Текст книги "Философский камень для блаженного (для людей пожилого возраста)"
Автор книги: Геннадий Исаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)
– Каждый должен иметь право выбиться в начальники. Чтобы запрещать чего-нибудь для общего блага. Да присматривать, получая чего надо. Да разрешать за деньги. Сохранять какой-нибудь порядок.
– Зачем это нужно?
– А затем, чтоб уважение сохранить. Его холуйство бережет. А не демократия.
– Я думаю, что холуй должен ненавидеть хозяина за унижение свое.
– Ошибаешься. Нет большего наслаждения, чем отдаться целиком унижению. Унижение чувствуют не переломившие свою гордыню. Им и на роду написано быть униженными. Блажен раб, целующий ноги господина.
– А дальше?
– Дальше также и до бесконечности. Еды будет, как на швецком столе, лопай и тащи, лучше пусть гниет у тебя, чем у другого. Потребности всегда будут больше возможностей. Но тогда и начальников будет побольше. Получаешь сам – делись с другим.
– Люди не думают, как Вы. Не зря же восстанавливаются храмы.
– Храмы, чтоб совесть отмывать. На всякий случай. Грех, он запросто искупается. За нас Иисус все искупил. Только свечку поставь, да скажи: Господи помилуй! Чего там. Жизнь дана для радости, так и рви ее как можешь. Люди не дураки, все голосуют за рынок. Вон идет человек, спроси.
Нецензурно выражаясь, приплыла толстая тетка Ольга Ивановна.
На ней запятнанный белый фартук, прикрывающий рейтузы и бушлат. Она представитель малого бизнеса. Ее палатка недалеко от нашего дома, рядом с отделением милиции. В ассортименте водка полковника и всякая дрянь, изъятая милицией у расплодившихся неорганизованных торговок. До победы реформ она преподавала детям литературу, этику и физкультуру, чтоб набрать часы. А нынче она при деньгах, а значит – при власти.
– Где баланс? – Сковородников не уважает брань, а уважает четкость.
– Где дилижанс. Ты мне бухгалтера найди для баланса тетка стала в позу учительницы. – Да чтоб не пил, как старая лошадь!
Лицо полковника теряет правильные очертания.
– Ну, ты и б...!
Ольга Ивановна счастливо смеется. Она любит, когда в ней чувствуют женское начало. К тому же она где– то прочла, что эротизмом проникнута древняя индуистская религия, увидевшая в нем знак миросотворения и источник всех благ, и догадалась, что мат подспудно отражает эти же религиозные представления, вышедшие из подсознания российского народа. Матерный язык и идет из подсознания. И является первичным по отношению к полинявшему и пресному литературному, выношенному бесполыми монастырскими старцами, да витиеватыми иностранцами, привыкшими пальцами делать то, что русские делают иными частями. Она была уверена, что зажим мата дряхлой интеллигенцией произошел от слабости позиций коммунистов. Знание же его позволит лучше понимать и передавать неисчерпаемые нюансы отношений русской души. Исконную культуру не уничтожить. Ее следует восстанавливать со школьной скамьи.
Как-то я спросил словесницу: "Как отразится капитализация страны на русский язык?" Она вздохнула и ответила так: "Как отразилось иго татар на него. Если не удержим свою самобытность, русский язык погибнет вовсе. Процесс уже пошел. Вон – автолайн вместо извозчика, змеиное шоу, вместо праздничного представления, бизнес вместо охмуриловки. Удержит натиск иностранщины только мат. Его не искоренишь и ничем не заменишь. Мы же все обматерим." "Почему постоянным фигурантом в мате присутствует чья-то мать, давшая название этому фольклору?" "Плодородие всегда было источником жизни. Плодородие земли, стада, семьи. Его ждали, призывали, желали себе и другим. За ним видели изобилие, успех. Слово Мать обозначало женское, плодородное свойство, которое могло проявится при покрытии его мужским свойством. В русской языческой вере мат имел образ пожеланий благополучия. Гонение на него пошло с введением нерусской веры – христианской, от нее он стал считаться сквернословием. И стал в народе проявлением необузданного протеста против порабощения чужим своего."
