Текст книги "На дальних рубежах"

Автор книги: Геннадий Мельников

Молодой казак их по дороге к Никольскому часа два провожал, потом берданой погрозил и ускакал обратно. Надоели, небось… Матвей с Коржем за золотом тайгой сразу кинулись, а Андрею с хлопцами велели в Никольском на базаре ожидать. И точно, через три дня вернулись, довольные, что не все потеряно, будут деньжата на зиму, зубы на полку класть не придется.

Андрей на базаре батю с Афанасием повстречал, мед продавать приезжали и с интендантством договариваться. Посокрушался отец виду Андрея бродяжьему и просил домой возвращаться. На земле крестьянствовать надежней будет, а то совсем одичал сын, сумы на плече не хватает, перед людьми стыдно, скажут что?

Но во Владивосток все шестеро сходили, золото Корж знал кому продать. Выручил он три сотни и еще место золотоносное за сто рублей продать исхитрился. Поделили по шестьдесят, а себе и Матвею Корж по восемьдесят оставил, как начальникам.

Сентябрь проходил, надо бы и в Ивановку возвращаться, но Андрею удалось устроиться на строительство дока.

Сухой док был заложен во Владивостоке в мае позапрошлого, девяносто первого года для ремонта кораблей сибирской военной флотилии, а пока корабли ходили доковаться в Японию и в Гонконг.

Андрей и раньше, идя из города к себе на 7-ю Матросскую, сперва по Нижнепортовой до Клубного, еще говаривали Машкиного оврага, затем по 1-й Портовой, останавливался иногда поглазеть на громадную ямину в пятьсот футов длиной, что стояла перпендикулярно бухте и отгораживалась от воды небольшой лишь перемычкой скалы. Из ямины слышался визг воздушных бурильных станков, частый стук компрессоров, иногда раздавались глухие взрывы. Да и сосед по комнате у бабы Агафьи, где Андрей по привычке останавливался, рассказывал, как они бурили шпуры, закладывали пороховые и динамитные патроны, взрывали скалу, паровыми лебедками поднимали наверх камень, а потом отсыпали его в Жариковском овраге, у бухты. Он-то и уговорил рядчика взять на работу Андрея, крепкий, мол, парень, да и опыт землекопа у него имеется.

О, Светланская! Она была нарядна и широка, светла и просторна. Сторона южная, та, что у бухты, пушилась беспрерывным сквером с длинными аллеями для гуляний люда благородного и по вечерами освещалась фонарями керосиновыми, здесь из раковины у Морского собрания звучала музыка, а из многочисленных крохотных кафэ под пестрыми маркизами женский кокетливый смех и уверенная мужская речь на французском, немецком, английском языках. Это был мир народа сытого, холеного, гладкого, хозяев города, государства, всего мира. За людом рабочим здесь внимательно приглядывали полицейские, на расправу скорые и беспощадные. А та сторона, что у сопок, была застроена высокими каменными домами, сверкала витринами богатых магазинов, широкими окнами ресторанов, роилась публикой чистой и ухоженной, благоухала духами и помадами. Здесь нередко можно было встретить господ адмиралов и генералов и даже его превосходительство военного губернатора генерала Унтербергера. Ходить по той стороне люду рабочему, бедно одетому, голодному строжайше запрещалось. «Дабы не мозолили своим гнусным видом глаза их благородиям», – приговаривали городовые, решительно перетягивая незнакомого со здешними порядками крестьянина, или спешившего быстрее проскочить после долгого рабочего дня мастерового на другую сторону. Они, впрочем, обходили Светланскую стороной. И когда нужда возникала пройти из Матросской, Фельдшерской или Офицерской слободки в Солдатскую, Линейную, что на Эгершельде, на Семеновский покос, в Корейскую или Каторжную слободки, что расположились за Покровским кладбищем, то пользовались либо Нижнепортовой улицей, которая вдоль самой бухты бежала, либо Пушкинской, протянувшейся выше Светланской.

