Текст книги "Пес Господень"

Автор книги: Геннадий Прашкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

А вот барон Теодульф не вернулся.

В одном из неудачных сражений под Аккрой барон Теодульф и некоторые другие рыцари попали в руки агарян.

Стыд!

Стыд и горе!

Никто из соседей барона не вызвался помочь собрать выкуп, потребованный нечистыми, этим занята только Амансульта.

Ганелон огляделся.

Вода в пруду заметно прибыла.

Будто ожидая кого-то или чего-то, Амансульта бросилась в высокую траву.

Ганелон замер.

Он не осмеливался подойти ближе.

Он и так нарушил запрет Амансульты, он без разрешения поднялся к башне Гонэ, угрюмо наклонившейся над прудом. Он лишь бедный вавассер, обнищавший дворянин, полностью зависящий от госпожи. Но он презрел запрет госпожи.

Амансульта.

Она умеет скакать на лошади, у нее летящие волосы и тяжелая рука, она попадает стрелой в острие ножа, воткнутого в пень, близкие родственные связи соединяют юную хозяйку замка Процинта с самим великим дожем Венеции и с начальником папской канцелярии в Риме епископом Данетти, но денег для выкупа отца из рук нечистых у нее нет.

Ведьма.

Ему, Ганелону, снятся смутные сны.

Ему снится, что его убивают, но сам папа, апостолик Римский, прослышав о предательском убийстве, шлет наказать убийц неистового короля Ричарда Львиное Сердце и столь же неистового Фридриха Барбарросу.

Ему снится, что юная Амансульта, прозванная Кастеллоза, ведьма с дьявольской отметкой под левой грудью, так все говорят, наклоняется над ним близко. Но прекрасные ее глаза холодны, а нижняя губа презрительно выпячена. Холодно и презрительно смотрит она на предательски убитого Ганелона и холодно и презрительно шепчет вместо молитв слова, вычитанные ей монахом Викентием из старой книги.

Он даже название книги видел.

«Вариа».

Очень старая книга.

Тронутая временем, порченая сыростью.

Под сморщившимся от времени переплетом объединены воедино скучные прескрипты и многочисленные обзоры римского права, выполненные когда-то для варваров короля Теодориха неким римлянином Кассиодором, дальним родственником Торквата. Но вот странно, на каждой странице этой старой и скучной книги можно увидеть пометки, сделанные рукой Амансульты.

Зачем ей это?

Говорят, Торкват был неимоверно богат. Необыкновенно, ужасно богат. Такое богатство не дается просто так, такое богатство всегда отмечено дьяволом. Так куда же оно подевалось, это дьявольское богатство, куда оно исчезло? Может быть, Амансульта ищет следы именно этих таинственно пропавших совсем нечистых богатств?

Ломкий пергамент, запах пыли и вечности, стершиеся знаки.

Ведьма.

Но Амансульта взяла меня с мельницы, смиренно отметил про себя Ганелон, она ввела меня в замок. Я не знаю, зачем Амансульта сделала это, ведь с тех пор она почти ни разу не взглянула на меня, но она взяла меня в замок.

В тот день, когда Ганелона впервые привезли в замок, он был поставлен в тени донжона рядом с сарацином Салахом, подаренным Амансульте рыцарем Бертраном де Борном.

Ганелон не знал, для чего госпожа вытребовала его из деревни.

Он даже не думал об этом.

Он просто смотрел, как его госпожа неторопливо спустилась с балкона, кутаясь в белый плащ – высокая, юная, светловолосая, с голосом, который мог умилить разбойника. Следом за Амансультой спускался монах Викентий из Барре – не человек, а некая тощая серая мышь, кривящая тонкие губы. Умные мышиные воспаленные глазки монаха Викентия рассеянно бегали. В двух шагах от монаха следовала благочестивая Хильдегунда, а наверху, на балконе, стоял, расставив длинные тощие ноги, благородный рыцарь Бертран де Борн, частый гость Амансульты. Он злобно рассматривал квадратный, залитый Солнцем внутренний двор замка. О рыцаре де Борне говорили, что он рожден под такой звездой, что знает, как может убивать любовь. О нем говорили, что он воевал с собственным братом и не знал женской любви.

Ганелон стоял молча.

Он не был испуган.

Ему хотелось понравиться Амансульте.

Он не хотел, чтобы его отправили обратно к Гийому-мельнику, где он еще вчера вместе с сарацином Салахом таскал мешки с мукой, следил за скотом, резал цыплят и смотрел за плотиной. Правда, Гийом-мельник не был злым человеком, он многому научил Ганелона. Действительно многому. В свои неполные пятнадцать лет Ганелон знал следующее: нельзя за обедом опираться локтями о стол и нельзя сидеть, скрестив ноги и глядя в чужую тарелку. Он знал, что нельзя браться пальцами за край суповой миски и нельзя бросать кости под стол, для костей существует специальная корзина. Пусть он пока неважно стрелял из лука и плохо греб и не умел травить быков собаками, но он уже носил свечу во время крестного хода и хорошо знал письмо и счет.

Унус, дуо, трес, кваттуор, квинкве и так далее.

Он даже не знал, до какого числа мог бы добраться, если бы госпожа заставила его считать от утра до позднего вечера.

Амансульта остановилась перед смуглым и седым сарацином.

– Ты солдат? – спросила она по-арабски.

– Не надо тебе разговаривать с неверным и на таком языке, – испугалась Хильдегунда и испуганно взглянула наверх, где на балконе, злобно прищурясь, стоял рыцарь Бертан де Борн.

Ганелон вздрогнул.

До него дошло, что он понял вопрос, заданный Амансультой сарацину.

– Да, – ответил Салах.

– Это правда, что в начале весны крылатые змеи летят из Аравии в Вавилон? – спросила Амансульта и до Ганелона дошло, что он действительно понимает дикий птичий язык Салаха, с которым провел на мельнице почти год. Правда, ему, Ганелону, Салах говорил, что он бурджаси, купец, и рыцарь Бертран де Борн купил его для госпожи в Долине слез, так называется в Константинополе рынок невольников, но, может, когда-то прежде Салах был солдатом, потому что он повторил:

– Да.

– А навстречу крылатым змеям вылетают ибисы и не пропускают их в Вавилон, это правда?

– Это правда, – ответил седой сарацин. – На востоке чтут ибисов.

– Это правда, что ладанные деревья в Аравии охраняются именно крылатыми змеями?

– Это правда, – ответил сарацин. – Змеи маленькие и пестрые на вид и в большом количестве сидят на каждом отдельном дереве. Крылья у них, как у летучих мышей, а перьев совсем нет. Только тяжелым дымом стиракса можно согнать змей с деревьев.

– Видишь, – обернулась Амансульта к Викентию из Барре. – Салах подтверждает. Это правда.

Рыцарь де Борн на балконе язвительно улыбнулся. Наверное, он не совсем понимал, о чем спрашивает Амансульта Салаха и это его сердило.

– Тебя как-нибудь зовут? – спросил Амансульта сарацина.

Он ответил:

– Салах.

– Это имя?

Сарацин кивнул.

– Попозже вечером ты расскажешь о своих краях этому благочестивому и знающему человеку, – Амансульта кивнула в сторону Викентия из Барре. И печально наклонила голову: – Среди моих людей теперь есть даже сарацин, а я не могу выкупить родного отца из плена.

– Господь милостив. Господь не забудет ни одного своего паладина.

Все обернулись.

– А-а-а… Брат Одо…

В голосе Амансульты не чувствовалось радушия – в замке Процинта не жаловали нищенствующих монахов.

Брат Одо благостно улыбнулся.

Узкие щеки брата Одо были изъязвлены следами пережитой им оспы, они выглядели, как хороший сыр. Благословляя Амансульту, брат Одо поднял правую руку и все вдруг увидели на его обнажившейся грязной шее светлый шрам, как от удара стилетом.

Сандалии брата Одо были запылены.

Брат Одо весь казался запыленным и усталым, но в круглых, близко поставленных к переносице глазах брата Одо горело жгучее любопытство.

С неожиданным испугом Ганелон вдруг отметил, что благочестивый брат Одо невероятно похож на страдающего Христа, очень удачно изображенного на каменном барельефе Дома бессребреников – некоего крошечного каменного монастыря, с некоторых пор принадлежащего святым братьям неистового проповедника блаженного Доминика, пешком пришедшего в Лангедок, говорят, чуть не из самой Кастилии. Там, на барельефе Дома бессребреников, сын божий с кротостью и терпением тоже высоко поднимает круглые брови над круглыми, близко поставленными к переносице глазами.

– Человек это всего только часть созданного Господом, он смертен и грешен, дитя мое, – улыбнулся брат Одо Амансульте. – Человек не должен умножать грехи, даже если он готовит себя к благочестивому делу.

И быстро спросил:

– Где ты изучила язык неверных?

– У меня служат разные люди, брат Одо. И мой отец благородный барон Теодульф всегда старался научить меня тому, что знал сам, – неохотно пояснила Амансульта. – Разве я умножаю этим грехи? Разве это не богоугодное дело – сделать все, чтобы спасти барона?

– Да хранит его Господь! – брат Одо смиренно возвел глаза горе, но в них пылало жгучее любопытство.

– Барон Теодульф не простой паладин, он искупил грехи подвигом и страданием. Он прощен. Он достоин спасения. Но истинно говорю, дитя мое, если ты хочешь сделать своим должником апостола Петра, смело жертвуй на нужды Святой церкви, ибо нет спасения вне церкви, а кто не признает Святую римскую церковь своей матерью, тот не признает Иисуса отцом.

Он быстро взглянул наверх, но рыцарь Бертран де Борн успел перехватить его взгляд и язвительно усмехнулся.

– Человек, конечно, только часть созданного Господом, – произнес рыцарь Бертран де Борн своим неприятным скрипучим голосом, совсем не похожим на тот, каким он исполнял свои кансоны. – Но гораздо хуже, мерзкий монах, что человек чаще всего упражняет в себе только самое низменное, а потому очень быстро обращает себя в скота.

Он смерил брата Одо презрительным взглядом:

– В каком направлении упражняет свою душу благочестивый брат Одо?

– Аб хедис сциндере овес, – смиренно ответил брат Одо, но круглые его глаза при этом странно блеснули и это был уже не блеск любопытства. – Мое дело отделять овец от козлищ. Мое дело спасать души живые.

– Мектуб, – зачарованно пробормотал Ганелон.

Слово вырвалось неожиданно.

Он хотел только подумать – судьба! – но слово вырвалось, и оно было произнесено по-арабски. Он ничего такого не собирался произносить, но ведь он понимал слова Салаха, и странный спор брата Одо с рыцарем тоже был ему как бы понятен.

Брат Одо удивленно воззрился на Ганелона, а старая Хильдегунда перекрестилась:

– Не пристало мальчику говорить вслух такое!

Только Амансульта и Викентий из Барре восприняли произошедшее без удивления.

– Это тоже раб? – равнодушно спросил монах, щуря свои мышиные воспаленные глазки.

– Нет, я призвала этого мальчика с мельницы. Он умеет читать и знает счет. Я сделала так, чтобы он подружился с сарацином и научился его языку. Теперь этот сирота будет помогать нам разбирать книги и списки.

И кивнула в сторону Салаха, взглянув при этом на Ганелона:

– Ты долго жил рядом с агарянином?

Ганелон смиренно кивнул.

– И много слов ты запомнил?

Запинаясь и боясь поднять глаза, Ганелон ответил по-арабски:

– Не очень много. Но я разговариваю с Салахом. Он нуждается в беседе. Он одинок.

