Текст книги "Философия любви"

Автор книги: Геннадий Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Когда же Вадим оскорбил ее, она едва сдержалась, чтобы не ударить его по физиономии. Наконец колонна двинулась, и она облегченно вздохнула. Вадим прошел с Валей несколько метров и свернул с Надей на тротуар.

Подобных испытаний Таня не припоминала за всю свою жизнь. Смешанное чувство зла и отчаяния, стыда, ненависти и ревности угнетало ее; на глаза наворачивались слезы, и она изо всех сил старалась подавить в себе горечь отчаяния и скрыть внешнее проявление чувств. Она твердила себе: "Нет, я не люблю его и никогда не любила. Нет, нет, это какое-то наваждение, это роковое стечение обстоятельств, это его идиотизм... Какой дьявол свел меня с ним? Как все было хорошо и спокойно прежде. И что творится со мной сейчас?!"

Колонна уже проходила по центральной площади мимо трибуны, все кричали "Ура" и смеялись, всем было весело и никто, кажется, не думал о своих бедах. "Неужели среди такой массы людей, – думала Таня, – несчастна лишь я одна? Не может этого быть. Должны же быть люди, у которых не сложилась судьба или вообще есть какое-нибудь горе. Неужели они все забыли о нем? Как можно веселиться, когда сердце разрывается от нестерпимой боли, когда слезы сами собой льются из глаз и само существование представляется невыносимой обузой".

Она мысленно благодарила Валю за то, что та понимала ее состояние и шла молча. Но в то же время она была на нее чрезвычайно обижена, потому что именно она своим жестом дала повод Вадиму разыграть этот позорный и печальный спектакль.

После демонстрации Таня попросила ее отнести флаг обратно в школу, а сама поспешила домой. Она заперлась в спальной комнате, упала на постель и разрыдалась так громко, что ее могли услышать соседи. Тогда она собрала все подушки и зарылась в них. Когда она промочила слезами две или три подушки и ей стало немного легче, она поднялась с кровати и подошла к зеркалу. Увидев свое отражение, она едва узнала себя. Распухшие покрасневшие веки, мешки под глазами так обезобразили ее лицо, что ей стало жаль себя. Сердце ее защемила печаль, отражение растворилось в тумане, и слезы снова полились у нее ручьем. Она с силой зажмурила глаза, затем открыла веки и, присмотрелась к искаженному отображению своего лица в зеркале. Размазанная по лицу тушь напомнила ей, что она уже видела себя где-то такой же. Ее сознание тоже блуждало в тумане как и ее взор, и она не могла толком припомнить, где она видела на своем лице эту тушь. Наконец мысль ее наткнулась на Ковалева, и она в ужасе отпрянула от зеркала. Да, она видела на своем лице эту тушь в один из зимних вечеров у Ковалева. Это был один из самых счастливых вечеров в ее жизни, и плакала она тогда от избытка счастья. Сейчас же она убита горем. Но Ковалев стал для нее сейчас почему-то другим, совсем не тем, кем он был полгода назад. "А может быть на самом деле он все-таки тот же? Может быть он переменился лишь в моем воображении? Где он, кстати, был сегодня? Должен же был он хотя бы посмотреть на меня"...

Глава 9

Ковалев, между тем, устроил себе первое испытание. Он решил весь праздник не выходить из дома. И на демонстрации, и на улице он мог увидеть Таню, но ему казалось, что даже их случайную встречу она может истолковать как преднамеренную попытку увидеть ее и попасть ей на глаза. Такое желание у него действительно было, но он решил воспитывать в себе волю и не поддаваться соблазнам. Кроме того, он не представлял себе, как он пройдет мимо нее, если ее где-нибудь встретит. Следовало ли ему приветствовать ее или не замечать, он тоже не знал. Поэтому, избрав участь затворника, он сразу убивал несколько зайцев.

