Текст книги "Подвиги русских морских офицеров на крайнем востоке России"

Автор книги: Геннадий Невельской

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

   Предоставим, однако, слово фактам.

   После подписанного в 1689 году в Нерчинске договора о границе с Китаем, она, ввиду незнания обеими сторонами подлежавшей разграничению территории, оказалась в точности установленной только на западе. Здесь граница была проведена по реке Горбице, небольшому притоку реки Шилки, который начинается и впадает в неё к югу от сибирской железнодорожной магистрали и расположенной на ней станции Ксениевской (в 108 км к западу от станции и города Могоча). На остальном пространстве «великие и полномочные послы, не имеюще указу царского величества», отложили «оные земли неограничены до иного благополучного времени». Правда, в договоре имелось указание на то, что "граница должна итти от истоков Горбицы по «каменным горам... до моря протяженным». Но как и до какого моря они протянулись, не было ясно ни китайским послам, ни русскому послу боярину Ф. А. Головину.

   К тому времени, когда Невельской в конце 40-х годов прошлого столетия появился в низовьях Амура, вопрос с границами, где и как они должны итти, был столь же неясен, как и при заключении Нерчинского договора.

   Русское правительство после 1689 года не раз пыталось начать переговоры с Китаем об установлении точных границ, но в ответ на это китайцы просто или не отвечали или угрожали прекратить и в ряде случаев даже прекращали прибыльную для России кяхтинскую торговлю с Китаем, дававшую ежегодно от 500 тысяч до 1 миллиона рублей дохода. Перед этой угрозой русское правительство всегда уступало, и потому в правительственных кругах с постоянной враждебностью встречали всякое новое предложение о границе с Китаем и Амуре, хотя, по мысли того же правительства, Амур мог дать единственно удобный путь для выхода из внутренних областей Сибири к побережью Тихого океана. Однако тут возникал второй вопрос – судоходны ли низовья Амура?

   В этом вопросе с лёгкой руки посетившей в 1805 году Амурский лиман русской кругосветной экспедиции И. Ф. Крузенштерна, создалось мнение о недоступности устьев Амура из-за мелей и банок, наполнявших Амурский лиман и преграждавших, таким образом, вход в реку для морских судов.

   С 20–30-х годов XIX столетия у пустынных русских берегов иэ года в год стали появляться во всё увеличивающемся числе целые эскадры иностранных китобоев, которые нередко нападали на прибрежные поселения, грабили жителей и даже, заходя в Авачинскую губу, разбирали на дрова петропавловские батареи. Перед Россией встала реальная угроза если не полной потери края, то значительного увеличения ущерба, приносимого иностранными моряками населению и государственному имуществу на побережье и в водах Тихого океана.

   Отсюда, естественно, снова оживился интерес к амурской проблеме и ее разрешению в желательном для России смысле. Амурским вопросом заинтересовался Николай I. В 1846 году по его распоряжению Российско-Американской компанией в Амурский лиман был послан бриг "Константин". Командиру его, поручику Гаврилову было вменено в обязанность удостовериться, могут ли морские суда входить в Амур, ибо в этом заключалась вся важность вопроса для России.

   Со своей стороны Компания указывала, что имеются "положительные" известия о недоступности низовьев Амура не только для кораблей, но даже для мелкосидящих шлюпок. Правление Компании предлагало Гаврилову, как только встретятся мели, остановиться, стать на якорь и дальше не итти из опасения погубить судно. Кроме того, от него требовалось во-время вернуться в колонию, то-есть в Русскую Америку, и снабдить продовольствием промышленников на Курильских островах. В общем на все это Гаврилову предоставлялось мало времени, в течение которого дать требовавшийся ответ было очень трудно. Гаврилов, дойдя до первых мелей (приблизительно на широте мыса Петх), стал на якорь, а сам на байдарках отправился к устью Амура. Дойдя до мыса Тебах, Гаврилов установил, что в устье Амура нет никаких китайских военных сил и флота, которые, по сведениям Министерства иностранных дел, содержались там китайским правительством. Однако за краткостью времени Гаврилов не смог выполнить поставленной перед ним задачи и вернулся обратно в Аян. В своём рапорте председателю Главного правления Компании адмиралу Ф. П. Врангелю он сообщил, что из его наблюдений "нельзя делать каких-либо заключений об устье реки Амура и ее лимане, до какой степени они доступны с моря". Вместе с тем на приложенной к рапорту карте он показал преграждавшие вход в реку мели и банки с глубинами от 0,5 до 1 м, а в лиман – пятифутовую банку. Под 52°46' северной широты им была показана пересекавшая лиман в широтном направлении отмель, соединявшая Сахалин с материком. Таким образом, хотел того или нет Гаврилов, но он дал неправильные сведения, подтверждавшие мнение Крузенштерна о недоступности устьев Амура с севера через лиман и Лаперуза и Браутона о том, что Сахалин – полуостров, соединённый с материком перешейком.

