Текст книги "Русская мечта"

Автор книги: Геннадий Прашкевич

Соавторы: Александр Богдан
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

4

Похоже, Благушино перестало быть дохлым местом.

Только отошел катер Кузнецова, как в причал ткнулся другой – широкоскулый, мощный, с крутыми обводами. Он походил скорее на яхту, хотя сказать так было бы преувеличением.

По трапу живо сбежал русый, быстрый человек.

Он указывал рукой на террасу столовой и что-то кричал красивой женщине, стоявшей у борта. Слушала женщина спокойно. Полосатые брючки в обтяжку (Бенеттон), тоненькая кофточка (Сислей). Душится, конечно, ультравиолетом, решил Семин. Или Пако Раббан. От дивного знакомого запаха заныло сердце. Он не хотел вспоминать о Нюрке, но вот вспомнил. Любовь вечная, неизбывная находилась сейчас в Швейцарии. А с нею мальчишка, которого все считали сыном Большого Человека. Я эту гостиницу в Лозанне только для того и купил, чтобы быть ближе к Нюрке. Сколько живу, не встретил ни одной женщины, похожей на нее. Были всякие. Шлюхи, бляди, чужие жены, девчонки, матроны, гадюки. Закатывал чудовищные попоища в Москве, в Киеве, в Таллинне, в той же Лозанне – наперекор Нюрке, будто она могла услышать бесстыдные стоны. «А спать опять подушка мокрая…» Он запрещал себе думать о Нюрке, о далеком сыне, о Петре Анатольевиче. Женщина с катера внезапно расстроила Семина. Конечно, волосы могут быть каштановыми или русыми. Конечно, волосы можно связывать в узел, или рассыпать по плечам, или по обнаженной груди, чтобы всяко попадали под поцелуи. Конечно, можно умиляться трогательному нежному пушку на затылке, и грации шага, и темному загару, но Семина все это не обманывало. Он прекрасно знал, что однажды все равно наступает момент, когда самая нежная, самая трогательная начинает задыхаться. «У меня ножки сами раздвигаются». Он слышал такое от самых трогательных.

Вытер вспотевший лоб.

Кузнецов не слабак. Просто торопится.

Но почему он так странно сказал о Саксе? «Сидит в котельной…» Не может сидеть Шурка Сакс в котельной. Прихлопнули его. Похоронили. Сам в свое время видел некролог. Под короткими и сильными Шуркиными ногами земля расплескивалась, трепетали проверенные бойцы. При чем здесь какая-то котельная?

5

Почти час он работал.

Иногда выглядывал из окна, видел столик, заставленный закусками.

Красивая женщина сидела напротив жестикулирующего Виталия Колотовкина (Семин его узнал; пожар в гостинице никак не повлиял на парня) и лениво тыкала вилкой то в одну тарелку, то в другую. Девчонки в сарафанчиках благоговейно отдалились за резной кедровый буфет. Из-за буфета, замирая, следили за каждым жестом Колотовкина и его пассии. Наверное, она казалась им живым проявлением тех чудес, которые иногда показывают в кино, но которых в обыкновенной жизни никогда не случается.

Потом затренькал сотовый.

«Ладно, приеду… – донеслось до Семина. – Катька потерпит часок-другой на базе…» Он спрятал мобильник и громко заявил на всю террасу: «Ты тут, Катька, ни к кому с разговорами не лезь. Ты у нас краше Джиоконды, но не лезь ни к кому с разговорами». – «Ты и Джоконде сказал бы такое?» – «Какие проблемы? – отрезал Колотовкин. – Тоже, наверное, была дура».

Катерина засмеялась.

Смех ее прозвучал ровно и низко.

Маняще прозвучал ее смех. Какая-то чепуха, невольно подумал Семин, провожая взглядом широкоскулый катер, огибающий корму затонувшей баржи. Она железным углом торчала из воды. Семин прекрасно знал, что не следует ему подходить к женщине Колотовкина, но…

6

Катерина улыбнулась.

Перед Семиным оказался прибор Колотовкина, он его отодвинул.

