Текст книги "Философия любви"

Автор книги: Геннадий Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Его тошнило, в затылке ощущалась сильная боль, и раскаяние о случившемся усугубляло его состояние, делало его невыносимым. Из спальной комнаты донеслось чуть слышное посапывание, и сильный позыв рвоты вынудил его соскочить с дивана. Он присел на корточки подле него и взялся рукой за горло, пытаясь избавиться от крайне неприятного ощущения. На

шее он нащупал шероховатость и почувствовал слабую саднящую боль. Оглядевшись и увидев трюмо, он на цыпочках подошел к нему. Шею пересекала полоса запекшейся крови. Ужасная догадка исказила его лицо. Он, как по тревоге, оделся, захлопнул за собой дверь и бегом помчался домой. Чтобы не разбудить родителей, он осторожно открыл дверь, крадущейся походкой прошел в комнату, разделся и лег в приготовленную для него на диван-кровати постель. Спать не хотелось. Чувство небывалой вины перед Таней защемило его сердце. Мысль лихорадочно искала возможности и пути избавления от угрызений совести, внезапно стиснувших его душу. Ему пришла в голову идея написать ей оправдательное письмо, где он смог бы объяснить, как все и что именно произошло. Он доказал бы ей непременно, что его поступок нельзя считать подлостью или предательством, потому что он не соответствует его помыслам, его устремлениям и, наконец, идеалам; что на самом деле он не такой, каким он может предстать перед ней, если она об узнает; что он бесконечно предан ей и только ей, и он не сможет полюбить никого другого. Но через пять минут он уже осознавал всю глупость своей затеи, его объяснения совсем ненужны Тани. Она любит другого, она спокойно спит сейчас и, возможно, видит во сне Вадима. Над письмом она, наверняка, лишь посмеется да прочитает его подругам. В его памяти снова всплыла картина вчерашнего вечера. Он представил себе чуть застенчивую улыбку, пышные волосы и красивый халат, попытался припомнить содержание рассказов Вали, из которых память сохранила лишь разрозненные фрагменты и, к своему удивлению, вынужден был признать, что вчера Валя была очень хороша. Он отчетливо помнил, как его одолевало желание поцеловать ее. Оно, это желание, не могло свалиться на него с неба, оно возникло на земле и должно, по-видимому, иметь какие-то основания, понятные рассудку. Но рассудок отказывался повиноваться и наперекор действительным фактам не соглашался с возможностью существования прямо противоположных чувств к человеку: на танцах и дома, в обществе Тани и без нее, не признавал правдивыми картины вечернего очарования и ночной неприязни. Разрываемый противоречиями, которые воздвигли перед ним реальная жизнь и рассудок, он привстал с постели и с отчаянием хлопнул себя по бедру. Но тут же вспомнил случай на реке, где он испытал презрение к Татьяне, сменившееся затем неделю умиления и пылкой любви. Что можно в подобном хаосе мыслей и чувств ожидать от дня завтрашнего? Куда заведет его тропа поисков через неделю, через месяц и год? Какие звезды и на каком небосводе должны служить ему ориентиром в этом неведомом мире очарования, ненависти и суеты. В чем, наконец, состоит суть и смысл самих этих поисков? Что он должен искать?! Счастье?! Но в чем состоит оно это счастье? Терзаемый этими и подобными им вопросами Саша не заметил, как наступило утро. Поднялась мать и стала готовить на кухне завтрак. Настенные часы пробили девять. Надо было вставать и чем-то занять себя. Впереди был целый свободный день. Но он обещал быть безрадостным и бесцельным, и Ковалев пожалел, что до сих пор не нашел себе товарища, с которым можно было хотя бы провести время. Его не радовало, а, наоборот, огорчало и окончание школы. Теперь ему попросту некуда будет девать себя после работы. С Валей ему сейчас ни в коем случае нельзя встречаться. Пусть она уедет, не увидев его. Так будет лучше. Это избавит его от дополнительных и ненужных хлопот по поводу выяснения или установления каких бы то ни было отношений с ней. Таня сегодня уезжает в деревню... Куда бы уехать самому? Уехать так, чтобы забыть разом все, что с ним произошло за последние месяцы. Но уехать нельзя. В понедельник он должен выходить на работу. А какая может быть работа в таком настроении?! И вообще, почему он должен идти на работу, если ему сейчас совсем не до нее?.. За завтраком мать спросила его о царапине и стала укорять за то, что он поздно пришел домой. Саша почувствовал какое-то отчуждение и к ней, и к отцу, и к сестренке, без умолку болтавшей о каких-то бессмысленных и бестолковых вещах, и, несмотря на то, что погода настраивалась пасмурная, он решил пойти сегодня на пляж. Там можно быть одновременно и в обществе и наедине с собой... До пляжа можно было доехать автобусом, но он прошел два или три километра пешком, как кинопленку, покрутив несколько раз в своем сознании трагические картины и печальные мысли последних двух месяцев. Первая половина июня была достаточно теплой, и купальный сезон начался сравнительно рано. Однако народу на пляже было мало, и Саша без труда