   Ф. П. Врангель, докладывая Николаю I об исследованиях Гаврилова, писал, что Компания выполнила данное ей поручение, установив недостаточность обнаруженных глубин для плавания морских судов в Амурском лимане, что Сахалин – полуостров и что, таким образом, река Амур не имеет никакого значения для России. Николай не имел оснований не верить Лаперузу, Крузенштерну, Гаврилову и наложил резолюцию: "весьма сожалею, вопрос об Амуре, как реке бесполезной, оставить". После этого министр иностранных дел К. В. Нессельроде сообщил Ф. П. Врангелю о том, что дело об Амуре надо навсегда считать законченным и всю переписку (дабы не вызвать нежелательных осложнений с Китаем) хранить в тайне.

   Вскоре после этого состоялось решение Особого комитета под председательством Нессельроде, по которому южную границу России с Китаем, в соответствии со сведениями, полученными от академика А. Ф. Миддендорфа, следовало провести "по южному склону Станового и Хинганского хребтов (здесь Миддендорф видел пирамиды из камней, принятые им за китайские пограничные знаки) до Охотского моря и Тугурской губы и отдать... навсегда Китаю весь Амурский бассейн".

   Казалось, все было кончено. Однако на исторической сцене появился молодой, мало кому известный в то время морской офицер, Невельской. Он дал новый ход событиям; именно он, а не Муравьёв, обнаружил новые факты, которые в силу своей неопровержимости заставили правительство изменить свою точку зрения в Амурском вопросе, разрешив его в смысле, благоприятном для России.

   Невельской был одним из образованнейших офицеров в русском флоте того времени. Поступив шестнадцатилетнем юношей (он родился 25 ноября 1813 года) в морской корпус, Невельской был выпущен из него 21 декабря 1832 года во флот мичманом и с тех пор ежегодно плавал на разных кораблях, главным образом, в Балтийском и Северном морях, а также в Средиземном и Белом, куда он совершал переходы на кораблях из Кронштадта и в Кронштадт и, по отзывам своих товарищей и начальников, изучил в совершенстве морское дело.

   15 июня 1846 года Г. И. Невельской был произведен в капитан-лейтенанты и начал сразу же добиваться назначения в воды Тихого океана. Нужно сказать, что еще во время пребывания в корпусе ему стали известны соображения Петра I о важном значении Амура и его устья для России. Невельской заинтересовался амурской проблемой, изучил всю относившуюся сюда литературу и пришел к выводу, что такая большая река, как Амур, не может бесследно теряться среди песков, как бы велики те ни были, что из Амура должен существовать выход в море, доступный и для судов с большой осадкой. С другой стороны, и, соображения посетивших Татарский пролив и Амурский лиман Лаперуза, Браутона, Крузенштерна и Гаврилова о существовании перешейка между материком и Сахалином казались ему неубедительными, поскольку никто из них не пересекал ни с севера на юг, ни с востока на запад. В общем всё было противоречиво, двусмысленно, недоговорено. Нужны были новые, вполне достоверные факты, а такими Невельской не располагал. Добывать их надо было самостоятельно. Для осуществления своей мечты он и стал проситься на Дальний Восток.

   Старания его увенчались успехом, и Невельскому было поручено командование транспортом "Байкал", на котором в Петропавловск Камчатский следовало доставить ряд грузов военного назначения.

   С готовыми идеями и планом изучения устьев Амура Невельской, получив назначение, обратился к тогдашнему начальнику Главного морского штаба князю А. С. Меньшикову и просил разрешения по прибытии на Камчатку отправиться на "Байкале" в Амурский лиман для описных работ.