Красивые пальцы Катерины сжимали серебряную вилку. Любая женщина при появлении незнакомого человека отложила бы вилку в сторону, но не Катерина. Улыбнувшись Семину, она продолжала аккуратно объедать кусочек наколотого на вилку копченого мяса. Белые ровные зубки работали ровно и весело. Она ничуть не походила на Джиоконду. А слабый аромат… Да, конечно, ультравиолет… Почему это видят в Джиоконде совершенство? – подумал Семин с непонятным раздражением. Совершенство бывает только в жизни, когда все живет, все бесконечно меняется…

– Ну и куда мы с вами поедем?

– А вы согласны? – Семин нисколько не удивился.

– Только не в Заир, – улыбнулась Катерина. – Хип-хоп и все такое прочее. Мне Павлик предлагал поехать в Заир. С веселым другом барабаном. И другие всякие. А вы? – Катерина говорила с улыбкой, но Семин улавливал скрытую опасность.

– Еще не знаю.

– Тогда и не говорите. Все равно не успеете.

– Виталий Колотовкин – ваш муж? Он скоро вернется?

– Разве у Джиоконды был муж? – Катерина произнесла это с полной серьезностью.

– Не думаю. Кажется, нет. По крайней мере, не слышал.

– И я не слышала, – произнесла Катерина серьезно.

Она чувствовала на себе завороженные взгляды застывших за буфетом девчонок обслуживания, для которых главным на свете были сегодняшние цены на хлеб и на молоко, и опять улыбнулась:

– Мне нельзя говорить с посторонними. Виталик запрещает.

– Почему?

– Да всегда сморожу какую-нибудь глупость.

– Но вам же хочется поговорить? Нельзя же молчать все время.

Она красиво (явно не для показухи), откинула голову, сразу увидев дальний берег в дымках из труб (Благушино), и металлически поблескивающую под лучами солнца корму затонувшей баржи, и девчонок обслуживания, с обожанием разглядывавших ее. И Семина, конечно, увидела. Каким-то особенным, внутренним, присущим только женщинам взглядом.

– Конечно, хочется.

– Ну так что же?

– Раньше я много разговаривала.

– С кем?

– С Жюли.

– Это кто?

– Кошечка.

Наверное она услышала понравившееся ей имя в каком-нибудь сериале.

– В Рядновке у меня Жюли выходила из дому на улицу прямо через форточку. Если дверь заперта, прыгала мне на плечо, с плеча в форточку, а оттуда в садик. Ее боялись собаки. Наверное, понимали, что я задушу любую, которая нападет на Жюли. Не надо было мне брать Жюли в Томск, а я взяла.

Чувствовалось, что Катерине приятно повторять имя кошки.

– Было жарко, пришла подружка. Гостиница в центре, тихая. Кондиционеров нет, мы с подружкой все с себя стащили, – в глазах Катерины появилось какое-то мрачное торжество и Семин понял, что сам готов немедленно стащить с нее все. – Ни лифчиков, ни трусиков. Ничего. Когда принесли ликер, мы выпили по рюмочке и стали есть мороженое, а Жюли прыгнула мне на плечо, даже поцарапала кожу, и с плеча махнула в форточку. Мы выпили еще по рюмочке. Виталику сладкий ликер привозят из Таллинна. Я спрашиваю: «В Томске много собак?» – Подружка спрашивает: «А чего?» – «Они там не задерут Жюли??» – А подружка вдруг положила себе руки на груди: «Чего им драть дохлую-то? Мордой-то об асфальт-та». И до меня дошло, что мы на пятом этаже. Я же говорю, я – блондинка. До меня не сразу доходит. – В зеленоватых глазах Катерины появилось что-то влажное и мрачное, как темная грозовая туча, напитанная неистовым электричеством. – Я сразу вспомнила, что мы не в Рядновке. Выскочила на балкон, кричу вниз: «Не видели кошечку?». А там мужики курили и стоял милиционер. Конечно, все остолбенели, а милиционер даже честь отдал. Дескать, какую кошечку? Это у которой мордочка, как у бульдога? – «Ага», – кричу. – «Да вон она валяется».

– Сочувствую, – сказал Семин.

– Правда?

– Да.

– Ее звали Жюли. Вы бы в нее влюбились.

Он кивнул. Он еще не понимал, какая ужасная грозовая туча медленно шла над ним, погрохатывая негромким смехом. Но предчувствие скорых перемен грозовыми вспышками освещало замершую землю.