– Вот как? – наконец удивился Викентий из Барре и повернул голову к Амансульте: – Он странно выражается этот мальчик, но, может, он правда окажется полезен для наших трудов. Работа с книгами требует знаний.

И обернулся к Ганелону:

– Хабент суа фата либелли. Разве не так?

– Истинно так, – смиренно кивнул Генелон. – И книги имеют свою судьбу.

Он едва сдерживал дрожь.

Он боялся Амансульту. Он ясно почувствовал, что он для нее ничто, нихиль. Он не хотел, чтобы его вернули Гийому-мельнику. Как с большого расстояния он услышал холодный голос Амансульты:

– Крас, крас, семпер крас. Сик евадит этас.

И опять понял.

«Завтра, завтра, всегда завтра. Так проходит жизнь.»

Ему даже показалось, что он понимает и тайный смысл сказанного.

Но утверждать это он бы не решился.

Мир вокруг стал смутным и в то же время сияющим. Так бывает в глубине ручья, когда Солнце падает на донные камни. Слова Амансульты, донесшиеся как бы издалека, были как такая скользящая по дну ручья рябь и Ганелон понял, что не будет отослан к Гийому-мельнику.

Но презрение и холодность госпожи ранили Ганелону сердце."

V–VII

"…и увидел, как ловко монах свернул шею гусю.

Раскрыв рот, Ганелон поднялся из-за куста терпко пахнущего барбариса, за которым прятался.

– А-а-а, это ты, Ганелон! – брат Одо быстро перекрестил его левой рукой. – Я знаю, Ганелон, у тебя хорошая память. Так многие говорят в замке Процинта. Хорошо иметь хорошую память, Ганелон, – улыбнулся он, – но есть вещи, о которых помнить не надо. Совсем не надо. Увидел и забыл!

Брат Одо опять улыбнулся и его лицо, очень густо побитое оспой, просветлело:

– Понимаешь, есть вещи, о которых совсем не надо помнить, да, Ганелон?

И произнес:

– Абсит!

Ганелон кивнул.

– Господь милостив, – сказал брат Одо, ничем не смущаясь и начиная обдирать гуся. – Садись рядом. Ты умеешь разжигать огонь?

Ганелон кивнул.

– Так разожги огонь. Этот гусь господень. Раз он сам шел мне в руки, значит, его подталкивал Господь. Ты готов разделить со мной трапезу?

Ганелон кивнул.

Брат Одо совсем не походил на монахов из монастыря Барре и он не походил на ученого клирика. Он был ловок и подвижен, все в нем горело. Он ловко и быстро управился с украденным гусем и нанизал его на вертел. И место брат Одо выбрал удобное – на берегу речки под известняковыми обрывами. Разведенный здесь огонь нельзя было увидеть ни из замка, ни из деревни.

Ганелону не хотелось возвращаться в замок.

Лучше слушать цикад, чем ворчание монаха Винсента, а гусь оказался вкусным.

– Я знаю, ты не раз дерзил госпоже, Ганелон, – весело сказал брат Одо, запивая гуся красным хорошо разведенным вином. Фляжку с вином он держал при этом перед собой двумя руками. – Я знаю, ты в ссоре со всем миром. У тебя нет друзей. Тебя часто дразнят Моньо, монашком, за твою доверчивость и чистую кротость. Я знаю, что Гийом-мельник часто наказывал тебя розгами и запирал на ночь в позорном помещении. Ученый клирик и сейчас стегает тебя розгами по плечам и ты не очень часто посещаешь мессу и не всегда держишь себя скромно. Это так?

Ганелон печально вздохнул.

– Но ты много читаешь, Ганелон, я знаю. Ты постоянно перечитываешь Писание. Когда можешь, ты посещаешь службы, и умеешь одолевать лень. Ты искренне раскаиваешься в проступках. Ты беден и лишен родительской ласки. У тебя косит левый глаз, Ганелон, и ты, правда, беден. Но ты же знаешь, ты уже должен это знать – Господь избрал бедняков богатых верою. Ты ведь знаешь об этом?

