера по связи и взаимодействию, а работы было невпроворот! Иногда, конечно, бывало то густо, то пусто, но чаще всего – гуще некуда. Нужно было ездить в разные места. Плюс ещё у нас постоянно шла ротация – приезжали люди, ремонтники, специалисты по регламентным работам, из одного округа в другой, для проведения регламентных работ или облётов вертолётов. Ещё к нам приезжало начальство, которое сидело в штабе в Лубанго, а кроме Лубанго было ещё пять округов, куда нужно было летать и контролировать, как и что там происходит. Всех этих приезжающих также нужно было встречать в аэропорту и доставлять по местам назначения. Само собой, когда приезжала комиссия из Москвы, или очередная ротация, одной машины нам просто не хватало.

Я сразу начал работать над тем, чтобы у нас все-таки было две машины. Мне это уже частично удалось – и тут я получаю от Миши Маргелова, который как раз был тогда в Уиже, информацию, что там есть вроде бы как «ничейная машина», причем хороший джип! Я быстренько побежал к нашему старшему – старшим у нас тогда был чистокровный русский немец Давид Филиппович Гордт. Пояснил, что надо срочно лететь в Уиже, за машиной! Он согласился. Ещё я пошел к начальнику тыла миссии ООН – я уже говорил, что миссия делилась на военную и гражданскую – подполковнику Анатолию Рябому, старшему украинского контингента, моему хорошему приятелю. Спросил: Толя, как это всё сделать? Он ответил: можно, попробуй. Ободрённый такими напутствиями, я полетел в Уиже, там побыл пару дней, у них там хорошо было!

И как это говорится, «в одно прекрасное утро» мы с Мишей Маргеловым сели в эту машину, водителем у нас был местный, который на ООН работал. Поехали из Уиже в Луанду. Проехали четыреста километров в российской военной форме, со знаками различия, без всякого конвоя или сопровождения. Миша до этого тоже был на войне в Анголе, в 1988-1990 годах. Два таких миротворца…. Сейчас, действительно, вспоминаешь всё это, и думаешь – ничего себе храбрецы, чем только думали! А пока мы ехали, ооновский старший ремонтник из Уиже доложил в Луанду, что «российский майор Ждаркин украл машину» (смеется)!

Когда мы приехали, в Луанде по этому поводу уже стоял шум и гам. Я сразу пошёл к Толе Рябому, он уже был в курсе и тоже огорчился, что такой хай подняли. Сказал мне: иди к начальнику транспортной службы! А там начальником был финн, у которого я ещё в первой ооновской командировке выбил машину, и даже две. Он оказался хорошим человеком, а я рассказал ему, что в детстве и юности жил в Выборге. Финны его считают своим городом, называют Вийпури! Я ему ещё сказал что-то по-фински, что с детских лет помнил. Он очень обрадовался. Так что мы с ним стали приятелями.

Пришёл я к нему, а он мне и говорит: понимаешь, формально машина-то принадлежит округу Уиже, так что надо её вернуть, ты её пригони на стоянку, а я попробую решить вопрос, чтобы у вас все-таки была вторая машина, пусть и не эта. А до этого мы, естественно, уже писали «страшную бумагу», что одна машина для нас – это просто катастрофа, нам нужно хотя бы две, потому что одному нужно в аэропорт, а второму – на ремонтную базу, и так далее. А ездить всё время на автобусе – у нас там были такие «шатлы», как мы их называли, которые ездили от нашей виллы к ремонтной базе – это потеря времени, и колёса или аккумуляторы перевезти на этом «шатле» трудно.

Тут мы и познакомились с Мишей Лифшицем совершенно случайно. И уже Миша нам в этом деле помог. Ту машину, которую мы пригнали из Уиже, пришлось-таки сдать, но нам выделили другую. Так что, в общем-то, приключение увенчалось успехом.