Однако два праздничных дня, проведенных дома, ему показались двумя неделями. У него не раз возникала мысль оставить свои эксперименты на более поздние времена и хотя бы просто так пройтись по улице. Но как только он подходил к шифоньеру, чтобы взять пиджак, образ Тани всплывал перед ним в своем самом неприветливом виде, и он отходил от него прочь. Второго мая, когда на дворе стемнело, его осенила мысль, что если он сейчас пройдется по другой стороне "Брода", то его никто не заметит и не узнает. Он же в буквальном смысле просто пройдется, чтобы подышать свежим воздухом и утолить жажду, которую испытывает каждый городской житель, когда долго не видит столь привычного для его взора обыкновенного людского потока.

Через несколько минут Саша, не помня себя, уже мчался по направлению к заветной улице. В майские праздники здесь обычно проходило массовое гуляние и народу, несмотря на поздний час, было много. Ковалев вышел на безлюдную сторону улицы и сбавил шаг. Радостное возбуждение охватило его. Он почувствовал себя сопричастном к какой-то таинственной стороне жизни людей. Он брел по одной с ними улице, дышал тем же воздухом и размышлял пусть о тайных, но каждому из них понятных вещах. На душе у него стало спокойно и радостно. Ощущение тихого, одинокого счастья коснулось и умиротворило его. Он не выдержал своего первого испытания, но он и не жалел об этом.

На противоположной стороне улицы он вдруг заметил знакомую маленькую девичью фигурку, и проводил ее внимательным взглядом. Да, это была контролерша ОТК из его цеха. Она была неравнодушна к нему, но он не испытывал к ней никаких чувств. Однажды в обеденный перерыв ночной смены он прилег в гардеробной и уснул так крепко, что она долго не могла разбудить его. В полутьме ей понравилось его полусонное выражение лица, его безнадежная усталость, а может быть и откровенная, но в общем-то простительная в ее понимании юная лень, которую он спросонья едва смог осилить, подняться и пойти снова к станку. С тех пор она часто подходила к нему поболтать и однажды даже пригласила его в кино. Но, встречаясь с Таней, он счел подобный культпоход за беспечность и отказался, сославшись то ли на предстоящую контрольную работу, то ли на сочинение. Сейчас ему захотелось догнать ее и, может быть дать ей понять, что он сожалеет о несостоявшейся встрече, однако какой-то подсознательный, но несравненно более сильный аргумент заставил его продолжить свой путь.

Ковалев уже подходил к концу улицы, где она вливалась в другую, и хотел повернуть обратно, как вдруг увидел, что из-за угла дома вышла и направилась ему навстречу Валя. От неожиданности Саша замедлил шаг. Валя, увидев его, тоже приостановилась, но затем решительно подошла и подала ему свою руку.

– Здравствуй, Саша, – тихо, почти шепотом произнесла она. Ковалев в театральном поклоне поцеловал ее руку.

– Здравствуйте, госпожа! Вы без сопровождения в такой поздний час...

– Не придуривайся, пожалуйста, Ковалев. Знаем мы эти ваши ужимки. Ты лучше доложи, где ты пропадал все эти дни. Как переехал, так о тебе ни слуху, ни духу. Наверно, по соседству какую-нибудь девчонку подыскал. Между прочим, знаю я там одну красотку из вашего дома, кудрявенькая брюнетка такая, стрижка под мальчика. Она в прошлом году нашу школу закончила, Светланой зовут, поступала на филфак, но не прошла по конкурсу. Сейчас... Впрочем, что сейчас делает – не важно. Чем занимаешься ты, я тебя спрашиваю? – она взяла Сашу под руку и развернула его. – Тебе, кажется, в ту сторону надо идти. Давай-ка я тебя провожу.

– Только, чур, до самого дома.

– Могу и дальше...

– Ну, а сама как обратно пойдешь? Темно ведь, хулиганы разные ходят...

– Меня какой-нибудь прохожий проводит. Их тут вон сколько ходит, – и она рукой показала на противоположную сторону улицы, где и впрямь женщин уже почти не было и прохаживались в основном молодые парни.

– Ты, я вижу, знаешь, когда какая пора наступает для прогулок...

– Да брось ты, Сашка ерунду городить. Просто я знала, что ты к ночи появишься и непременно на этой стороне улицы, вот и решила проверить свое предположение. Уловил?

– Уловил. Только вот непонятно: зачем я тебе вдруг понадобился?

