355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Геннадий Цыферов » А будет ли удача » Текст книги (страница 4)
А будет ли удача
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 00:52

Текст книги "А будет ли удача"


Автор книги: Геннадий Цыферов


Соавторы: Александр Барков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

– Письмо-то видишь какое... – Гмелин опять натужно кашляет. – А в Кизляре не больно хлопочут. Прошло уже семнадцать дён, а ответу идти всего семь. Понимаешь?

– Понимаю... Ироды они!

– Ну, ну будет. – Гмелин поднимает голову и строго грозит пальцем. Ты у меня смотри, Федя. Говори, да не заговаривайся. Кизлярский комендант – честный и благородный офицер.

– А если они благородные, почему о вас забыли? Ханов чужих говорить прислали, отчего уцмий еще пуще разозлился. Третьего дня я сам слышал, как он говорил, что не только нас, но и всех российских людей, через его владения проезжающих, ловить и удерживать будет.

Гмелин машет рукой:

– Да ты что-нибудь перепутал, Федька. Не от уцмия ты это слышал, от меня. Помнишь, я диктовал письмо, а ты писал.

– Запамятовал, Самуэль Готлибыч. Теперича вспомнил. Там еще дальше: "Я нахожусь при смерти. Эмир Гамза грозит, не знает, что сделать со мной. А сделать ему остались две крайности: или умертвить меня гладом, или продать в рабство".

– Верно, – кивает Гмелин. – Только не в рабство. Просто я умру, а уцмий зароет меня где-нибудь на собачьем кладбище.

– Не дадим! Не дадим!.. – кричит Федька.

На его крик входит Михайлов:

– Что тут происходит?

– Да вот, Федька воюет! Рыцарь!

– А как же, – Михайлов хлопает казачка по плечу. – Он и вправду рыцарь. Если бы в прошлый раз не стащил лепешки, не знаю, что бы мы есть стали.

Гмелин хмурится:

– Так что же, Федор, лепешки, значит, были ворованные?

– Как ворованы? – вспыхивает Федька. – Все видели, как я их брал. Просто уцмий запретил всем что-нибудь нам давать. А людям нас жалко. Вот они нарочно и положили, чтобы я взял.

Наступает тягостное молчание.

Затем путешественник спрашивает:

– Михайлов, вы любите орган?

– Не знаю... – пожимает плечами студент.

– А я вот люблю, – мечтательно произносит Гмелин. – Там, где я родился, в церкви всегда играл орган. Фуги Баха. Вы знаете, мне кажется, у этой музыки есть цвет и запах. Цвет белый, а запах... запах соснового бора. Ууу... – гудят сосны. Плохо, что я не совсем верующий. Было бы какое-то утешение. Кто-то играет Баха, а твоя душа легко, как облачко, поднимается к небу.

– Бог даст – все уладится, – восклицает Михайлов, – и в скорейшем времени мы будем поспешать в Россию...

Глава XIV. ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ! В НЕБЫТИЕ? В БЕССМЕРТИЕ!

"Родина! Где она? Там, где ты умер? Или там, где ты родился? Или там, где ты жил?" – рисовальщик Бауэр думает сейчас об этом. Его начальник родился в Германии, жил в России, умер в Персии. Олеандровый венок украшает чело ученого, а в руках у него персидская роза. Роза уже поблекла.

Бауэр смотрит на цветок.

– Розы быстро вянут. Они... Они слишком красивы, чтобы жить долго, заканчивает его мысль студент Михайлов.

– Да, – кивает Бауэр. – Их трудно писать...

Художник и студент вновь смотрят на цветок, а потом Бауэр спешит к телеге:

– Не довезем мы его до России. Право, не довезем. Жара.

Они смотрят в небо: яркое, горячее солнце. Михайлов сегодня проклинает солнце. Пусть дождь, пусть слякоть, только не солнце. Если оно будет печь так еще день – все кончено. Придется хоронить здесь, во владениях уцмия.

– Черт, – Михайлов ругается и, испугавшись такого кощунства, торопливо крестится: – Спаси и помилуй... Гмелин тоже поминал это слово: спаси и помилуй нас, судьба. Однако даже мертвого судьба его не баловала и не миловала.

Студент Михайлов не раз видел, как трудно умирали люди. И все-таки умереть в чужой стране...

Цок-цок-цок – бойко стучат копыта. Лошади бегут рысью.

Рисовальщик поднимает голову и замечает перса на жарком, взмыленном коне.

– Великий аллах! – приветствует перс. – Благослови ваш путь и усей его розами.