нашел себе место. Пляж был почти не благоустроен: две беседки под крышей, да несколько обычных лавочек были разбросаны тут и там без всякого порядка и плана. Небольшая зеленая палатка, построенная некогда с выдумкой и искусством, по-видимому, многие годы не работала и имела запущенный вид. Берег был пологий и песчаный, а в метрах пятидесяти от воды поднимался крутым яром, заселенным полосой хвойного леса. В воду лезть не хотелось и Саша расположился на лавочке с усилием сосредоточив свои мысли на вопросе о пользе купания и солнечных ванн. Но этот медицинский экскурс продолжался недолго. Мышление упорно стремилось к событиям вчерашнего вечера и при малейшей оплошности внимания или воли мгновенно реагировало на самые отдаленные ассоциации и проваливалось в невидимую ловушку, где его окутывал холодный и мрачный туман безысходных эмоций. Эта внутренняя борьба уже начинала раздражать, и Саша в надежде избавиться от хандры пошел искупаться. Вода была прохладной и, проплыв метров двадцать, он вышел усталый, но в то же время взбодренный. Солнце в этот момент вышло из-за туч, берег оживился людьми, а лес заиграл веселыми красками. Саша приложил ладонь козырьком, посмотрел в сторону солнца и улыбнулся. К западу тучи разрывались на отдельные облака. Ветер был юго-западный, значит можно было надеяться на солнечный день. Приблизившись к берегу, он вдруг заметил девушку с удивительно знакомой прической. Лица он еще не мог разобрать, но интуиция осенила его, и он, обойдя лежавших на песке людей, подошел к ней. – Здравствуйте, Люда, – обратился он к девушке. Она неподвижно стояла, подставив спину выглянувшему солнцу и, очевидно, не заметила его. – Добрый день, Саша, – с удивлением и улыбкой ответила она, узнав своего бесшабашного партнера по танцу. – Вот мы и встретились снова, хотя вы, как мне кажется, собирались сегодня улизнуть от меня. – Вы очень смышлен и неплохо изучили девичьи повадки. Однако на сей раз вы жестоко ошиблись. Сегодня я как раз собиралась отыскать вас на площадке и пригласить на дамский вальс. – Я был бы счастлив, право, если бы в вашей шутке была бы хоть ничтожная доля правды. – С некоторых пор я шучу очень редко. – Не стану допытываться, что это была за пора, но мне приятно слышать это из уст такой хорошенькой девушки и я, признаться, немало озадачен своею вчерашнею глупостью. – Вы полагаете, что поступили дурно вчера? – Даже слишком. Согласно рыцарскому этикету я должен был сопровождать вас домой. Ведь рядом с вами не было даже подружки... – Ну что вы, Саша, рыцари нынче перевелись, хотя, впрочем, один объявлял мне о подобном намерении. – Я надеюсь, что вы дали понять этому выскочке, что раньше его разговор на ту же самую тему вел с вами я. – Вы опираетесь в своих рассуждениях на старомодную логику. Сейчас двадцатый, а не девятнадцатый век, и понятия раньше или позже в таких тонких вопросах,, какие возникают на танцах, весьма условны или, как сказал бы мой бывший учитель Алексей Иванович, диалектичны. – Как, вас тоже учил Алексей Иванович? – Да, я закончила в прошлом году вечернюю школу, что находится на Пушкинской улице. Вы тоже в ней учились? – Я только что закончил ее. Правда, я учился в ней всего один год. – Очень любопытно... Молодые люди разговорились об учителях, что их учили. Они посмеялись над вольными манерами и незадачливостью Серафимы Степановны – учительницы немецкого языка – и отметили строгий нрав и педантизм математика, оценили острословие преподавателя химии и добродушие Алексея Ивановича. Потом они вместе купались, играли в волейбол с ребятами, по-видимому, отдыхавшими классом, и вспоминали свои школьные годы, лежа на песке подле лавочки, на которой они разложили свою одежду. За несколько часов, проведенных вместе, они многое переболтали и узнали о знакомых друг друга едва ли не больше, чем прежде сами знали о них. Однако о себе никто из них не говорил почти ничего. Саша молчал, потому что считал свою судьбу неудавшейся и какая бы мысль о самом себе ни приходила ему на ум, он отгонял ее прочь, потому что она так или иначе была связана с Таней и была или заветной, или мало веселой. Он решил, что и Люда многое недоговаривает. Но выяснять ему ничего не хотелось и он был доволен, что девушка так украсила его одиночество. Было видно, что и она заинтересовалась Ковалевым. Когда солнце прошло зенит, их плечи изрядно порозовели. Саша подумал о танцах. Они представлялись вполне естественным продолжением дня. Люда, тоже заговорила о танцах, и Ковалев, проводив ее домой, предложил встретиться вечером в городском саду. Вечером в половине девятого они опять были вместе и направлялись к танцевальной площадке. Саша задержался у кассы, чтобы купить билеты, и в очереди, образовавшейся здесь, он увидел Валю. Когда она, взяв билет, проходила мимо него, он сделал вид, что не заметил ее. На площадке во время танцев его взгляд то и дело встречался с ее пристальным взглядом. Танцевала она редко, больше просто стояла в стороне, и как показалось Саше, внимательно наблюдала за ним. Ее

