Текст книги "Белый камень Эрдени"

Автор книги: Геннадий Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

11. РАССКАЗЫВАЕТ ВАСИЛИЙ ХАРИТОНОВИЧ МУНКОНОВ

Сижу я это у костра, чай пью. Слышу, Лоб-Саган зафыркал, рядом, над ухом. Э, думаю, однако, пора нам с тобой на озеро, на помощь маленькому Янису и большой Ирине. Пошли мы с Лоб-Саганом на озеро, а Хара уже там. Ох, собака какая любопытная, все видит, все знает. Он же и пещеру мне показал, продукты. Ну, привязал я Лоб-Сагана, пусть, думаю, поможет маленькому Янису. Я хоть и не понимаю, чего они там ищут, чего спорят-ругаются, но, думаю, раз ты пинаешь доброго пса Хару и много хочешь командовать там, где не надо, нехороший ты человек. И собака будет тебя кусать, и лошадь будет тебя лягать, и птица будет тебя клевать. И Василий Харитонов, сын Мунконовых, будет одним ухом слушать, другим забывать, о чем ты кричишь. И двумя ушами будет Василий Харитонов слушать маленького доброго Яниса и маленькую Зою. Много думай – мало говори. То, что надумал, – в голове, а то, что сказал, – из головы. Голова пустая много-громко звенит, голова полная тихо-важно молчит.

Быстро-быстро привязал Лоб-Сагана к веревке, которую подала большая Ирина, и еще быстрее вместе с Харой бегу к огню. Э, думаю, вдруг маленькая Зоя войдет в палатку к доброму Янису, будет искать там своего мужа и испугается. Кто поможет, кто руку протянет, кто слово скажет? Подбежали к огню – тихо. Спит Зоя. Хара скулит сильно, трется у ног. Э, думаю, неспроста Хара такой. Слышу, Лоб-Саган заржал. Ну, думаю, чего это они? Газар-хеделхе, землетрясение будет? Только так подумал – посветлело, озеро заиграло и затрясло. Хара завыл, кинулся от меня. Я как сидел на камне, так и свалился. Смотрю, из палатки Зоя выскочила. Я кричу: «Куда ты?» Она не слышит, бежит, запинается. Я поднялся – и за ней. Она вдруг повернулась и мимо меня на руках, на ногах, вприпрыжку – к палатке. Ну, думаю, Наран-батор упадет, Зою завалит. Подбежал к ней. Смотрю, Зоя забилась в угол, спит или боится, не разберешь. Вытащил ее, понес на руках быстрым шагом от Наран-батора. Бегу, а сам вроде тоже сплю на ходу. Хара вьется передо мной, смотрю, шибко удивляюсь: то Хара, а то совсем другой пес. Вдруг сзади завыло. Повернул голову – Наран-Батора нет, а вместо него большая белая скала стоит, пыль из-под нее клубами валит. И так страшно стало, что ноги подкосились, а то, что нес, выпало и покатилось куда-то вперед, вроде в какую-то ямину. А что нес – уже не помню, потому что и глаза, и уши, и нос – все забило пылью от большой белой скалы. Сколько лежал так, спрятав голову под мышкой, не знаю. Но стало сильно холодно. Выфыркнул пыль из носа, выскреб из ушей, протер глаза – смотрю, лежу на тропе, а кругом трава шумит. И вспомнил: это же Верзила меня душил, чтобы я ему лошадь прирученную отдал. Он ее съесть хочет. А лошадь хромоногая в траве ходит, на привязи. Уполз я в траву и побежал к озеру, где пасется моя лошадь. Бегу и боюсь, вдруг Верзила нападет. Выбегаю на берег, смотрю, Умник на середине барахтается, а Верзила держит его за горло, душит. Э, думаю, Умника надо спасать. Беру аркан, сплетенный Умником из ивовой коры, и кидаю. Петля точно ложится на голову Верзилы. Я резко дергаю, и Верзила заарканен. Подзываю лошадь, вскакиваю на нее и гоню прочь от берега. Конец аркана крепко обвязываю вокруг себя. Оглядываюсь – Верзилу тянет по воде, как пойманную рыбу. Умник поплыл на тот берег, к высокой белой скале. Смотрю, Верзила уже на берегу, волочится по камням, дергается, извивается. Останавливаю лошадь. Другие набрасываются на него, как муравьи на змею. Ну, думаю, забьют, тогда будет большая драка между другими, кому быть вожаком. Гоню лошадь, она шарахается в сторону. Прямо под ногами пробегает стадо кабанов. Я кричу другим. Они кидаются за кабанами. Спрыгиваю с лошади, подхожу к Верзиле. Он весь в крови, хрипит. Ударяю его дубинкой, ослабляю петлю, концом аркана обвязываю его по рукам и ногам. Пусть, думаю, полежит до утра. Он еще пригодится – без сильного вожака нам не прожить…