– А как подопытный кролик, понимаешь?

– Не совсем.

– Представь себе, что я построила мысленную модель, сложившейся ситуации и, исходя из этой модели, сделала прогнозы в отношении поведения некоторых субъектов.

– То бишь кроликов?! Валя рассмеялась.

– Ну пусть будет так. И, понимаешь, хочешь верь, хочешь не верь, но прогноз этот подтвердил ты сам, собственной персоной, появившись на улице именно в позднее время и именно на этой безлюдной стороне.

– Но знаешь, Валя, я совершенно случайно попал сюда, я совсем не собирался...

– Это тебе только так кажется. Ты не учитываешь подводные течения, а именно они-то и занесли тебя вот сюда, – она пальцем указала на тротуар, а затем многозначительно подняла руку вверх.

Вот что, Валя, я думаю по этому поводу. Конечно хорошо, что твое предположение оправдалось, но мне кажется, тебе не следует продолжать эти опыты. Дело в том, что твои модели могут повлиять на мое настроение...

Валя вдруг сделала большой шаг вперед, развернулась и преградила ему дорогу.

– В этом ты, пожалуй, прав. Я и сама догадывалась об этой стороне своих опытов, но не придала ей должного значения. Извини меня, Саша, она виновато посмотрела ему в лицо и опустила глаза. – Впрочем, если бы я тебе не сказала об этом, то все было бы нормально. Я хочу сказать,