лицо приобрело багровый оттенок, а глаза были широко раскрыты и выражали напряжение и решимость. Может быть, она ждала случая, когда Ковалев будет один и хотела что-то сказать ему? Но именно этого он и опасался и потому ни на шаг не отпускал от себя Люду и не отходил никуда сам. Он полагал, что таким способом ему удастся избежать неприятного разговора с ней. Люда не замечала всего этого и беспечно болтала о самых различных вещах. Наконец сосредоточенное лицо Вали он увидел совсем близко от себя и невольно потянул Люду в сторону. Но только он успел отвести ее к скамеечке, как Валя подошла к ним и громко спросила: – Саша, это твоя новая подруга? – она указала глазами на Люду. – Да! – ответил Ковалев с некоторым вызовом и тоже достаточно громко. Едва он успел сказать это, как девушка сильнейшей пощечиной оглушила его. Он машинально схватился рукой за лицо и, сгорая от стыда, как ошпаренный, выскочил с танцевальной площадки.

Глава 12

Около месяца Ковалев обходил городской сад стороной. Люду он больше не видел и ему было стыдно попадаться ей на глаза. Таня и Валя разъехались в разные стороны. Однажды он встретил соклассника Николая Скрипина, рыжеволосого курносого парня, простодушного по натуре и внешнему виду, но стремившегося придать своим манерам и речи некоторую солидность, иногда, правда, смешную. Они долго бродили по улицам, обсуждая свои дальнейшие планы. Тот собирался поступать в мединститут и поделился с Ковалевым своим беспокойствам по поводу большого конкурса. Александр в свою очередь рассказал о намерениях поступить на философский факультет, и это в какой-то мере сблизило их. Так они провели три или четыре вечера и сходили вместе в кино. Обнаружив много общего в своих интересах и взглядах, они удивлялись тому, что в школе были так далеки друг от друга. Николай занимался в самодеятельном драмкружке при Доме культуры и приглашал туда Ковалева, но Саша, полагая, что сейчас ему следует думать о более серьезных и важных вещах, наотрез отказался от такого соблазна. В августе Ковалеву полагался двухнедельный отпуск, и он провел его у своего брата Владимира в областном центре, где жил раньше и сам. Брат жил с семьей, и их былые близкие взаимоотношения теперь переменились, так что Саша большую часть времени проводил вне дома. Друг его детства уехал на комсомольскую стройку, поэтому отпуск ему показался прескучным.