– У моей подружки тоже потом случилось. Через неделю после свадьбы позвонила домой. «Мам, – говорит, – ну, прям не знаю, что делать! У нас тут такая семейная сцена разыгралась, ну прям ужас!» – В глазах Катерины появилось что-то совсем уже грозовое. – «Успокойся, дочка, главное не расстраивайся, – говорит мама. – В каждой семье случаются конфликты». – «Да я и не расстраиваюсь. Вот с трупом что делать?»

Катерина засмеялась и Семин понял, почему Колотовкин запретил рядновской Джиоконде разговаривать с незнакомыми.

– У меня есть теория…

Он не понял, дошло ли до Катерины слово теория и правильно ли блондинка его поняла, но щеки Катерины слегка покраснели и он ясно представил ее рядом с подружкой на балконе («Жарко… Даже без лифчиков…»).

– Все люди делятся на две группы.

– На блондинок и на брюнеток?

– Нет. На имеющих душу, и на не имеющих душу. По моим наблюдениям, последних гораздо больше. Из-за них на земле происходит все плохое. Сами знаете, что с одними людьми почему-то хочется говорить, улыбаться, держаться доверительно, а другие как обезьяны. Они только машут хвостами и берут взятки. Им покажи сто долларов, они за сто шагов виляют хвостами.

– А другие?

– А другие нет. Им покажи купюру в миллион долларов, они все равно не станут хвостом вилять.

– А что им надо показать, чтобы завиляли?

Семин не выдержал:

– Джиоконду.

Катерина опять немного покраснела. Но сравнение ей понравилось.

– У вас, наверное, есть душа.

Семин замолчал, несколько разочарованный.

– А вы знаете, – спросила Катерина, – что в Африке кулинарное искусство часто передается по наследству? – Наверное она считала, что ведет милую светскую беседу. – У них сын готовит отца. Ну, в смысле, обед из него готовит.

– Это вас Колотовкин такому учит?

Она не удивилась вопросу:

– Нет. Дядя Шура.

– Какой дядя Шура?

– Он в котельной работает, – Катерина улыбнулась. – Выпивает с Гришей Зазебаевым и рассказывает всякое.

Она так повела загорелым плечом, что Семин искренне позавидовал неизвестному Грише Зазебаеву и дяде Шуре. Слова Кузнецова странным образом подтверждались. Какой-то Шурка, однофамилец Сакса, оказывается, впрямь работает в рядновской котельной. Но вот что точно – одни люди действительно виляют хвостами, увидев зеленую купюру, а другие крутят хвостами, только увидев Джиоконду. А вот что может заставить вилять хвостом саму Джиоконду?

– Хотели бы вы отсюда уехать?

– С острова? – не поняла Катерина.

– И с острова. И из Рядновки. Вообще уехать.

– Да нет, – ответила Катерина с некоторым сомнением. – Мне предлагали. Куда ехать, если все есть?

– Действительно все?

– Конечно. Я же сама беру.

– Берете от Виталия Колотовкина? – уточнил Семин.

– Ну, почему же? – ответила Катерина с ошеломляющей простотой. – Не только.

Внизу у причала взвыла сирена, застучал мотор, послышалась громкая немецкая речь. Всплеснув руками, Катерина вскочила и, не попрощавшись, даже не извинившись, бросилась вниз по лесенке, потом по береговой тропинке. Семин видел мгновенный изгиб бедра, длинную ногу, то выброшенную вперед, то откинутую назад. Она не виляла хвостом. Рядновской Джиоконде этого не надо.

– Заплатить за нее? – улыбнулся Семин потрясенным девчонкам обслуживания.

– Да вы это чего! – дружно и необидно засмеялись они, показывая деревенские неровные зубы. – Виталия Ивановича не знаете?

Пыхтя поднялся на террасу Элим.

– Уплыл кореш, да? – он имел в виду Кузнецова. – С Катькой познакомился? Классная баба. Только классные бабы, учти, в высшей степени ненадежны. Люби уродок, как юрист говорю. Они верные. Потому что уродство на всю жизнь, а красота быстро проходит.

Отступление третье. «Зимние витамины»
1989–1996

1

Отец постарел.

Он сильней, чем раньше, прихрамывал.

При волнении выпучивался, нездорово поблескивал раненый глаз.