   Меньшиков, сославшись на уже состоявшееся постановление Особого комитета о передаче Амура Китаю и на тот факт, что опись его как китайской реки "повлечет нежелательную для министра иностранных дел Нессельроде неприятную переписку с китайским правительством", отказался дать такое разрешение, отметив, что кредиты Невельскому отпущены только на год и что поэтому, прибыв в Петропавловск осенью 1849 года, он не будет иметь ни времени, ни средств для осуществления своих предложений.

   Одновременно, по совету Меньшикова, он обращается к незадолго перед тем назначенному генерал-губернатором Восточной Сибири Н. Н. Муравьёву, в ведении которого находились порты Тихого океана. В разговоре с Муравьёвым Невельской повторил ему свои соображения, уже изложенные Меньшикову. Муравьёв сочувственно отнесся к его планам и идеям, но помочь отказался, мотивируя тем, что все убеждены в недоступности Амура с моря, что в этом убедили и Николая I, который даже сказал: "для чего нам эта река, когда положительно уже доказано, что входить в ее устье могут только одни лодки".

   Однако Невельской в словах Меньшикова о недостатке времени и средств усмотрел для себя выход: надо было выиграть время для экономии средств и, следовательно, напрячь все усилия, чтобы добиться скорейшего выхода в плавание находившегося тогда еще на стапелях в Гельсингфорсе "Байкала". Невельской добился того, что судно гораздо раньше срока было спущено на воду и 20 июля уже пришло в Кронштадт. Он вновь докладывает изумленному такой быстротой Меньшикову о готовности судна к плаванию и снова умоляет дать ему просимое разрешение для исследований и описи Амурского лимана, или, в крайнем случае, даже только юго-западного берега Охотского моря, откуда, если это потребуется, всегда можно будет Официально объяснить, что он был занесен в Амурский лиман течениями и нередкими здесь свежими ветрами. Поддержанный Муравьёвым и министром внутренних дел Л. А. Перовским, он добивается согласия Меньшикова составить проект инструкции.

   В этом проекте Невельской между прочим ставил вопрос о необходимости описать юго-западный берег Охотского моря до устья Амура и самое устье, а также северо-восточный берег Сахалина до 52° северной широты. Однако Меньшиков все это вычеркнул, написав в своей инструкции весьма неопределенно, что Невельскому разрешается "...осмотреть юго-западный берег Охотского моря между теми местами, которые были определены или усмотрены прежними мореплавателями". Но ведь Крузенштерн был в лимане, Гаврилов был также в нем и заходил даже далее, поднявшись на 12 км вверх по самому Амуру. Где можно было провести грань между тем, что разрешалось и чего нельзя делать, чтобы не навлечь на себя наказания, которым Меньшиков пригрозил Невельскому в случае ослушания или неблагополучия судном?

   При этих условиях Невельской, желая заручиться поддержкой Н. Н. Муравьёва, пишет тому в Иркутск письмо, сопровождает его проектом инструкции, которую просит просмотреть, и, поддержав ее, переслать обратно в Петербург для утверждения. В одном из пунктов этой инструкции значилось, что Невельской должен был "описать юго-восточный (фактически, конечно, юго-западный. – Л. К.) берег Охотского моря и берега Татарского залива". Понимая, что без утверждения инструкции, в которой бы прямо говорилось о необходимости описи Амурского лимана и Амура, он в случае неудачи рискует очень многим, Невельской, не в пример Гаврилову, который, несмотря на огромную важность поставленной перед ним задачи, нашел мотивировки для оправдания ее невыполнения, писал Муравьеву, что он «великолепно понимает значение познания этой страны для России и употребит все свои силы и способности, чтобы представить добросовестную картину мест, доселе закрытых мраком».

   21 августа 1848 года "Байкал" вышел из Кронштадта, 15 ноября бросил якорь в Рио-де-Жанейро, 2 января 1849 года пересек меридиан мыса Горн на Огненной Земле, зашел в Вальпарайзо и Гонолулу и 12 мая 1849 года, на 2,5 – 3 месяца раньше срока, прибыл в Петропавловск. Таким образом, в распоряжении Невельского оказывалось свободным для исследований все лето. Но... вместо утвержденной инструкции, которую он надеялся получить в Петропавловске, ему был вручён лишь пакет с письмами Муравьёва и копией инструкции, посланной им для утверждения в С.-Петербург, но утвержденной инструкции не было. Пока шла разгрузка корабля, положение еще было терпимо, но когда она кончилась, а инструкция все еще не прибыла, Невельской принял решение действовать на собственный страх и риск. Он созвал к себе в каюту помощников и ознакомил их со своими планами. "На нашу долю, – сказал он, – выпала... важная миссия, и я надеюсь, что каждый из нас исполнит свой долг перед отечеством... Правда об устьях Амура будет раскрыта". В сознании своего долга он торопит всех и 30 мая, как только были получены с Алеутских островов байдарки, нужные ему для исследований в Амурском лимане, "Байкал" отдал концы и направился на юг.