Вместе с ней школьница, умница, красивая девочка Маша. У Маши талант художницы. Это видно по ее лицу.
"Художник видит чувством, – говаривала она, – но в людях оно спит и его надо будить. Любыми способами. Самый блестящий результат дает эротика." На самом деле она любила чувствовать, отдавая чувству понимание жизни. И развивала восприятие чувством, как развивает музыкант свой слух, а дегустатор обоняние и вкус. Она вливалась в природу, как кошка в утро. Грациозная, чувственная, бесстыдная, она носила свою наготу также непринужденно, как рабочий спецовку. Маша нашла свое увлечение в профессиональной проституции, не ведая сути первородного греха. И не потому, что решилась выйти на рынок секса, а потому, что она обожала своим необыкновенным телом рисовать этюды искуса его. Вычерчивать орнаменты желаний и плести из них красочные кружева, вытаскивая из партнера неведомую ему рудиментарную страсть. Чтоб и одарить его этим озарением. Оплата придавала законченность творению. И служила границей между разными мирами.
Ольга Ивановна боготворила юное дарование, как яркое свидетельство самоутверждающегося женского начала в чистом его виде, какое, видимо, изначально и было сотворено богом.
Гранддама вытащила из под одежды моток ассигнаций, несколько отделила и протянула опухшему производственнику.
– Вон твои ворюги едут. Расплатись. Да возьми с них расписку!
– Одурела?
– О материальной помощи. Для рэкета. – разъяснила бизнеследи азы современной торговли.
– А на зарплату фирме? – полковник скосил глаза.
Не торопясь, добавила бумажку.
– И все?
– Господи, – покровительственно и ясно она смотрит в глупые глаза военного – зачем тебе деньги?
– А зачем, по-твоему деньги вообще нужны? – уходит от ответа Сковородников.
– Объясняю, кто так и не понял, – поставленным голосом приступила к изложению Ольга Ивановна. – Деньги нужны, чтоб делать деньги. Это, так сказать, в промежутке. А в конечном итоге – для полноценного секса в молодости, ублажения придурковатой неполноценности в зрелости и куска хлеба в старости.
– Скажешь, – секса! – поганенько взвизгнул слушатель. – А если купить что? Или встретить друзей? Поехать куда? На представление сходить. А у тебя все одно в голове!
– Тупые ж военные! Форма, что ли влияет? Или наука убивать других не любит? Вот скажи: оторвут тебе то, по чему тебя мужиком считают, что тебе захочется, кроме куска хлеба? На представление сходить? Чтоб не понять, о чем там речь идет? Украткой посмотреть на праздник чувств, выросших из этих самых мест, которых ты, считай, лишился? Друзей пригласить? Чтоб попищать о черством хлебе? О чем еще?
Ты не понимаешь, что только три органа крутят человеком: голова, желудок и то, что между ног? Все! Голова редко у кого есть, она не в счет. Чаще всего она привязана к двум другим органам. Как придаток. Да разве что заскочит какая блажь. Так что и остается, что остается.
– А оборона? Сколько же денег идет на нее!
– Я тебе так скажу. Во все времена войны шли не из-за территорий. Это плешивые историки придумали. И не затем, чтоб побольше сожрать.
– Ну, из-за амбиций, например.
– Не надо помогать. Относительно амбиций скажу, что они тоже выползают из того, что между ног, от перепревшей гадости, не нашедшей должного применения. От перетрудившегося петушиного хорохорства. Так я о другом. Они шли из-за баб. Прошлых, настоящих, будущих. И больше не из-за чего. Только точнее не столько из-за баб вообще, а настоящих стерв. Мужикам всегда требовались отменные стервы. Как бриллианты этим стервам. Вся ценность этих глупых штучек пошла от них. Полмира хотелось положить к их ногам. Свою отвагу показать. Ты знаешь, чем определяется национальное богатство? Думаешь – золотом, дворцами, природой, талантами? Ошибаешься! Оно определяется предметами интереса стерв. И чем ядреней интерес, тем больше стоит то богатство. Вот захоти они сильней всего на свете дерьма пингвина, и – все! Все золото полетит с дворцами. А дерьмо станет национальным богатством. Вот героиня Скотта ввела моду на алмазы, отбросив ведущие тогда опалы. Как ты думаешь, почему Америка самая богатая страна? Потому что, думаешь, там коммунистов не было? А все не так. Да потому, что российским стервам никогда не хотелось того, что американским стервам. А вот вдруг нашим захотелось того же – а того же и нет. И зависть определила разницу. У соседа всегда груша толще, если ее вдруг захотеть. Россия обабилась. Мужики сразу головы в руки и, вместо того, чтобы задницу им исполосовать, бросились воевать, революцию делать. Тело женщин в оформлении сумасбродства управляет головами мужиков. И экономические взрывы от них. И экономические законы исходят от женского начала. Стервы крутят миром, голубь мой военный. На земле всегда была диктатура женщин над слабых головами со жлобным сексом мужиками. Цивилизация, дорогуша, там, где матриархат. А ее символ – мужик на коленях перед женщиной. Хотя по секрету скажу тебе, что баба, она никакой не слабый пол. Она и хитрее, и смышленей, и выносливей любого мужика. Пока мужики, как полудурки, играют в свои войны, бабы и пашут, и строят, и детей растят. Причем мальчишечек, приметь, они с детства до старости воспитывают. Ты в школе видел мужиков? Нет, бабы знают, что делают. Они, эти мужики, знаешь для чего им нужны? Вот Маша это поняла сразу. Верно, Маш?
Маша вспыхнула и непонятно подтвердила:
– Спрос породил предложение. А спрос на женщин с отклонениями – это что-то из области мужской психопатии. А она слабо изучена.
– Наукой доказано, всем крутит экономика, – не сдается полковник.
– Не повторяй, чего не понимаешь. Экономика – компенсация бессилия ума, когда члены огнем горят. Она – выкрутасы жлобства от животного начала на площадке надуманных приличий. Секс ее танцует, грубая плотская страсть. И нездоровая потребность в насилии. Никакого бы прорыва экономики не надо было б, если бы не зависть к зарубежным возможностям в этой области. Экономика, господа, это способ расправить и зацементировать как можно плотнее человечество в гробу его деликантных причуд. Знаешь, какой мотор движет развитие экономики? Ну, что из века в век меняется в человеческой природе? В той, самой изначальной? Руки, ноги, кишки, ум? Нет, уважаемый! Только переход половой функции деторождения в психотропную функцию, извратившую ее изначальную роль и намертво прицепившую голову к жажде половой необычности, а точнее – разврату, а от него – к созревшей общей блаже, получившей название – достойная жизнь.
А стерв, генералиссимус, у тебя никогда не было и не будет. Потому что, если мужики раньше из-за них воевали, то теперь других пошлют, чтоб пред ними же себя показать. А, они, эти стервы, не бъют их по морде за низость, а одевают платье кутюрье. Чтоб измять в постели. А тебе, как типу с ремеслом убийцы, сбросят со своего стола, что им не нужно. Потому что тебя презирают. Но расскажут что– нибудь про патриотизм и национальный интерес.
Полковник проскрипел.
– Врешь, безумная! Военные всегда защищали родину, общий дом!
– Скажи, Животовский, где твой дом? Где твоя родина?
– Они остались в прошлом, – тихо ответил бомж. – А родина, это то, что я любил. Любил работу, дом. Любил людей, населяющих страну. Любил то, что мне казалось было – честь и достоинство. До перестройки мы многого не знали о себе. Теперь я вижу, что нет этого ничего. По-моему и не было. И нет нигде ничего такого, что заслуживало бы любви. Я не знаю такой ценности, за защиту которой можно было бы положить свою жизнь или даже убить.
– Вот видишь, китель, и никогда не было такой ценности, соизмеримой с жизнью. Такие ценности придуманы стервами.
– Что ж, по-твоему, если нападают, так и бить нельзя? Дом всегда был огорожен забором! Волк нападает на зайца, и тот обороняется, если в угол забежит.
– Это ты правильно говоришь, для тех, у кого ума нет. А для умных ни забор, ни оборона не нужна. В этом и есть человеческий прогресс. В драках и битвах, полковник, победителей не бывает. И то, что вы есть и и подначиваете всех для своего выживания, тормозит этот самый прогресс. Так что спекулируй лучше и воруй, чтоб достать себе сухарь.
Иди -ка, лучше к машине. Вон, ждут уже.
А в это время у подъехавшей машины о чем-то яростно орал вертлявый парень с повязкой дружинника прошлых времен. Он указывал на столб позади ее. Это был Витя-Прыщ. У Вити был широкий профиль работы. И большой штат работников из молодежи. Он раньше при горкоме комсомола помогал освобожденным с устройством на работу. Прыщ рассуждал так. Организация – это деньги. У кого выше уровень порядка, тот и с малыми деньгами прорвется. А при бардаке последние деньги улетят. Вот в стране инфляция. Экономисты причины ищут. А причина одна – в бардаке. Больше бардак – больше инфляция. Наведи порядок – и начнется подъем. Но всеобщий бардак нужен. Он крутым за счет своей жесткой дисциплины обеспечивает запросто, без труда оседание чужих денег у них. Любое дельце, хорошая организация и всеобщий бардак – в этом успех любого умного деляги. Витя даже мечтал предложить иностранцам за валюту крутить в стране бардак до беспредела, чтоб им из этой губки было проще деньги выжимать. Но, видать, не один он такой умный. Мастеров из высших этажей власти не переплюнешь.
При милиции он организовал вытрезвитель с ограниченной ответственностью и искал туда клиентов. Иногда даже подпаивал для организации потока. Посматривал квартиры, которые отказались от охраны милицией. Можно по трубочке бензина в нее налить. Напряжение подать 380 вольт. Стекла по возможности разбить. Да, мало ли что?
В свободное время вывешивал за машинами на столбе знак "Въезд запрещен" и требовал откупного. Чем сейчас и занимался. Он ничего не боялся. За ним была милиция.
Когда Сковородников ушел, кандидат наук поинтересовался.
– Если Россия обабилась, то почему в ней замерла, оцепенела производственная жизнь? А не развернулась, как предполагалось?
– Потому что простодушие и честь стали глупостью, деньги, которые – кровь промышленности, средство взаимоотношений, товаром, присвоенным банками, теперь съедающими через дикие проценты не только всю прибавочную стоимость, но и обгрызающими основные фонды. Курс рубля отражает еще живую часть организма. А вернее – скорость умирания. Потому что, если деньги не развивают промышленность, они гниют. Чтобы одеяло денег плелось из труда, его надо осторожно растягивать, а не вырывать из чужих рук себе в карман или в горло. Чрезвычайная, бессмысленная жадность! Разве ж это не бабское отношение к себе и другим? В аду рая нет.
Маша широкими и грустными глазами посмотрела на позабытого ученого.
– Где Вы ночуете, Животовский?
– У друга в гостинице.
– У меня на чердаке, – уточнил я, – в моей квартире он жить не согласился.
– Каждый должен нести свой крест, – покорно ответил тот.
– На что Вы пьете? Едите, наконец?
– Ни на что, – ответила Ольга Ивановна, – в палатке даю.
Ученый вдруг заорал и побежал куда-то, скрываясь среди деревьев.
– В туалет, должно быть, захотел, – предположила дама.
А девочка отрицательно покачала головой.
Тогда я спросил у все знающей Ольги Ивановны:
– Вот скажите, Ольга Ивановна, если, по-вашему, – женское влияние управляет всей жизнью на земле – "шерше ля фам" говорят французы, то почему это миновало страны, группы с религиозным фанатизмом? У которых, действительно, нелады с цивилизацией? Почему у нас женщину умаляют о любви, а там мужчины позволяют себя любить?
– Это чтобы, когда наши мужички совсем обабятся в своих деньгах и барахле, было б где найти источник действительно мужского качества. Способного вывести нас оттуда, куда наша бабская блажь заведет. И выбросить ее вместе с экономикой к чертовой матери. Способного явить существо по-настоящему мужского, а не бабского свойства, а значит, шагнуть выше войн к абсолютным ценностям мира.