Миша Лифшиц – ещё один представитель Беларуси в миссии ООН, если можно так сказать. Он – уроженец Гомеля. Бывший старшина Советской Армии, служил под Выборгом, в танковой бригаде, в местечке Давыдовка. Бывший капитан израильского спецназа – уехал в Израиль из Гомеля в 1981 году. Рассказывал про некоторые операции, в которых участвовал в составе израильской армии. Там получил тяжёлое ранение и из армии уволился. Как он попал в «оонию», я не помню – кажется, тоже поехал в какую-то миссию, и пошел в гору. Когда я с ним познакомился, у него уже была жена и квартира в Нью-Йорке, и в Анголу он приехал заместителем начальника транспортной службы – то есть, этого самого финна. Сошлись мы с ним сразу: он простой был, как две копейки, очень веслый, и я слышал, что он все время повторяет «Белоруссия», «Белоруссия». Я спросил: «Миша, а причем здесь Белоруссия?» Он отвечает: «Так я же из Белоруссии родом». Я: «А откуда?» Он: «Из Гомеля». Я: «Ну, надо же, я тоже из Гомеля!» А потом, когда я служил третий срок в войсках ООН, в Уиже, Мишу туда перевели главным по хозяйственной части. И он тоже столовался у нас «в общем котле», про который я уже говорил. Миша, дай Бог ему здоровья, всегда помогал нам, чем только мог.

♦ Как служба в войсках ООН засчитывалась в общую выслугу?

Поскольку мы, переводчики, относились к лётным экипажам, мы были членами экипажей – день за два. Нужно было делать справку соответствующую.

День за три (как в воюющей стране) нам так и не засчитали, поскольку Ангола на тот момент не считалась воюющей страной. Тем не менее, например, военнослужащим украинской понтонно-мостовой роты так и было определено: день за три. Так что их офицерам, служившим там по полгода, шёл дополнительный год к выслуге.

Очень многими делами, особенно бумажными, занимались именно мы – переводчики и офицеры по связи и взаимодействию. Это легко объясняется: мы хорошо знали язык, основную документацию ООН и местные законы-обычаи. В миссии ООН был такой SOP – что-то типа Устава ООН. Естественно, мы его изучали и пытались извлечь как можно больше выгод для наших ребят, чтобы как-то скрасить службу, проживание, питание и прочее.

Что мы только ни делали! Например, ночами было очень холодно. А наши ребята в Лубанго увидели, что в румынском батальоне у всех есть спальные мешки, причём с эмблемой ООН, то есть, явно не свои. Они тут же доложили в Луанду, и я пошёл выбивать это дело для наших. А когда приходишь к человеку, который отвечает за то, о чём просишь, он просто достает с полки этот SOP и начинает смотреть, положено нам это или не положено. Приходилось опять писать слёзную бумагу, что без этих спальных мешков наши лётчики замерзнут, а им летать, обеспечивать безопасность полётов, и так далее. Про своих курсантов я уже рассказывал – мы эти бумаги наловчились писать очень хорошо, всё по ооновской форме, в сильных выражениях и так далее. Я написал такую бумагу. А поскольку весь тыл, как я уже говорил, делился на гражданский и военный, я уже смотрел, как это лучше сделать. Например, идти к Толе Рябому, чтобы он подписал, а потом просто у него спросить, к кому лучше идти следующему, чья подпись ещё нужна. Он говорил, я приходил к тому товарищу, он спрашивал первым делом: «Рябой подписал? Ну, тогда и я подпишу». И так по цепочке, в итоге, когда приходишь к тому, кто непосредственно за это отвечает – в данном случае, за мешки – он видит кучу подписей и подписывает сам, а потом уже можно было ехать на склад и получать.

А на складе был ещё один украинский штабной офицер, Юра Сокивский, он был старый советский офицер, без примеси украинского национализма, просто видел, что приезжает свой и делал всё без проблем, что мог сделать, дай Бог ему здоровья. Так мы пробили для наших ребят эти спальные мешки, и много других вещей.

