355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Геннадий Панфилов » Продолжение » Текст книги (страница 1)
Продолжение
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 14:57

Текст книги "Продолжение"


Автор книги: Геннадий Панфилов


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Панфилов Геннадий
Продолжение

Геннадий Панфилов

ПРОДОЛЖЕНИЕ

... В изгибе плавном рука ладонью опустилась на прилавок, как бы намеренно себя предлагая для постороннего обозрения, обручального кольца и других украшений на ней не было, отчего, безусловно, она выигрывала, являя без помех в первозданной чистоте глянец и смуглоту кожи на тонких пальцах и узком запястье, контрастно пресекаемом длинным рукавом льняного платья, которое идеально облегало статную фигуру продавщицы – лучшей рекламы вязаным изделиям из льна нельзя придумать.

Смуглый цвет вызывающе демонстрировали и длинная шея, и открытое продолговатое лицо, отзывчивые карие глаза на котором никак не вязались с магазином и всяческим торгом. Очевидно было, что они выражали нечто большее, нежели то, к чему обязывала должность. Кротость, жертвенность, чистота помыслов им были свойственны в той же мере, как стройность – ее фигуре, мягкая проникновенность – голосу, каштановый цвет – волосам, ниспадавшим волнами на плечи. Взгляд ее, исполненный тихой, печальной женственности...

– Я слушаю, слушаю, – сказал он и посмотрел на Хромова учтиво и вместе с тем заинтересованно. – Что дальше?

– Дальше ничего, Константин Николаевич, – Хромов удрученно вздохнул и опустил голову. Игривый октябрьский ветерок теребил в его руках испещренные мелким почерком и во многих местах вымаранные и перечеркнутые листы бумаги. Еще назойливей и бесцеремонней обращался ветер с березками, что кучковались или стояли порознь – и рядом, и поодаль. Он безнаказанно шалил, подкрадываясь к ним то с одной стороны, то с другой, раскачивал их стволы, срывал листья – и пожелтевшие, и еще зеленые. Выражая неудовольствие, деревья сердито зашелестели кронами, как бы шикая на него. Так делают взрослые с распоясавшимся ребенком.

Призывая к тишине и покою, они прикладывают к губам указательный палец, изображая при этом строгое, а то и угрожающее лицо. И чудо свершилось угроза возымела действие, приструненное дитя, ветерок то есть, вжал голову в плечи и какое-то время безобидно, мирно играл понизу, преследуя по асфальту и бетонным плитам легкие обертки от жвачек и "сникерсов". А березы, улучив передышку, склонили свои макушки как можно ближе к площадке, к скамьям, на одной из которых велся чрезвычайно интригующий деревья разговор.

– Дальше ничего не вышло, Константин Николаевич, – угрюмо повторил Хромов и растерянно улыбнулся собеседнику. – Месяц бился с продолжением, и все впустую.

Что ни напишу, чувствую – не то, суесловие. Я не поэт, но и в прозе... – Тут, на полуфразе, Хромов почему-то смутился и замолк.

– Вот-вот, – ровно, задумчиво отозвался Батюшков и перевел взгляд на отлитую из металла скульптурную композицию из лошади, спешившегося всадника, античной богини, Пегаса.

Не без волнения всматривался Хромов в профиль сидевшего рядом пожилого человека, почти старика, некогда известного поэта, у которого учился сам Александр Сергеевич Пушкин. Темно-серые глаза Батюшкова, быстрые и выразительные, смотрели тихо, робко, густые, с проседью брови не двигались, никаких следов безумия на худощавом лице с большим, открытым лбом не чувствовалось, напротив, весь облик его проявлял ум, характер, достоинство и настойчиво напоминал чье-то древнеримское в мраморе изваяние, чему в немалой степени способствовали короткие вьющиеся седые волосы и прямая, осанистая, сохранившая военную выправку фигура.

Одет он был по моде середины прошлого века в прогулочный, тщательно отглаженный сюртук, из-под жилета выглядывала белая, тонкого полотна сорочка, на шее с подчеркнутой небрежностью был повязан платок в тоне пепельного цвета узких на нем брюк, между ног устойчиво устроилась тяжелая трость, на массивном костяном набалдашнике которой смиренно покоились холеные руки хозяина, а на пальце тускло поблескивал фамильный перстень.