Деньги зарабатывать стыдно. Недостойно настоящего мужика. Как стыдно большому переростку тянуться к мамкиной сиське, отталкивая слабеньких братьев.
– А если и их наши бабы сломают?
– Похоже все идет к какому-то отвратительному финалу. Одно я знаю точно – отсталых народов нет. Дикарь может отличаться от европейца, как жень-шень от морковки. Сумма достижений цивилизации и плодов внутренней духовной жизни у всех народов одна. Только они перераспределяются куда-то не туда.
Я взглянул в ее лицо.
– Что такое Философский Камень?
Она внимательно посмотрела на меня, задумалась, и сказала:
– Хороший вопрос. Прежде алхимики так называли средство, которое могло бы любое дерьмо переделать в золото. Астрологи верили, что в нем запрятана тайна жизни. Мироздания. А может быть и бессмертия. И как будто он все лечит. С чего это ты спросил?
– Я думаю, что у меня он есть, – и вытащил из кармана свое приобретение. Женщины посмотрели на него с интересом.
– Это хризолит? – предположила Маша.
– А кажется, что черный гранат. – высказалась Ольга Ивановна.
Они увидели свое, понял я. И ответил:
– Просто он с гипнозом.
Спрятал обратно и ушел к подкатившему мусоровозу.
Сегодня у работников нашего РЭУ выходной. Месяца три назад контора получила долгожданные деньги на капитальный ремонт ветхих домов. Тут как Дед Мороз прибыл среди лета с мешком подарков. Холодильники, ковры, современная сантехника для хорошего дома, ну, не все ж мимо носа! В общем, остатки отдали на пропой.
– Эй, дворник! – кричит, пробегая, Гавриловна, наша начальница, – Дуй срочно в вышестоящую организацию, меня туда вызывают, а послать некого.
Иду в Дирекцию. Внутри, как на затонувшем "Титанике". Все дорого, прикручено и люди с лицами вальяжной обреченности. Сунул физиономию в кабинет. Тут же, увидев чужого:
– Выйдите вон без записи!
Но потом поймали и сказали так:
– Что пьете – хорошо, а вот, что без нас – плохо. Кто вам денег дал? А кто больше не даст?
Директор сунул какие-то документы. Выправить лицензию в "Горлицензии" на производство работ в дурдомах. Договор заключим с ближайшим. Тихо говорю:
– А наш участок чем хуже?
– У дураков деньги возьмем, у себя истратим, – так же тихо, – на то дураки и есть!
– Но надо ж будет что-то делать!
– Иди отсюда!
Прихожу к Гавриловне, рассказываю. Она достает связку денег, заворачивает в газетку, чтоб непонятно было, но не совсем, и отправляет в "Горлицензию".
Я этого парня заприметил на входе в метро. Печать какой-то отрешенности. Как будто он находится не в нашем мире. Чудной парень. Я показываю поддельный проездной и прохожу. А он показал протянутые руки. "Ты псих?" – спрашивают. "Это руки моих отцов и дедов, что строили метро" говорит. "Оно мое по праву наследства". Позвали милицию. Ему заломили эти самые руки и поволокли в свой мордобойник. "Блаженный какой-то" – смеялись и ругали его свидетели события. "Давить таких надо!" "Вот ты, старая, едва концы стягиваешь, – говорю бранящейся бабке,– а вот нефть, газ и прочее, что раньше общими были и тебя кормили, ведь отняли, украли попросту говоря. Что ж ты не возмущаешься этим?" "А потому, – отвечает, – что, кто сумел украсть, тот и молодец."
В вагон метро заходит мордоворот в форме, похожей на СС прошлой войны, и голосом, не допускающим возражений, громко на одной ноте, объявляет:
– Приготовьте проездные документы! Ваш билет! – к мужичку.
Тот засуетился, зашарился по карманам. Наконец, обрадованный, протянул пенсионное удостоверение.
– Ваш? – к следующему.
