Текст книги "Девочка Надя, чего тебе надо?"
Автор книги: Геннадий Шпаликов
Жанры:
Современная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Из книги Геннадий Шпаликов. Стихи. Песни. Сценарии. Роман. Рассказы. Наброски. Дневники. Письма – У-Фактория
1998г.
«ДЕВОЧКА НАДЯ, ЧЕГО ТЕБЕ НАДО?»
Май уже в середине, а прохладно, особенно по вечерам. Белые в мае вечера, тревожные, и каждый похож па праздник или ожидание его.
Волга к вечеру желтая, темная, синяя. От близости ее, от преобладания надо всем, поскольку она здесь главная улица, воздух легкий, речной.
Отчаливает теплоход под марш "Прощание славянки", окошки на палубах желто светятся, с палуб машут руками неизвестно кому, платья в сумерках ярко белеют.
А музыка эта вечерняя, и оркестр из городского парка, и слова, возгласы – все отчетливо, отдельно слышно. Как позже – всплеск рыбы на темной тихой воде.
Надя Смолина пожалела, что вышла из дома без кофты, в платье с короткими рукавами. Но возвращаться, как известно, не к добру, и она медленно спускалась но своей зеленой и наклонной слегка улице к Волге, где около новой гостиницы ее должна была ожидать машина.
Вышла Надя задолго до назначенного времени. Как на свидание – на этой простой мысли она себя поймала, вышагивая в сторону заката. Сумочка в руке, замшевая, покачивается. Платье, только что отглаженное, теплое еще от утюга, воротник свежий, белый. Легкость во всем.
Снизу, от реки, приближалась к ней, занимая неширокий тротуар, очень знакомая компания: Слава Малышев, с ним Лиза и еще двое ребят. Тех она знала меньше. Но видела этой весной почти каждый вечер. Долговязые, длинноволосые, в узких расклешенных брюках с разрезами, в ярких прозрачных куртках. В общем, довольно приятные ребята, похожие на солистов какого-нибудь конкурса «Алло, мы ищем таланты». Но была у них особенность в одежде, уже цирковая, что ли, – лампочки в разрезах брюк светились. Разноцветные, мелкие и яркости небольшой. Ничего подобного Надя не видела. Она даже приостановилась.
Слава негромко играл на гитаре, перевешенной через плечо. Лиза, высокая, длинноногая, в такой же короткой оранжевой куртке, прижималась к нему очень независимо – тем более что Надю она уже успела увидеть.
У Нади был к Лизе свой, особый разговор, но она решила его отложить пока что. Уж очень независимый и оттого еще более беззащитный вид был у Лизы.
Славка! – весело спросила Надя. – Что это у вас за иллюминация на штанах?
Простейшее устройство, Надежда Тимофеевна! – охотно и так же весело отвечал Слава. – Но каков эффект?
Сам придумал? – Надя все глядела на эти мелкие разноцветные лампочки.
Патента, конечно, нет, – говорил Слава. – Мысль, как говорится, витала в воздухе. Вот, смотрите, – Он достал из кармана две плоские коробочки. – Работает от батареек!
Ловко, – сказала Надя.
А кто она такая? – кивнул на Надю один из ребят. – Чего-то я ее, Слава, не помню.
Ребята, пошли, – нервно сказала Лиза. – Пошли!
Надежда Тимофеевна, – Слава кивнул на ребят, – вы на них не обращайте решительно никакого внимания... Они ребята, – Слава ударил по струнам, – они ребята – семидесятой широты... Семидесятой широты...
Ребята, – предложила вдруг Надя, – проводите меня до набережной, если у вас, конечно, никаких спешных дел нет.
– Какие наши дела? Пожалуйста! – сразу же согласился Слава.
Лиза раздраженно взглянула на него, но тоже повернулась – пошли все вниз по улице.
А что это у вас, Надежда Тимофеевна, вид такой загадочный? – спрашивал Славка.
Да как тебе сказать... – Надя улыбнулась.
Свидание? – уверенно предположил Славка.
Слава, прекрати! – вмешалась Лиза.
А что тут такого? – удивился Слава. – Не понимаю. Ну, свидание. Надежда Тимофеевна, хотя и замужняя, но еще вполне молодая женщина. Правильно я говорю, ребята?
Ребята с готовностью еще раз оглядели Надю и никаких сомнений Славкиным словам не выразили.
Спасибо, Слава, – сказала Надя весело.
Пустяки. Вы лучше скажите, что вам сыграть для настроения?
Для настроения? – спросила Надя. – «Самара-городок» знаешь?
«Ах, Самара-городок, беспокойная я, беспокойная я, успокой ты меня...» – пропел Слава. – А дальше ?
Не помню, – сказала Надя и улыбнулась.
Это надо бы у Розы Баглановой спросить! – вздохнул Славка.
А кто такая Роза Багланова? – оживился один из ребят.
То же самое, что Ирина Бугримова, – сказал Слава, – только она пела... Темные вы, ребята, а мы с Надеждой Тимофеевной старые...
А говорят, Бугримову львы съели, – сказал один из ребят.
Нет, тигры, – поправил его второй. – Тигры!
Ну вот, – сказала Надя. – Верите всякой ерунде .Ничего они не съели, тигры.
Отсутствие информации порождает слухи, – сказал Слава, наигрывая на гитаре, – Это вам, Надежда Тимофеевна, как нашему депутату надо хорошо запомнить... Двумя ногами ходят слухи... У меня вообще к вам есть ряд вопросов...
Славка, брось! – одернула его Лиза.
Что значит – брось? – возмутился Слава. – Можно, Надежда Тимофеевна?
Валяй, – разрешила Надя. – Слушаю тебя.
На мою избирательную бюллетень вы можете безусловно рассчитывать, – сказал Слава. – Но есть ряд вопросов...
А почему ты, как мой избиратель, шляешься тут, а не спешишь сейчас на встречу со мной? – спросила Надя.
А мы разве с вами уже не встретились? – удивился Слава. – А Лизавета и эти супермены как несовершеннолетние права голоса не имеют, но пусть послушают...
–Это они – несовершеннолетние? – не поверила Надя. – Сколько же вам лет, ребята?
Мне шестнадцать, – сказал один, а второй независимо промолчал.
Акселерация, – объяснил Слава. – Дети научно-технической революции... Вы, ребята не обижайтесь.
Так о чем же ты хотел меня спросить? – повторила Надя.
Сразу не сообразишь... – усмехнулся Слава. – Надо еще свыкнуться: как же, член правительства на нашей улице живет! Хотя, безусловно, вас теперь из нашего захолустного района переселят...
Ты так считаешь? – спросила Надя.
А вы – нет?.. Вообще у вас теперь вся жизнь резко переменится... Может, вы сейчас в последний раз пешком идете... Я, между прочим, совершенно серьезно говорю... А вообще – смешно...
Что – смешно? – спросила Надя.
Да так... – улыбнулся Слава. – Первый раз точно знаю, за кого голосую...
Как так? – не поняла Надя.
А что тут удивительного? – сказал Славка. —Я в прошлый раз голосовал и даже понятия не имел, за кого... Так, посмотрел на фотокарточку – на заборе висела, – вроде парень ничего... Сорок пятого года рождения... А в общем, какая разница?
Ты считаешь – никакой? – спросила Надя.
А вы как считаете?
Я считаю, разница есть.
Ну и считайте, – спокойно согласился Славка, – считайте, что есть... А нам все равно ,а нам все равно!.. – ударил он по струнам. – Мы волшебную косим трын-траву...
Ты об этом хотел меня спросить? – остановила его Надя. – Об этом?
Лиза и ребята настороженно молчали.
Вы о чем? – Слава спокойно посмотрел на нее. – Пустяки все это, Надежда Тимофеевна. Суета сует. Я же вам сказал: на мою бюллетень вы можете абсолютно рассчитывать. А я – голос массы... народа, населения.
Не хочешь говорить... Ладно... – Надя провела ладонью но лицу. – Твое дело... Тогда у меня к тебе всего один вопрос.
Пожалуйста, – разрешил Слава. – Только без политики.
Без политики, – успокоила Надя. – Чего ты каждый вечер пьешь?
Как чего? – удивился Слава. – Портвейн розовый.
Это с Лизой? – спросила Надя.
Она тут ни при чем! – возразил Слава. – Лиза, а ну дыхни на Надежду Тимофеевну!
Отстань! – зло сказала Лиза.
Она же только березовый сок пьет, – пояснил Славка. – Любимый напиток Сергея Есенина. Этот сок у нас тут в трехлитровых банках продают... Вот, кстати, интересный вопрос: сколько же надо погубить берез на одну трехлитровую банку сока? Куда смотрит охрана внешней среды?
Веселый ты парень, Славка... – сказала Надя.
Чисто внешнее впечатление...
Может быть... – Надя помолчала. – Сам пьешь —тебе хуже. Да и не в этом дело... А Лизу за собой не таскай !Понял? Это я тебе серьезно говорю.
А кто ее таскает? – Славка впервые вышел из себя. – Я тебя таскаю? – обратился он к Лизе.
Пошли! – Лиза дернула его за рукав, быстро взглянула на Надю. – Никто меня не таскает!
Передай отцу, завтра я после работы зайду, – сказала ей Надя, чего не хотела говорить ,– Часов в семь.
А его дома не будет! – резко ответила Лиза.
Ты, главное, передай, – сказала Надя. – Спасибо, ребята, за музыку.
Она пошла вниз к набережной. Знала, что смотрят ей вслед и что-то говорят. Вот интересно – что?
«Волга» неслась но вечерним улицам. В машине их было четверо. Рядом с шофером сидел сравнительно молодой человек (представитель обкома), позади него – Надя и Григорий Матвеевич (доверенное лицо депутата, начальник цеха, где работала Надя, лет пятидесяти, в темном костюме, белой рубашке и даже при ордене Трудового Красного Знамени).
Если молодой человек, сидевший рядом с шофером, был невозмутим, то Григорий Матвеевич был настроен нервно и состояния своего не скрывал.
Надя растерянно смотрела в окно: улица, толпа вечерняя, огни.
Григорий Матвеевич. Ты построже не могла одеться?
Н а д я. А что, форму специальную ввели на кандидатов в депутаты?
Григорий Матвеевич. Форму – не форму! Я тоже орден не каждый день вешаю!
Надя. Пожалуйста! Могу парашютный значок привинтить. Может, вернемся?
Григорий Матвеевич. Ладно уж!
Надя. Дядя Гриша, да что с тобой? Чего ты волнуешься? У нас, слава богу, не Америка. Раз выдвигали – выберут. А не выберут – тоже ничего страшного.
Григорий Матвеевич. Что ты мелешь? (К представителю обкома ):Что она несет? При чем тут Америка! Ты лучше подумай, что людям говорить будешь.
Надя. Что в голову придет, то и скажу!
Григорий Матвеевич. Ты меня не пугай, Надежда! Я тебя знаю!
Н а д я. Что, может быть репетицию проведем? Я знаю, что мне говорить!
Григорий Матвеевич. Понятно, что без бумажки. Это хорошо. Народ уже не любит, когда по бумажке.
Надя. Дядя Гриша! Уймись! Я же тебе пояснила: не в Америке – поймут!
Николаев (из обкома). Мы предварительно все с Надеждой Тимофеевной обговорили.
Григорий Матвеевич. Главное – держись в рамках.
Над я. Я сама знаю, как мне держаться! И вообще, дядя Гриша, что ты суетишься? Кого выдвигают? Тебя или меня?
Григорий Матвеевич. Меня никуда не выдвигают! Но и ты не заносись! Знай свое место!
Надя. Это перед кем мне свое место знать? Перед тобой, что ли, дядя Гриша?
Григорий Матвеевич. Не передо мной! И повыше люди есть!
Над я. Конечно, есть. Все выше, и выше, и выше... Способ старый. Чуть что: сразу на кого-то на небесах ссылаться.
Григорий Матвеевич. Сама знаешь, что я имею в виду!
Надя. Ничего я не знаю!
Н и к о л а е в (из обкома). Ну, товарищи... Надежда Тимофеевна все прекрасно понимает...
Григорий Матвеевич. Я тебе только добра желаю. Не лезь. Не командуй. Ты еще почти что никто. Если уж откровенно, были большие колебания – зная твой характер, выдвигать тебя или воздержаться!
Н а д я. Где же это были колебания? Опять – там?
Григорий М а т в е е в и ч. И там тоже! И с нами, на заводе, тоже советовались! Не зарывайся, Надежда! Не бери на себя слишком много!
Надя. Сколько люди скажут, столько и возьму! Не больше и не меньше. А ты, дядя Гриша, кто, между прочим? Мое доверенное лицо. Доверенное – значит, я тебе доверяю. А ты – мне. А ты ведешь себя, прости за выражение, как баба! Ну, чего ты меня пугаешь? Да что с тобой?
Григорий Матвеевич. Я за тебя отвечаю! Тебе люди такую честь оказали!
Надя. Вот именно – честь! (Шоферу): Машину остановите.
«Волга» резко затормозила.
Григорий Матвеевич. Ты что?
Надя. Не могу. Я от таких разговоров тупею, понимаешь? Тоска на меня нападает... Я лучше пройдусь... Тут недалеко. Я не знала в точности, что я буду сегодня говорить, а теперь, спасибо, надоумили!..
Надя вышла из машины.
Григорий Матвеевич. Нервничает... Но понять ее можно. Вы уж строго не судите.
Николаев. Григорий Матвеевич, а она права. Нельзя так. И вы все-таки возьмите себя в руки.
Григорий Матвеевич. Она права! Вы правы! Но я же ее десять лет знаю! Я не за себя, я за нее боюсь! Характер у нее... Да что уж там говорить!..
Надя шла к клубу «Чайка» в толпе. Фасад был ярко освещен. Издали она смотрела на свой, как ей показалось, не очень похожий портрет, укрепленный на высоком фанерном щите.
В направленном свете прожекторов прочитывалась надпись: «Сегодня состоится встреча избирателей с кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР Смолиной Н.Т. – токарем авиационного завода».
А портрет все-таки не похож, подумала она, еще раз взглянув на фанерный щит. Метра три будет – прямо на демонстрацию неси. Смешно. И эта твердость во взгляде – кто же это нарисовал?
Она шла среди множества знакомых и незнакомых людей. Ее узнавали или совершенно не обращали на нее никакого внимания, занятые своими делами, разговорами. Было желание повернуться – домой! Было! Но она шла, приближаясь к клубу, и очень хорошо знала, что никакого обратного хода нет, а тут еще какой-то высокий парень в клетчатом пиджаке, в белой рубашке с расстегнутым воротом, обернулся на ходу и посмотрел на нее самым обыкновенным образом, и даже улыбнулся довольно нахально, и Надя вдруг окончательно успокоилась.
(В тот же вечер.)
Небольшая, несколько вытянутая комната с одним окном. В углу светится овальный экран телевизора – из новейших марок. Передают футбол. Звук приглушен – у стены стоит детская деревянная кровать. Комната погружена в полутьму, но обстановка угадывается самая простая.
За круглым столом ужинает Надя, простоволосая, домашняя, в старом, узком ситцевом халате.Рядом сидит рослый, с плечами боксера и стриженный, как боксер, парень в белой безрукавке – Костя, ее муж.
Он изредка поглядывает в телевизор, в основном, занят Надей. Разговаривают они вполголоса.
Надя (отрываясь от тарелки). А у нас больше ничего нет?К о с т я. Ты же десяток котлет смолотила! Надя. Это, Костя, все на нервной почве. Чисто нервное.К о с т я. Пельмени отварить? Над я. Отвари.Костя. (подходит к холодильнику). Одну пачку или две? Н а д я. А ты будешь?К о с т я. Только на нервной почве. Глядя на тебя. Надя. Тогда давай две!
Костя уходит на кухню. Она остается одна. Смотрит бездумно, как бегают по темному полю белые фигурки футболистов. Иногда камера телеоператора приближает кого-нибудь из игроков. Возбужденное лицо Почти у всех – длинные волосы. Футболки, темные от дождя. Передача из ФРГ – первенство мира. Иногда виден фон: трибуны в зонтах, рекламные щиты. Дождь там идет, в Ганновере.
Надя встает, подходит к кровати. Раскинув руки, спит девочка лет четырех, с густой темной челкой. Лицо во сне у нее сердитое.Входит Костя с двумя тарелками, осторожно толкнув дверь ногой.
Они молча едят. Надя вскоре откладывает ложку.Костя. Ты что? Надя. Не могу, и все. Костя. На нервной почве.
Н а д я. А черт его знает! Не идет, все! Я бы сейчас водки выпила, честное слово!
К о с т я. Не держим, к сожалению. А что ты переживаешь? Я же сам видел, людям ты понравилась.
Н а д я. Вот именно, понравилась! И начальство довольно! И ты! Всем угодила! Да пойми же ты, не могу я всем нравиться! Не должна! Так и быть не может!
Костя. Тише ты...
Надя. Значит, что-то тут не то... Понравилась! Что я, балерина?
Костя. Балерины по ночам пельмени пачками не едят.
Надя. Сама ненавижу удобных людей! От них все зло! А выходит, я всем удобна! Костя. Ты?.. Да... Надя. Костя, что теперь с нами будет? Костя. Что будет? Месяц еще не прошел, а ты уже вся дерганая. Чего хорошего? Лично я, как лицо заинтересованное, буду голосовать против тебя. Н а д я. И правильно сделаешь.
...Они молча лежат на раздвижном диване. Надя откинулась на подушку. Полосы света бродят по потолку. Фонарь качается за окном.К о с т я. А все это, в общем, некстати. Лето, институт... Хотя тебя сейчас и без экзаменов примут.
Надя. Ну, это само собой. Уже ковровую дорожку расстелили, как космонавту. К о с т я. Ты уж тогда и за меня похлопочи, ладно? Есть у меня, скажешь, такой родственник. Непьющий, член месткома... общественник. Н а д я. А с квартирой правда глупо получается. Костя. Что? Надя. Ничего. Мы и так почти первые на очереди, а скажут: вот, уже свое взяла, не упустила. К о с т я. А тебе, между прочим, еще никто ничего не предлагал. Надя. Предложат – откажусь. Костя. Ну, давай... Н а д я. Хотя тоже глупо... Костя, до чего же на людях бывает тяжело! Костя. Что-то я раньше за тобой этого не замечал.
Надя. Нет, на людях хорошо. В волейбол играть... Картошку грузить – и то хорошо... Костя... К о с т я. Что? Надя. Ты меня не бросишь, Костя? Костя. Еще новость... Надя. Злая я становлюсь. Костя (обнимает ее). Ты – злая? Надя. Ну, не злая... Еще нет. Пока что нет. Но чувствую – все к тому идет. И еще плохо, конечно, что я баба. Злых мужиков, если по делу, – уважают... Боятся... А злая баба и есть злая баба. И все... Что-нибудь, думают, личное у нее не сложилось – вот и глядит на всех, как сыч. Костя. А как сыч глядит? Надя. (показывает). Вот так. Костя. Ужас. Надя. Костя, Костя... Костя. Надо телевизор выключить. Н а д я. Не надо, пусть светится... Как окошко голубое... Страшно мне, Костя. Костя. Глупая ты... Надя. Другая бы возражала, а я нет... Ты уж меня не оставляй, Костя. Я серьезно. Костя. Это ты меня скорее бросишь. Променяешь теперь запросто. Надя. На кого же я тебя променяю? Костя. Известно на кого. На Штирлица. Или на адъютанта его превосходительства. Н а д я. Спи...
Костя встает, выключает телевизор. Гибкий, двигается бесшумно. Ложится рядом с Надей.
Тени плавают по потолку. Во сне вздохнула дочка, повернулась. Кровать скрипнула. Надя лежит с открытыми глазами. Лицо у нее сердитое, как у дочки во сне. Очень они похожи...
...Надя падала, раскинув руки, падала сквозь редкие облака к земле, еще далекой, утренней, с голубыми, желтыми и светло-зелеными квадратами полей, рекой, сверкающим полукругом огибавшей город, еле видимый справа, – пестрота крыш, дома.
Это еще не падение – полет, когда тебя вращает, если захочешь. А не захочешь – ты свободно лежишь на плотной подушке воздуха, плоско лежишь, как на воде, и через воздух, как через воду, видишь, как внизу, в прозрачной глубине, проступают предметы, знакомые тебе, но пока что они так удалены и приближение их едва заметно. Время остановилось, и ты но возможности растягиваешь его. Игра с пространством затягивает, захватывает – пока земля, надвинувшись резко, не напоминает о себе.
Спокойный обзор кончается сразу. Камнем летишь, камнем в падении себя ощущая.
Но пока что – полет...
Лицо Нади скрыто за широкими очками. На голове – белый шлем. Полет ее направлен. Вокруг нее разбросаны в небе такие же фигурки парашютисток, летящих к земле. Плавные, еле заметные движения рук, и Надя уже скользит вправо, приближаясь к одной из парашютисток, тоже в белом шлеме, в ярко-синем комбинезоне, в тяжелых ботинках на толстой, рифленой подошве:, так свободно и странно провисших в пустоте.
Маневр Нади понят и принят. И вот уже они летят рядом, вытянув руки, пальцами касаясь друг друга, сближаясь шлемами, расходятся, продолжая полет, и соединяются снова, как бы приглашая всех остальных, летящих вблизи и в отдалении, собраться вместе.
Вскоре, образуя вытянутыми руками круг из белых, синих, оранжевых курток, они цветком зависают над землей, неясно проступающей сквозь редкие облака, еще далекой...
Как день начнется, так он и дальше пойдет. Это Надя знала точно, втайне подозревая, что множество людей точно такого же мнения.
Утром в цехе она первым делом заглянула в техничку.