что это моя болтовня, а не опыты сами по себе могут испортить, если еще не испортили, тебе настроение. Саша осторожно дотронулся рукой до ее подбородка, приподнял ее голову и внимательно посмотрел в глаза. В ее словах он снова уловил мысль о том, что порой не само действие, а лишь знание о нем может привести к каким-то результатам. Он был удивлен и тем, что эту мысль Валя просто обронила как нечто само собой разумеющееся и вполне очевидное, в то время как ему самому пришлось провести не одну бессонную ночь, прежде, чем он сделал те же самые выводы. Может быть, и у нее были такие же бессонные ночи, – подумал он и уже вслух спросил: – Значит ты полагаешь, что если человек не знает, что окружающим известно о каком-либо его поступке, то это для него хорошо. – Конечно. Поведение человека зависит от того, что о нем думают и как относятся к нему окружающие. И если эти люди так деликатны, что в своих отношениях с этим человеком способны скрывать то, что они думают о нем что-то плохое, то это хорошо, потому что, человек в такой обстановке чувствует себя свободно, его не угнетает сознание вины перед этими людьми. Часто человека волнует не сам поступок, а вопрос о том, по каким каналам будет распространятся информация о нем. Если же учесть то обстоятельство, что человек порою не сознает, а часто и не в состоянии предусмотреть все последствия своего поступка или даже слова, то вполне очевидно, что окружающие его люди должны быть достаточно рассудительными и благосклонными к нему. Они также должны учитывать и тот факт, что некоторые детали обстоятельств им могут быть неизвестны. – Я вижу, Валя, у тебя на этот счет существует целая теория, но мне хочется задать тебе еще вот какой вопрос. Ты опираешься в своих рассуждениях на следствия. Если здесь обратиться к аналогии, то ты утверждаешь, что Татьяне Лариной было бы стыдно, если бы о ее письме к Онегину стало известно в свете. А есть ли чисто логическое, дедуктивное обоснование того, что чужих писем читать нельзя? То есть, если бы никто и никогда не читал чужих писем, то можно ли в этих условиях сделать вывод о том, что их читать нельзя? Или еще одна аналогия: для того, чтобы доказать, что два плюс два – четыре, ты берешь два предмета, прибавляешь к ним еще два и пересчитываешь. Тем самым ты на практике показываешь, что в результате получается четыре. До тех пор, пока Пеано не построил аксиоматическую арифметику, мы действительно, только таким способом и могли доказать это. Однако сейчас, когда аксиоматическая арифметика существует, мы можем, не обращаясь к опыту, доказать то же самое чисто логическим, формальным путем. Так вот, можно ли исходя из каких-то постулатов или аксиом и правил вывода, не обращаясь к опыту, сделать заключение о том, что чужие письма читать нельзя? – Но такой аксиомой может служить моральная норма. – Я думаю, что эта норма сама есть следствие практического опыта людей. – Ну тогда я не знаю, Саша. А есть ли смысл задумываться над такими вопросами. Ведь мы знаем, что можно, а что нельзя, и я думаю, не так важно, откуда появилось у нас это знание: из практики или из аксиом. – Это, конечно, имеет смысл, только вряд ли я сейчас смогу объяснить тебе толком. Хотя, впрочем, есть одно соображение... Ведь если мы одну моральную заповедь сможем обосновать дедуктивно, то, по-видимому, мы сумеем таким же способом обосновать и все другие нравственные нормы, а может быть даже и нормы права. Да и это, пожалуй, не все... – Уж не думаешь ли ты стать законодателем? Нет, что ты, я просто думаю над логическим обоснованием твоей модели. Знаешь, Саша, никакой модели у меня нет. Я сердцем чувствовала, что увижу тебя здесь. И, кажется, я тоже тут совершенно случайно, так как тоже не хотела сюда выходить. – Почему же? – Пожалуй, по той же причине, что и ты... Ковалев понимал ее, но ему было неловко от того, что и она тоже понимала его. Разубеждать ее было бесполезно, искать какое-то оправдание тоже, поэтому он сделал попытку перевести разговор на другую тему. – Ты не знаешь, Валя, когда в горсаду открываются танцы? – Это зависит от погоды. Если будет также тепло, как сейчас, то могут даже на Девятое мая открыть. А вообще открывают обычно во второй половине мая, – она сделала паузу и спросила: Скучаешь по танцам? – Не очень, но, я вижу, весной здесь устраивают нечто вроде каникул. В ДК вечера прекращаются, а в горсаду не открываются. Каникулы должны быть во всяком занятии. И перерыв в танцах, я думаю, идет людям на пользу. Они ищут другие занятия, осмысливают очередной танцевальный сезон и очередное знакомство, а затем с новой энергией и энтузиазмом пускаются в неведомое и небезопасное плавание... Разговор снова клонился к той же самой теме, и Саша решил сменить предмет. – Извини, Валя, меня за нескромный вопрос, но почему ты не встречаешься ни с кем из ребят? – Как это не встречаюсь? С тобой вот встретились сегодня. – Со мной ты встретилась случайно, а вот по договоренности, по соглашению, по интересу или, скажем, по любви. – Насчет любви мы говорить не будем. В моем представлении это нечто сверхъестественное, а вот по интересу я встречаюсь. – Странно, что я об этом не знаю. – А об этом нельзя знать достоверно. Об этом можно только догадываться. – Ты говоришь такими загадками, что я не в состоянии их разгадать. – Их между прочим, уже поздно разгадывать. – Почему же? – Потому что после экзаменов я уезжаю. – И далеко? – Поеду в большой город, устроюсь на большой завод и поступлю на вечернее отделение в институт. – В педагогический? – Да, буду учить детей русскому языку и литературе. А может когда-нибудь напишу роман, нарисую твой образ и останется он во веки веков... – В таком случае с тобой надо быть осторожнее, а то выведешь какого-нибудь черта с рогами или вообще дурачка. – Нет, он должен получиться положительным, но недогадливым. Саша смутился, но через минуту, овладев собой, остановился. – Слушай, Валя, можно я поцелую тебя? – Тебе конечно можно, – чуть усмехнувшись прошептала она. Он нежно поцеловал ее и, потупив взор в землю, задумался. Очнувшись, он увидел в ее глазах слезы. – Что с тобой, Валя? Почему ты плачешь? – Извини меня, Саша, но я не могу проводить тебя дальше. – Ну что ты, Валя, пойдем, лучше я тебя провожу. – Нет, спасибо, не надо меня провожать. До свидания. А может и прощай... – она развернулась и быстрым шагом направилась к дому. Саша стоял и смотрел ей в след. Наконец она скрылась за углом здания, из-за которого час назад появилась. Улица уже опустела, и он медленно побрел домой.