– Я, знаете ли, прошел по жетону.
– Где квитанция об уплате за проезд?
– Какая? Откуда?
– Вы, что? Читать не умеете? Билет сохранять до конца сеанса! На покупку и услугу требуйте чек или квитанцию! Короче! Или штраф на месте в пятикратном размере или пройдемте со мной! Многие проникают через колодцы! Будем проверять.
Мордоворот и визави встретились взглядом и последний сдался. Далее все пошло, как по маслу. Оплатившие штраф готовы были сожрать упирающихся. Не имевшие квитанций ругали новые порядки, отсчитывали названную сумму. И просили квитанции об уплате.
– Скажите, если спросят, что прошли контроль Вола. Это наш код.
– А как расшифровать? – пристал любопытный.
– Военной лаборатории.
– А форма такая откуда?
– От Кристиана Диора, болван.
В лицензионной конторе толпа бестолковых просителей. Местный наткнулся на одного из них.
– Вы к кому? – строго.
– Я, видите ли, лицензию...
– А я не спрашиваю зачем, а к кому! Не знаете? Надо знать! И в какое время. Когда узнаете, тогда и приходите! Всем очистить помещение! – потребовал он.
Я подхожу к нему и говорю тихо и со значением:
– С пакетом про дурдом.
Он понял все мгновенно. Открывает свою дверь и меня вовнутрь. И дверь на замок.
– Где пакет?
Показываю. Нормально.
– Есть справка, что прошли специальные медицинские курсы на санитаров? Нет? А допуск к вредным условиям? Нет? А разряды? А аттестованное оборудование? А что у вас есть?
Показываю на пакет.
– Приходите завтра. Принесете столько же.
Уходя, я остановился в дверях и сказал.
– Знаете, а я Вам завидую.
Тот вскинул брови вопросом.
– Мне бы такую уверенность в собственной необходимости.
– Главное, чтоб быть полезным людям. – И он помог мне выйти.
– Потренируйся, – говорит Гавриловна, – у специалистов. И привела к неопохмеленным сантехникам.
– Вот что, – смотрят на меня, – ты за президента или хрен знает за кого? За "Спартак" или наоборот?
– Меня к дурдому.
– Тогда беги к палатке. Там спросишь – зачем.
Палатка называлась "Эврика".
Опохмелились, велели тащить за ними банку с керосином.
В подвале дома, в котором требовалось провести капитальный ремонт труб, специалисты соединили к ним принесенную банку, всыпали еще какой-то химии и стали промывать насосом систему.
– А теперь, – говорят, – бегай по дому и нюхай, где пахнет.
Сам дьявол не поймет, чем только в том доме не воняло.
Было признано, что все прошло нормально. Поймали какую-то общественницу и она подписалась, что у нее к нам никаких претензий нет.
"Героический век!" – почему-то подумалось мне тогда.
Того Блаженного из метро я увидел избитого и выброшенного из милиции, сидящего на корточках у ее стены. Я подошел к нему и сел рядом. Закурил и неспешно завел разговор.
– Я знаю тебя. Ты Блаженный.
Тот посиневшим глазом смотрел на землю и, видимо, соглашаясь, молча кивнул.
– Ты, парень, – продолжал я, – видать, не можешь жить без неприятностей. Впрочем, оно понятно. Каждый имеет право на собственное несчастье. И потому ищет его повсюду. Тебе обязательно надо быть здесь?
– Я не знаю, где мне надо быть. – ответил тихо.– А кто это знает?
– А почему бы не пойти домой?
– Здесь мой дом.
– Милиция? Тюрьма – твой дом?
Он глазами пустыни посмотрел вокруг и вздохнул:
– Мой дом повсюду, где я есть. А я всегда в тюрьме. Я даже ношу ее с собой, она во мне, и не могу вырваться из своей тупой ограниченности! Мне к свету надо – в грязи сижу. Ноги, руки перебираю, но вяжет она! Воплю о свете с мешком на голове. Душа обгрызана, живот я ненавижу. А в окружении какой-то бред. Милиция – нам зеркало. Она показывает нам нас же схематично.