В ответ путники едва поворачивают головы.

Перс спрыгивает с лошади, подходит ближе:

– Мир вам...

– Мир, мир. – Михайлов смотрит на него исподлобья. – А ты зачем пожаловал?

– Мой повелитель послал меня узнать о здоровье высокочтимого бека Гмелина.

– О здоровье? – от удивления Михайлов столбенеет. – Да он же умер...

– Мой повелитель изволит сомневаться. Он так любил бека, что...

– Что?! – взрывается Бауэр. – Что хочет еще раз его убить?! Нет, не выйдет! Нельзя убить два раза.

Художник дико, безумно хохочет.

Перс невозмутимо взирает на рисовальщика и так же сухо и бесстрастно продолжает:

– Пока мой повелитель не убедится в здравии бека, русские не покинут пределы ханства.

Отвернувшись, Михайлов молча показывает на телегу. Скрестив руки, ждет.

Перс осторожно подходит, будто крадется. Долго что-то нюхает, а затем, внезапно наклонившись, начинает крючковатыми пальцами щупать мертвое тело.

– Хватит! – кричит Михайлов. – И так ясно.

– Ясно, бек, ясно. – Перс достает маленькую иконку в золотом окладе подарок уцмия.

– Ну, – насмешливо говорит художник, – расщедрился наконец. – Берет иконку, рассматривает ее и отдает персу обратно.

Посланник уцмия в недоумении прыгает на коня и, гикнув, скрывается за поворотом.

Пыль, поднявшись столбом, блеклой позолотой ложится на шапки.

Все так же нестерпимо печет солнце, а русские медленно и печально идут туда, где ветер и снег, туда, где далекая белая Россия. Идут они, и под унылый скрип колес каждый вспоминает пройденный путь.

– Э-э-э-э!.. – кричит возница.

Навстречу русским едет горец. Он снимает шапку и, поклонившись усопшему, ждет на обочине.

– Гей, – окликает его Бауэр. – Скоро ли уцмиевские владения кончатся?

Горец не понимает. Тогда Бауэр просто протягивает руку по направлению к горам и говорит:

– Уцмий!

Горец понял. Он показывает на ближайшую гору. До нее верст десять.

К вечеру путники достигают перевала и, перейдя его, останавливаются.

В листве невысоких кустарников перекликаются невидимые вечерние птицы. Небо вверху густеет, становится похожим на большой синий купол, где одна за другой загораются звезды.

– Может быть, здесь? – чуть слышно спрашивает Бауэр.

Михайлов кивает.

– А гроб? – недоумевает Федька.

– Успокойся, – Михайлов кладет ему на плечо руку. – Схороним как положено.

Потом Бауэр и Михайлов роют могилу. Тело Гмелина бережно кладут на одну из досок, прикрывают сверху другой.

Федька низко опускает голову. Он не в силах смотреть: вот-вот навсегда, навеки уйдет дорогой и близкий человек.

Сыплется, сыплется земля. И летят вместе с нею цветы и листья. Неприметно вырос у дороги холмик, а на нем камень.

– Двинемся, – говорит Михайлов.

Бауэр кладет ему руку на плечо:

– Ночуем здесь...

И еще на одну ночь остаются с Гмелиным его друзья и ученики, проводившие путешественника в последний путь и доставившие в Россию его дневники и записки.

А утром самый юный из них, казачок Федька, не раз обернется, чтобы еще раз взглянуть и никогда не забыть той могилы.

По прибытии в Россию Михайлов и Бауэр исполнили заветы столь дорогого им начальника экспедиции – доставили его дневники и записки в Академию наук. Вот их рапорт:

"О смерти академика С. Г. Гмелина в плену у одного горского кавказского владетеля.

В учрежденную при Императорской Академии

наук Комиссию студента Ивана Михайлова и

рисовальщика Фридриха Бауэра.

ПОКОРНЕЙШИЙ РАПОРТ

Понеже человеческие советы отчасти укоснели, а отчасти не действительны были избавить от тяжкой неволи господина профессора Гмелина, то он сам себя освободил и вылетел из рук варварских. Ибо как день ото дня препятствия свободы его возрастали, мучитель его, Хайдатский владелец, от часу гордился и настоял на неправедные свои требования, и письменно коменданту Кизлярскому угрожал учинить над ним какое-нибудь злодейство, если в тринадцать дней беглые его терекемейцы или тридцать тысяч рублей денег за них не будут ему отданы. На Тереке господина генерала-поручика де Медема руки множеством других неприятелей заняты были, а комендант Кизлярский, пропустивший первый способ к избавлению его, более силы не имел, как только учтивыми письмами спросить уцмия о выпуске. Господин профессор, печалию и отчаянием, худым и непривычным воздухом, при том бедностью и нищетою содержания и пропитания и от того приключившеюся болезнию утружденный и изнуренный, в 27 день июля сего года, в конце десятого часа пополуночи, горестным и плачевным образом скончал свою жизнь в Амет-Кенте".