За фанерным окошком, как и вчера, стояла все та же, как Наде показалось, совершенно безликая девчонка с белесой челкой на лбу, в довольно замаранном халате и косынке, завязанной небрежно. Вообще она раздражала Надю, и главным образом потому, что на ее месте, здесь, вот за этой зеленой фанеркой, в этой прорези должно бы появиться совсем другое лицо.
Где Лиза? – спросила Надя.
– Откуда я знаю? – как и вчера, точно таким же бесцветным голосом ответила девчонка. —Я бы сама ни нее посмотрела, на эту Лизу. Просто как Джоконда. У меня все про нее спрашивают. Третий день.
А ты откуда? – спросила Надя.
– Вы меня вчера спросили, но не дослушали. Я здесь по направлению. У меня производственного стажа не хватает.
А куда ты поступаешь?
В медицинский. Уже второй год.
– Очень хорошо! А что ты у нас делаешь? – Надя раздражалась все более.
– Все что попало, – спокойно отвечала девчонки из этой фанерной дыры. – Меня сначала в машбюро отправили, Я в столовой работала. Справа от проходной, знаете?
– Знаю, – сказала Надя. – Знаю я эту столовую. Кто тебя к нам направил? Как тебя зовут?
Вера.
Фамилия?
Быкова.
Вера Быкова, – повторила Надя. —А зачем тебе эта производственная практика?
Стаж, а не практика, – поправила Вера. – А здесь мне все равно ничего не доверяют. Это не тарелки мыть.
А тебе у нас совсем неинтересно?
Ну, как вам сказать... Нет, не интересно.
Хочешь опять тарелки мыть? – спросила Надя.
Не очень. Но мне все равно.
А такая простая мысль, что пойти в санитарки, тебе в голову не приходила? Все ближе к делу!
Я всю зиму санитаркой работала. В шестьдесят седьмой больнице.
Ну и что?
Нужна производственная практика, – сказала Вера.
Но это полный бред!
Что вы от меня хотите? – спросила Вера. – В столовую обратно? Пожалуйста. Я тоже все сначала спрашивала: зачем, почему, какой смысл, с какой стати? А это абсолютно никому не нужно. Я для вас никакой ценности не представляю. Главное, я поняла: не сопротивляться механизму всего, и тогда вынесет, понимаете?
Какому механизму? – спросила Надя.
Механизму всего, – повторила девочка. – Вы на меня не смотрите такими глазами.
В столовую иди, в столовую, – сказала Надя. – Или вообще на скамеечку сидеть. Сколько вас таких собралось: чуть что, руки кверху! Вы что, с ума сошли? Кто тебя научил, вот так, как... В столовую!
Пожалуйста, только вы не кричите.
Работа тем и хороша, что успокаивает. Надя закрепила штамповку, включила станок. Все пошло верно, неспешно, обыкновенно. Главное – чтоб никто не мешал.
Подошел мастер.
Тебя Григорий Матвеевич зовет.
А что такое?
Не знаю. Пришли к тебе, зовут.
Василий Михайлович, скажи ему, что я не могу.
Иди, иди.
Но я не могу!
Выключай станок!
Григорий Матвеевич, начальник цеха, нисколько не походил сегодня на того, вчерашнего, задерганного и нервного. Сегодня он был спокоен, ровен, самостоятелен – совсем другой человек.
Он провел Надю в свой кабинет. Тут же, рядом с цехом, где напротив окон (зелень за окнами, солнце) сидела женщина. Как только они вошли, Надя и Григорий Матвеевич, она сразу же встала. Рабочий халат, косынка. Какие-то бумаги в руках. Какая она – против окон не рассмотришь.
Вот, Надя, это к тебе, – сказал Григорий Матвеевич.
Беседуйте. – И ушел.
Вы уж меня извините, – сказала женщина негромко.
Да вы садитесь. – Надя разглядывала вблизи ее немолодое отекшее слегка лицо. – Садитесь... – И сама села.
Вы уж извините... – повторила женщина.
Да что вы все время извиняетесь? – спросила Надя. – Вы из какого цеха?
Из седьмого.
Если у вас что-нибудь серьезное, – сказала Надя, – то, честное слово, зря вы ко мне обращаетесь. У меня ни прав, ничего. Я же только кандидат в депутаты. Меня же еще могут и не избрать.
Такого не бывает, – сказала женщина.
Бывает – не бывает, а толку от меня пока что никакого. Это я вам сразу говорю... Что у вас?
Сын у меня в тюрьме.
Надя удивленно посмотрела на нее:
Где?