♦ Раскрой немного тему взаимоотношений внутри самой миссии представителей разных стран, разных национальностей. Может, были какие-то примечательные моменты.

Много было интересного. Мы очень дружили с болгарами, просто прекрасные были отношения. Были у нас словаки, с ними мы тоже подружились. Комендантом лагеря долго был словак, который очень много мне помогал. С украинцами у меня со всеми были хорошие отношения, тем более что я по-украински говорю свободно. У них одно время было требование, чтобы в их штабе говорили только по-украински – ради Бога, по-украински так по-украински!

С украинцами был совершенно смешной случай. Не помню фамилии этого «украинского офицера» – он чисто русский был, из Одессы, служил там и там остался. Вроде, Фёдоров была фамилия. И идем как-то мы из столовой вдвоём с нашим замкомандира отряда, полковником Патенко – а он как раз был такой «щирий хохол», как раз из Украины родом, плюс ещё Афганистан и Чечня за плечами, прекрасный человек. А навстречу идет этот Володя из Одессы с простой русской фамилией. Он меня увидел, поздоровался. Видит погоны полковника и представляется: «Майор Федоров, Украина!» Патенко посмотрел на него: «Хм! Полковник Патенко, Россия!» Потом весело поржали втроём. Володя тоже очень много нам помогал. Я их познакомил, вечером мы уже втроем пошли в «Голубой берет», выпили за дружбу народов.

У меня были нормальные отношения с поляками – наверное, потому что по-польски я тоже говорил достаточно неплохо на тот момент. Замечательные отношения сложились с бангладешцами, а в миссии было очень много бангладешцев. Там был такой офис Military Travel, где происходило оформление паспортов, поездок куда-либо, и один из офицеров был капитан Тарик, бангладешец. Когда мы с ним познакомились, он очень удивился, что я говорю на бенгали, а когда я через какое-то время написал ему записку на бенгали, он вообще обалдел, то ли от ужаса, то ли от счастья! Звонит мне: «Игорь, это ты написал?» «Я». «Не может быть! А приходи ко мне». Я пришёл, и он просит: «А покажи, как ты пишешь». Я написал ещё что-то, он был просто рад. Весть о том, что есть русский, который говорит и пишет на бенгали, разнеслась по миссии очень быстро. А паспорта он мне после этого продлевал для наших не за три-четыре дня, как полагалось, а за полдня. Если я просил – мол, Тарик, надо срочно сделать двенадцать паспортов – утром забирал паспорта наши, в обед уже приносил.

Начальник штаба был португалец, полковник Фариа, очень умный и образованный человек, вежливый, мягкий. У нас сразу сложились хорошие отношения. Говорили мы с ним исключительно по-португальски. Вплоть до того, что приехала как-то наша комиссия, с ним нужно было решать какой-то вопрос – пришли к нему, я попытался разговаривать с ним по-английски, потому что у нас в комиссии было два человека, которые знали английский – а он всё равно по-португальски! У него один адъютант был португалец, а второй – бангладешец, два майора. С ними вопросы решались тоже на раз.

Они помогли нам даже в одном очень неприятном случае, когда кто-то сделал фиктивные продовольственные карточки, и наши господа, из российского посольства, приехали по этим карточкам покупать продукты, а приехали со своими женами. И все бы ничего, только жены из одного конца магазина в другой стали перекрикиваться: «Дуся, а ты того купила?» Их заметил новый security officer, он был поляк, Анджеи Шлебовский. Он попросил их предъявить карточки. И естественно, стали они предъявлять, он заподозрил, забрал у них эти карточки. Что тут такого? Могли бы просто развернуться и уйти, и ничего бы дальше не случилось. Только они стали спорить о чем-то, что-то доказывать. А Анджеи же видит, что это русские, он сам по-русски немного говорил.