Говорил Иван Витольдович все больше о шахтерах, перекрывающих Транссиб, о постоянных задержках зарплаты, растущей дороговизне, о том, как страшно включать телевизор. Месяц назад убили в подъезде профессора Арановича, а при нем и денег не оказалось. Вывод войск из Афганистана отец считал непродуманным (как когда-то ввод), гибель атомной подводной лодки «Комсомолец» его совсем надломила. «Ты вот был в городе. Там, говорят, студенты вышли на улицу?» – «Да они с нее не уходили, – смеялся Виталий. – Они очередь за водкой занимают с пяти утра, а потом продают».

Впрочем, Виталий сам многого не понимал.

В «комках» изобилие экзотичных продуктов, в больших бутылях мерцает голландский спирт, на перекрестках нежный аромат шашлыка. Зеленеют, краснеют, алеют холмы, горы, пирамиды фруктов, баночное пиво украшает витрины. «Объект охраняется подразделением вневедомственной охраны». Виталий фыркал: раньше такие объекты охранялись законом. Да и что там охранять? Раскрошенный кирпич, торчащий ржавый металл, вспученный асфальт, грязь, бумаги, консервные банки, газеты, тряпье, пыльные переулки.

Еще поражали цены.

«Представляешь? – потрясенно вскидывал руки отец. – Жирный спекулянт арендует вагон и везет в Ташкент обского судака. Там продает, а домой возвращается с фруктами и с овощами. На продажу, понятно».

«Круговорот веществ в природе».

«Но доход! Доход! Кому идет доход?… Ты подумай! Частнику! В университете зарплату не выдают по полгода, шахтеры питаются одной гречкой, а спекулянты обогащаются, – задыхался отец. – Ты послушай, чего люди требуют на митингах!»

«А чего они требуют?»

«Переименования улиц! – искренне ужасался отец. – Требуют снять таблички с именами канонических героев, восстановить старорежимные. Если никто не хочет знать известных имен… – выпуклый глаз профессора Колотовкина нездорово поблескивал. – Да если бы только это! Недавно в какой-то бульварной газетенке распечатали телефоны томского УКГБ. Дескать, эти отделы занимаются незаконным сбором информации о вашей личной жизни! Но так нельзя! Это разглашение государственной тайны!»

Виталий отмахивался.

Меньше всего он думал о государственных тайнах.

Зато каждый день звонил в Благушино. Павлик Мельников орал в трубку: «Болот в Сибири больше, чем пустынь в Африке, а клюквы не найдешь ни в одном магазине! Давай, давай торопись, Виталик!»

2

Друзья Павлика, впрочем, казались Виталию странноватыми.

Например, Лола. Она часто звонила ему домой. Голос звучал красиво, но, как писали в старинных романах, при личной встрече незнакомка оказалась нехороша собой. Зато голос необыкновенный.

– Нынче такую обувь не носят.

Лола могла и не выпячивать презрительно нижнюю губу, это не делало ее красивей, но она упрямо выпячивала. Подумаешь, тоненькие ножки, знала о себе, зато эротичны, подчеркнуты тонкой французской юбочкой! Подумаешь, как у белки, оттопыренные ушки, зато прическа – что надо, и золото высшей пробы в оттянутых мочках!

– Нынче такую обувь не носят, – повторила.

– В Благушино носят, – возразил Виталий.

– Это потому, что у вас там ногой ступить некуда, везде одно говно, – заявила Лола. – В Пассаже ты ничего хорошего не найдешь. Могу указать местечко.

– Но там, наверное, цены?

– Да уж не как в Благушино.

– А зачем мне это?

– Павлик просил.

– Обуть меня?

– И обуть, – подтвердила Лола. – И одеть. И приобщить к делу.

– И все за просто так?

– За просто так ничего не бывает, – подтвердила Лола опасения Колотовкина-младшего. – Вес веществ, вступивших в реакцию, всегда равен весу веществ, получившихся в результате реакции. – Может, в прошлом Лола была химичкой. – На днях получишь печать кооператива. За тобой будет право подписи, поскольку Павлику этого пока нельзя… – Все же какая-то тайна так и распространялась вокруг Павлика. – Но опыта у тебя нет, поэтому председателем пока сядет Герцен. А кооператив назовем…

«Колокол»? – догадался Виталий.

– Да нет, я не о том Герцене, – снисходительно усмехалась умная Лола. – Наш тоже пытался смыться за бугор, но не получилось. Походка не та. Так что первое время печать и право подписи будешь делить с Герценом.

– Тоже просьба Павлика?

– Естественно, – кивнула Лола.