Мы добыли много кабанов. До темноты я рубил мясо своим топором. Мне накидали гору кусков. Верзилы не было, никто ни у кого не отбирал, все наелись досыта и свалились спать. Ночью поднялся переполох. Умник кричал, расталкивал всех, звал куда-то. Я вскочил, собрал в шкуру свое мясо и вылез из пещеры. Умник показывал на тот берег озера – там мерцал, покачивался из стороны в сторону огонь. Умник звал всех туда, к огню. Другие от страха не могли двинуться с места. Я, старик, три раза за свою жизнь видел большой огонь, и всегда он страшил и манил. Страшно, когда огонь горячий; хорошо, когда огонь теплый. Я пошел за Умником. За нами боязливо потянулись другие. У огня сидела Большая Женщина. Она так близко сидела у огня, что никто не посмел подойти к ней. Умник от страха и любопытства не мог стоять на одном месте и, приседая и улюлюкая, все ходил и ходил вокруг. Большая Женщина поднялась, взяла обломок дерева и бросила в огонь. Сноп маленьких красных огней поднялся в небо. У всех у нас вырвался крик ужаса и восторга. Большая Женщина спросила у меня, где Верзила и удалась ли охота. Я сказал, что Верзила лежит на берегу, связанный арканом, и что охота удалась: у всех есть мясо. Большая Женщина, когда нет Верзилы, умеет говорить таким же голосом, как и Верзила. «Пусть каждый даст мне по куску мяса», – сказала она голосом Верзилы. Другие повозились в своих шкурах, и каждый положил у черты, за которую боялся переступать, по куску мяса. Я тоже положил кусок. Большая Женщина взяла ивовый прут, насадила на него кусок мяса и протянула к огню. Другие зароптали было, но сразу же притихли. Большая Женщина поворачивала прут, и мясо качалось в огне, дымилось, из него бежал сок. Я жадно вдыхал новый острый запах и чувствовал, как у меня текут слюни. Другие повизгивали от нетерпения. Когда мясо стало коричневым, Большая Женщина разорвала кусок на несколько частей и кинула мне и другим. Я поймал свою долю и чуть не закричал: кусок был горячий. Я перебрасывал его с руки на руку, дул на него, он так просился в рот, но рот боялся. Другие визжали и хохотали. А Большая Женщина крутила над огнем уже другой кусок. Я осторожно лизнул коричневое мясо, потом откусил и прожевал. Еще откусил, еще и еще. И не заметил, как проглотил все. Я не понял, вкусно ли оно, но не мог сдержать дрожи – до того хотелось еще коричневого мяса. Я и другие, пересилив страх, стали приближаться к Большой Женщине. Она крутила над огнем мясо и не замечала нас. Но вдруг оглянулась, схватила дубину и, вскинув ее над головой, сказала голосом Верзилы: «Пусть Старик и другие идут на берег озера и принесут Верзилу». Я подчинился первый, другие пошли за мной. Мы страшно боялись темноты, но еще сильнее нам хотелось коричневого мяса, и мы помнили, каким голосом говорила Большая Женщина. Мы принесли Верзилу и положили возле ног Большой Женщины. Он глядел то на нас, то на огонь, то на Большую Женщину, и в глазах его то горела лютая злоба, то метался страх, то появлялось жалкое выражение. Большая Женщина подтянула его поближе к огню – он задергался и захныкал, стараясь откатиться подальше. Большая Женщина прижала его ногой и поставила ему на горло дубину. «Пусть каждый даст по куску мяса для меня и для Верзилы», – сказала она. Каждый выложил по два куска мяса. «Пусть Старик соберет мясо и сложит вот сюда», – сказала она, показав на свою шкуру. Я собрал мясо и осторожно, прикрываясь от огня, положил мясо на шкуру. «Пусть каждый принесет к огню по столько обломков деревьев, сколько сможет донести», – сказала она. Мы дружно разошлись в разные стороны, и вскоре каждый принес по большой охапке. Верзила стоял уже развязанный и ел коричневое мясо. Вдруг он воззрился на Умника, который крадучись шел к Дохлятине, лежавшей возле меня. Умник присел, надеясь, что Верзила не узнает его, но тот узнал и, не выпуская мяса из зубов, поднял дубину и ринулся на Умника. Умник, как козел от леопарда, умчался в темноту. За ним, рыча и размахивая дубиной, убежал Верзила. Стало тихо и спокойно. Большая Женщина держала над огнем прутья. Я был сыт, мне было тепло, и я быстро уснул… И теперь не знаю, где я – там или здесь, то ли то сон, то ли это…