Он съездил в университет, куда еще совсем недавно собирался поступать, и понаблюдал за абитуриентами, сдававшими вступительные экзамены. Конкурс на исторический факультет был довольно высок: восемь человек на место, но пятая или шестая часть поступающих "завалила" сочинение и оставшимся "дышать" было уже полегче. Саша пожалел, что не стал поступать в этом году. Сейчас бы он тоже был среди этих ребят и попробовал бы свои силы в этом храме науки. Но с другой стороны, он осознавал даже некоторое внутреннее превосходство перед окружающими, так как полагал, что философский факультет, куда он решил поступать на будущий год, несомненно внушительнее, солиднее чем исторический, и поэтому время, которое он теряет сейчас, он наверстает; к тому же по окончании он будет распределяться не в школу, а в вуз. На десятый день своего пребывания в гостях он собрал чемодан и уехал домой. Сентябрь выдался пасмурным и дождливым, с холодными пронизывающими ветрами, и Ковалев вечерами сидел дома за книгами и откровенно скучал по школе и танцам. Летом он как будто забыл о Тане, но чем ближе подходил сезон танцев во Дворце культуры, он все больше стал думать о ней. По его предположению она должна была поступать в мединститут. Но если она поступит, то у него не будет возможности видеть ее, а как раз это-то беспокоило его больше всего, хотя сам себе в этом боялся признаться. При всей своей благожелательности к ней он ловил себя на том, что желает, чтобы она провалила вступительные экзамены, и когда, наконец, он увидел объявление об открытии танцев, то в первую очередь подумал, будет ли там Татьяна. Сам он долго раздумывал и колебался (после пощечины ему было стыдно появляться на публике), но желание оказалось неумолимым, и вечером с Николаем они явились в ДК. В зале Саша пережил истинную тревогу, когда почти в течении часа не мог найти Таню. Но увидев ее нарядную, стройную, со столь знакомой и милой улыбкой, он очень обрадовался и его сердце учащенно забилось – так велико было его напряжение, так сильны были его чувства к ней. С ее появлением все в зале преобразилось: окружающие лица засветились улыбками, музыка приобрела новую интонацию и обнажила перед ним какой-то особый, доселе неведомый ему смысл. Она будоражила его воображение, вселяла уверенность и оптимизм. Прежде, опасаясь отказов, он не приглашал особо популярных девчонок; теперь же, потеряв чувство меры, он танцевал с истинными красавицами и звездами зала. Таня пришла с малознакомой Саше девушкой и танцевала с юношами, которых трудно было отнести к тем, что могли серьезно заинтересовать ее. Лишь однажды ее партнером оказался превосходно сложенный симпатичный парень, при виде которого Ковалев несколько сник, сочтя его за весьма опасного соперника. Но больше он не приглашал Таню, и Саша понемногу успокоился. Сам он, разумеется, не собирался ни подходить, ни, тем более, приглашать ее танцевать, однако весь вечер зорко наблюдал за ней со стороны, хотя и придавал своему лицу безразличное выражение, как только их взгляды сходились. Николай не был любителем танцев и пришел лишь за компанию с Сашей, потому что тот долго его уговаривал. За весь вечер он не пригласил ни одной девушки и простоял в углу, ограничиваясь обществом Саши, который в перерывах между танцами подходил и болтал с ним о разных пустяках. Николай не подозревал о внутренней борьбе, чувствах и размышлениях Ковалева, так как не знал о его былом романе с Бесединой. Ковалев, со своей стороны, не говорил ему ничего об этом раньше и пытался скрыть свое состояние сейчас, хотя полагал, что его отношения с Таней заинтересовали бы Николая. По сравнению с летней площадкой картина танцев в ДК отличалась особенной красочностью и колоритом. Пилястры и барельефы, огромная шарообразная, люстра украшали зал. Здесь существовала своя система субординации и отбора. Эта система определялась прежде всего популярностью и успехом, степень которого регламентировала каждому свое место. Свойства личности и прежде всего внешние данные, такие, как прическа, лицо и фигура, умение смеяться и одеваться, вести беседу и танцевать, были теми критериями, по которым оценивался здесь человек, которые определяли круг партнеров, с