В тюрьме, – повторила женщина. – Теперь вся надежда на вас... Вот тут все написано, – она протянула Наде бумаги.
Это я после посмотрю, – сказала Надя, – За что – в тюрьме?
По глупости... Мальчишка еще...
Это понятно, что но глупости... И все-таки: за что посадили?
За изнасилование, – сказала женщина.
За что? – переспросила Надя. Женщина молчала.
Так, – сказала Надя. – И сколько ему дали?
Десять лет...
Мало! – Надя встала. – Ох, мало! Пожалели! Десять лет! Да таких раньше камнями забивали! Без всякого суда!
Женщина смотрела на Надю испуганными глазами.
Ничего себе – мальчишка! – Надя уже не сдерживала себя. – По глупости! Я бы таких только расстреливала! Или посылала бы на какие-нибудь урановые рудники, чтоб там они подыхали медленной смертью!
Да что вы такое говорите... Что вы говорите... – повторяла женщина.
Что я говорю? – Надя резко повернулась к ней. – Бандит ваш сын! Бандит! И вообще, у меня рабочее время, и я всякой сволотой заниматься не желаю! А бумаги ваши забирайте!
Эх ты... – Женщина все складывала, сгибала листки. – А я-то, дура, надеялась...
Зря надеялись! – сказала Надя. – Пусть сидит весь срок! А ко мне больше не ходите!
Не волнуйтесь, не приду... – сказала женщина. – А я уж думала, ты теперь сама мать, поймешь...
И понимать нечего! У меня дочка растет! А какой-нибудь подонок, вроде вашего сынка, – подумать страшно!..
Окна раскрыты – первый этаж. Рабочие останавливаются – особенно девчонки, – слушают.
Ты сначала одна вырасти сына, до шестнадцати лет дотяни, а потом уж суди, – сказала женщина. – Орать все умеют... Вот ты – какой там начальник, а уж голос пробуешь... – Женщина встала. – А я к тебе, как к своей, к рабочей, пришла...
– Тоже мне классовая солидарность – бандитов из тюрьмы вытаскивать! – в сердцах сказала Надя. – Думали, пожалею! А он ту девчонку пожалел? Уходите отсюда... Не могу я больше все это слушать! Тошно мне, понимаете? Уходите!
За раскрытыми окнами (подоконник низкий) стояли и слушали разные люди. Надя подошла. Захлопнула резко окно. И второе тоже. Только что стекла не выпали, а зрители-слушатели отшатнулись разом.В цехе – грохот привычный. Вся эта музыка обыкновенная.
Уже открыли буфет – обеденный перерыв скоро. Покупают колбасу, булки, кефир.
Надя! – на ходу остановила ее Вера Разнова, слесарь из ее бригады.
– Что тебе? – хмуро спросила Надя.
Из милиции звонили! – сбиваясь, говорила Вера. – Лизу на вокзале забрали!
Оставьте меня в покое! Забрали – и очень хорошо.
Надя!..
Что – Надя?
Всю ночь сидит! – вздохнула Вера.
Из какой милиции звонили? – спросила Надя хмуро.
Неразборчиво говорили, Григорий Матвеевич все записал.
По коллектору в кабинете начальника цеха передали:
Первый цех... Смолиной немедленно зайти к секретарю парткома. Смолиной – к секретарю парткома.
Надя шли сначала двором, между майских, зеленеющих свежо деревьев, мимо корпусов, по аллее.
По дороге ее поймал на ходу Костя. Но Надя даже не остановилась. Пошли рядом.
Ты обедала? – спросил Костя.
Тебе-то что?
Я по селектору слышал, – сказал Костя. – В чем дело?
Не знаю я, в чем дело. Надо дочку к маме везти, а то свихнешься ото всех этих забот, – сказала Надя.
– Купи мне какую-нибудь булку, что ли, и молока и вот здесь посиди. Я скоро. Сам-то поел чего-нибудь?
Ладно, ты иди, – сказал Костя. – Вот эта скамеечка, запомнишь? Напротив клумбы. Иди...
...Секретарь парткома ждал Надю на скамеечке в тени – жаркий был день. Секретарю было лет сорок, не больше. Был он в светлом пиджаке, в белой рубашке без галстука, и вообще выглядел празднично.
Ну что? – Надя присела рядом.
Жара, – сказал секретарь, а звали его Гришей.
Ладно, жара, – сказала Надя. – Это все понятно, что жара. В чем дело, кроме жары?