12. РАССКАЗЫВАЕТ ЗОЯ СЕМЕНЦОВА, МЕДИЦИНСКАЯ СЕСТРА И ПОДРУГА ЯНИСА КЛАУСКИСА

В ту ночь я долго не могла заснуть. На меня напал какой-то озноб, как при малярии или воспалении легких. Я пощупала пульс – нет, сердце работало, как обычно, восемьдесят ударов в минуту, наполнение хорошее, а внутренне я вся содрогалась: то в жар кидало, то в холод. И вдруг раздался звук и стало трясти. Не помня себя, я выскочила из палатки и бросилась бежать. Мне казалось, что на меня рушатся все горы, какие только есть вокруг. Земля прыгала подо мной, и я упала. На фоне пронзительно синего неба увидела, как вздрагивает и раскачивается скала, под которой стояли наши палатки. Пыль, серебристая, светящаяся, клубами вздымалась от трясущейся фигуры всадника. Я вспомнила про Яниса – ведь он там, в палатке! Если скала рухнет, он погиб. Я вскочила на ноги, но повалилась земля подо мной ходила ходуном. Тогда я побежала на четвереньках, как обезьяна, как зверь. Помню, страха не испытывала. Огромными прыжками я добежала до палатки и кинулась к Янису, вернее, к той темной фигуре, которая вырисовывалась под одеялом. Каков же был мой ужас, когда я обнаружила, что Яниса в палатке нет – одна лишь бутафория! Чья-то страшная физиономия заглянула снаружи, потянула ко мне свои жуткие руки, я забилась в угол – тут начался какой-то кошмар, словно в страшном сне…

Мне было холодно и жутко. Сжавшись в комочек, я лежала в темном углу пещеры. Надо мной стоял кто-то часто дыша, как после быстрого бега. Я зажмурилась, приготовившись к смерти. Он притронулся ко мне, и я узнала Умника. Он звал куда-то, но я так ослабела, что не могла встать. Тогда он поднял меня и на руках вынес из пещеры. И понес вниз, к озеру, прыгая с камня на камень. При каждом толчке острая боль разрывала мои внутренности. Я застонала. Умник остановился передохнуть, и тогда я увидела белую высокую скалу. Умник понес меня к ней. Было страшно, но я держалась, ведь Умник не боялся. Вблизи скала оказалась очень высокой, до самого неба, гладкой, как рог быка. Умник осторожно притронулся ладонью к скале. Перед нами открылся вход, и там, внутри, все было белое, светлое, теплое туда хотелось войти. Умник внес меня внутрь. Вход закрылся, но не сделалось темно, как в нашей пещере, когда мужчины задвигают плиту, а наоборот, стало еще светлее. Умник положил меня в центре этой белой пещеры и отошел к стене. Боль утихла. Я согрелась и уснула.