– Бред не имеет отраженья!
– Наша болезнь демонстрирует самую себя нам же яснее всего во всей кровавой ясности не в какой-нибудь печати, а именно – в милиции. В органах воздействия на нас. Милиция – не инопланетяне! Это – мы! Наши отцы, братья, маленькие мальчишки, попки которых мы отмывали. И вот он бъет меня резиновой палкой, мной же сделанной, с такой ненавистью, словно у него никогда не было матери, не было брата, любимой, как будто его кто-то вырастил в колбе! Или вытащил из ада. За просьбу мою прочесть мне их же обвинение, которое я должен был принять. Безысходная тупая злоба образовалась в моем доме.
Печать беспомощна в освещении природы человеческой низости, породившей эту же самую печать. Что останется печати, если вдруг порок исчезнет? Она и требуют от окружения компенсации сволочизмом. Дай преступление любой ценой! Чтоб на обличении заработать. И вал насилия идет. Никто не скажет, для чего. В порядке видится покорность, с регламентом страха и ненависти. "Человек рожден для счастья". Взять счастье и перья ощипать, чтоб вглубь вглядеться! Что в нем? Был классик прав: "Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой!"
Я видел, что Блаженный распаляется. Его надо бы увести от этого опасного места, где мы птенцами у пасти сидим.
И я вмешиваюсь в монолог.
– Люди, что обидели тебя, не виноваты в том, что они, не понимая того, обречены быть жертвами происходящей революции жлобов. Идем со мной. Движенье нам поможет.
Мы поднялись и я его повел к себе.
– Ты, Дворник, видно хочешь навести порядок в моем уме. Спасибо, ненапрасный труд. В моем уме, действительно, порядка мало. Откуда взяться порядку для него?
– От природы, например. Совершенная гармония есть в ней.
– Глупость, Дворник, то, что дуракам кажется умным. Раз у гармонии больные дети, то не гармония она. Совершенство единственно. Как истина. И потому не может плодиться, чтоб далее поиски себя продолжить. Да кому известно, что есть гармония и совершенство? Где Философский Камень смысла?
– Зачем он тебе?
– Чтоб остановить безумие, происходящее в моем доме.
– Блаженный, безумие поддерживает самое себя, найдя в себе восторг. Оно будет биться за себя. Даже жизни положит, чтоб только не кончаться. Как безумие наркотического дурмана. Человечество в таком дурмане. И не захочет выйти из него. Невероятное усилие нужно для его спасения. Посмотри: люди воруют, хватают, тащат, а их бъют, уничтожают, отстреливают, заклинают перестать, но они, как одержимые, не понимая даже зачем они это делают, все продолжают стаскивать добро к себе. Ими движет рефлекс накопления, который сильнее жизни. Вот родители посылают мальчиков своих убивать других мальчиков от других родителей. Знаешь – почему? Потому что насилие, как гнев, им доставляет наслажденье, как облегченье при туалете. И они не могут противостоять помешательству своему. А мальчики с той и другой стороны идут на заклание, как завороженные счастьем свершения смерти. Их нельзя остановить! Если б они имели внутренний запрет к убийствам, никакая б сила не смогла бы затолкать в их руки оружие. Но смерть манит и без приказа. Мальчишки мечтают об автоматах. Изготовители их еще не прокляты людьми! Они в доблесть возведены! И уважения хотят! Политики и офицеры лишь организуют эту похоть. А маниакальная страсть власти? При полном отсутствии понимания ее порочности, как средства углубления идеи насилия, несущей обманную цель. Тяга к пороку, чтоб стать им. Как остановить жажду безумия? Чем? Потрясением? Разумом? Нет ключей к человеческой сути.
– Есть, Дворник. В обнаженном сердце. Но оно должно гореть огнем и заражать других.