Первые день-другой на работе Андрей чувствовал себя неуверенно, но скоро пообвык, практически все ему было знакомо и привычно. Рядчик и мастер претензий к нему не имели: все у него получалось быстро и толково. Но скальные работы скоро кончились, и начались облицовка дока каменными блоками, заливка их бетоном и цементом, строительство насосной станции, установка батопорта… Так Андрей овладел специальностями каменотеса и каменщика.

Прошли три года, и вот в начале октября девяносто седьмого года, через неделю после Покрова Пресвятой Богородицы утром вокруг дока на покрытых дерном откосах уселись его строители, а внизу, у самого дока, собралось морское начальство, роты с кораблей Тихоокеанской эскадры, чинная публика, дамы с букетами ярких астр и георгинов и началось молебствие. Священник Успенского собора проговорил положенное, с клиром обошел вокруг дока, помахивая кадилом, потом заиграла музыка гимна народного, засвистала паровая машина, заполняя док морской водой, батопорт поднялся и отодвинулся, и в док важно и медленно, разукрашенный всеми флагами расцвечивания, с командой, построенной вдоль бортов и кричащей «Ура» перекатом, волнами, вошел крейсер «Дмитрий Донской».

Потом Андрей с товарищами отпраздновал это событие на лужайке в Гайдамаковском овраге, изрядно выпил и с чувством радости и опустошенности, ровно лимон выжатый, пошел домой. Радость была от успешно проделанной громадной работы, а опустошенность – от томившей впереди неизвестности.

Работа сделана, и он опять остался без работы.

ИВАН ИВАШНИКОВ. СЕУЛ. РОССИЙСКАЯ ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ МИССИЯ

Уже через неделю «Адмирал Чихачев», вставший опять на свои регулярные рейсы по Уссури, повез прапорщика Ивашникова и поручика Минаева к Иману, оттуда – сутки в вагоне поезда – они добрались до Владивостока. По пути, а размещались они в тесной двухместной каюте и таком же купе поезда, времени наговориться было вдоволь. Ивашников рассказал свою скромную биографию, а Минаев – немного о себе. Родился он в Кяхте, в семье офицера пограничной стражи, затем Сибирский кадетский корпус в Иркутске, служба в пограничных гарнизонах на Дальнем Востоке и в охране русской дипломатической миссии в Пекине.

– Вот откуда завидное знание китайского языка, – подумал Ивашников.

Олег Николаевич, словно прочитав его мысли, заметил, что Кяхта – приграничный городок и вся чайная торговля раньше шла через него. Отсюда и множество китайцев в городке и при желании, именно при желании, разговорному языку научиться можно. В Тяньцзине он был ранен при отражении нападения толпы голодных китайцев на сеттльмент, в котором разместились иностранные торговые представительства. Продолжительное лечение, затем служба в Хабаровске, в военно-топографическом отделе штаба округа. И вот – новое назначение. Олег Николаевич рассказывал о себе довольно скупо, хотя порассказать ему, особенно о жизни в Китае, видимо, было что. Вселив в Ивашникова в начале их знакомства надежды на бурную, полную приключений и опасностей жизнь и вместе с тем некоторый страх – а оправдает ли он его ожидания, справится ли со своими обязанностями, не придется ли ему краснеть, а Минаеву, холодно глядя в сторону, заявить, что он ошибся в нем, о чем глубоко сожалеет, поручик, уже в пути, несколько раз говорил Ивашникову, что все гораздо скучнее и будничнее. Сбор информации – это кипы газет, пустая болтовня в обществе знакомых офицеров и чиновников того мирка иностранцев, который невольно образуется в странах с совершенно иными обычаями, культурой, языком. Из газетных статей, обрывков разговоров, домыслов, интриг и специально распространяемых слухов складывается мозаичная картина изменчивой политической обстановки; и все это необходимо тщательно перепроверить, чтобы не попасть впросак самому и не ввести в заблуждение штаб округа. Но в любом случае эта жизнь гораздо интереснее, чем монотонное существование офицера в захолустном гарнизоне, – дает свободу мысли и поступка, расширяет рамки обыденного видения мира, потому что сейчас здесь, на Дальнем Востоке, столкнулись глобальные интересы наиболее развитых в промышленном отношении государств; да и поможет обзавестись полезными связями на будущее. Главное – не смотрите с презрением на обычаи, нравы и привычки людей в тех странах, где вам придется служить, а будьте к ним максимально доброжелательны. Люди это чувствуют и, как правило, платят той же монетой.