Мне снилось, будто я иду с маленьким ребенком на руках по теплой мягкой земле, а возле ног шумит и пенится теплая зеленая вода. И такая прозрачная и чистая, что сквозь нее виден каждый камешек. И так много воды насколько хватает глаз, все вода и вода. А берег – широкая полоса желтой искристой земли, мягкой и теплой, – тянется от одного края горизонта до другого. По левую руку – бескрайняя зеленая вода, по правую – теплая желтая земля и густые заросли зеленых пахучих деревьев с широкими раскидистыми листьями и желтыми круглыми плодами, в которых такой прохладный и вкусный сок. И кругом по желтой искристой земле валяются розовые, зеленые, пятнистые, черно-бархатные, голубые раковины и тонкие красивые камни, похожие на ветки деревьев или рога оленей, только белые, как иней. И вода все накатывается, волна за волной, и стекает обратно бесконечно. Я иду с ребенком на руках, одна, кругом ни души, но мне не страшно, а как-то радостно и спокойно, потому что мой ребенок здоров, спит, а я жду любимого человека – он вот-вот должен вернуться из дальней поездки.

Это действительно счастье: быть молодой, любящей, любимой и матерью здорового ребенка от любимого человека. Я сплю и не хочу просыпаться – не хочу обратно в темную холодную пещеру, не хочу!

Но сны проходят. Я проснулась от шума и криков. Я лежала на шкуре Умника возле большого горячего огня. Большая Женщина была еще ближе к огню, но не боялась. Другие ели странное коричневое мясо. Рядом со мной спал Старик. В его ногах лежал прирученный раненый волк. Большая Женщина держала над огнем прут.

Вдруг из темноты ночи появился Верзила. Он волоком тащил кого-то, держа его за одну ногу. Голова и руки волочились по земле, ударяясь о камни. Верзила подтащил его ближе к огню, и я узнала Умника. Он был весь в крови, черный от побоев, но еще живой. Верзила взял у Большой Женщины свою дубину и поплевал на ладони. Я вскочила, бросилась на Верзилу и так сильно толкнула его, что он не удержался на ногах и повалился в огонь. Шерсть на шкурах, в которые он был завернут, вспыхнула, загорелись волосы на голове, – Верзила выкатился из огня, дымящийся, ревущий, с лицом, перекошенным от боли и ужаса. Большая Женщина с воплем отскочила от него, крутящегося по земле, вдруг опустилась на колени и зарыдала. Верзила катался где-то в темноте и громко стонал. Я была зла и ничего не боялась: двое других по моему знаку подняли Умника и понесли за мной в пещеру. Я чувствовала себя здоровой и сильной и велела положить Умника на то место, где обычно спал Верзила. Это было самое теплое, самое удобное место. Тут же лежали старые шкуры, и я укрыла дрожащего от холода Умника. Другие смотрели на меня со страхом и почтением, ведь я, маленькая Дохлятина, не побоялась самого Верзилу. Я приказала им закрыть вход в пещеру, и они кинулись выполнять мой приказ. Но плита была слишком тяжела для двоих, – они сопели, кряхтели, но не могли сдвинуть ее с места. Снаружи раздались шаги, и другие трусливо убежали. Я легла возле Умника, готовая на все. В пещеру осторожно влезли Большая Женщина, Верзила и Старик. Верзила тихо стонал, от него пахло паленой шерстью. Большая Женщина увидела, что место Верзилы занято, и сказала Умнику, чтобы он убирался. Тогда я поднялась, нашла ее руку, положила себе на живот и сказала, что у меня будет ребенок. Старик передал мои слова Верзиле и увел его в угол, где обычно лежала я. Там из трещины сверху всегда сильно дуло, но Верзила был жирный и не боялся холода. Большая Женщина ушла к Верзиле. Я легла возле Умника и укрылась его шкурами. Нам вдвоем было тепло и уютно, и я быстро заснула.