   12 июня Невельской был у восточных берегов Сахалина и, после пятнадцатидневного плавания, 27 июня подошёл к мысу Головачёва на Сахалине, с северо-востока, ограждающего Амурский лиман, и приступил к его описи с корабля и шлюпок.

   Лабиринт мелей, быстро сменявшиеся направления течений и встречные южные ветры, с которыми маленькому суденышку трудно было бороться, особенно при незнакомстве с фарватером, заставили Невельского отказаться от мысли исследовать всю огромную площадь Амурского лимана и ограничиться рекогносцировкой. Считая, что наиболее глубокие места, лишенные мелей, должны находиться под защитой берегов, Невельской послал к западному берегу шлюпку, за которой последовал сам на "Байкале" параллельно мели, действительно преграждавшей путь дальше на юг в лиман. Под материковым берегом, против, мыса Ромберга, "Байкал" встретил, наконец, глубины, которые позволили ему обогнуть отмель и при глубине 8–9 м войти в лиман, где корабль и был поставлен на якорь. Отсюда Невельским были отправлены две шлюпки для изучения сахалинского берега и одна в устье Амура под командованием П. В. Козакевича, который, дойдя до мыса Тебах, обнаружил к западу от него бухту, из которой шло сильное течение. Это было устье Амура.

   10 июля Невельской на трех шлюпках сам отправился в плавание, создавшее ему славу и признательность поколений. 11 июля он обогнул мыс Тебах и вступил в Амур. Дойдя до мыса Куегда на левом берегу Амура, он повернул к правому берегу и, следуя под ним вниз по течению снова вышел в лиман. Придерживаясь материкового берега, Невельской 22 июля (3 августа) достиг наконец самого узкого места в Татарском проливе.

   Здесь, между мысами Лазарева и Муравьева на материке и низменным мысом Погоби на Сахалине, вместо установленного Лаперузом-Браутоном, Крузенштерном и Гавриловым перешейка, Невельской открыл названный впоследствии его именем пролив шириной в 7 км и с глубинами от 6 до 14 м. Двигаясь этим проливом дальше на юг, Невельской 24 июля достиг тех мест, до которых с юга доходили Лаперуз и Браутон. Сомнений больше не было: Сахалин оказался островом.

   Невельской подтвердил поколебленную было силой авторитетов трёх знаменитых путешественников истину, установленную задолго до них первыми русскими исследователями и картографами, которые в основном правильно описали и нанесли на карту берега этой части Тихого океана. Легенда, созданная Лаперузом, бесславно окончила свои дни. Невельской повернул на север и 1 августа прибыл на "Байкал". Практические результаты достигнутого были огромны. Им были доказаны:

   1. Существование морского пролива между Сахалином и материком и

   2. Существование фарватеров вдоль материкового и Сахалинского берегов, доступных для судов с осадкой в 15 футов (4,5 м), а из Охотского моря – до 12 футов (3,6 м).

   Главная цель была достигнута – проходимость лимана была доказана; кроме того, попутно было установлено, что, кроме небольших гиляцких деревушек, в устье Амура нет ни китайских военных сил, ни крепостей, ни флота.

   Считая свою миссию на первом этапе исследований в низовьях Амура законченной, Невельской 8 августа повернул на север и 3 сентября прибыл в Аян. Попутно Невельской подробно исследовал и нанес на карту, имевшие до него неправдоподобные очертания, берега юго-западного побережья Охотского моря, где им были открыты залив Счастья и большой и хорошо закрытый от всех ветров залив Николая. Его прибытие произвело большое впечатление на жителей Аяна, так как все считали "Байкал" уже погибшим. Тут он получил, наконец, утвержденную Николаем I инструкцию, а находившийся в это время в Аяне по пути из Камчатки Н. Н. Муравьёв с любопытством выслушал доклад Г. И. Невельского о сделанных открытиях, которые, как показало будущее, сыграли большое значение при определении границ с Китаем.