Российская дипломатическая миссия в Корее располагалась в европейской части Сеула и была обнесена высокой оградой с красивыми каменными воротами с двуглавым гербовым орлом над проездом. Сразу за воротами вырастало величественное широкое здание миссии. За главным зданием прятались небольшой флигель с кладовыми и сад. В ограде на территории миссии помещалось еще четыре небольших домика и конюшня. В левой части главного здания находилась резиденция посланника, а в правой разместился корейский король Кочжон со своей свитой и прислугой. В большом зале миссии, разгороженном ширмочками, расположились корейские министерства. В небольших домиках жили служащие миссии и размещалась охрана.

«История в духе Александра Дюма-отца, – подумал Ивашников, – но версия подполковника Альфтана реалистичней».

Русский посланник в Корее Карл Иванович Вебер ввел вновь прибывших офицеров в круг их служебных обязанностей по охране миссии и небольшой русской колонии. Особых хлопот по охране, по его словам, не возникало, но положение может измениться и в лучшую, и в худшую сторону со дня на день – в мае в Москве были подписаны важные межгосударственные договоры; сейчас заинтересованные страны изучают официальные тексты и добытые по своим каналам секретные приложения и вот-вот каким-то образом отреагируют.

Господин Вебер ввел их во внутреннюю политическую обстановку.

– Захватив летом позапрошлого, 1894 года Корею, японцы бестактно принялись наводить здесь свои порядки и вводить реформы. Некоторые из них могли бы быть и хорошими, но не достигали цели из-за способа их введения, другие были, очевидно, неприменимы, как например, запрещение корейцам носить их национальные костюмы. Корейцы имеют привычку одеваться в белое. Белый цвет на Востоке – цвет траура. Многочисленное королевское семейство, неизбежно, несло утраты, по почившим объявляли трехлетний траур, и этот траур слился в непрерывную цепь, вошел в привычку и обычай, а траурная одежда превратилась в национальную. Корейцы курят громадные трубки, зачесывают волосы в виде шиньона и носят шляпы с очень широкими полями, но с маленькими отверстиями для головы, так что шляпа, чтобы не сваливалась, укрепляется на голове завязками. Так вот, у ворот Сеула и других городов японцы поставили своих часовых,