И недовольно повела острым носиком:

– Никогда с утра не употребляй чеснок. Даже если сильно хочется. Вечером, перед сном, еще куда ни шло, твоей подружке виднее, но с утра…

Укоризненно покачав головкой, вернулась к делу:

– Устав кооператива готов. Направление деятельности: ягоды, грибы, лесные богатства, кедровые орехи. Дарю незатасканное название. «Зимние витамины». Бесплатно.

Офис Лолы занимал пару комнат. В той, где обычно принимали Виталия, окон не было, под потолком горели лампы дневного света. Сквозь свежую краску проступали следы снятых труб. На табличке золотом было вытеснено: «Кооператив Одиночество». Молодые женские голоса из соседней комнаты только усиливали недоумение. Лола усмехнулась и бросила перед Виталием две пачки десятирублевых купюр.

Он спросил ошеломленно:

– Здесь сколько?

– Две тысячи.

– Но я и так должен Павлику пятнадцать рублей!

– Ну, чего ты, Виталик, право? – с некоторым раздражением заметила Лола. – «Пятнадцать рублей!» Ты, наверно, романтик? Я помогу тебе вернуться в реальность. Меня Павлик предупреждал. – Было видно, что ей сильно хочется расспросить о Павлике, но она сдерживала себя. – Тебе придется разговаривать с нужными людьми, ходить в райисполком, к пожарникам, в санэпидемстанцию. Будешь решать всякие проблемы, заодно прикупишь инструмент для кооператива. – И покачала головкой: – Павлик – молодец. Он это все хорошо придумал. Через благушинский «Ветерок» удобно будет прокачивать деньги.

И спросила:

– Помещение имеешь?

– В Томске?

– Ну да.

– Квартира.

– Однокомнатная?

– Да нет. Четыре комнаты.

– Ах да, ты же Колотовкин, – вспомнила Лола. – Профессорский сынок. И квартира у тебя соответствующая.

Некрасиво прищурилась:

– А у любовницы?

– А это зачем?

– Кооператив следует регистрировать по определенному адресу.

– А если?… – он осторожно кивнул на деньги. – Ну, это… Дать на лапу? Чтобы не регистрировать на своей территории…

– Не всегда срабатывает, – засмеялась Лола.

– Мы вместе будем работать?

– У нас другой профиль, – она покачала головой. – Тебе не понравится. «Вам трудно, вам одиноко, тоска давит, звоните нам». Встречал такие объявления?

– Психологи, что ли?

– Ну точно – романтик, – сделала вывод Лола. Страшненькая, черненькая, но обаяния в ее голосе хватило бы на троих. – Пробовал когда-нибудь утешить вдову или вразумить идиота? А мы умеем.

3

В умении Лолы он убедился.

Отец в тот вечер особенно тяжело ходил по комнате. Опирался на трость, потрясал небрежно сброшюрованным местным Пресс-бюллетенем. «Товарищи! Вы видите теперь, что волк скинул овечью шкуру?» Было видно, что революционная терминология убивает отца. Раненый глаз смотрел жалко. «Казенные ведомства уже не стесняются открывать свое истинное лицо…» Ну откуда столько агрессии? Куда смотрит Горбачев? Куда смотрит политбюро? Так скоро страна взорвется.

Сели за стол. Виталий выставил из духовки зажаренную с овощами курицу. В магазине синяя, в пупырышках последнего озноба, в духовке курица сильно похорошела. И коньяк оказался совсем даже неплохой – из магазинчика, присоветованного Лолой. Очень даже неплохой, хотя покупать такой каждый день невозможно даже на деньги Павлика.

– Ждешь кого-то?

Отец удивленно вышел на звонок в прихожую.

Там тотчас раздался раскованный девичий голосок: «Ну, Колотовкин, ты что? Не крути головой, расслабься! Ты вот ждал, я и пришла!» Голос звучал вызывающе молодо. «Чего это у тебя с глазом? По уху дали?» – «Вы из газеты?» – донесся растерянный голос отца. – «Да ну! Мне Лола сказала, что тебя надо срочно грузить в реальность. Она сказала, что ты романтик, – голос незнакомки так и звенел. – Только я не думала, что ты с тростью».

Теперь остолбенел Виталий.