   4 августа с рапортом Невельского и письмом Муравьёва к Меньшикову в С.-Петербург был отправлен курьером штабс-капитан М. С. Корсаков. Муравьёв в своем письме подчеркивал, что все сделанное Невельским было произведено в пределах дозволенного ему времени и без всяких специальных ассигнований, исключительно на суммы, отпущенные для доставки груза из Кронштадта в Петропавловск.

   Когда отправленный с М. С. Корсаковым рапорт Невельското дошел С.-Петербурга, он произвел там впечатление грома, раздавшегося среди безоблачного неба. Ни Нессельроде, ни Врангель не хотели верить прочитанному в рапорте и, считая поступок Невельского (исследование в лимане до Получения инструкции) дерзким, требовали его наказания, "чтобы никому не повадно было делать что-либо по собственному попущению". Такова была реакция столичных бюрократов и чиновников в отношении человека, смело и упорно стремившегося к благородной цели – открыть для Родины новые горизонты, дать ей возможность получить на востоке выход к морю, которого она была лишена. В заседании Особого комитета, несмотря на представленные Невельским подлинные путевые журналы и составленные на их основании карты, Нессельроде заявил, что сообщаемое им не соответствует мнению таких авторитетов, как Лаперуз, Браутон и Крузенштерн, и что поэтому Комитет не может серьезно считаться с его показаниями, что он ошибся и вводит всех в заблуждение. Нессельроде добавил, что сведения Невельского об отсутствии китайских войск и флота ложны, о чём в Министерстве иностранных дел имеются точные сведения от русской миссии в Пекине. За весь этот обман Невельской должен быть примерно наказан и разжалован в матросы.

   На возводимые обвинения Невельской отвечал, что он ручается головой за каждое свое слово, за точность и правильность всех наблюдений, что разжаловать его никогда не будет поздно и в распоряжении правительства имеется достаточно средств для проверки его сведений. И если бы предположения Нессельроде даже в малой степени оправдалась, он готов понести любую кару. Благодаря поддержке присутствовавших на заседании Н. Н. Муравьёва и Л. А. Перовского и смелым, решительным объяснениям самого Геннадия Ивановича, Особый комитет, в конце концов, ограничился лишением следовавшей Невельскому по закону награды и, вынес решение, утвержденное 3 февраля 1850 года Николаем I: "основать где-нибудь на юго-западном побережье Охотского моря зимовье для расторжки с гиляками", но "ни под каким видом не касаться лимана и реки Амура". Одновременно было решено для охраны этого зимовья выделить из имевшихся в Охотске людей 25 казаков и матросов. Наблюдение за указанными мероприятиями Комитет возложил на Н. Н. Муравьёва, а исполнение их на месте поручалось произведенному в капитаны 1-го ранга Г. И. Невельскому, прикомандированному для этой цели в распоряжение Н. Н. Муравьёва. Таковы были официальные решения Особого комитета.

   Однако сразу же по прибытии в залив Счастья и основания там требуемого инструкцией зимовья Невельской приходит к заключению, что здесь никогда нельзя будет создать надежный порт, и принимает решение отправиться в устье Амура. На небольшой морской шлюпке, в сопровождении двух проводников и шести матросов Невельской поднимается на 100 км вверх по Амуру и устанавливает здесь отсутствие признаков китайского влияния, это побуждает его действовать. Спустившись вниз до мыса Куегда, Невельской 1 (13) августа 1850 года, на свой страх и риск, поднимает над Приамурьем русский флаг, основывает Николаевский пост и объявляет собравшимся гилякам и приехавшим к ним для торговли маньчжурам, что отныне Россия считает весь этот край с островом Сахалином «своей принадлежностью».

   Нессельроде, возмущенный самовольными действиями Невельского, решил разжаловать Геннадия Ивановича в матросы. Об этом состоялось постановление Особого комитета, и соответствующий указ был прислан на подпись Николаю I, который, по ходатайству Н. Н. Муравьёва, разорвал в присутствии вызванного им Невельского приказ о разжаловании, вернул ему чин капитана 1-го ранга и вдел в петлицу Владимирский крест, сказав при этом: "где раз поднят русский флаг, он уже спускаться не должен". Решение было таким образом принято и как раз такое, которого все время добивался Невельской.