вооружили их большими ножницами, задерживают облаченных в национальные костюмы корейцев, обрезают поля их шляп и шиньоны, отрубают на три четверти длину их трубок, а затем, испуганных и обиженных, отпускают домой. Делается это якобы для того, чтобы приучить корейцев к работе, которой они заниматься как следует не могут, потому что им приходится держать в одной руке длинную трубку, а другой поправлять свой куафер каждую минуту. Вместо белой одежды японцы заставляют их носить синюю. Из Японии в покоренную страну хлынули всевозможные искатели приключений, подонки общества, желавшие поживиться, грабя и разоряя «низшую расу». Естественно, корейцы пламенно возненавидели японцев, стали организовываться для отпора, постоянно вступать в стычки, нападать на японцев. Королева и группирующаяся вокруг нее партия Мин сумели в июне прошлого года сбросить прояпонски настроенное правительство. Тогда же, в сентябре, японский посланник и генерал Миура, командовавший оккупационными войсками, организовали захват дворца и убийство королевы. Японские судьи оправдали убийц и скрыли участие в заговоре японцев. Мало того, они заставили короля издать декрет, возводящий на королеву самые гнусные обвинения и лишавший ее титула. Испуганный, вконец затравленный король притаился, но тридцатого января этого года ухитрился бежать вместе с наследником из собственного дворца, охраняемого японскими солдатами, и скрыться в русской миссии. Неожиданно оказалось, что это единственное место в городе, где он мог чувствовать себя спокойно и в безопасности. Возмущенные корейцы напали на королевский дворец, убили часовых и некоторых поставленных японцами министров, так что Япония серьезно уступила свои политические позиции в Корее. В мае на коронационных торжествах в Москве корейский посол Мин Юн-хуан по поручению своего правительства ходатайствовал о направлении русских советников для организации работы государственного аппарата и для обучения корейской армии. Кроме того, он просил заем в три миллиона иен для уплаты контрибуции Японии и похороны королевы. Тогда же, не желая обострять отношений с Японией, мы заключили с правительством микадо секретный договор, по которому согласились на совместное представление займа Корее; предоставляем Корее возможность самой сформировать и содержать армию; в случае возникновения осложнений в Корее и Россия и Япония могут послать туда войска, но обязываются оставить между ними свободную от оккупации зону; и последнее: до формирования Кореей своей собственной армии Россия и Япония могут содержать здесь небольшие воинские соединения. В начале августа по просьбе корейского правительства в Сеул прибыл представитель нашего министерства финансов Покотилов. В ходе аудиенции король Кочжон попросил его о возможно срочном предоставлении трехмиллионного займа, чтобы не хоронить королеву, убитую по японским подстрекательствам, на японские же деньги, и чтобы расплатиться с японцами по контрибуции. Тогда же король, видимо не без умысла, обмолвился, что англичане через Гонконг-Шанхайский банк готовы предоставить ему деньги. Если это произойдет, то англичанин Броун – финансовый советник короля и глава корейской таможенной службы значительно укрепит свои позиции хозяина финансов Кореи. Весной к нам в миссию повадились американцы, и им удалось, путем всевозможных посулов, склонить короля дать им концессию на строительство железной дороги Сеул – Чемульпо с узкой, четырех с половиной футовой, европейской колеей. Узнав об успехах американцев, французы также сумели склонить короля дать им концессию на железную дорогу Сеул – Ийчжу. Это уже опасно, и в виду протяженности дороги и ввиду стратегического ее значения. По этой дороге японцы смогут быстро доставлять свои воинские подразделения к Маньчжурии и нашим границам. Сейчас здесь, в Сеуле живет Владивостокский промышленник Бринер – энергичнейшая личность. Он старается добиться у короля права на концессию по вырубке лесов вдоль русла реки Ялу. Бринер бывал в Корее и раньше. С Мёллендорфом у него были превосходные отношения – оба они немцы и знакомы чуть ли не со школьной скамьи. Мёллендорф пять лет назад представил его королеве, но тогда обзавестись здесь чем-либо не представилось возможности, в Корее хозяйничали китайцы и японцы. Так вот, пока король живет у нас в миссии, Бринер, используя старое с ним знакомство, настойчиво домогается своего и, судя по всему, близок к успеху. По его словам, предварительный текст соглашения уже готов и король сейчас его изучает, боясь нанести ущерб своим экономическим интереса, и в то же время хоть чем-либо вызвать недовольство России, в чьей миссии он нашел убежище. Я несколько раз давал ему понять, что не следует тесно связывать интересы пронырливого дельца и интересы Российской империи, но король сейчас в положении побитой собаки, испуганно забившейся в чужую конуру и боящейся, что её вот-вот вытолкают в шею. Реальную силу японцев король Кочжон отлично видит – они частенько демонстративно устраивают учения со стрельбой под стенами города, недалеко от нашей миссии. Я назвал вам имена немца Мёллендорфа и англичанина Броуна. Фон Мёллендорф – пруссак, внук известного фридриховского колченогого фельдмаршала фон Мёллендорфа, вручавшего ключи от Берлина Наполеону, прошел курс в Берлинском университете и отбывал воинскую повинность в прусском лейб-гвардейском полку. После службы поступил в прусское министерство иностранных дел и лет двадцать назад приехал в Китай. Имеет явную способность к изучению языков, неплохо знает китайский, корейский и, говорят, японский. Был на посту тяньцзинского консула, когда его заприметил Ли Хунчжан, в то время тяньцзинский вице-король. Ли Хунчжан сманил Мёллендорфа к себе в советники по иностранным делам. В восемьдесят втором году, после охлаждения японо-китайских отношений, Ли Хунчжан прислал фон Мёллендорфа на помощь корейскому королю упрочить экономическое положение страны. Обладая на редкость практическим складом ума, Меллендорф взял в свои руки военное, иностранное и финансовое ведомства и стал, фактически, хозяином Кореи. Но тут всполошились англичане. Опасаясь в будущем соперничества на море со стороны России, они считали, что Корея должна принадлежать Японии, и тогда проливы в Японском море были бы закрыты для русских. И англичанам удалось вытеснить Мёллендорфа и поставить на пост главы таможенного ведомства, а финансы королевства поступают, главным образом, из таможенных обложений, мистера Броуна. Он до сих пор является хозяином корейских финансов и всячески противится сближению Кореи с Россией. О Бринере прапорщик Ивашников был наслышан во Владивостоке. Там он – величина, один из крупнейших воротил. По народной молве, Бринер уже лет тридцать, с шестидесятых годов старательно осваивает Дальний Восток. Бывал на Алеутских островах, на Аляске – в Клондайке, Номе, Такоме, потом перебрался во Владивосток и начал-то с сущей, вроде бы, мелочи – монополизировал перевоз через бухту Золотой Рог. Теперь приобретает золотоносные участки на побережье Охотского моря, владелец пароходов, лесных дач; и вообще – чуть где запахнет выгодой – он тут как тут.