которыми он мог танцевать. Нарушать этот регламент, этот закон, не имел права никто, и, если находился человек, осмелившийся преступить этот закон он непременно, пусть с опозданием, должен был осознать свое ничтожество и свою глупость. В роли такого смельчака находился сейчас Ковалев, но его натура сопротивлялась внешней воле. Он уже был на верхних этажах этой иерархической системы, а если это так, то он имел право на свое место там. Качества личности, необходимые для такого продвижения, он себе представлял и раньше, однако сегодня он обратил особое внимание на свой внешний вид. Его серый костюм был прилично поношен, плохо проглажен и на него самого производил грустное впечатление. Коричневые туфли не соответствовали его цвету, их каблуки были заметно сношены. В перерыве между танцами возле зеркала толпились девчонки, но, улучив момент, Ковалев подошел к нему и, как будто поправляя прическу, критически осмотрел себя со стороны. Представив себя рядом с Таней, он так огорчился, что тут же отыскал Николая, и они покинули танцы. В течение нескольких дней Ковалев обдумывал возможные варианты преображения своего внешнего вида. Его зарплата была чрезвычайно мала, так как ответственную, а следовательно и хорошо оплачиваемую работу ему еще не доверяли, поэтому претворить свою идею в жизнь он мог лишь спустя определенное и, в общем немалое время. Однако, неожиданно возникшая неудовлетворенность своим единственным костюмом вскоре сменилась откровенной неприязнью к нему, и он после работы подолгу ходил по магазинам, присматриваясь и прицениваясь к самым различным вещам. Однажды его внимание привлек тюк вельветовой ткани ярко-красного цвета. В детстве у него была куртка из коричневого вельвета с отложным воротником и карманами с "молниями" на груди. Ее пояс и манжеты застегивались на пуговицы (что очень не нравилось Саше) и у него уже тогда возникло недоумение по поводу этих застежек. Сейчас, пристально глядя на ткань, очаровываясь ее яркой расцветкой и в то же время смущаясь и даже страшась ее, он мысленно представил себя в куртке без ворота, без манжет и без пояса и его это так увлекло, что он едва не соблазнился, чтобы купить отрез. Однако, как только он подошел к кассе, чрезвычайная яркость ткани вновь ослепила ему глаза, и он, минуту постояв возле нее, развернулся и вышел из магазина. Все может быть этим и кончилось бы, но однажды он увидел юношу в вельветовых брюках бордового цвета. И хотя они были потемнее (но на то они и брюки), мысль о том, что красный цвет может подойти и парню, вновь осенила его. В тот же день он купил полтора метра привлекшей его внимание ткани и отдал ее в ателье. В другом магазине он подобрал темно-синие брюки, на машинке заузил их, а снизу к гачам пришил замки – "молнии" так , что они блестели металлическими зубчиками – звеньями. Сам бегунок он приспособил в небольшой наружный разрез. Недорогие, но остроносые черные туфли тоже пришлись ему по вкусу, и он купил их, хотя от получки у него уже ничего не оставалось. Для матери эти обновки оказались неожиданными, и она поругала Ковалева за то, что он не посоветовался с ней и не принес с получки домой ни копейки денег. Отношения с родителями сейчас для Саши были не самыми главными, и он внутренне оправдал свой поступок. Через неделю когда куртка была готова, и он собираясь на танцы, примерял свои "наряд", он был поражен его вызывающей яркостью. Он даже подумал надеть свой серый пиджак, но его отвращение к нему было настолько сильным, что он едва не разорвал его, чтобы уже никогда не носить. Швырнув его в шифоньер, он снова и снова осматривал себя в зеркало и его очарование вновь и вновь сменялось чувством страха и даже стыда: как воспримут наряд окружающие? Наконец выход из создавшегося положения был найден весьма простой. Снова переодевшись в свой традиционный костюм, он сходил в гастроном и взял четушку водки. Украдкой, чтобы не заметили родители, он выпил полстакана и, опять переодевшись (в какой уж раз), отправился к Николаю. Тот оценил его новаторство удовлетворительно и, заметив, что Саша навеселе, добавил, щелкнув пальцем но шее: – А это для храбрости? Ковалев утвердительно кивнув головой, и они отправились в ДК.