Невольно оглядев себя беглым взглядом, Хромов улыбнулся – видавшая виды куртка, заштопанные джинсы, на честном слове державшиеся кроссовки в данной обстановке сконфузили бы кого угодно и его тоже, если бы не доверительная атмосфера общения, установившаяся между ним и господином Батюшковым с самого начала.

– Странный памятник, – кивнул Батюшков в сторону композиции. – Такое впечатление, что скульптор задался целью увековечить лошадь. Посмотрите, какой могучий у нее корпус. А маленький Батюшков так, побоку, как тень, совсем незаметен. И знаете, тут есть резон. В свое время я не любил этот город, называл его болотом. Но по иронии судьбы родился здесь и похоронен. – И неожиданно, без перехода, спросил: – Сколько вам лет?

– За пятьдесят, Константин Николаевич.

– Ого. И в таком возрасте изволите любить, пишете вдохновенные строчки, энергичны, деятельны. Удивляюсь, где, откуда черпаете силы. А я в двадцать пять был уже сыт жизнью по горло. И весь оставшийся срок попросту убивал время.

Дружеские вечеринки, споры, служба, сновал по миру, точно челнок. Когда не было средств, забивался, как мышь, в нору, в свое имение. Пока сюда не водворили.

– А стихи?

– Вы их читали? Не мнитесь, скажите прямо. Ага, молчите. Я не обижаюсь. Меня еще при жизни забыли. Вспоминают разве что литературоведы, когда пишут о той эпохе, о плеяде, предшествовавшей и якобы воспитавшей Пушкина. Не верьте им. Ни я, ни Державин, ни Жуковский ни малейшего влияния не оказали на гения. Сверчок ниспослан нам Богом. Он единственный русский пиит, кто Слово услышал и донес до нас во всей красоте его не искаженным. Русский язык под его пером превзошел выразительностью лаже самый мелодичный итальянский, в котором, поверьте, я знал толк.

– Однако вы, современники, не оценили Александра Сергеевича должным образом.

Только потом, после роковой дуэли...

– Христа тоже признали потом. Давайте отложим разговор о прошлом. У вас и у меня в голове совсем другое... Хотите, я расскажу вашу историю, как ее представляю?

Кто знает, может, моя версия случившегося с вами, пусть и неверная, подскажет вам правильное решение. Такое бывает.

– Да. Пожалуйста. Буду признателен, – сбивчиво ответил Хромов и с торопливой небрежностью принялся засовывать свои бумаги в портфель.

– Итак, был серый, обычный день, когда вы и ваша спутница по ее просьбе вошли в магазин. Взяв несколько платьев, она скрылась в примерочной, а вы остались один на один с продавщицей, которая еще с порога показалась вам интересной.

Запечатлелись сразу волнистые каштановые волосы, смуглая кожа, эффектное светлое платье, безукоризненно облегающее отточенные формы тела. Но покорили вас, обезоружили окончательно глаза смуглянки – темные, теплые, кроткие, которым вторил мягкий, проникновенный голос. В мгновение ока вы преобразились, потерявшись совершенно. Отвели глаза. В них уже плыли туманные, расплывчатые очертания, круги. Ни мыслить связно, ни говорить – просто хотя бы, незатейливо – вы были не в состоянии. Казалось – а так и было поначалу, – вас стесняло присутствие поблизости вашей дамы. Однако с каждой секундой вы чувствовали, как в вас неудержимо разливается паралич, сковывающий тело, сознание, волю, дыхание.

Из оцепенения вывел голос, голос звал вас, звучал как бы издалека. Идя к примерочной, мимоходом, вскользь вы отметили в глазах смуглянки смущение, неловкость и – так вам почудилось – смятение и какой-то особенный блеск...