   Нессельроде, которому было поручено снова собрать для пересмотра ранее принятых решений Особый комитет, уступил, однако, только частично. В новых постановлениях Комитета, помимо признания факта объявленной Невельским принадлежности устьев Амура России, одновременно требовалось "никаких дальнейших распространений в этой стране не предпринимать и отнюдь никаких мест не занимать". Этим же постановлением под начальством Г. И. Невельского учреждалась особая Амурская экспедиция в составе 60 нижних чинов при трёх офицерах, главное наблюдение за которой поручалось генерал-губернатору Восточной Сибири.

   Как видим, до сих пор роль Н. Н. Муравьёва сводилась к выступлениям в защиту Невельского в Особом комитете, в поездках к Николаю I с просьбой о снятии разжалования и потому не может считаться активной в том смысле, в каком была приписана в последующем Муравьёву вся полнота инициативы в разрешении Амурского вопроса. Невельского ведь защищали и другие, но никто из них не претендовал затем, на роль инициатора присоединения Приамурья к России. Наконец, Муравьёв защищал Невельского и по долгу службу, как губернатор Восточной Сибири, понимающий необходимость и важность владения Амуром, этим естественным выходом к Тихому океану. Но всего указанного было далеко еще не достаточно для того, что произошло позднее, когда всё, кроме роли чуть ли не слепого исполнителя муравьёвских воли и предначертаний, было отобрано у Невельского панегиристами Муравьёва.

   В течение последующих пяти лет, с 1850-го по 1854 год, Невельской с присущей ему исключительной энергией, имея в виду полное присоединение всего края к России и вопреки запрету не распространять своих исследований и не занимать новых мест, ставит перед собой в качестве ближайшей задачи разрешение двух вопросов – пограничного и морского.

   По первому надо было установить, где же по Нерчинскому договору должна проходить или проходит граница с Китаем.

   Он посылает своих помощников Н. М. Чихачёва и Д. И. Орлова для исследования направления Хинганского хребта, желая доказать, что не Становой, а Хинганский хребет, делающий, по его предположению, в верховьях реки Уды крутой поворот сначала на восток, юг и юго-восток и так "протягненный" до Японского моря, должен считаться границей России с Китаем. Он полагал, что граница должна итти не там, где, ее показывали на современных ему картах – выходящей к Охотскому морю параллельно течению реки Уды, а следующей на юг к Японскому морю и Корейской границе по водоразделу между реками Сунгари и Муданьцзянь.

   Однако эти предположения Невельского, как мы теперь знаем, не имеют под собой основания, ибо не существует единого хребта, следующего от верховьев реки Уды к Корее, как не существует и того поворота Станового хребта, о котором он писал.

   Гораздо существеннее было другое. Оно заключалось в том, что китайское правительство ни в какой мере не осуществляло своего суверенитета над территориями к востоку от Амура и Уссури. Оно не имело здесь своей администрации, городов и войск, не имело флота, наконец не собирало дани, которой ему не платили местные тунгусские племена; оно фактически не считало Приморье и Приамурье китайскими, и это было самое важное. Больше того по словам маньчжуров, посещавших нижнее Приамурье для торговли с гиляками, им даже запрещалось ездить на левобережье и в низовья Амура и, если они это делали, то делали тайно, нарушая этим прямое запрещение своего правительства. В этом факте заключалось гораздо больше оснований, чем те, который искал Невельской для решения пограничного вопроса.

   Второй поставленный им вопрос – морской – преследовал цель отыскания удобных защищенных гаваней на побережье Татарского пролива, которые были бы связаны удобными внутренними путями с Амуром и Уссури. Такие гавани и пути и были обнаружены, описаны и положены на карту.

   Невельской вменял в обязанность своим сотрудникам обращаться с местными жителями дружелюбно, он требовал не вмешиваться в их жизнь, обычаи и верования и, знакомя их с русской культурой, отнюдь не навязывать силой чуждые им обычаи. Этим было достигнуто установление самых дружеских отношений; население нижнего Амура действительно видело в русских своих защитников, и потому Н. Н. Муравьев, спускаясь в 1854 году с первым сплавом вниз по Амуру, с удивлением отмечал, что ниже устья Сунгари он и его спутники попали в страну, как бы давным-давно принадлежавшую России. Приём, оказанный ему, был весьма дружественным, в то время как выше Сунгари, куда не распространял свою деятельность Невельской, население, завидя шедшие сплавом суда, разбегалось. Дружелюбие народов Приамурья было результатом внимательного и человечного отношения к ним Невельского и его сотрудников, которые привили этим народам первые навыки к земледелию, лечили их и обучали детей грамоте.