Они потом пришли ко мне – Игорь, у нас карточки отобрали. Я спросил, кто отобрал. Пошёл в офис «секьюрити», у меня был там знакомый индус, Рама. Попытался выяснить, кто забрал, и Рама мне ответил, что это, наверное, новый офицер, который у них совсем недавно, только приехал и «топот копыт» изображает. Я пришёл к Анджею: поляк, спрашиваю? Он отвечает, что поляк. Я стал говорить с ним по-полъски. Он удивился: русский? Отвечаю: русский. Откуда говоришь по-полъски? Я ответил, что родом из Беларуси. Начали мы разговаривать – а он в это время уже сидел и писал грозную бумагу насчёт этого случая. Короче, потащил я его, естественно, в «Голубой берет»… А он, оказалось, успел уже доложить начальнику штаба, полковнику Фариа, об этом случае. Полковник Фариа пошёл мне навстречу – мол, Джеронимо, давай это решим как-нибудь так, как будто они не приходили, ничего не было, только карточки у них надо изъять, может, потом сводите их в магазины за ваши карточки, или ещё как-нибудь. Шлебовский готов не давать делу хода, только чтобы фиктивных карточек больше не было. Так и решили.

Ещё было очень интересно, как мы решили отпраздновать День Победы. Мы написали бумагу, что День Победы – это наш государственный праздник, Великий Праздник Победы над нацизмом. И понёс я эту бумагу к полковнику Фариа. Он её подписал без разговоров, а написана она была на имя Force Commander – командующего войсками ООН в Анголе, того самого зимбабвийского генерала, которого я уже упоминал.

А до этого я ходил в службу Recreation and Welfare – то есть, та самая, которая отвечала за проведение всех этих праздников, у меня там был хороший приятель, капитан-замбиец. Я пришёл к нему и спросил, как все это провести, может ли он в этом помочь, выделить деньги на проведение этого мероприятия. Он ответил, мол, никаких проблем, что он может выдать деньги, только чтобы мы потом чеки ему принесли, на что всё потрачено. Только для этого нужно было писать бумагу на имя главного и подписать у полковника Фариа.

Вот только всё оказалось не так просто. Прошло какое-то время, мне позвонил адъютант Фариа – бангладешец, сказал, что надо зайти. Я пришел, и полковник, пряча глаза, сообщил мне: «Понимаешь, Джеронимо, Force Commander сказал, что этот праздник не входит в списки праздников, которые отмечаются в ООН, поэтому не получается выделить вам деньги». Мне даже стало жалко Фариа, потому что он действительно был очень хороший человек, и ему было очень стыдно за командование, за то, что столкнулся с такой непрошибаемой тупостью. Я улыбнулся, сказал – мол, всё нормально, господин полковник, вы в любом случае туда приглашены. И он потом пришёл, и очень был доволен.

Естественно, что запасной вариант у нас был: мы с ребятами посчитали, сколько всё это может стоить, если проводить праздник за свой счет, какое лучше сделать угощение, сколько у нас может быть гостей, и во сколько это выльется. Получилось, что с каждого по двадцать долларов – не так много, можно было скинуться. Я вышел от Фариа – и пошёл искать желающих праздновать за свой счет.

Первыми, к кому я пошел, были болгары. Стучусь к ним в контейнер, они мне открывают. Захожу – там «картина маслом»: сидят все за столом, виски на столе, «Игорь, привет, заходи! Давай по стаканчику!» А время – одиннадцатый час утра! От виски я отказался, и рассказал им, что так и так, Force Commander бумагу не подписал. Они мне хором ответили что-то вроде «да пошел он… подальше, сами проведём!» Тут же скинулись по двадцать долларов, вручили мне деньги. Потом их старший – Иван – бегал за мной по всей миссии, потому что болгары ещё прибывали, и он всё просил, что ещё ребята хотят сдать деньги и прийти на праздник! Болгар в итоге набралось человек пятнадцать.