Воспоследовавшие затем Спасо-Прилуцкий монастырь с моей могилой, Софийский собор с фресками ХУ11 века, икона Божьей матери Толгской в архиерейских палатах, музей Шаламова и деревянная архитектура не доставили вам и вашей спутнице того удовлетворения, на какое вы рассчитывали, садясь в поезд "Москва-Вологда". Ваша знакомая, опытная, примерно ваших лет женщина, еще в магазине уловила происшедшую с вами перемену, но не подала вида. Путешествие для вас превратилось в пытку. Вы мучились стыдом, сознанием вины перед женщиной, вам близкой дотоле, но ничего не могли поделать с собой – денно и нощно вас преследовал образ той.

Не отступил он в Кириллове и Ферапонтове. Там, среди древних хранилищ духовной истины, органически вписавшихся в окружающую местность, в изумительном мире русской равнинной природы, погруженной в вечный покой, вам приснился необычный сон. Будто вы щуритесь от обилия света. От высоты у вас слегка кружится голова.

Взявшись за руки с любимой, вы летите, не предпринимая к тому никаких усилий. Ее каштановые волосы треплет встречный ветер, на устах блаженствует улыбка, глаза восторженно устремлены вниз. Медленно и величественно проплывают под вами горы, долины, леса, луга, пасущиеся стада, озера, реки, моря, являя вашему ненасытному взору многообразие и единство природных красок, форм, линий. А всю эту зримую гармонию объемлет и завершает нежно-голубое, прозрачное, как шелк, небо, напоминающее купол космической филармонии. Аналогию усиливает тихая, торжественная месса, которая откуда-то накатывается волнами, будто эхо. Душа полнится благоговением, на глаза наворачиваются слезы... По возвращении домой вы делали все, чтобы забыть смуглянку. Но психологические установки и запреты, друзья, женщины, вино только усугубляли состояние раздвоенности, в которое вы впали, которое стало нормой вашего существования. Образ незнакомки беспрестанно требовал внимания, вашего мысленного присутствия там, в Вологде. Раз за разом отдаваясь сладким, трепетным воспоминаниям, вы вновь и вновь переживали праздник молодости, упивались открытием. Оказывается, вы способны еще любить, любить сильнее, чем любили, любить окрыленно и также мистически-углубленно, как когда-то, лавным-давно, в школьные годы. Зародилось и обрело жизнь предчувствие, что вы на этом свете не один. Есть душа, созвучная вашей. Не помогло вам и последнее, проверенное средство. Попытка выразить наболевшее, сокровенное на бумаге окончилась полным провалом. Нужные слова извлекались на поверхность сознания мучительно долго, принужденно, волоком, а состыкованные в предложения, они не передавали даже близко вашего истинного настроения.

Вот почему, дабы не поддаться хандре и отчаянию, вы прибыли сюда повторно.

Вернулись, говоря образно, к камню преткновения.

Хромов распрямил спину, поднял голову. Он был подавлен и вместе с тем изумлен.

На его немой вопрос Батюшков, усмехнувшись, ответил немедленно:

– По сути, я ничего не придумал. Рассказал, опираясь отчасти на собственный опыт, отчасти – на опыт других. А вам, наверное, мнится, что ваша история особенная, самая значительная. Эх, сударь, сударь...

Есть странствиям конец – печалям никогда!

В твоем присутствии страдания и муки.

Я сердцем новые познал.

Они ужаснее разлуки,

Всего ужаснее! Я видел, я читал

В твоем молчании, в прерывном разговоре,

В твоем унылом взоре,

В сей тайной горести потупленных очей,

В улыбке и в самой веселости твоей

Следы сердечного терзанья...

Он помолчал, вздохнул и закончил:

Что в жизни без тебя?

Что в ней без упованья,

Без дружбы, без любви – без идолов моих?...

И муза, сетуя, без них

Светильник гасит дарованья.

Батюшков развернулся и обратил на Хромова долгий, испытующий взгляд. В нем бились, пульсировали, сосуществовали самые разноречивые переживания, угадывались боль, страстность, страх, сомнения, спорные желания и молчать, и выговориться.

Хромов, напрягшись, ждал.