Ганелон печально кивнул.

– Я знаю, ты донашиваешь чужие обноски. Большой пирог, запеченный в оловянном блюде, как правило, не доходит до тебя. Бывало, ты воровал сыр из мышеловок Гийома-мельника, – брат Одо прутиком быстро начертал на песке таинственный знак. – Я чувствую, ты готов к подвигу. Я чувствую, ты давно готов к подвигу. Тебя мучают видения. Тебя часто влекут звуки невидимых горнов и труб, голоса невидимых небесных труверов. Ты уже не раз видел в своих видениях деву Марию, – брат Одо быстро перекрестился. – И ты видел в своих видениях святого Петра. Он был одет в простую рубашку с продранными рукавами. Ведь так? Не стесняйся меня. Такие видения должны только радовать, они – вышний знак, Ганелон. Скоро ты будешь кем-то, а не просто робким мальчишкой из деревни, призванным госпожой для услуг. Скажи, Ганелон. У тебя, конечно, грязные ногти и госпожа смотрит на тебя с отвращением, но ведь тебе нравится госпожа? Разве это не так?

Ганелон печально кивнул.

Еще никто так толково не рассказывал ему про его жизнь.

– Ты ведь знаешь, кто такой дьявол?

– О да, – печально сказал Ганелон. – Он враг всего миропорядка.

– Верно сказано, – брат Одо перекрестился. – У каждого свое дело, каждый призван к тому, что ниспослано ему свыше. Простолюдин и виллан трудятся, священник молится, учит и наставляет, благородный рыцарь оберегает страну. Без божьих законов нельзя жить пристойно. Только животные обходятся без латыни и священного Писания. Мудрость наша через Откровение божье. Мудрость, Ганелон, это то, что Иисус открыл людям о Боге. Сам апостол Петр основал римскую общину и был первым ее апостолом. Римская церковь – главная во всей Вселенной. Земля Рима густо пропитана кровью мучеников, среди них Петр и Павел. Мы должны хранить завещанный ими порядок. Мир должен быть осиян. Еретики, столь расплодившиеся в Лангедоке, порождают ложные мысли и ложное отношение к вещам.

Брат Одо улыбнулся:

– Я вижу, ты понимаешь мои слова.

Ганелон кивнул.

– Жирные паштеты, сладкие пироги, крупитчатый хлеб, – продолжал брат Одо, с удовольствием обгладывая крыло гуся. – Тебе хочется полежать в душистой летней траве, а тебя гонят переносить тяжелые мешки или убирать навоз из грязного коровника. Тебе хочется съесть кусок вкусного окорока, – брат Одо вытер ладонью испачканную жиром рябую щеку, – а тебе дают сухую кукурузную лепешку. Люди темны, Ганелон. Даже священное Писание они усваивают не по тексту, а из слов ученого клирика. Их слова – слова Бога, но их дела часто дела дьявола. Зато ты, Ганелон, разбираешь латынь, ты умеешь объясниться с сарацином и с греком. – Брат Одо произнес – с грифоном. – Это особый дар, Ганелон. Я чувствую, ты наделен харизмой, в тебе есть способность видеть тайное, скрытое от глаз. В тебе есть вера. Борьба града небесного и града земного – вот благодать верующего. Считай, Ганелон, что ты уже на пути к спасению.

Он замолчал.

Ганелон терпеливо ждал.

– Твоя госпожа из замка очень мила. Но она строга, ее зовут Амансульта. Вы прозвали ее Кастеллоза…

Брат Одо задумчиво потер переносицу, его глаза совсем округлились и совсем сошлись к переносице:

– Твоя госпожа много знает. Она молода, но много знает. У нее в замке бывают странные люди. Например, совсем недавно у нее был один необычный старик, я знаю. Он носит красную шапку и очень длинный волочащийся по земле плащ. Зачем он приходил, Ганелон?