   Жизнь на песчаной кошке в заливе Счастья, который был открыт Невельским во время плавания в 1849 году, была нелегка: не было достаточного количества свежих продуктов, не было теплой одежды и обуви. Дома, построенные из сырого леса, при постоянных, насыщенных влагой, туманах летом и зимой и большом количестве летних осадков во время муссонных дождей, были сырыми. Вдобавок, не было стекол, окна были закрыты миткалем, зимой из-за этого в домах было очень холодно. Люди от стужи, недоедания и тяжелых изнурительных поездок по неизвестному бездорожному краю болели зимой цынгой.

   Российско-Американская компания, задетая успехами Невельского на Амуре, охарактеризованном её работниками в самых чёрных красках, как бесполезной для России реке, готова была придраться к любому случаю, чтобы недодать, недослать, одним словом, насолить "противнику". Так, в 1852 году, считая, что суммы, отпущенные правлению компании для снабжения Амурской экспедиции, уже израсходованы, она отдала распоряжение начальнику своей Аянской фактории и порта А. Ф. Кашеварову не снабжать продовольствием Амурскую экспедицию свыше отпущенных сумм. Поэтому, того не ожидая, Невельской получил такое количество продуктов, которое обрекало его людей на медленную голодную смерть. Невельской жалуется, требует внимания к своим нуждам, указывает справедливо, что в результате всех этих недоразумений страдать будут не только люди, но и дело; однако он вместе с тем великолепно сознает, что его письма – глас вопиющего в пустыне, что помощи ждать неоткуда. В результате от голода и недоедания гибнет несколько человек из числа команды, умирает Новорожденная дочь Г. И. Невельского. Мучилась и страдала его жена, которая делила с ним все тяготы и неудобства походной жизни и прожила в течение всего срока работы Амурской экспедиции на Петровской кошке и Николаевском посту.

   Даже перед лицом надвигающейся катасторфы Невельской не покидает своего поста. Он пишет Муравьёву в сознании безысходности положения полное трагизма письмо: "Когда же мне, и моим благородным сотрудникам, полным самоотверженного сознания своего долга перед Родиной, дадут, наконец, средства для достижения великой государственной цели, которую все мы преследуем, не страшась ни ответственности, ни опасности, ни лишений? Мы верим все, что наступит такая минута, и в надежде на нее с твердостью духа переносим все трудности и опасности, но всему есть предел, переступать который не следует". Даже в таких тяжелых условиях он посылает исследовать Северный Сахалин, учреждает посты в заливе Де-Кастри, в заливе Уанды и других местах; посылает лейтенанта Н. К. Бошняка для изучения побережья Татарского пролива, в результате чего последнему удается изучить и впервые нанести на карту залив – Гавань императора Николая I (теперь Советская Гавань), одну из крупнейших и удобнейших для стоянки судов гаваней мира.

   Жалобы Невельского в Петербург наконец помогли; там поняли, что губить людей из-за личных счетов, возникающих в значительной степени вследствие недоговоренности в переписке, которая велась почти на расстоянии 10 000 км, нельзя. Российско-Американская компания получила полностью возмещение всех своих убытков и дополнительно еще 100 000 рублей на расходы по снабжению Невельского. Одновременно правление Компании сообщило ему, что в навигацию 1852 года экспедиции будет доставлен морской 16-сильный паровой катер, которого он так долго добивался для изучения Амурского лимана, гребные суда и все требовавшиеся им припасы.

   "Эти бумаги, – пишет Невельской, – были лучом света, озарившим нашу пустыню; они показывали, что правительство, наконец, обратило свое внимание на экспедицию".

   В середине 1852 года, согласно полученному распоряжению из С.-Петербурга, Невельской занимает залив Тамари-Ацива на Южном Сахалине, учреждая там Муравьёвский пост, и после поднятия флага объявляет о принадлежности острова России. Одновременно лейтенанту Н. В. Рудановскому поручается производство топографических съемок внутри Сахалина и на побережье, что впоследствии дало возможность составить первую достоверную карту южной части острова.