Мы подошли к нашему дворовому клубу. Животовский смотрит на небо, умиротворенно зажав стакан. На столе стоит бутылка водки. Маша с Витей-Прыщем и студентом Альбертом обсуждают способы войти в контакты с заграницей. Маша полагается на удачный брак с принцем Брунея Джефри. Витя за прорыв всей сопливой бандой на тибетской границе. А студент – подавшись в шпионы. Все – равно – в какие. Или в "Гринпис без границ". Они пришли к выводу, что будущее человечества за миром грез и иллюзий. Начало тому положено книжками, кинопродукцией, сектами, эротическими вакханалиями, хорошими шоу, кабаками, вот сейчас – наркотиками, а там – виртуальными компьютерами с одурманивающей музыкой. Зачем с этим бороться? Ведь счастье цель! Цель достигнута – умирай! Зачем его всю жизнь по крошкам собирать? Все равно – умрем! Зачем жить сто лет до миллиона болезней, когда за двадцать можно будет получить этого счастья столько, сколько полагается на десять жизней? Счастье растить своих детей? А им, этим детям, оно нужно? Чтоб их родили, учили, воспитывали? Ученые не могут понять, почему молодые по-варварски относится и к родителям, и ко всему окружению? Да они не виноваты в том, что их родили в этом сумашедшем доме. И вправе требовать компенсацию за это. А компенсации нет. Так чего ж не мстить за свое рождение? Человечество должно быть благодарным за открытие мира грез, иллюзий, счастья, куда каждый желающий может уйти. Итак, масштабы проекта предполагали перенимание передовых зарубежных технологий в этом направлении. Но для этого требовалось вначале влиться в тамошную атмосферу.
– Птицы перелетные, – говорит Животовский, – а кому вы там нужны со своим менталитетом?
Студент обиделся.
– На что Вы намекаете?
– Вы вроде медведя из леса, мечтающего переселиться в цирк. Тесны вам будут нравственные нормы, да и загадите тот цирк. Вы там никогда не будете в своей тарелке. И еще одно. Если ваш мозг когда-нибудь освободится от страсти по скверне, он опустошится вовсе. От чистоты бациллы гибнут. Ползучия депрессия отравит вас.
– А Вы не заблуждаетесь по поводу стерильной чистоты там? – это Витя. – Там нашего брата не меньше, чем тут.
– Да, в каждой стране свои бандиты. Но уровни разные. На разных языках условностей ведутся диалоги между обществом и бандами. Не забывайте положительную роль банд. Ведь их формирует само общество. Банды высвечивают его пороки, олицетворяя их собой. Они не страшны, находясь под контролем общества. Страшны, когда выходят из-под контроля. Те бандиты аналитики несовершенства. Нет в них ничего такого, чтобы не было бы запрятано в обществе. Да вот общество не делают верных выводов. Отлавливают и прячут их, наивно полагая, что с пороком покончено. Будто металл, очищенный от ржавчины, при тех же условиях больше ржаветь не будет. Те бандиты – кристаллы того общества. Чужеродным там не место. У нас же вся страна в бандитских помыслах. Рай для них. И инкубатор. Полетели к чертям собачьим законы экономики. Законы банд оказались сильнее. Не удивительно, что другие страны обкладывают нас военным блоком НАТО. Странно, что церковь благославляет все диковатые наши дела. И даже вписалась в общий хор. Ходят попы с коробками для подаяний. Не откажутся от подаяний вашего брата. Вливаются в потоки грязи, поддерживая ее круговорот. Смотреть тошно.
Смеется Витя.
– У меня есть друг. Вол. Контролирует метро. Он обеспечивает попам охрану. Почему мы дружим с церковью? Чтоб не раскачать лодку. А грести мы будем сами. Церковь, брат, дает престижность. И доверие людей. Попы и сами прониклись рынком. Только товаром стало отпущение грехов. То есть стирка совести. Мы друг друга уважаем.
На нас никто не обратил особого внимания. Пришли, ну, и располагайтесь. Животовский протянул стакан, я наполнил его и дал побитому бродяге.
– Выпей за компанию.
– В компании пьют за свое одиночество. Здесь оно наиболее глубоко. И пьют с самим собою, себя же опасаясь. А стук стаканов, хохот, песни – обман звуками предчувствия тревоги. В абсурде логика беды. Она идет тропой веселья. В иконах смеха нет.
Маша:
– Кто это чудо?