– Надо сказать, – продолжал господин Вебер, – что бассейны рек Ялу и Тумень, где добивается концессии на вырубку лесов Бринер, важны для нас в стратегическом отношении – они отделяют Корею от Китая и России, и если мы там сумеем утвердиться, то будем хозяевами в северной Корее, и уже оттуда можно будет распространить свое влияние не только на всю Корею, но и на Маньчжурию. Но пока, реально, для нас важнее утверждаться в тех выгодах, которые дает пребывание у нас «в гостях» короля Кореи. Сейчас мы усиливаем русофильское представительство в местном правительстве, ждем приезда военных инструкторов для обучения корейской армии, что, если правильно использовать эти возможности, позволит нам занять здесь очень крепкие позиции. Хотя, должен отметить, реальная власть принадлежит, как все мы отлично понимаем, денежному мешку. Львиная же доля денежных поступлений в государственную казну – при нищете населения и полнейшем отсутствии какой-либо промышленности, не беря в расчет мелких кустарей – идет здесь от таможни. Таможня, а вместе с ней и финансы королевства, находятся в руках англичанина Броуна. С англичанами же корейцы отношения портить не станут – в порту Гамильтон их военно-морская база, да и без того англичане вездесущи и крайне бесцеремонны,

И началась служба прапорщика Ивашникова в должности караульного начальника, неожиданно хлопотная. На него возложили строевые занятия, изучение уставов, словесность, контроль за чисткой оружия, разводы и проверки караулов, составление рациона и контроль за котловым довольствием, словом, кто служил – знает. Взаимоотношения его с двумя другими офицерами охраны миссии сперва не сложились, но потом все стало на свое место. Кадровые военные, из семей офицеров, закончившие привилегированные московское и петербургское военные училища, они приняли появление прапорщика из рядовых с изрядной долей иронии, если не издевки. Поручик Корн, франт и ловелас, тот вообще как-то в общей гостиной, куда собиралось почти все мужское и женское население миссии, держа в руке бокал вина и искоса поглядывая на Ивашникова, позволил себе пропеть:

 
Терпеть я штатских не могу,
И называю их шпаками,
И даже бабушка моя
Их бьет по морде башмаками.
Зато военных я люблю,
Они такие, право, хваты,
Что даже бабушка моя
Пошла охотно бы в солдаты.
 

Ивашников тогда еще психологически не окреп в своем офицерском звании, морально не утвердился, что ли, и растерялся: что же делать – пропустить мимо ушей или вызвать на дуэль? Или дать кулаком в морду? Впрочем, нет, все, что угодно, но нарушить принятые среди аборигенов русской колонии правила приличия он бы не осмелился. Но тут все присутствующие воззрились на него – какова же будет реакция?

– Что же, давайте сравним наши способности к ратному делу, – как можно насмешливей произнес Ивашников. – Чему учили вас гувернантки и дядьки в юнкерском училище и чему научен я, с трех лет скачущий на коне и с пяти стреляющий из бердана. Ferra et cogni^{73}, – добавил он, намекая, что не против и поединка.

– Enfant terrible^{74}, – с натугой нашелся поручик Корн, не ожидавший такой прыти от юного прапорщика.

– Bonne mine au manvais jeu^{75}, – резюмировал присутствовавший здесь господин Покотилов.

Через полгода Ивашникову пришлось выручать Корна, и у того тогда был вид обмоклой курицы.

Вскоре прапорщика Ивашникова с группой солдат направили в Чемульпо получать прибывшую на пароходе Добровольного флота партию мосинских магазинных трехлинеек для русской миссии. Шло перевооружение армии, и они тоже горели желанием сменить длинные тяжелые однозарядные берданы на удобные пятизарядные магазинки.

«Россия» шла через Шанхай, и среди встречавших ее у причала людей Ивашников заметил Юлия Ивановича Бринера. С трапа судна на баркас сошел высокий худощавый с военной выправкой представительный пожилой человек, за которым китаец-бой нес два дорогих хорошей кожи объемистых чемодана; Бринер шагнул к нему, они похлопали друг друга по плечам и заговорили по-немецки. Ивашников лишь расслышал, что они справлялись о здоровье супруг – Натальи Иосифовны и фрау Эльзы и детей.

– Мёллендорф, – кивнул в сторону прибывшего стоявший рядом с ним заведующий хозяйством миссии Терешин. – Это его сменил на посту финансового советника короля и главы таможенного ведомства англичанин Броун. Явно прибыл на помощь Бринеру выколачивать концессию. Немцы, как и евреи, не нам, русакам, в пример – помочь друг другу не ленятся.

– Так Бринер же русский? – с деланным наивом спросил Ивашников.

– По паспорту. Мимикрия. Легче наживаться, газеты не станут вопить, что иностранцы расхищают…

Получив длинные темно-зеленые тяжеленные ящики с винтовками, к концу следующего дня Ивашников вернулся в Сеул в миссию. Обязанности у него удвоились – грели веретенку, снимали консервацию, изучали материальную часть, инструкции и наставления, потом занятия с нижними чинами, учебные стрельбы…

Ивашников рассказал поручику Минаеву о приезде Мёллендорфа и теплой встрече его с господином Бринером. Олег Николаевич явно призадумался.