Глава 10

После встречи с Валей настроение Ковалева, его образ мыслей несколько переменились. Чувство одиночества и никчемности своего бытия, чувство протеста и бессилия, охватившее его в первые дни после размолвки с Таней, сейчас стало менее острым, а продолжительность депрессий заметно уменьшилось.

Он чаще стал пребывать в веселом, оптимистическом расположении духа, а порой вообще забывал о своей беде. Сближение с Валей, оказало благотворное воздействие на его психику, но в то же время беспокоило его по той причине, что он не представлял себе продолжения этого романа. Сопоставляя подруг он отдавал предпочтение Тане. Но если простодушие Вали, ее раскованность и раскрытость прежде он осуждал, то теперь, обнаружив те же самые черты в новом свете, он оценил их положительно и они привлекли его. Однако, его воображение, деформированное столь трагичной для его мнительной и самолюбивой натуры развязкой с Таней, было не в состоянии объективно оценивать ни ситуацию, ни людей, и поэтому многие достоинства Вали были ему видны, но неведомы.

По прошествии праздника Саша всецело погрузился в занятия и к началу экзаменов в основном повторил билеты по всем предметам, кроме немецкого языка. За месяц иностранный язык не освоить, рассудил он, поэтому решил на экзамен идти с тем, что имел, и тратить время напрасно не стал. Этот расчет оправдался. Математику, на которую была потрачена большая часть времени, он сдал лучше, чем ожидал, но немецкий вытянул только на "тройку".

Выпускной вечер не вызвал у него каких-либо ярких эмоций. Напротив, он провел его в особенно мрачном настроении и, почувствовав, что своим видом наводит на людей скуку, незаметно ушел с него пораньше. Был субботний вечер и, проходя мимо горсада, где в самом разгаре были танцы, он зашел на зов музыки.

Несмотря на то, что зимой он довольно часто бывал на танцах и многие завсегдатаи были ему внешне знакомы, пригласить девушку на танец стоило ему немалых усилий. Поборов в себе робость, он подошел, наконец, к миловидной брюнетке, одиноко сидевшей на скамеечке, встроенной между двумя столбиками деревянной оградки.

– Извините, пожалуйста, но танец сейчас закончится, – ответила она на его приглашение, – вы лучше присядьте и мы подождем следующего.

– Что ж, давайте подождем, – согласился Ковалев, оживленный ее предложением, – а о чем мы с вами будем беседовать, пока нет музыки?

– Можно и о музыке, если вы не возражаете.

– Признаться, я не слыву в ней большим знатоком.

– А зачем обязательно о чем то говорить, можно культурно помолчать и подумать. Вы поразмыслите: стоит ли танцевать со мной, а я подумаю: позволить ли вам проводить меня домой...

– Я вижу, вы не из робкого десятка.

– Вы не слушайте меня. Это я в шутку. Между тем, обводя взглядом площадку, Саша увидел Таню и Валю. Сердце его застучало, и фраза, начатая чужим охрипшим голосом, оборвалась и застыла у него на устах.

– Вы что-то хотели сказать? – обратилась к нему девушка, заметив неожиданную перемену, происшедшую в нем.

– Нет, – справившись с замешательством, начал Саша, – я просто размышляю: позволите ли вы проводить вас или нет. А, впрочем, я вас видел в ДК на танцах.

– Я вас тоже, – быстро ответила она, – и между прочим, вон с той девушкой, что стоит в голубом платье у оградки, – и она указала взглядом на Таню. Ковалев посмотрел в сторону Беседеной и предложил:

– Пойдемте танцевать, пока не закончилась музыка.

– Пойдемте, – улыбнулась она, вставая.

– Вы давно здесь живете? Спросил Саша.

– Почти с рождения. Я родилась в деревне. Правда, прожить там пришлось только два года, но, знаете, мне кажется, что я все помню: помню наш дом и огород, помню черемуху под окном. И вот поверите: я приехала туда, когда мне было уже семь лет, и все окружающее я воспринимала не как что-то новое, а как будто бы вспомнила то, что я чуточку забыла. Странно, правда ведь?! С вами никогда не было такого?