Долгое время могила Гмелина была затеряна. И лишь в 1811 году академик Дорн, путешествуя по Кавказу, нашел могилу известного путешественника и ученого. Впрочем, об этом красноречивее всего сказал он сам в "Санкт-Петербургских ведомостях".

"МОГИЛА АКАДЕМИКА ГМЕЛИНА НА КАВКАЗЕ

Известно, что русский академик Самуэль Готлиб Гмелин был захвачен в плен в 1774 году, при переезде из Дербента в Кизляр, по приказанию Кайтагского хана, или уцмия – эмира Гамзы. Несчастный пленник томился в жестоком заключении, в деревнях: Паракайе, Меджлисе и Ахметкенте, и умер 27 июля 1774 года от глубокой тоски. Хотя тотчас после его смерти оба его спутника, студент Михайлов и рисовальщик Бауэр, были освобождены от плена и получили дозволение взять с собою в Кизляр тело и бумаги умершего академика, однако они принуждены были, вследствие жаров, зарыть его наскоро, без всяких религиозных обрядов, близ деревни Каякента.

Знаменитый путешественник посещал те же самые места в Персии и за Кавказом, где был и нижеподписавшийся в прошлом и текущем годах. Гмелин пал жертвою любви к науке; его прах предан земле в отдаленной стране, и никакой наружный знак не показывал доселе места его вечного успокоения; могила его оставалась неизвестной и забытой. Возвращаясь из Персии, я решился, во время предстоящего мне проезда через Дербент, если возможно, отыскать эту могилу. В Тифлисе намерение мое подкрепил г-н академик Рупрехт, который был занят тою же мыслью. Так как он, за своими разъездами в другие страны, не мог отправиться в Каякент, то я взял дело на себя. Мы согласились, в случае удачи разысканий, поставить нашему путешественнику на время скромный деревянный или каменный памятник, дальнейшее же предоставить самой Академии. Немного спустя после заключения нашего условия, во время поездки к кубичам, я нашел радушный прием в Меджлисе, у одного из потомков Усмея-Гамзы, Ахмета-Хана, был в горной крепости Кала-Курейш, на могиле самого Усмея-Гамзы, и снял с нее надгробную надпись для азиатского музея Академии наук. 21 мая нынешнего года в Великенде я предложил господину, исправляющему должность помощника кайтако-табасаркского окружного начальника Петухова, и господину архитектору Гиппиусу, прибывшему со мною из Баку, отправиться в нижне-кайтакскую деревню Каякент, чтобы попытаться найти могилу Гмелина. Разыскания их увенчались желаемым успехом. 22 мая я поехал туда сам, с юнкером Мискиновым. Мы вчетвером вырезали на большом деревянном кресте, заранее приготовленном, следующие слова: "Академик Гмелин, 27 мая 1774". Один кайтак перенес крест на могилу, где я его и поставил. Пока набрасывали надгробный холмик, я украсил крест венком из набранных мною полевых цветов и горькой полыни. Да, Гмелину суждено было до конца испить горькую чашу страданий. Все присутствовавшие, даже мусульмане, были тронуты; последние, без всякого от них требования, взялись добровольно иметь попечение о могиле, как бы желая тем загладить несправедливость, совершенную, за 87 лет, их единоверцами. Военный начальник южного Дагестана, генерал-майор Лорис-Меликов, великодушным распоряжением которого обязан я удачей своего путешествия к кубичам и успехом дела, о котором идет речь, вместе с другими дербентскими жителями, принял горячее участие в нашем предприятии. Если бы в этом деле не было оставлено предпочтение за Академией, то, вероятно, в настоящую минуту более прочный и изящный памятник украшал бы уже могилу Гмелина. Но и теперь там гордо возвышается крест перед стоящими напротив его мусульманскими надгробными камнями. Если, впоследствии, какому-нибудь путешественнику случится спросить: кто покоится вечным сном под сенью креста, так далеко и одиноко от всех, там, вблизи от проселочной дороги? Ему ответят: мученик науки Гмелин!

Академик Дорн.

Санкт-Петербург, 25 июля 1861 года".


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю