Текст книги "Генератор времени"

Автор книги: Геннадий Прашкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

И подпись – г-н П. Чен.

Krknpk, наверное.

«Их бляйбе зер гут…»

1

Перед тем как уснуть, Смирнов думал о бедной отроковице.

Тоже ведь прикорнула. Там, в своём времени. Спит себе спокойно.

Обидного в этой мысли ничего не было. В старинных сказках принцессы десятками лет смиренно лежат в своих хрустальных гробах, ждут принцев. А он, Смирнов, даже не одинок. Вот перепончатокрылый прилетает. Гоблины, тролли, гномы. Pedestrians, грибы-пешеходы. Иногда в сны Смирнова звонко сыпалось золото – круглые монеты с мужественным профилем, ужас как похожим на профиль лейтенанта.

Потом во сне, а может наяву, выдвинулась из ночи лодка.

На этот раз Смирнов мяться не стал, сразу спросил: «Как имя твоё?»

Дева речная задумалась. Не потому, что забыла имя, а просто раздумывала – стоит ли Смирнов такой откровенности. Всё-таки решилась, произнесла:

«Лера».

«А лет тебе сколько? Только честно».

Чужое хамство всегда тревожит. Задумалась, но ответила:

«Двадцать».

«А на острове?»

«Что на острове?»

«Что делаешь на острове?»

«Как это что? Дежурство несу».

«При этих-то грибах-пешеходах?»

Она засмеялась, наконец:

«Нет, при генераторе».

«А разве он…»

«Что? Ну, что?»

«Разве он до сих пор работает?»

Пожала плечами:

«Работает же Солнце».

Лодка совсем приткнулась к берегу.

Стараясь не напугать деву речную, дотянулся до металлического кольца на носу лодки, но ухватить кольцо, конечно, не смог. Видение одно, никакой плотности. Поводил пальцами, беспомощно убрал руку. Из времени в другое время как ни тянись, всё напрасно. Прервалась связь времён. Даже улитка Krknpk втягивает свои щупальца в таких случаях.

2

А утром рявкнул, взвыл за мысом корабельный ревун.

Раскатывая перед собой поблескивающую на солнце низкую голубую волну, в бухту вразвалку вошёл обшитый по бортам чёрной автомобильной резиной буксир типа «жук» – в пятнах серой шаровой краски, неопрятный, но бодрый, явно не так уж давно переоснащённый для пассажирских грузоперевозок.

Что-то подсказало Смирнову, что он снова увидит Цезия.

И сердце ответило на подсказку тревожным постукиванием.

Чего ждать на этот раз? Опять морок, сплошные видения? Выключит ли кто-нибудь загадочный генератор, или там преобразователь времени, или опять пройдёт рука сквозь плечо рыжебородого?

Нарываться на неприятности Смирнов не хотел.

Хватит. Достали! Пусть даже выбегут на берег приветливые чудесные эльфы, а за ними толпой – уроды, гоблины, гномы, даже чудесные принцессы в штанишках из розовых лепестков, с него хватит! Он, как тихий богобоязненный бобёр, нырнёт в протоку, зароется в мокрые ветки, усталые глаза закроет, если понадобится, в ил зароется. И не вылезет, хоть силой его тащи.

С завистью смотрел, как с буксира сходят на берег весёлые люди.

Кажется, Цезий и Федосеич всё же нашли посудину для корпоратива.

Спортивные молодые люди. Кудрявые весёлые девушки, женщины с назад зачёсанными красиво волосами. В футболках, в шортах, в расписанных цветными котятами и цветочками весёлых брючках, у некоторых на головах – косынки. Некоторых людей узнавал. Например, коренастого мужчину с большой головой и густыми начальственными усами. Вспомнил, имя у него как праздничный венок – Валерий Виленович Червонный. Не просто так. Лет около тридцати человеку, а обращаются к нему только так – по отчеству. Начинал он, как ни странно, детским врачом, практику имел на Кипре. Но папа, великий местный строитель Вилен Червонный, забрал сына себе в преемники, сделал депутатом городского совета, верующим. Надо сказать, молебны по утрам на предприятии у них стали делом обычным и даже обязательным. Попы в приёмной стали восприниматься частью интерьера. Папа стал называть стройтрест громко – концерн. Однако даже работники произносили – концерт. Не просто, ох не просто руководить стройкой без профильного образования и желания. Судьба и коллеги без перерыва пытались свалить Валерия Виленовича, но такие люди, как он, не падают, они растут. Даже энергичная улитка krknpk отстаёт от них в росте.

В государстве, вставшем на рыночные рельсы, лишней рекламы не бывает.

На стандартные деловые вопросы (Червонный-младший никогда не гнушался общения с прогрессивной прессой) Валерий Виленович обычно отвечал, что интересы у него самые обширные и, конечно, направлены на пользу обществу. Вот, к примеру, строит он «термитник» в пригороде. Вы только подумайте, сколько семей получат квартиры в огромном многоэтажном доме! И название «термитнику» подыскивают заранее доброе, соответствующее, чтобы грязные клички потом не прилипали. «Смородиновый ручей», «Чудесница» или, скажем, «Рябинка».

Смирнов пока не знал, как ему следует относиться к появлению на острове такой большой и дружной команды, но каким-то скрытым органом (аналитик всё-таки) остро ощущал, что на этот раз весёлая праздничная толпа не враждебна ему. Вон как живо суетятся, прямо настоящие термиты.

«Как инженер-строитель я так скажу, – донёсся до затаившегося в кустах Смирнова голос рыжебородого Цезия. – Лестничные марши, Валерий Виленович, в нашем термитнике с вероятностью сто тридцать процентов не выдержат нагрузки в полторы тысячи килограммов, косоуры хрустнут, и – привет создателям!»

«Хочешь сказать, – доброжелательно не верил Валерий Виленович, – хочешь сказать, что всего там каких-то двадцать или двадцать пять хомо радостных сапиенсов провалят нормальный стандартный марш? – Мягким жестом выразил своё неверие. – Нормативы, дорогой мой, нормативы! Сам прикинь, как это можно собрать двадцать или двадцать пять радостных сапиенсов на одном квадратном метре?»

«Ну, знаете. Народ любит толпиться».

«По какому, собственно, поводу?»

«Ну, мало ли. Праздник».

3

Кто-то уже по песку в рогожном мешке прыгал с привычной ненавистью – спотыкаясь, но с широкой дружеской улыбкой на лице, кто-то бежал дистанцию с алюминиевой ложкой, в которой каталось куриное яйцо, – удобно, весело, прикольно; всем этим весельем беспощадно и непоколебимо руководил бритоголовый зам по управлению персоналом. Боясь показаться глупым (вдруг застукают его в сидячей позиции под кустами), Смирнов поднялся, отряхнул одежду и без всякого страха присоединился к ничуть не удивившимся молодым людям. Кто-то пустил по рукам холодную бутылочку. Небритому Смирнову выдали пластиковый стакан. Никакого оружия, никаких крылатых драконов.

– Значит, учительница водит экскурсию по стройке, – бил копытами один из весёлых молодых людей. – Ну, школьники, малолетки, что с них взять? Учительница говорит: дети, всегда будьте внимательными. Особенно на стройке. Здесь ходить можно только в каске, а то кирпич прилетит. – Чувствовалось, чувствовалось, что анекдот из нашего времени. – Говорит она, а толку? Дети-то невнимательные. Один такой ребёнок бегал-бегал вокруг строящегося дома с непокрытой головой, вот ему и прилетело. А другой ребёнок – девочка, внимательная – всегда ходила через ту стройку быстро и в каске. Так скажу, до сих пор в ней ходит.

– …и смеётся.

Смирнов внимательно прислушивался.

«Милые и дорогие женщины! – прозвучал у костра первый радостный тост. – Пожалуйста, берегите себя. Старайтесь не болеть. Зачем нам нужны больные женщины?»

Нежно, горячо светило с чистого неба солнышко.

4

– Уймите их там!

Смирнов немедленно обернулся.

Невдалеке мелькали кулаки, порхали злобные эвфемизмы.

«Опять зам главного инженера что-то не поделил с начальником снабжения».

Кулаки так и мелькали, и словечки звучали лютые, но особого внимания драка не привлекла – привыкли, наверное. Несколько весёлых женщин раскидывали на тёплом песке огромную льняную скатерть-самобранку. Даже Pedestrians, грибы-пешеходы, к берегу подтянулись.

По жилам Смирнова прокатилось тепло.

С мирными и мудрыми людьми есть смысл дружить.

Мирные и мудрые люди даровых сокровищ не ищут, огнедышащих драконов не гоняют над необитаемым островом, не обмениваются подозрительными ящиками и коробками – они живут!

«Ты опять здесь?» – подошёл Федосеич.

От этого «опять» сердце лейтенанта томно заныло.

Ну, почему «опять»? Чего «опять»? Зачем портить праздник? Что может помнить Федосеич о их прошлых встречах? Если бы помнил, спросил бы, почему Смирнов снова здесь, поинтересовался бы здоровьем. Не опять, а именно снова. Хорошо, кто-то отвлёк, передал шампур с горячим мясом. «Пить совсем не буду», – твёрдо решил Смирнов, перед тем как опрокинуть небольшой стакашек с водкой. Один раз, и хватит! На льняной скатерти и коньяк стоял, но Смирнов отказался. Одобрительно кивнув, Цезий, огромный, солнечный, светящийся рыжим светом, тут же подлил Смирнову водки.

– Знаешь, какой самый главный физический закон в электроэнергетике?

Теперь точно. Теперь без ошибки. Этот Цезий определённо был из нашего времени.

– Наверное, думаешь, что закон Ома? – шумно допытывался потомок шаманов. И увидев, как Смирнов с сомнением опрокинул третий стакашек, объяснил: – Закон Кирхгофа! Понял? Мотай на ус. Только закон Кирхгофа! (Неужели, поджал губы Смирнов, потомок шаманов снова заговорит о ветряках и ветрогенераторах?) Только закон Густава Кирхгофа, ну, может ещё схема Михаила Осиповича Доливо-Добровольского! (Неужели, испугался Смирнов, вспомнит Цезий ещё и про гидротермальные скважины?) Они! Только они! Никаких других!

5

А Федосеич оказался знающим человеком.

С двумя девушками и с молодым чернявым человеком, успевающим одновременно и утверждать, и оспаривать самого себя, Федосеич увлечённо, даже слюной брызгая, обсудил новости третьего канала, в основном чудеса параллельного мира. При этом одна из девушек, светлая, кудрявая, испуганно утверждала, что её подругу – скромницу, отличницу, работает в планетарии – тоже дважды похищали инопланетяне. Каждый раз примерно на месяц. Понятно, увозили в другую звёздную систему. Муж сердится, но что она может поделать? Не на курорт же ездит. Не позвонишь, жалуется, у них там телефонов нет. Тем более что они, эти инопланетяне, – ласково поджала губы девушка, – ничего такого себе не позволяют, а если позволяют, то только то, что находят нужным.

– Ну и подружка у тебя! Дура, наверное?

– А вот и нет! И совсем она не дура!

– А муж куда смотрит?

– Ну, муж-то тут при чём?

Федосеич пожал плечами, заговорил быстро, уверенно:

– Ну, ладно. Примем как данность. Нелегко, конечно, твоей подружке, но пусть терпит. И муж её пусть терпит. Связь миров – дело тонкое, требует терпения. Вы думаете, Валерию Виленовичу легко? А вот и нет! Он не девушка. Он на Земле не с инопланетянами, а с нами, грешными, дело имеет. (Неужели сейчас заговорит о проблемах времени, испугался Смирнов.) Ты вот попробуй всё успеть, когда телефоны неустанно трещат и народ неустанно толпится в приёмной. – Федосеич увлёкся и говорил теперь так, будто не замечал внимательно прислушивающегося к его словам Валерия Виленовича. – Приходько, инвестор любимый, сносит ему мозг, газовики давят. А бывает, Клеточкин, зам мэра, является. С Клеточкиным выпить приятно, но нужные бумаги, как в Бермудском треугольнике, часто пропадают у Клеточкина в столе…

Федосеича пытались прервать, но он не сдавался:

– Человеческое недопонимание, оно откуда, а? Не знаете?

И решительно развернул сильной рукой, схватив за плечо, кудрявую:

– Говоришь, твою подругу инопланетяне часто воруют? Да? – Погладил кудрявую по плечу. – Это ведь и от воспитания зависит. Это следует учитывать. Сколько раз воруют в год? Два? Ну вот, сама видишь, блюдут меру, лишнего не позволяют, а то могли бы и чаще, да? – Кажется, Федосеич всё же запутался. – Тут ведь как? У любого инопланетянина – огромный космический опыт, а у твоей подруги – нет опыта. Ну, есть, конечно, но другого типа. – Даже Валерий Виленович заинтересовался, куда Федосеич свернёт. – По одному месяцу два раза в год, это же получается, как на чашку чая зайти. Вот в какое время живём. (О чём это он? – опять испугался Смирнов.) Разное бывает. Скажем, х…рня. А? – погладил он по плечу кудрявую. И успокоил: – Да не ругаюсь я, не ругаюсь. Это если на чешском языке, то – биллиард.

– Ты что такое несёшь, что ты несёшь, Федосеич?

Но Федосеич уже потряс вскинутыми над головой руками:

– А ты пробовал объяснить жене, где провёл вчерашнюю ночь?

– Дело не в языке, – знающе возразила кудрявая. – Все мужья по определению козлы.

– Вот я о чём и говорю! – оживился Федосеич. – Черстве окурки, это вот по-вашему как? Наверное, думаете, бычков на пол набросали? Нет, нет и нет. Чехи так свежие огурцы, сорванные с грядки, называют, странный народ. – В глазах Федосеича зрела тень какого-то ужасного недопонимания. – Где учёные? Почему этим не занимаются? Разогнать академию!..

Диспут сразу стал всеобщим.

6

Смирнов отошёл к воде, присел на знакомую кривую корягу, под которой два дня назад нашёл ящик с «СТ». Казалось, не два дня прошли, а протекли один за другим два века. Казалось, все воспоминания медленно и неуклонно уходят куда-то в ужасную тьму веков, в доисторическое прошлое, даже, наверное, глубже. Чувствовал, как стремительно и прихотливо разделяются вокруг него разные времена. Вот ведь как попал! Одно время – специально для него, другое – для Цезия, третье – для девы речной, бывшей сестры Хомячок, и совсем другое для академика.

В разных временах живём, оглянулся он на строителей.

Совсем в разных временах живём, никак не поймём друг друга.

Когда просто не совпадаем в пространстве, это полбеды: сел в поезд или тачку вызвал. А вот когда не совпадаешь во времени, тут дело сложнее. Часы летят незаметно, дышишь весело, глубоко, весь – в будущем, в области непредсказуемого бесперерывного счастья, и вдруг из прошлого жена как крокодил всплывает.

Работает, работает хитрый приборчик академика Будкера.

Не простой был человек этот академик Будкер, ох не простой. Многое понимал – о себе, о людях, о времени. Как-то сказал назойливому интервьюеру: «Ну что вы мне всё про Ландау. Я вам так скажу. Мне Лев Давидович всегда казался человеком самым обыкновенным, даже ординарным». И когда интервьюер изумлённо открыл рот, добавил: «Да, да, самым обыкновенным человеком. Только из цивилизации на порядок выше, чем наша, земная».

Работает, до сих пор работает приборчик академика Будкера где-то здесь, на Хреновом острове. Поэтому и смещаются времена. То бесшумно выплывет из нежного тумана вечно юная Лера Хомячок, то монета золотая выкатится (кто в каком времени её обронил?), а то и того лучше – орки с топорами выбегут.

На самом-то деле не золотую монету надо искать с моим профилем, подумал Смирнов, а свидетелей того, что происходило в лаборатории академика Будкера лет этак сорок назад. Может, и реформу российской Академии только в связи с этим затеяли? С полковником Хмельницким надо будет связаться. Ты ведь не хочешь, полковник, чтобы память о героях развеялась как дым? Ты в охране института служил, не раз бывал на Хреновом, помнишь, наверное, в каких местах били шурфы, где закладывали котлован. Паровую машину изобретают, когда наступает время паровых котлов, это правило к чему угодно относится. И к кому угодно. К Желонкиной Свете, например. И к тебе, Заточий Клавдий. Ну, для чего тебе-то с твоей лисьей мордой прыжки в прошлое? Хочешь греческий изучать, гуляя под ручку с самим Сократом? Так в Греции после первого же вопроса тебе просто по морде дадут. А вернёшься к нам, мы добавим. Ведь это на твоих глазах, козёл, точили в институтской мастерской детали загадочного прибора. Давай вспоминай, давай рассказывай, колись, инженер (если ты инженер, конечно). Чем непонятнее, тем страшнее.

Правда, сколько умных людей, и какие разные и как во времени разъединены.

Вот Етоев А., наверное большой умник, окажись он здесь, в отчаянии бы за голову схватился. А ты не умничай, не умничай! Тоже колись: о чём разговаривал с академиком долгими вечерами у чудесного камина в коттедже на улице Мальцева?..

Смирнов незаметно наклонился к кудрявой и шепнул: «А Цезий-то наш, а? Как у него фамилия?» И нисколько не удивился, услыхав: «Барыгин». «А Федосеич, – не отставал. – Поляк, что ли?»

«Почему поляк?» – удивилась кудрявая.

«Ну, как. Вроде Отрепьев, да?»

«Ну что вы. Охлопьев он!»

Вот и попали свидетели на крючок, удовлетворённо решил Смирнов. Генерал Седов прав. Всё в природе крепко увязано. Потянешь Барыгина, вытянешь Охлопьева, потянешь Охлопьева, вытянешь сестёр Хомячков – и Леру, и Люсю, потянешь академика Будкера, за ним всплывёт какой-нибудь полковник.

О времена! О нравы!

7

Чем больше Смирнов клялся больше не пить, тем больше мир освещался его добрыми глубокими мыслями. Чем больше пила компания, тем больше вспыхивало красивых слов, метких сравнений, ярче сияла необъятная улыбка Цезия. Незнакомая женская нога – плотная, гибкая, загорелая – прижалась к ноге Смирнова. Хотел её погладить, поощрить ласково, но испугался, отдёрнул руку – вдруг мы снова временем разделены.

– Лохи! – орал Федосеич.

– Да ты что это?

– Ёлопукки!

Смирнов улыбнулся. Похоже, Федосеич перешёл на финский язык.

А море нежно блистало. Чудесно бежала по морю солнечная рябь. Появись сейчас пузатый дракон, никто бы чешуйчатого не испугался, наваляли бы сразу по всем трём оскаленным мордам. Никаких ржавых мощных катеров до самого горизонта, только светит над головами жаркое сибирское солнце, лежат сухие заиленные пески, текут разговоры. Никто больше уже не ругал Федосеича. А узнав, что трабахар по-испански означает – работать лучше, чем вчера, работать лучше, чем работали сегодня, обрадовались. «Трабахар! Трабахар! И чтобы женщины были здоровые!»

Время сгущалось, медленно становилось единым. Весёлые девушки, побросав свои бардаки (стаканы, значит, по-турецки) с визгом «Трабахар! Трабахар!» почти голые бросались в воду, насмерть пугая робких жуковских русалок.

«Их бляйбе зер гут», – совсем обалдел Федосеич.

А весёлые девушки подтверждали весело:

«Трабахар!»

Затылок в ласковых завитушках

1

Смирнов снова сидел на сухом песке, а дева речная в лодке.

Да и Виталий Виленович Червонный оказался строгим и аккуратным руководителем. Сотрудники его, уплывая, собрали весь мусор, ничего на острове не оставили, только Смирнова оставили – опять не совместились времена. Дева речная, наверное, потому и приплыла, что увидела: опять Смирнов один у костра. Опустился. А как тут не опуститься, если никому не нужен, и электричество всё до капельки вытекло из аккумулятора мобильника, и не совпадаешь во времени со свидетелями.

Негромко попросил: «Дай, пожалуйста, телефон».

Дева речная от его слов удивлённо отвернулась и вдруг.

Да, именно вдруг, иначе не скажешь, – всплыл в памяти трогательный девичий затылок с кудряшками.

Он в тот день (давно, давно было) дежурил, его вызвали к генералу.

В зале заседаний человек пятнадцать сидели на стульях с высокими (бронированными) спинками, негромко обсуждали какую-то дельту, загадочные треки, значения которых, не дай Бог, станут известны другой стороне. Там Смирнов и увидел трогательный девичий затылок. Высоко подобранные волосы позволяли оценить всю изысканность этого чудесного затылка, особенно среди многих мужских – тяжёлых, багровых.

– Ты бы лучше шалаш построил.

Дразнила, дразнила его Галадриэль.

Нет, не Галадриэль. Лера Хомячок дразнила.

Все эти девки в трусиках из розовых лепестков, все они – из прошлого.

Ну, нет их! Совсем нет! Приплыли, уплыли – не совпадают со мной. Даже вот дева речная не совпадает. И в небе снова громыхнуло – тяжело, с раскатом. Но на этот раз не дракон вернулся. Запрыгал неистово, заохал, запульсировал прожигающий воздух свет кривых чудовищных молний. И так же вспыхивал, пульсировал силуэт девы речной. Каждую секунду, при каждой новой вспышке силуэт её оказывался чуть в другом положении. Поворачивалась и поворачивалась, а повернуться никак не могла.

Сердце защемило: «Вот ты рядом, а толку?» Знал ведь, знал, никак нельзя прикоснуться к ней. Правда, смотрела почему-то предостерегающе.

Зацелую абниму

и скажу что люблю.

Дракон тухлый, весь на выхлопе, гоблины, орки, мужики со стволами, потомок шаманов, бородатые, как старички, гномы. Да что же это такое?

Будто слышишь ответ, а вопрос задаёшь после. Ну, почему мы не вместе, почему не кружимся в хороводе? Откуда эта дурацкая золотая монета? Почему Лера Хомячок вечно двадцатилетней остаётся?

Не получалось с мыслями у Смирнова, не видел выхода. Одно только понимал: совсем не в монете дело.

Ни к селу ни к городу вспомнил девятый класс.

Выдался год тёмных пожаров, в школе установили тревожную кнопку. Увидел огонь, почуял дым – сразу жми на кнопку. Сирена выла так страшно, что на проходящих мимо поездах пассажиры бледнели. Первые два дня школа просто не работала. Любой придурок, проходя мимо тревожной кнопки, якобы чувствовал запах дыма и тут же тыкал пальцем куда надо. Не удержалась даже молоденькая преподша истории. Её учителя так и жгли взглядами, тут почуешь дым. Чёрные лаковые ботильоны на шпильках, прямая джинсовая юбка до колен, серая водолазка, чёлка прямая – всё вроде закрыто, а вот жгут взгляды. Смирнов невольно сравнил ту преподшу с девой речной, только какое тут сравнение? В школе гуськом ходили за молоденькой преподшей доминирующие самцы, она там действительно жила как в вечном дыму, потому, наверное, и не выдержала – ткнула в кнопку…

Дева речная смотрела на Смирнова с подозрением.

Глаза чистые, зелёные. Наверное, недоверчивая по жизни.

Да и кому нынче верить? Один приятель, крепкий семьянин, похвастался как-то Смирнову, что только после года тихой семейной жизни познал истинный дзен, только теперь якобы стал понимать, как правильно общаться с девушками. Например, просто танцевать с незнакомой девушкой в клубе и при этом не думать, как бы поскорее затащить бедняжку в тёмное место. Смирнов, конечно, возразил приятелю. Ну, в том смысле, что вот, дескать, он, лейтенант Смирнов, живёт один, а с девушками общается спокойно и непринуждённо. Потому и живёшь один, непонятно возразил Смирнову приятель.

2

Ах, время!

Течёт, тает, тает.

Что сделаешь? Что возразишь?

Не успеешь налюбоваться, нарадоваться, не успеешь поздравить себя, а уже на самую миленькую, на самую любимую твою девушку нападает апатия, обвисают груди, как перезрелый плод, бессонница накладывает морщинки на лобик, и так и катится дальше – муж, бедность, телепузики.

Выдохнул с отчаянием: «Спорим, я тебя давно знаю».

Дева речная засмеялась. С дураком спорить неинтересно, читалось в её зелёных глазах. Было видно, что она вообще за жестокое отношение к дуракам. Но на этот раз Смирнов нисколько не испугался, выдержал её взгляд. Хватит бояться! Он многое постиг за эти дни и ночи на пустынном перенаселённом острове. А главное, постиг главное свойство времени – его текучесть. Потому и не хотел больше врать. Решил не подбирать слов, если и собьюсь – поймёт, ведь от сердца! Забормотал, пытаясь объяснить себя.

Ну, не хочет он больше болтаться в Сети, подрываться на минах Интернета. Ему просто мир нравится. И в глазах девы речной вроде мелькнуло некое понимание. «Ладно, – сказала, будто прочитав мысли Смирнова, даже покраснела немного. – Давай бросим монету. Если выпадет орёл – твоя взяла. Что потребуешь?»

«На материк на лодке меня перевезёшь».

Она разочарованно выдохнула: «А если решка?»

Ответил честно: «Не знаю». И добавил: «Тебя ведь и обнять нельзя».

На этот раз дева речная засмеялась и провела рукой по бедру. Шортики на ней были коротенькие, с кармашками. Спросила: «Есть монета?»

Уставился на неё: «Откуда у меня монета?»

«А разве ты не отыскал клад?»

Смирнов обозлился: «Какой клад?»

Зелёные глаза девы речной снова похолодели, но она полезла в кармашек и, кажется, нащупала что-то. Голову повернула к морю, и он увидел трогательные завитки. Вспомнил: дельта. Вспомнил: треки… Думай! Думай, Смирнов! Во рту пересохло… Думай, ну чего тянешь?.. Чувствовал, как муть этих дней понемногу в душе начинает рассеиваться, солнечные лучи проникают всё глубже – в самую тьму моря, души, вечности. Тухлый дракон, конечно, может дохнуть угаром на море, но не отравить ему Вселенную, нет.

Кивнул деве речной: «Бросай монету».

3

Монета летела, пуская отблески.

Обычная медная монета так не блестит.

По холодному взгляду девы речной Смирнов понял, что она всё знает.

Вот как мы сильно не совпали во времени, затосковал. Не надо было соглашаться на этот спор. Ох не надо было. Вон как безнадёжно упала монета в песок, вон как наступила на неё дева речная.

Голые пальчики. Чудесные точёные ноготочки.

Ничего, кроме банальностей, в голове Смирнова не всплывало.

Ну ладно, пусть так. Пусть даже лик его там – на золотой монете, что с того? Всё равно попирает дева речная этот его лик своей божественной босой ножкой. Смирнов для неё – весь из тёмного прошлого, из липкой тьмы эсэмэсок, из сетевой болтовни, из постоянного вранья. Не могут они совпасть. Никогда! Потому и старался Смирнов смотреть не на серый песок, а на эти голые пальчики, чудесные точёные ноготки, ему бы и трёх рук сейчас не хватило их пересчитать, а выше – смуглые щиколотки, голое колено с едва заметной царапинкой.

Хочу, чтобы перевезла на материк, затосковал.

Всё надоело, сил нет. К чему ни прикоснёшься, всё тает. Кого ни увидишь, все – не мои, с кем ни заговорю, врать начинаю. Без всяких причин. Так привык, наверное. Хмуро поднялся, потребовал: «Убери ногу!» На этот раз действительно твёрдо решил: хватит! Если орёл, пусть перевезёт на материк. И спохватился, горько обожгло душу. Как же это она перевезёт, если его рука даже сквозь деревянную лодку проходит? Ни обнять, ни прижаться, ни почувствовать дыхание. Это как если бы Чапаев нагрянул вдруг со своим эскадроном в Новосибирск – баб с гиканьем гонять по Красному. Гикай не гикай, не ваша Маша. Из другого времени. Не твоя. И никогда твоей не будет. Это только умный академик Будкер и его миловидные лаборантки – совпали. По желанию Будкера.

Сжал зубы от горечи, и дева речная, будто опять прочитав его мысли, ножку с монеты убрала и засмеялась: «А ты коснись. Ты не бойся».

И он медленно протянул руку.