Глава 13

Беспокойство Ковалева по поводу своего наряда оказалось напрасным. Напротив, в этот вечер он чаще обычного ловил на себе взгляды тех девиц, которые прежде не обращали на него никакого внимания. Эти взгляды выражали то любопытство, то удивление, то скрытую зависть за его смелость так радикально разделаться с устоявшимися традициями, диктующими среднему человеку меру и моду. Несмотря на различный характер этих взглядов, в целом они были доброжелательными, выражали заинтересованность и внимание довольно широкого круга молодых людей. Это внимание и забавляло и беспокоило Ковалева, оно расслабляло его, как баловня судьбы, и в то же время вынуждало весьма ответственно относиться к каждому своему шагу, ибо он чувствовал себя не только баловнем, но и "кумиром толпы".

В этот вечер появилась на танцах Люда, и, пожалуй, ей Ковалев был обязан окончательному освоению зала. Сначала он не решался подходить к ней, но заметив, что она буквально не сводит с него глаз, смело подошел и пригласил ее на танец. Они от души посмеялись над злополучной пощечиной, разлучившей их, и не расставались уже весь вечер. Саша познакомил ее с Николаем, и компания, которую они составили, оказалась очень веселой. Люда попыталась растрясти Николая и вытащить его на несколько танцев, и хотя ее уроки танцев не произвели должного эффекта, но были очень забавными, и все трое посмеялись над ними.

Таня Беседина, положительно оценив изменения во внешнем виде Ковалева, заметила то чрезвычайное внимание, которое он уделял незнакомой ей девушке, и это ее озадачило. Ее задело необыкновенное веселье, царившее в его компании, и через неделю она решила взять своеобразный реванш.

Ей представился случай познакомиться с юношей, которого можно было отнести к средним ребятам, и она весь вечер протанцевала с ним, отказывая всем своим бывшим и даже бывалым партнерам.

Ковалев оценил его внешние данные несколько ниже своих, но чтобы выразить свой протест против такого ее поведения, не явился в следующий вечер на танцы. Он договорился с Людой этот вечер провести в ее доме и послушать магнитофонные записи, о которых она говорила ему еще летом.