13. РАССКАЗЫВАЕТ ЯНИС КЛАУСКИС, СПЕЦИАЛИСТ ПО ЗВУКОВОЙ АППАРАТУРЕ

Трансформация во времени произошла настолько незаметно и иллюзия была такой яркой, что я, так же как Василий Харитонович, могу только удивляться: где сон, а где явь? Я сказал «иллюзия», применив это слово к прошлому, – с таким же правом я мог бы сказать «иллюзия» про настоящее и будущее…

…Я бежал по тропе к озеру. От белого камня, спустившегося с неба, доносился надсадный плач ребенка. Я бежал и думал, что возьму ребенка и отдам Дохлятине – тогда Верзила оставит ее в покое. И вдруг я увидел, что Верзила гонится за мной. Жизнь моя повисла на волоске: либо спасаться бегством, либо падать на землю лицом вниз и позой смирения просить пощады. Я помчался что есть духу к озеру через заросли травы. У него ноги были длиннее, но зато я был легче. Вот и озеро! Я кинулся в воду прямо в шкуре и в подошвах. От страха я не чувствовал холода и плыл, быстро перебирая руками и ногами. Верзила метался вдоль берега. Ему жалко было бросать дубину, страшно было лезть в холодную воду, но и боязно было других, которые, как стая шакалов, окружали его, готовые отомстить за старые обиды. Наконец ненависть ко мне переборола все, и Верзила, бросив дубину, кинулся в воду. Его широкие руки на воде работали лучше, чем мои. Я плыл и смотрел на высокий белый камень как на спасение. Голос плачущего ребенка отчетливо доносился сверху, из темной дыры, в которой что-то блестело. Я уже слышал за собой сиплое дыхание Верзилы, когда из высокого белого камня вылетело Что-то и упало недалеко. Я подплыл ближе и, едва протянул руку к тому, что упало и было похоже на сплющенное яйцо, как Верзила ударил меня по руке, – Что-то ушло под воду. Я нырнул, пытаясь поймать Что-то, но оно утонуло. А Верзила схватил меня за горло и стал душить, но почему-то отпустил и, как заарканенный, заскользил к берегу, тараща глаза и размахивая руками. Я поплыл к другому берегу, из последних сил выбрался на песок и, поднявшись, медленно побрел к высокому камню. Еще издали я увидел в основании камня вход в пещеру – она была светлая и теплая. Меня потянуло внутрь. Вход закрылся за мной, но я не испугался – только удивился. Впереди открылся еще вход, поменьше, и там, дальше, тоже была пещера, только маленькая. Я вошел в нее, вход закрылся, и снова я не испугался. Вдруг пол стал сильно давить на подошвы и в голове сделалось туманно. Я закачался, но тут же все прошло. Я осторожно выглянул: передо мной была светлая и теплая пещера, но совсем другая. Эта была огромна и просторна. В центре в круглом углублении была вода, в ней виднелось точно такое же Что-то, что утонуло на середине озера. Сзади раздался шелест, я обернулся и вскрикнул от удивления: стена на высоте моей груди отвалилась и образовалась большая дыра, сквозь которую видны были горы, лес, наша пещера и внизу – озеро. На берегу Старик и другие связывали Верзилу. Они возились с ним, как с медведем, – он рвал в клочья путы, отбрасывал их, но они, как муравьи, облепляли его снова, и он рычал и выл от бессильной ярости. Я заплясал, предвкушая, как они сейчас прикончат Верзилу, но тут Старик увидел стадо кабанов – я тоже их увидел, – и другие, бросив Верзилу, погнались за кабанами. Возле Верзилы остался один Старик, – он ударил его дубинкой, связал и, вскочив на лошадь, ускакал вслед за другими. Я видел, как впереди, колыша траву, неслись кабаны, а за ними, рассыпавшись цепью, бежали другие. Старик скакал на кобыле и гортанным голосом подавал команды – другие слушались. Я с жадностью следил за охотой. Отсюда было видно, как другие загнали кабанов в каменный клин с отвесными стенами и начали избивать их – вопли и визг еще долго доносились оттуда.

От усталости и голода я опустился на пол и заснул было, но вдруг земля подо мной задрожала, вода в яме, в центре пещеры, покрылась рябью, и я услышал звук – такой страшный звук, будто выл большой голодный волк, рыдала сова и плакал маленький ребенок одновременно. Звук исходил от воды, от того белого и круглого, что было похоже на Что-то, утонувшее в озере. Мне хотелось вскочить и бежать, но вместо этого я ползком приблизился к воде. Едва я обмакнул пальцы, как звук изменился. Я погрузил кисть – звук стал приятнее, не таким резким и выворачивающим душу. Тогда я опустил в воду одну руку, потом другую, – звук еще более смягчился. Я опустил в воду ноги и погрузился весь, по самое горло, – звук стал певуч, будто запела стая перелетных птиц. В воде было тепло и приятно и я, плавая как рыба, случайно дотронулся до белого и круглого Чего-то, лежавшего на дне ямы…

…Вынырнул я на середине озера. Солнце палило нещадно, но здесь, в воде, было не так жарко – два могучих вентилятора Станции Контроля Космических Объектов (СККО) подсасывали к озеру холодный воздух с вершины восточного хребта. До конца дежурства было еще полтора часа, и я включил гермошлем, чтобы проверить показания приборов и окинуть взглядом Входной Экран.

Гермошлем – очень удобная штука: где бы вы ни были, в озере, в лесу ли, на вершине горы – в радиусе десяти километров гермошлем соединит вас с контрольным пунктом, и перед вами возникнут приборы и экраны, как будто вы перенеслись в операторский зал. Просто не верилось, что было время, когда операторы как идолы торчали перед приборами, не смея отлучиться. В гермошлеме вы можете, бродя где угодно, одновременно видеть показания приборов.

К тому же гермошлем следит за малейшими изменениями в показаниях приборов, и как только какой-нибудь параметр превысит допустимое значение, шкала начнет мерцать с негромким тревожным позвякиванием. Если же вы не среагируете, то получите порцию электрощелчков, которые способны разбудить любого засоню.

Итак, я переключил гермошлем на обзор приборов и Входного Экрана. По Инструкции такие проверки полагалось делать каждый час, но мы с женой считали этот пункт пережитком прошлого: ведь подобные системы были просты и работали без сбоев сотни лет на межпланетных радиомигалках. Однако как бы мы ни критиковали Инструкцию, а Инструкция была для нас законом, нарушить который можно только раз, – Автомат Станции сразу отключал нарушителя от систем контроля, и вы должны были подыскивать себе другое занятие – всякие переговоры с Автоматом исключались.

Осмотрев приборы, я перевел глаза на Входной Экран. Каждый раз, когда смотрю на него, я поражаюсь нашему пристрастию к старомодным терминам. Входной Экран! Надо же было так скучно назвать гениальнейшее изобретение последнего столетия! И главное – ничего, что походило бы на старые экраны. Просто перед вами возникало черное, разбитое на квадраты пространство космоса. Квадрат за квадратом плавно проходил перед глазами, просматриваемый бегающими лучами на глубину в два световых часа. Поговаривали, будто бы Другие уже испытывают системы с глубиной просмотра до пяти световых часов, – если это так, то в случае появления космического объекта они смогут «перехватить» его прежде нас и «высосать» полезную информацию. Такого еще не случалось за всю историю человечества, но Инструкция требовала, чтобы мы были готовы к любому варианту…

Входной Экран зиял, как огромная мрачная дыра в Ничто. Иногда мне даже казалось, что из него веет холодом, хотя конечно же, никакого холода не могло быть, потому что это было чисто иллюзорное изображение. Я осматривал свой сектор, когда вдруг скорость просмотра резко возросла, квадраты замелькали, как кадры древнего кинематографа, – я весь напрягся, ожидая чего-то необычайного. Таких явлений еще не отмечалось за все время существования Станции. От мелькания черных зияющих дыр у меня закружилась голова, и, забыв, что нахожусь в воде и что надо хотя бы чуть-чуть грести, я пошел на дно и порядком нахлебался. А вынырнув, с удивлением обнаружил, что передо мной «висит» квадрат, уже просмотренный мною, с яркой, все увеличивающейся точкой, движущейся прямо на меня. Включился автоматический хронометр, и сбоку светящимися цифрами начался отсчет времени и расстояния. Тут же пришел сигнал, что Станция успела взять объект под свой контроль. Это значило, что любая информация, в виде ли электромагнитного излучения, в виде ли гравитационных волн или комбинированными способами, например, шнур в шнуре, – вся информация, которую мог бы передавать космический объект любым известным способом, надежно экранировалась и сообщалась только на нашу Станцию. Подобные системы Других уже ничего не могли перехватить.