Ему в голову не приходило, что гуманизм загадочного кооператива «Одиночество» простирается так далеко и обеспечивается такими девушками. Впрочем, как иначе утешить вдову, вразумить идиота? Юбочка до колен, даже выше. Даже намного, даже еще выше. Но и это не предел, нет. Ох, не предел, есть перспектива. Июльская жара буквально раздела незнакомку. На загорелых плечах развевалась почти невидимая прозрачная блузка – нежное облачко, не представлявшее никаких преград даже для утомленного зрения профессора Колотовкина. А самое поразительное: незнакомка ужасно напомнила Виталию Светлану Константиновну. Он даже вздрогнул: не бывшая ли это учительница явилась?… Нет, голос звонче… Моложе… Но бровки, но рост, но поворот плеча… Неужели у нее на животе есть родимое пятнышко? – странно волнуясь, подумал Виталий, дивясь таким причудам природы.

– Ой, как у вас уютно! – гостья трогательно прижала руки к почти обнаженной груди, ей все в профессорской квартире нравилось: – Ой, сколько у вас книг!

И лучезарно представилась:

– Я – Маринка.

– Она психолог, папа, – быстро сообразил Виталий.

– Ой, папа! Ой, правда? Вы прочитали все эти книги?

К изумлению Виталия отец не обиделся. Более того, профессор Колотовкин суетливо улыбнулся. Обращение папа подействовало на него так, будто Маринка вдруг удлинила юбку, или накинула черный плат на трогательно обнаженные плечи.

– Как думающий человек…

– Ой, я тоже люблю думать, – перебила профессора Маринка и засмеялась, совсем как Светлана Константиновна. – Только у меня квартира выходит окнами на улицу Ленина, а там все время орут: «Люблю Россию без памяти! Люблю Россию без памяти!» Ну, прям козлы! Чего орать, если с памятью плохо?

– Может, они имеют в виду общество «Память»?

– А какая разница? – не поняла Маринка.

Отец клюнул. Он уже не сводил глаз с порхающей по комнате гостьи. Это верно, согласился он. Сегодня борются за Россию без «Памяти», а завтра за более выгодную форму инвалидности.

– Ой, какой коньяк! – оценила Маринка, сладко зажмурившись.

И сразу бросилась в бой, разрабатывая обнаруженную золотую жилу:

– Вы бы только слышали, как эти козлы весь день вопят под моим окнами!

Отец понял Маринку по своему и обиженно забубнил. Вот в Междуреченске забастовка… И в Прокопьевске забастовка… И в Анжеро-Судженске шахтеры вышли на транссибирскую магистраль… Вы, Марина, меня поймете… Профессор Бехтерев специально изучал психологию толпы, это верно… Но ведь на наших площадях даже туалетов нет…

– Чего им туалеты? Они власть берут!

– Где? Где вы такое услышали? – испугался отец.

– Я же говорю, у меня окна выходят на улицу Ленина, – Маринка обворожительно улыбнулась старшему Колотовкину. Как милому тайному сообщнику. – Сегодня, папа, страшно кричали, что где-то под Катайгой нашли радиоактивное кладбище. Это где такая Катайга? Это деревня? Это недалеко? – Она изумленно повела потрясающими бровками Светланы Константиновны и махнула рукой: – Да какая разница? Я, папа, на такие страшилки не западаю.

Виталий испуганно посмотрел на отца, но тот ничего не заметил. Бубнил, пуча на Маринку взволнованный пониманием глаз… Воровство, хамство, психология толпы, Горбачев, профессор Бехтерев…

– Ой, я знаю! – обрадовалась Маринка. – Горбачев – это мутант!

– Как мутант? – удивился отец. – Почему?

– А у него на голове серп и молот. Вы что, разве не видели? Мне Нинка говорила, он точно мутант!

– А кто в таком случае Чапаев? – обеспокоился профессор.

– Утопленник, папа.

– Как это неожиданно… – Отец растерянно забарабанил пальцами по столу: – А Сальвадор Дали?

– Мореплаватель, наверное.

– Да почему?

– Имя уж очень красивое.

– А как звали самого первого мужчину?

– Ой, папа! – укоризненно повела головкой Маринка. – Неужели я такое буду вам говорить? Ну если хотите… Ладно… Валеркой его звали… Валерка с Южной…

Отец сник.

– Ладно, ладно, – Виталий поспешно наполнил рюмки. – Ты, папа, нас извини. У нас свой разговор. Давай выпьем за твое здоровье.

И кивнул:

– Мы ко мне ненадолго.