– Нет, право, не было. Я помню себя лишь лет с пяти. Он хотел сказать что-то еще, но в тот момент прямо перед собой снова увидел Таню. Она танцевала с Валей и внимательно посмотрела на него. Саша перевел взгляд с ее глаз на ее волосы и ему вспомнился первый танцевальный вечер, где она ему представилась прекрасной и недосягаемой. Такое же чувство охватило его и сейчас. Он опустил глаза, щека его чуть дрогнула от досады. Танец закончился, и он проводил девушку до скамейки.

– Мне очень было приятно познакомится с вами, но я должен уйти, – сказал Ковалев. – Меня зовут Александром, – и он подал ей руку.

– Люда, – ответила девушка. До свидания. У ворот парка его догнала Валя.

– Ты уже уходишь?

– Да, я сегодня очень устал.

– Так устал, что даже поздороваться не в состоянии.

– Извини, Валя, здравствуй!

– В понедельник я уезжаю, Саша, не мог бы ты проводить меня на вокзал?

– С большим удовольствием, Валя, только надо сделать так, чтобы мы были вдвоем.

– Таня завтра уедет в деревню...

– Ну тогда все нормально. Мне, кстати, тоже надо тебе кое-что сказать на прощание.

– Ну вот и прекрасно: я скажу тебе что-то, а ты – мне. Поезд в девять тридцать вечера, так что в восемь я тебя буду ждать у себя.

– Хорошо.

– Кстати, что это за девица, с которой ты танцевал? Уж не соседка ли?

– Нет, что ты! Я совсем не знаю ее. Просто пригласил на танец...

– Симпатичная девочка. Зря ты ее оставил одну.

– Ничего, ребята заметят ее. Я в этом уверен.

– Вот и я об этом говорю.

– Ах вон ты о чем. Но если бы я остался с ней, я б не увидел тебя.

– Можно подумать, что ты с площадки ушел, чтобы повидаться со мной.

– Весьма вероятно... Я построил модель, и ты подтвердила ее.

– Ну, знаешь, Саша, нельзя мстить так жестоко, – смущенно улыбнувшись, заметила Валя.

– Это я в шутку, – повторил он и, взяв ее за талию, приблизил к себе.

– Знаешь, Саша, пожалуй, я вернусь на площадку, а то Таня обидится.

– Ничего с ней не случится, а ты проводишь меня домой. Ведь должна же ты выполнить обещание, которое дала мне в прошлый раз.

Сказав это, Саша почувствовал, что его слова, самым естественным образом вытекающие из ситуации, противоречат его намерениям. Он понимал, что плывет сейчас по течению, и что оно несет его "не в ту степь", он искал оправдание своему поведению и, наконец, нашел его: он нравился Вале, она хочет побыть с ним, и, может быть, ей это даже необходимо.

С другой стороны Таня должна была понять, что девушка ушла с ним, и это должно было задеть ее самолюбие. Вадима призвали в Армию, и теперь свое внимание Таня вынуждена была сосредоточить либо на личности Ковалева, либо на ком-то другом. Однако такого человека Саша не замечал и потому решительно взял Валю под руку, когда та приостановилась, не зная как ей поступить.

– Как ты сдал экзамены, Саша?

– Нормально. Только немецкий на тройку... Пятерок в аттестате маловато, но большего я и не заслужил. А как ты?

– Можно было лучше, но, признаться, готовиться к экзаменам совсем не хотелось. Математики побаивалась, но сдала на четверку. Между прочим, у Тани только три четверки вышло. Ей можно было бы побороться и за медаль, но она сама не захотела.

Они долго шли молча. Музыка то едва доносилась, то исчезала, теряясь где-то в кварталах. На горизонте взошла луна, и сквозь облачный бархат кое-где просачивались наиболее яркие звезды. упоминание о Тане почему-то рассердило его. Он взглянул на Венеру, с которой ее некогда сравнивал и, перекрестив планету про себя не весьма лестным словом, отвернулся, чувствуя как негодование вдруг охватывает его. Ему захотелось развернуться и сейчас же уйти куда-нибудь в темноту, в лес, упасть на траву и пролежать там до утра, пока не погаснут холодные звезды, пока не взойдет солнце и не возвестит о начале нового дня. Очнувшись от тягостных размышлений, он вдруг резко остановил Валю за руку и почти закричал:

– Ты что меня тащишь домой?! Разве ты не видишь, что я не хочу еще спать. Разве ты не чувствуешь, что я сам хочу провожать тебя, провожать бесконечно. Ты можешь это понять или нет? Я тебя спрашиваю.

Валя стояла растерянная и пыталась принять это за розыгрыш. Но глаза его были серьезны, они блестели каким-то незнакомым ей блеском.

– Что с тобой, Ковалев? – нарочито шепотом и по фамилии обратилась она к нему.

– Я не Ковалев... Я Ковалев для других, а для тебя я Саша, а может и Сашенька. И теперь я буду провожать тебя, а не ты. И провожать я тебя буду не на вокзал, а домой. Никуда ты теперь не поедешь, а твой билет я завтра же сдам, если вообще не порву, – сказав это, он чуть улыбнулся. Недоверчиво глядя на него, улыбнулась и Валя.

– Ты брось эти шуточки, Сашенька. Билет мой ты не увидишь, ну а коль назвался груздем – полезай в кузов, – она взяла его под руку и развернула в направлении своего переулка.

– Если ты не хочешь спать, пойдем посидим у нас. Мои родители в отъезде, я угощу тебя чем-нибудь вкусным.

– Сегодня можно и горьким, – заметил он.

– Только тихо, – прошептала она, пригрозив пальцем, когда они вошли в подъезд. – Братик, наверняка, уже спит. Дверь тихонько скрипнула, и они, оставив обувь в прихожей, на цыпочках прошли на кухню. Валя сходила в спальню, переоделась и включила на кухне свет.

– Провожать я тебя уже не пойду, – махнула она рукой.

– До дивана я и один доберусь, – пошутил Саша.

– Ох у тебя и шуточки, – отозвалась она. – Ты посмотри лучше мои фотографии, а я пока что-нибудь приготовлю.

Ковалев взялся просматривать фотографии, а Валя стала хлопотать у плиты.

– Ты, Валя, учти, что на вечере нас в школе кормили.

– Что, у вас выпускной был сегодня?

– А что, незаметно?

– Да вроде бы нет, – ответила она, внимательно посмотрев на него. – А у нас вчера был; так ты знаешь, мальчишки "Варны" притащили и девчонок потихоньку подпаивали. Мне тоже перепало немножко. Но одна девчонка, да ты ее знаешь, Белозерова Светка, поднаклюкалась, прижала своего Чижика в темном углу и давай целовать его да плакать, а тут Лариса Степановна, как на грех, увидела, давай их растаскивать да успокаивать. Мы чуть не померли со смеху. Сегодня на танцах подмигнула ей, показываю на Чижика, как мол, он себя чувствует. А она показывает большой палец: все, мол, нормально.

Ковалев оторвался на минутку от альбома и внимательно посмотрел на Валю. Она была в домашнем ситцевом халате, голубой фон которого был усыпан белыми лилиями. Серые большие глаза ее были задумчивы, а чуть вздернутый нос выдавал ее бойкий характер. В профиль она была даже красива, но чуть широковатые скулы, как только она поворачивалась, немедленно рассеивали впечатление тайны, которое обыкновенно создает истинная красота.

Поймав на себе его пристальный взгляд, Валя смутилась.

– О чем ты задумался, Саша; не нравятся фотографии?

– Да вот сравниваю тебя на фотографиях и в жизни. Там ты какая-то серьезная очень. Здесь ты проще. Он встал со стула, подошел к ней и обнял за талию.

– Между прочим, Саша, если насчет горького ты заикнулся не в шутку, то у нас кое-что есть... Родители праздновали по поводу моего аттестата, и осталось вино. Хочешь?

– А что, давай выпьем. Я лично не возражаю. Валя достала из холодильника бутылку крепленого вина. Саша распечатал ее и разлил в рюмки, которые нашел в шкафу.

– Ты мне не наливай, Саша. Я не буду пить.

– Ты хочешь, чтобы я пил один? Так дело не пойдет. В одиночку пьют только алкоголики. Я до этой стадии еще не дошел, так что давай, ведь у нас общий праздник.