– Хотя я никогда и не видел Мёллендорфа, а он приезжал в Пекин в бытность мою там, но к немцам я был не ходок, не нравилось мне их высокомерие, но наслышан о нем достаточно. Яркая фигура. Окончив Берлинский университет, он прибыл в Китай в качестве студента германского посольства, достаточно быстро выучил язык и был назначен консулом в Тяньцзин. Тогда немцы искали любую лазейку, чтобы проникнуть, в пику англичанам и французам, в континентальный Китай. В Тяньцзине Мёллендорф сумел очаровать Ли Хунчжана, тогда вице-короля Чжилийской провинции, и поступил к нему на службу в качестве секретаря. Надо отдать ему должное – прежде всего он позаботился о перевооружении местного гарнизона германским оружием и об обучении его германскими инструкторами. В восемьдесят втором году Ли Хунчжан, обеспокоенный натиском японцев в Корее, послал туда фон Мёллендорфа прибрать к рукам финансы этого королевства. Король Кочжон назначил его начальником таможен, которых, кстати, еще и не было и которые ему же и пришлось создавать. Как глава таможенной службы, Мёллендорф много общался с иностранцами, нагло лезшими в страну, вот Кочжон и назначил его через год и главой министерства иностранных дел. В это время и англичане попытались прибрать Корею к рукам и предложили Мёллендорфу убираться прочь. Тогда Мёллендорф решил столкнуть англичан с нами, и через одного русского инженера, находившегося в то время в Корее, сообщил русскому посланнику в Токио, что корейский король желает отдать свою страну под покровительство и защиту Белого царя. Господин Шпейер, в то время секретарь русского посольства в Токио, немедленно прибыл в Сеул, где его торжественно встретили, но во время личной аудиенции король Кочжон не высказал прямо своего намерения, а Шпейер не был уполномочен вести такого рода переговоры, да и слова Мёллендорфа можно было истолковать двояко. Пользуясь статусом вице-президента министерства иностранных дел Кореи, Мёллендорф попросил прислать сюда русских военных инструкторов, но это явно пахло конфликтом с Японией и Великобританией, и ходатайство это Петербургом было отклонено. Тогда же были установлены дипломатические отношения между Россией и Кореей, а посланником сюда был назначен действительный статский советник Карл Иванович Вебер, прежде служивший консулом в Тяньцзине и хорошо знавший Мёллендорфа. Господин посланник вручил Мёллендорфу пожалованный тому государем-императором знак ордена Святой Анны 2-й степени, но от предложения немца установить протекторат над Кореей рекомендовал воздержаться. В восемьдесят пятом году англичане сумели настоять на замене Мёллендорфа нынешним таможенным комиссаром Броуном, и тому пришлось удалиться в Китай. Но он отлично осведомлен о всех дальневосточных делах и приехал, конечно же, не зря. Посмотрим, чем он вплотную здесь займется. Это прояснит намерения Германии. Не знаю, числится ли он по прежнему за германским министерством иностранных дел, поскольку времени прошло достаточно, но связи с ним, он конечно же не теряет.

Олег Николаевич вел вполне светскую жизнь – быстро обзавелся обширным кругом знакомств, часто бывал в соседствующих с нашей иностранных миссиях, приглашал к себе и сам часто ходил в гости к знакомым иностранным офицерам, да и местную, корейскую знать жаловал своим вниманием. Дамы ему благоволили.

Еще через пару недель Ивашников вздохнул капельку посвободнее: необходимый минимум выбрал, максимум, как и Бог, недосягаем, но удовлетворение от выполненной работы и твердых знаний своих солдат он испытывал. Тут-то к нему, наконец, и обратился поручик Минаев.

– Мнение о вас в миссии сложилось неплохое, Иван Иванович. Усердны, командирские способности чувствуются, даром что молод. Но с этим отрицательным в глазах старших качеством мы расстаемся очень скоро, незаметно для себя и, увы, навсегда. Но к делу. Господин Покотилов в беседе с Мёллендорфом выяснил, что тот поражен размерами хищений Броуна. Конечно, уверяет Мёллендорф, гешефт существовал всегда и золотая пыль сама прилипает к пальцам, но аппетиты Броуна превосходит допустимые границы. Вместо полногрудой Рахили, выражаясь вольным стилем нашего жуира Корна, в казне оседает плоская Лия. Поэтому господин Покотилов и просил неофициально проверить, поелику возможно, разницу между таможенными сборами и государственными от таможни доходами. Я завязал одно полезное знакомство с чиновником таможни в Чемульпо. Готовьтесь, завтра поедем к нему в гости по случаю праздника хризантем. Форма одежды парадная. Будут дамы.