Я сообщил об этом через стереофонический мегафон – мой голос, как эхо, прозвучал по всему горному району. Даже если кто-то из сотрудников Станции был на охоте на расстоянии до двадцати километров, он услышал бы мое сообщение.

Точка нарастала, и, когда появился Главный, она была величиной с кедровый орех. Объект шел с огромной скоростью, системы наблюдения выдавали результат с большой погрешностью – на самом деле объект был уже намного ближе к нам, чем это показывал Входной Экран. Правда, надо отдать должное его скромности: время от времени на табло вспыхивали слова: «Не могу оценить точность. Не могу оценить точность». Ну что же, теперь, когда объект в нашем «мешке», особая точность и не нужна – какое имеет значение, через час двадцать он достигнет атмосферы или через час тридцать. Важно, что информация из него уже «выкачивается» нашей станцией и по специальным каналам связи поступает в Центр. Мы, работники Станции, понятия не имели, что там «качают» наши «насосы».

Главный, очень пунктуальный и придирчивый, тщательно просмотрел видеоотчет о начале контакта Станции с объектом и сухо сказал через стереомегафон, что я действовал точно в соответствии с Инструкцией. У него принцип: никогда никого не хвалить.

У нас коллектив небольшой – пятеро, не считая старого коня для верховой езды и веселого молодого пса. Мы работаем уже несколько лет и все очень дружны. Главный и его жена, врач Станции, и мы с женой – все довольно едины во взглядах и интересах и не стремимся искать другое общество. Пятый – одинокий старик, прибившийся к Станции и выполняющий различные вспомогательные функции, – увлечен разгадкой секретов тибетской медицины. Главный и его супруга любят охоту, рыбалку, метание копий. Мы с женой предпочитаем разведение древних, почти истребленных животных, например бурундуков.

Объект приближался, и направление его движения менялось: ясно было, что он лишь приблизится к Земле и уйдет дальше, в сторону Солнца. Я вылез на берег, развалился на горячем песке. Передо мной проносились черные квадраты космоса, а объект, напоминавший серебристый сияющий мячик, как бы висел на одном месте, чуть заметно уменьшаясь в размерах. Вдруг от мячика отделилась искорка и стала уходить по касательной в сторону. Я тотчас же объявил по стереомегафону. Главный распорядился включить второй «мешок». Я включил и тотчас получил сигнал, что микрообъект взят под контроль.

Через час объект исчез с Входного Экрана, а микрообъект, тормозясь, начал крутить вокруг Земли сужающиеся петли. Я должен был сдавать дежурство Главному, когда из центра сообщили, что, по расчетам, микрообъект приземлится в нашем районе. Главный объявил готовность всего персонала – все мы собрались на берегу озера, в гермошлемах, и даже Старик вынужден был оторваться от ста томов «Ганжура» и двухсот семнадцати томов «Данжура». Он принес лассо, сплетенное по просьбе Главного для охоты на заводных механических косуль. За ним приплелись его любимчики – умняга конь и веселый пес.

Мы стояли возле «пещеры» – так называли мы между собой нашу Станцию, потому что она была построена в бывшей пещере, которую пришлось значительно расширить. Стояли, задрав головы к небу. Микрообъект был уже настолько низко, что Входной Экран не брал его, и мы использовали допотопные оптические дальномеры. Мы с женой первые увидели поблескивающую точку прямо над нами. Все наперебой стали высказывать предположения, что бы это могло быть. Но фантазировать пришлось недолго – вскоре микрообъект уже плавно покачивался над поверхностью воды на маленьком парашюте. Стропы тянулись к сетчатому мешочку – там лежало Что-то, напоминающее сплющенное яйцо, гладкое и белое, как полированная кость.