– А ты знаешь, что есть статья за спаивание несовершеннолетних?

– Слышал, но у нас особый случай, так сказать, смягчающие вину обстоятельства, поэтому если меня и лишат свободы, то только условно!

– Ты, как мужчина, Саша, открой вот эту баночку слив, – она порезала соленный огурец, наложила в салатницу горячих пельменей и достала из холодильника торт.

Стол она всегда накрывала с особым энтузиазмом и немалым искусством. Тонкие ломтики хлеба она разложила на тарелочке веером, соленные помидоры украсила кольцами лука. Всю закуску она расположила по кругу, а в центр поставила торт. Наконец стол был накрыт.

– Без тоста тоже пьют только пьяницы, – сказала она, и Саша на минутку задумался. – Говорят, что тост – это своеобразный тест на сообразительность и ум, мудрые люди обдумывают такие вещи заранее. Но наше застолье для меня неожиданность, поэтому я скажу коротко: давай выпьем за наш будущий общий успех независимо от его существа. Главное, чтобы он касался и тебя и меня.

– Ты выражаешься слишком туманно, но я согласна. Выпив по две или три рюмки, молодые люди повеселели и разговорились. Саша с интересом и нескрываемым любопытством слушал рассказы Вали о том, как они прошлым летом отдыхали с мамой на юге, о походах, в которых она, оказывается, часто бывала, об одноклассниках и учителях. Он наблюдал за выражением ее лица, ловил каждый ее взгляд и старался понять, любит она или он ей просто нравится. Его взгляд потяжелел и то и дело непроизвольно падал с ее глаз на ее губы и следил за их движениями, пока рассудок не спохватывался и не отводил его прочь но через некоторое время все повторялось снова и, когда в бутылке оставалось совсем немного вина, у него появилось непреодолимое желание поцеловать эти губы. Он закрыл лицо рукой, стыдясь своей прихоти и одновременно соображая, как приблизиться к ней. "А вдруг она не позволит мне сделать это, – подумал он, – по ней сейчас совсем нельзя понять, как она отнесется к такому поступку. Она пригласила меня в то время, когда родителей нет дома, и это серьезный аргумент в мою пользу. Но она хотела вернуться на площадку, а значит и не думала об этом совсем. Может ей нужно лишь просто побыть со мной и у нее вовсе не возникает других желаний, подобных тем, которые захватили меня".

– Давай, Валя, выпьем еще, прервал он ее и взялся за бутылку.

– Подожди, Саша, я тебя угощу коньяком, – остановила она его и достав распечатанную бутылку, наполнила его рюмку. Он выпил ее, налил другую.

– Я хочу, чтобы ты тоже выпила коньяку и непременно из моих рук. Он поднес рюмку к ее губам, и она, отпив глоточек, отстранила ее. Поставив рюмку на стол, он обнял Валю и уронил свою голову на ее плечо.

Глава 11

Проснулся Ковалев среди ночи. На дворе начинало светать, но небо было затянуто тучами, и в комнате стоял полумрак. Он внимательно оглядел комнату и в первую минуту ее обстановка показалась ему незнакомой, но, присмотревшись к портрету, висевшему над диваном, где он лежал, и узнав на нем родителей Вали, он сообразил, где находится. Его память медленно, шаг за шагом, восстанавливала события вчерашнего вечера. Он вспомнил, что вчера был на выпускном вечере, затем зашел на танцы, где познакомился с Людой, встретил Валю, и они пришли к ней домой. Они выпили вина, а потом был коньяк, и они целовались... На память ему пришел танцевальный вечер, с которого ушла Беседина, и он волею обстоятельств был принужден остаться и танцевать с Валей; вспомнил, каких душевных усилий ему стоило удержаться на этом вечере и какую неприязнь, неожиданно нахлынувшую на него, он испытал к Вале. Как мог он целовать девчонку, к которой по существу у него нет никаких чувств, которая была когда-то даже неприятна ему?! Как мог он наговорить ей такой чепухи про билет? Он не в состоянии даже встречаться с ней, не говоря уже о том, чтобы любить. Он любит Таню и никто другой ему совсем не нужен.