Ганелон пожал плечами.

– Известно, граф Раймонд Тулузский покровительствует необычным людям. Он дружит с твоей госпожой. Это гордыня, Ганелон, хотеть знать больше, чем тебе предписано церковью. Гордыней, Ганелон, как правило, бывают обуреваемы люди, в душе предающиеся дьяволу. Именно они дерзают сравниться с Богом. Но пока они тщетно стараются выковать в кузнице дьявольской самую наираспрекраснейшую вещь в мире, Ганелон, Господь великий одним движением обращает паука в Солнце. Тогда испуганный дьявол делает так, что искаженное похотью лицо становится похожим на морду животного. Ты ведь видел такие лица?

Брат Одо шумно отрыгнул. Он, наконец, наелся.

– Необычные и необыкновенные люди, Ганелон, очень часто обуяны гордыней. Твоя госпожа тоже необычный и необыкновенный человек, она бежит людей, искренне посвятивших себя Богу. Она умеет объясниться с пленным сарацином, она изучала риторику в монастыре Барре, она знает философию, она держала в руках старинные инкунабулы, каких нет даже в Латеранской библиотеке.

Голос брата Одо стал вкрадчивым:

– Но дьявольская гордыня, Ганелон! Никогда не торопись устремляться на прекрасное. Беги от прекрасного, неважно, в каком облике оно предстанет перед тобой. Прекрасное это тень, подобие тени, а стремиться надо к тому, что само по себе отбрасывает тень. Ты понимаешь?

Ганелон смиренно кивнул.

Он был смущен.

Его охватило смятение.

Никто никогда не разговаривал с ним столь открыто и просто.

Он верил брату Одо.

Ему хотелось верить брату Одо, как всегда хочется верить человеку, с которым ты только что разделил трапезу. Пусть даже этой трапезой был всего лишь краденный гусь.

Ему хотелось говорить с братом Одо. Ему было о чем рассказать брату Одо. По неизреченной своей милости Господь, при известных немощах, наделил Ганелона острым зрением и острым слухом. Он не раз слышал из-за приоткрытых дверей залы, освещенной факелами, негромкие голоса госпожи и монаха Викентия. Странные пугающие голоса. Не всегда даже можно было понять, о чем, собственно, они говорили.

Но Ганелон все хорошо запоминал.

Он, например, сам слышал, как Амансульта произносила:

«Вот видишь… На пергаменте опять проступили слова…»

Наверное, они восстанавливали текст старой книги.

«Вот видишь… – Голос Амансульты был полон странных надежд. – Вот видишь, вот здесь… Здесь вполне можно прочесть слова…»

И голос Викентия из Барре, писклявый мышиный голос, произносил вслед за Амансультой некие слова, увиденные им на пергаменте:

«Для того, чтобы достичь… Для того, чтобы достичь глубин познания… Да, я отчетливо вижу, что тут начертано именно так – глубин… Для того, чтобы достигнуть глубин познания, не всегда следует искать тайных проходов… Иногда достаточно поднять уровень вод…»

«Я не понимаю. Что это может значить?» – слышал Ганелон негромкий голос Амансульты.

«А разве слова всегда должны что-нибудь означать?» – удивленно спрашивал Викентий из Барре.

Да, Ганелону было что рассказать брату Одо.

Он, например, слышал о некоей неистовой Джильде из соседней деревни. Джильда была толста и в чреве ее часто стонал дьявол. Он слышал о рыцаре из Нима, которого конь самым волшебным образом всего за час доставил из Иерусалима в Ним и обратно. Он видел старинные книги, на полях которых теснились частые пометки Амансульты и монаха Викентия. Он даже уже догадывался, зачем Амансульта так часто уходит на древнюю мраморную дорогу, стремясь опять и опять увидеть верхний пруд…"