Ким Сын Ри, начальник таможни в Чемульпо, целиком оправдывал свою фамилию. Золотые зубы, золотые перстни на пухлых, заросших черной шерстью пальцах, золотые часы на толстой золотой цепи поперек толстого пуза, он сиял золотом, глупостью и самодовольством. Жена была ему под стать. Но дочь – нет. Она явно стыдилась и своих заплывших жиром и золотом родителей, и показной роскоши их жилища на фоне вопиющей бедности окружающих лачуг, и ненавидела их – иностранцев, во множестве набросившихся на ее нищую родину, и с трудом играла роль гостеприимной хозяйки. Понравилась Ивашникову она ужасно – и тоненькой фигуркой, и прямыми иссиня-черными блестящими волосами, и гибкими грациозными жестами рук и, главное – пламенной, нескрываемой ненавистью в глубоких черных раскосых глазах; понравилась до того, что он с огромным трудом удержался, чтобы не подергать ее за косичку, чем наверняка обидел бы до слез.

В просторном дворе построенного по корейскому обычаю буковкой П дома, неярко освещенного несколькими китайскими фонариками, был накрыт длинный стол, на котором, чередуясь с белыми и желтыми хризантемами, стояли разномастные бутылки с напитками всех стран мира.

– Обильно кормится от должности, – с изрядной долей сарказма довольно громко произнес Олег Николаевич, уверенный, что по-русски здесь никто не говорит.

Народу было много – местные купцы и представители иностранных торговых фирм, в последнее время заполнившие Корею, капитаны стоявших в гавани торговых судов, японские, американские, французские и английские офицеры с военных кораблей, серыми утюгами застывших в бухте Чемульпо, местная знать и даже пара китайских мандаринов в халатах с изображением цапли и утки и разноцветными шариками на шапочках. И галдеж стоял соответствующий – гортанно-визгливо-напевный. Переводчик нашей миссии Ен Пан-са представил Ивашникова хозяину дома, затем хозяйке, которой пришлось поцеловать руку, и младшей хозяйке. Он и ей думал было поцеловать руку, но она отдернула ладонь, состроив премиленькую презрительную гримаску. Позже, к концу вечера, Ивашникову удалось поболтать с ней немного. Она сделала комплимент его корейскому, правда и не совсем искренне, с изрядной долей иронии, а он был удивлен, что она весьма живо, совершенно не затрудняясь подбором слов, изъяснялась по-английски.

По молодости лет, а возраст, увы, выдавало мальчишеское еще его лицо, и по малости чина Ивашников не принимал участия в разговорах с солидными господами, собиравшимися кучками по три-пять человек, но Олег Николаевич, в отличном штатском костюме, чувствовал себя как рыба в воде и, имея уже обширный круг знакомств, то оживленно говорил, то глубокомысленно хмурил брови во многих, как заметил Ивашников, компаниях.

Сам он примкнул к группе молодежи, обсуждавшей новые моды, качества разных марок шампанского и даже достоинства восточных красавиц. Маленькая хозяйка была в центре группы, комплименты принимала холодно, с видимым безразличием, в общей беседе почти не участвовала и все присматривалась к одетым в черные смокинги солидным гостям, с бокалами в руках, как черные навозные мухи сбившихся в кучки у капелек меда. Видимо, и ей пришло в голову подобное сравнение, потому что она коротко, без искры веселья, рассмеялась и произнесла:

– Как стая черных ворон у мертвого тела оленя.