Поменяв роскошный зал Дома культуры на домашний уют, он вместе с тем поменял и Таню на Люду. Таню он любил, но и Люда была прелестной девчонкой, добродушной и остроумной. Саше она нравилась, и он осенью часто вспоминал их летние встречи. Но до сих пор в его сознании и в его чувствах две девушки не соединялись. Как будто даже кто-то из них был мальчишкой, а кто-то девчонкой. Вспоминал он о них в разное время и по разному поводу. Никто из них не загораживал собой ему путь к другой. Одни его интересы были связаны с Таней, другие – с Людой; перед ним никогда не возникало проблемы выбора. Но сегодня, придя к ней домой и оставаясь наедине с ней в то самое время, когда в Доме культуры шли танцы, когда там, он знал, была Таня, он особенно остро почувствовал, что у этих людей есть нечто общее, нечто такое, на основе чего их не только можно, но и необходимо сопоставлять и оценивать. Люди нравятся друг другу по разным причинам: одни за улыбку, другие за танцы, но различая прекрасную душу и превосходную внешность, они тем не менее вынуждены выбирать либо одно, либо другое, и часто этот выбор основывается на неосознаваемых и непостижимых мотивах.

Интерьер квартиры, где жила Люда, находился в процессе радикальной и, в общем, положительной перестройки. Имея весьма смутные представления о современных направлениях моды, Саша в качестве эталона красоты и уюта воспринимал квартиру Бесединой, в которой освоился и к которой привык, и сейчас в новой обстановке чувствовал себя крайне неуютно. То тут, то там он обнаруживал случайно брошеные вещи, которые вносили черты беспорядка (кстати характерные для его собственного дома), и он, критическим взором осматривая их, переживал чувство особого неудовольствия, соединявшегося с личностью самой Люды.

На хозяйке было вечернее платье, но перед глазами Ковалева стояли легкие, полувоздушные домашние туалеты Тани. Звучавшая эстрадная музыка до некоторых пор нейтрализовала впечатление от окружающей его атмосферы, но когда до его сознания донеслись песни Высоцкого, он был ошеломлен. Ему доводилось слышать песни Высоцкого, но он никогда не думал, что эти грубоватые и, в общем, мужские песни могут быть привлекательными и для девчонок. Едва оправившись от шока, Ковалев, словно отрешился от окружающей его обстановки и обстоятельств, приведших его в этот дом, и проникся мелодией и ритмом оглушающих песен.

В словах, в голосе певца он вдруг уловил нечто новое. Убежденность, уверенность и несгибаемый оптимизм характеризовали каждую его песню, и эта уверенность, этот оптимизм нашли в душе Ковалева отклик. Он оживился, глаза его заблестели, и улыбка, впервые за весь вечер, обозначилась у него на лице. Заметив эту перемену, Люда засуетилась и предложила:

– Давай попьем чаю, Саша?

– Нет, спасибо, Люда, я немного чем-то расстроен.

– Ну что ты, Саша неужели Высоцкий на тебя так подействовал, – состроив удивленную гримасску, спросила Люда, и тронутая переменой его настроения, а отчасти, пользуясь и правом хозяйки, она нежно прикоснулась своей ладонью к его руке.

По его телу, как будто, пропустили электрический ток. Рука его непроизвольно отдернулась, и лишь волевым усилием он оставил ее на месте. Он почувствовал, что не в состоянии ответить на ее попытку сближения. К такому повороту событий он не был готов, но понял это именно сегодня, и пожалуй, только сейчас. Ее рука ему показалась холодной и какой-то шершавой, а улыбка, которой она осенила его, приторно сладкой. "Нет, нет, нет, – подумал он, – этого мне не выдержать", – а вслух сказал:

– Знаешь, Люда, ты меня извини, но я, пожалуй, пойду. Улыбка исчезла с ее лица. Ковалев, не дожидаясь ответа, осторожным движением высвободил свою руку и, поднявшись из-за стола, поспешно распрощался и вышел. На улице его встретил холодный и сильный ветер. Он затруднял путь и свистел в ушах, но сердце переполнялось резкой ритмической мелодией песен Высоцкого, а память твердила слова, возбуждающие веру в борьбе со стихией любви и природы. Он думал сейчас о Тане, был рад тому, что все-таки не появился на танцах и тем самым одержал первую крупную победу над стихией своих желаний и чувств.