Глядя, как Что-то медленно приближается к воде, я сказал, ни к кому не обращаясь, что надо бы срочно подплыть, чтобы не дать утонуть. Главный, тоже как бы разговаривая с пространством, сказал, что торопливость здесь неуместна, а уместны осторожность и выдержка. Я сказал, что потомки нам не простят, если с микрообъектом что-нибудь случится. Главный ответил, что те, кто его запускал, знали о существовании атмосферы, – он показал на парашютик, – а следовательно, знали о существовании воды, и поэтому вода ему не страшна. Я сказал, что, возможно, это и так, но все-таки проще взять его сейчас, подставив руку, чем потом нырять на сто метров под воду и шарить там между камней. Ведь все равно придется его брать. «Мы не имеем права своевольничать», – все более раздражаясь, сказал Главный. Я возразил, что Инструкция не запрещает входить в физические контакты с космическими объектами. «Да, – сказал он, – Инструкция не запрещает». Спорить с ним было бесполезно. У него принцип: делай то, что поощряется, и не делай того, что не запрещается.

В этот момент раздался металлический щелчок, и один из четырех стропов, на которых держалось Что-то, автоматически отстегнулся. До поверхности воды оставалось несколько метров. Я знал, что если я сейчас брошусь в воду, то успею доплыть, но я знал и другое: Главный нажмет в своем гермошлеме специальную кнопочку, Автомат Станции навсегда отключит меня от работы, и я вынужден буду снова уйти в город, откуда мы с женой вырвались с таким трудом.

– А вы как считаете? – обратился я к его жене.

Она не сводила глаз с микрообъекта. Я думал, что она не расслышала, но она вдруг повернула ко мне строгое свое лицо и быстро сказала:

– Я бы на вашем месте не спрашивала!

Главный с удивлением взглянул на нее и покачал головой. Старик странно улыбнулся и, подняв к небу палец, изрек:

– «Ваша душа очистится, если вы познаете истину».

Жена незаметно кивнула мне, и я бросился в озеро.

– Запрещаю! – закричал Главный, и я услышал, как он плюхнулся в воду вслед за мной.

Я плыл, поглядывая через плечо за преследователем. Главный быстро нагонял меня – сказывалась его натренированность. Я напряг все силы. Микрообъект висел уже почти над головой. Когда я подплыл к нему, отстегнулся второй строп, и Что-то сильно наклонилось, готовое выскользнуть из сетчатого мешочка. Я дотянулся, ощутил его холодную твердую поверхность. Главный ударил меня по руке, схватил за горло. В глазах потемнело, но внезапно пальцы его разжались, и он, рыча от бессильной ярости и размахивая руками, заскользил к берегу. Сквозь туман, плавающий перед глазами, я увидел, как Старик, сидя верхом, вовсю погонял коня. От него в воду тянулась длинная веревка…

Тут возле моего лица раздался всплеск, и Что-то скользнуло под воду. Я нырнул и едва коснулся его пальцами, как тотчас же ощутил сильный рывок…

…Я понял, что веревка, которой я был связан с плотом, зацепилась за бревно. А когда вынырнул, был оглушен грохотом и воем. Над озером висела полная луна, все вокруг странно дрожало. Я посмотрел на берег – там должен гореть фонарик Ирины… Вдруг кто-то возник из темноты, схватил своими лапами гофрированные трубки акваланга и пережал их, скалясь от дьявольского смеха. Подача кислорода прекратилась, аварийный клапан, видимо, тоже был пережат, – задыхаясь, я сорвал с пояса веревку и накинул петлю на голову страшилища. Он отпустил меня и, рыча, заскользил к берегу. Мне некогда было разбираться с веревкой, которая застряла где-то между бревен, – я дернул ее что было сил, вырвал и тотчас нырнул.

Я погружался все глубже. Фонаря, укрепленного на маске акваланга, было недостаточно, я включил запасной фонарик. Звук продолжался. Пеленгатор указывал направление: вертикально вниз, на дно озера. Я торопился. Времени оставалось не так уж много, да и начинала сказываться холодная вода, хотя я и был в белье, смоченном постным маслом.

Внезапно стрелка пеленгатора задергалась, заметалась из стороны в сторону, как бешеная. До меня донесся приглушенный грохот, вой, скрежет. Мягкая, но сильная волна ударила снизу в лицо, в грудь, швырнула, закрутила и понесла в чудовищную воронку. Грохот нарастал – звука, который исходил от источника, почти не было слышно.