Ты торопишься? – спросил секретарь парткома.
Представьте себе, тороплюсь, – ответила Надя. – Что такое? Не тяни.
Что ты Мухиной наговорила? —спросил секретарь.
Уже нажаловалась? Быстро...
Да не в этом дело...
А в чем? – спросила Надя. – В чем?
А черт его знает в чем, – сказал Гриша. – Нельзя людей обижать, понятно?
Нет, непонятно.
Да все ты понимаешь... – Гриша стукнул ладонью об скамейку. – Она у нас двадцать пять лет проработала. Сечешь? Двадцать пять лет.
Ну и что? – сказала Надя.
Ну, раз ты так говоришь – ну и что? – ну, что я тебе возражу? Дура ты, и все тут.
Знаешь, можно сто лет какие-нибудь гайки завинчивать. Что, я должна за это ей в ножки кланяться? Да завинчивай – ради бога! А меня в свою грязь не мешай!
Грязи испугалась?
– Не испугалась, – сказала Надя. – Знаешь, другое – мутит меня ото всего этого... Вот она рабочая, ты считаешь – я тебе верю, – нормальная, хорошая, стаж у нее приличный. Чего она за звание это прячется – рабочая? Чего? Раз рабочая, значит, все можно, да? И сын подонок, а, видишь, одна воспитала! Значит, и никто не виноват! Да он же у нас работал, я узнавала! Удобно сейчас рабочим быть! «Мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем!» Вот он был, при маме, ничем, никем, а ты мне на безотцовщину не ссылайся – и без отцов растут, а он рабочий, так называемый, и его не тронь...
А насчет урановых рудников и расстрела ты правда обещала? – спросил секретарь парткома.
Так, но ходу пришлось, – сказала Надя. – А вообще я не сгоряча сказала ей, и обратно слов своих не беру.
И камнями забросать? – спросил секретарь. – Было?
Камней не было, – сказала Надя. – Булыжниками. Жаль, до этих самых его лагерей не докинешь... Разве что какой-нибудь баллистической ракетой.
Слава богу, ракеты тебе не дадут, – сказал секретарь парткома. – Откуда в тебе все это?
Что? – спросила Надя. – Что ты имеешь в виду?
Надя, люди-то – они живые. Старые уже, не переделаешь, – сказал Гриша. – Да и молодых кнутом не возьмешь.
Слышала, слышала! – сказала Надя. – То кнут, то пряник. Мура все это!.. По справедливости, не свое ты место занимаешь, Гриша. Характер у тебя – никакой. Всем ты хороший, для всех. Вроде меня... Всех тебе жалко. Жалко, да?
Ну, ты даешь! – сказал Гриша. – Опомнись, Надя. Жалко – да! И тебя тоже.
Ты меня не жалей! Ты себя пожалей! – Надя встала со скамейки. – От твоей жалости люди только мучаются. А тебе так удобно. Добрый какой! Уж лучше последней сволочью быть, чем никаким! Да пусть меня ненавидят, лишь бы дело шло! А ты всем оправдание находишь, всем! Живые люди!
– Живые, – сказал Гриша. – В этом все и дело.
А я говорю – нет! Пока их не раскачаешь – бред, пустота! За что жалеть? Нажрется себе перед телевизором, и «шайбу!», «шайбу!» Стакан врезал – и по новой!
Интересные у тебя, Надя, знакомые, – сказал Гриша. – Шайбу – это хорошо...
– Новые идеи нужны! Понимаешь? Социализм – не жратва, не в гости ходить!
Погоди ты про социализм!.. – вздохнул Гриша. – Какие-то у тебя замашки: все сразу, всех сразу... Нехорошо получилось с Мухиной... Нельзя так...
А я буду так! И только так! – сказала Надя. – Отвыкли называть вещи своими именами! Отвыкли! Бандит – и есть бандит. Подонок – он подонок. Тряпка, ни то ни се – тряпка! Вот была бы моя воля, я бы сейчас, по новой, сделала партийную чистку! Отбирала бы билеты, и все! Книжечки эти красные – сколько за ними прячутся!
Много на себя берешь, правда, – сказал Гриша. – Время, Надя, не то... Что-то ты путаешь... Хотя я тебя понимаю...
Спасибо, Гриша! За понимание! – сказала Надя. – А время – как раз то самое! Неудобное время! Гуманизм, люди-братья, планета Земля – шар небольшой, синий да зеленый! Может, границы скоро отменят? Если Земля такая уж всеобщая! Ты Ленина читал?