Глава 14

Вечер, который Беседина провела в обществе своего нового поклонника, оставил у нее хорошее впечатление. Она видела, что Ковалев не на шутку расстроен, и в душе ликовала от сознания того, что ей удалось отомстить ему, пробудить у него чувство ревности. Однажды, улучив момент, она самым искренним образом улыбнулась ему, давая понять, что она тоже способна увлечься. На следующий день, в воскресенье, она с легким сердцем также пришла на танцы и решила продолжить свою игру. Но когда вечер был в самом разгаре, а Ковалева все не было, она поняла, что ее карта покрыта самым неожиданным и небитым козырем. Продолжать игру было не с кем, и она, охладев к своему новому кавалеру, собралась и ушла домой. Всю неделю она размышляла над тем, как ей поступить, что предпринять для того, чтобы он перестал танцевать с этой девчонкой, у которой она стала замечать и красоту нарядов и прелесть улыбки. Ничего не придумав, она провела следующие два вечера в обществе своей подружки и лишь изредка танцевала с парнями.

Между тем приближался Новый год и в ДК намечался большой бал. Таня чувствовала, что ей нужно что-то предпринять. Если новогодний бал пройдет также бесцветно, как все обычные дни, то и весь год будет таким же серым. За последние дни она воспроизвела в своей памяти все, что было связано с Ковалевым, и в ее воображении возник образ симпатичного, умного, доброго и гордого парня. "Он не подходит ко мне потому, что не может простить меня. Но это же правильно. Так должен поступать всякий уважающий себя человек. Он не должен забыть меня, но где гарантия, что он не может полюбить и другую. Ведь прошло достаточно много времени с тех пор, как мы не встречались, а время в размолвке не лучший союзник любви. Она скрывала от подружки свои чувства, потому что не хотела, чтобы та осудила ее, но сейчас не выдержала и все ей рассказала. Подружка отнеслась к ней с сочувствием и подала мысль самым простым способом преодолеть пропасть, разделявшую их.

– Писать ничего не надо, – настаивала она. – Это будет слишком... Ты возьми и пригласи его на белый танец. Он поймет, что ты изменила свое отношение к нему, станет приглашать тебя, а потом и проводит.

– Легко сказать, пригласи. А как это сделать? Он должен был сильно переживать наш разрыв. Ведь он любил меня.

– Если любит, то простит, – не задумываясь, ответила девушка. – Но очень странно, что я об этом совсем не догадывалась. Мне казалось, что между вами все давно кончено. А между прочим, он симпатичный, и я бы сама с ним не прочь задружить... Это, конечно, я в шутку, но тебе советую поторопиться. Эта девчонка может опутать его. У него такая яркая куртка, что он невольно привлекает внимание, честное слово.

– Наверно на этой куртке помешалась и я сама, но поверь, он настоящий парень, и жаль, что я поняла это только теперь. Хотя, может быть, прежде он был немного другим и потому у нас все так получилось глупо.

– А мне кажется, что человек не может быть сегодня одним, а завтра другим.

– Может, ты и права, но, поверишь, я не могу сейчас ни о чем нормально думать. Вот болтаю с тобой о чем попало, а сама соображаю: что бы сказал по этому поводу он. Или ты, например, рассказываешь какой-нибудь случай, а я сопоставляю с чем-нибудь таким, что было между нами.

– Ну, это уже помешательство, и мой тебе совет, не тяни.