– Знаете, почему вам не пишется продолжение? Вы нарушили писательскую заповедь:

"Живи, как пишешь, пиши, как живешь". Перо не обманешь. Не обессудьте за сей нравоучительный тон, однако будьте благоразумны в выборе. Женщин, воплощающих в одном лице Музу и любовницу, не водится в природе. Натура у вас чрезвычайно впечатлительная и ранимая. Не дай Бог вам повторить мою участь. Поприще словесности требует всего человека. Освободитесь от привязанностей. Научитесь принимать одиночество как благо. Одиночество и затворничество – ваш удел, если хотите из себя что-то значимое выжать.

– Помилуйте, о чем тогда писать? – недоумевая, возразил Хромов. – В таком случае уж сразу в монастырь.

– Вот именно! Это-то я и хотел услышать от вас, – торопливым, хриплым голосом проговорил Батюшков. От спокойного, уравновешенного старика не осталось и слепа.

Глаза горели, бегали, лицо стало подвижнее, пальцы, обхватывающие набалдашник трости, шевелились, а тело вздрагивало, конвульсировало, будто по нему периодически пропускали электрический ток. Поведение соседа все больше настораживало Хромова.

– Вы правильный сделали выбор, – продолжал с жаром Батюшков, придвигаясь к Хромову. – Я тоже намеревался уйти, но меня обманули. А вас я искренне поздравляю.

"Он и вправду сумасшедший," – с горечью подумал Хромов. В случившемся виноват, разумеется, он, Хромов. Кто же знал, что рассказанная история так резко, таким удручающим образом подействует на поэта. Но сейчас надо что-то делать.

– Раз приняли решение, не теряйте времени даром. Бегите. Иначе мир сей проглотит вас с потрохами. Двести лет я лицезрю людей. Устал. В каждом из них сидит бес.

Каждое событие у них – фарс. Балом правит Сатана. Под аккомпанемент самых светлых, философических, христианских лозунгов и фраз. Сатана уверен в человеке – не выдаст, не подведет. Кто-кто, а он знает человека. Знает лучше, чем Бог. – Батюшков схватил Хромова за плечо. – Что ж вы медлите, сударь? Вставайте!.

– Гражданин, вставайте, – кто-то будил Хромова, трогая за плечо. Хромов вскрикнул, вскочил на ноги, ошалело уставился на милиционера. – Ваши документы, – потребовал тот, с подозрением глядя на Хромова.

– В чем дело? – робко спросил Хромов, доставая паспорт, в который был вложен обратный билет.

– Не положено тут лежать, гражданин. – Паренек в форме вернул документы и стал поучать скучным менторским тоном. – Историческое место. Музей. Батенькову памятник. Иностранные туристы. Сами должны понимать. Не маленький.

Хромов не представлял для него интереса – не бомж, не пьяный. Приезжий.

Милиционер ушел. К памятнику приблизилась компания – молодожены, гомон, музыка, фата, цветы, кинокамера, нарядная, с иголочки, одежда, шампанское по кругу, прямо из горла – очень по-русски. Компания удалилась, Хромов оглянулся. Березы, по-прежнему гневясь, шелестели кронами. По-прежнему шалил в свое удовольствие ветер. Падали листья. Неотвратимо вступала в свои права осень. Пробили колокола.

В магазине ему недружелюбно сообщили, что женщина с описанными им приметами уехала с мужем в отпуск. Почему-то он этого всего не ожидал. Получив известие, стоял, будто оглушенный. Потом долго слонялся по городу, пока не облюбовал эту скамью, что у памятника. Конечно, в тысячный раз убеждал себя Хромов, все в порядке вещей – муж, счастливая семья. Он, Хромов, должен быть только рад за нее, смуглянку. И все же. Ее глаза. Их выражение, с которым она его провожала. В них было нечто такое, что потрясло его и осталось загадкой. Обознался? Даже если так, он не в накладе. Как выразился бы Александр Сергеевич, он испытал чудное, трепетное мгновение. А потом – кто сказал, что не последует продолжения?

Батюшков? Это мы еще посмотрим, милостивый государь...

г. Ново-Переделкино


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю