Текст книги "Истины на камне"

Автор книги: Геннадий Емельянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

– Так не принято, Го, обращаться с друзьями.

Она не ответила, лишь пристально и зло поглядела на меня и отвернулась.

"Может, я обидел ее?"

...Мы все шли по саванне. Высокая трава цеплялась за ноги и шелестела, кружила возле лица мошкара, вспугнутая нами. Небо было тусклое.

– Где Нгу?

– Он сзади, Хозяин. И ведьма сзади.

– Разве? – Я обернулся и сразу нашел над травой черную голову Нгу, потом нашел глазами и женщину– она шла быстро, во всяком случае, старалась идти быстро и хотела, видимо, нагнать меня.

– Постой, друг. Не торопись.

3

До моря оставалось, по подсчетам Головы, километров триста с гаком, значит, дней десять пути. Задерживала нас Го – она научилась ходить, но никак не хотела торопиться, то и дело останавливалась, садилась или падала на колени возле каждого цветка и рассматривала его своими недвижными глазами подолгу, нюхала, растирала в ладонях. С такой же докучливой медлительностью она изучала все живое, что попадалось ей в руки, будь то букарашка или мелкий грызун. Эта женщина существовала в своем измерении. Скала сердился на Го и все глядел на тучи, чувствуя приближение сезона дождей. Червяк Нгу держался рядом со мной и изводил вопросами; что, почему, как и по какой причине? Я растолковывал ему, что сразу все познать нельзя и разом на все вопросы не ответишь. Потом -мне пришло в голову: "А почему бы и не учить парня? Почему не начать с самых азов?" Мысль понравилась Нгу, когда я изложил ему свое намерение– он запрыгал, как дитя, и впал в натуральный экстаз.

"С чего же начать?"

Начал я с описания небесной сферы. Я говорил о том, что небо бесконечно, звезд на нем без счета и что оно вечно, оно способно умирать и рождаться. Нас не будет, но небо будет всегда. Скала тоже слушал мою пространную и выспренную речь. Слушал он недолго, а потом сказал:

– Этого нам не понять. Хозяин. Начни с самого начала.

– А где начало, брат?

– Начни с того, с чего начинали люди твоего племени. "С чего же они начинали?"

– Хорошо. Научу вас счету. Вот сколько нас? Кого мы имеем на данный момент? Нгу мы имеем. Нгу – это раз. – Я загнул палец. – Скала – это два. – В ход пошел второй палец. Я постучал себя кулаком в грудь. – Три. Еще, значит, один палец. Девушка Го – будет четыре. Че-ты-ре. Ясно?

Ничего им не было ясно! Насколько я знаю, примитивные народы умели считать до десяти или до двадцати – по количеству пальцев на руках и ногах. Количество свыше двадцати означало "много" или "очень много". В племени Изгнанных с арифметикой было туго, вообще никак.

– Значит, Нгу есть единица, – начертил арабскую единицу на песке. – Ты, брат мой Скала, тоже единица. И так далее. Вместе же нас – четверо. Один плюс один, плюс один... будет четыре.

– Мы никогда этого не поймем, Хозяин! – заявил Скала. – Давай лучше спешить – до Большой Воды путь неблизок, однако. Зря ты стараешься – у Червя Нгу острая голова, и слова твои скатываются с нее, как песок. Нгу– темный человек.

Наглый выпад даже не достиг ушей Нгу – он морщил лоб, шевелил губами соображал, повторяя скороговоркой, точно молитву во время пожара: "Значит, так: Нгу – ты есть единица. Скала – тоже единица. Ведьма, хоть и женщина, но тоже единица"... Меня тронуло то обстоятельство, что парень искренне стремится постичь арифметическую премудрость и со свойственным ему упрямством пытается проникнуть в суть. Он не верхогляд, искатель по природе своей, не то, что Скала, который принимает вещи, какими они есть, и приспосабливается к обстоятельствам, не забивая мыслительный свой аппарат всякой докукой. Нгу человек обстоятельный, из него, пожалуй, будет толк.

Я размышлял так, углубившись в самого себя до тех пор, пока Скала не толкнул меня в плечо: он показывал рукой вниз, в сторону каньона (вероятней всего, то было русло высохшей реки) и крутил головой.

– Что тебе? – Там кто-то есть, Хозяин!

Там был человек, он сидел спокойно на каменном козырьке и, видимо, дожидался нас. По моему немому знаку мы выстроились колонной. Я начал спускаться по крути, усыпанной курумником, туда, где маячила черная фигура, точно вылитая из железа. Скала и Нгу, приготовив оружие, ступали сзади, и я слышал их дыхание. Щебень волной катился по откосу, камешки подпрыгивали, точно мячики, сыпались из-под ног с дроботным перестуком. С обеих сторон возвышались рваные скалы. Здесь когда-то и сравнительно недавно бежала вода.

– Он не боится тебя, Хозяин! – шептал Скала. – Почему он тебя не боится? И меня не боится?

– Выходит, он наш друг.

Ба, да это силач, тот самый бедолага, которого я посадил на тухлое яйцо! Заскучал мужик: одному ведь несладко коротать житье. Одному – плохо.

– Здравствуй, – сказал я. – Здравствуй, друг!

Силач неуклюже поднялся на каменном козырьке и помахал мне рукой, приветствуя:

– У меня есть еда, Пришелец, и я могу быстро развести огонь.

– Спасибо, разводи огонь – мы проголодались.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

1

Кажется, мы не скоро дойдем до благословенного моря, до Большой Воды: моя дружина стала неуправляемой, когда силач заявил, что неподалеку, рукой подать, есть нора киня и вполне возможно, выманив зверя, забрать яйца, составляющие великую ценность, поскольку жидкость под скорлупой имеет свойство продлять жизнь, она к тому же вселяет в сердца недюжинную отвагу. И он, силач, добудет яйца, если ему помогут.

– Ты врешь! – заявил Скала высокомерно и тут же .был наказан за дерзость увесистой оплеухой. Я погрозил силачу пальцем и спросил его:

– Как зовут тебя?

– В школе Пророка я был Первым. Так и зовут меня – Первый.

– Кинь – большой зверь?

– Самый большой: ударом хвоста он может снести деревню, где обитает низшая каста.

– И ты способен победить киня, Первый?

– Победить – нет, обмануть – да. Обманывать киня учили в школе Пророка.

У силача волосы на круглой голове росли пучками. Создавалось впечатление, будто с обширного черепа этого удальца бьют непрыткие фонтанчики. Судя по всему, отшельник наш не бедствовал – он был упитан, имел даже тугое брюшко, жирные плечи и толстые ляжки. Однако в школе Пророка он прошел курс не зря был он подвижен, ловок и добычлив: на обед он предложил нам несколько птиц с красивым оперением, убитых недавно, гору сладких кореньев, целую корзину продолговатых плодов, напоминающих по вкусу бананы. Мы славно подкрепились. И впервые Го не уединилась, она села обедать неподалеку, спиной к обществу, но и это был добрый знак.

– Значит, Первый, ты добудешь яйца киня?

– Вы поможете?

– Мои воины тебе помогут – они расторопны и нетрусливы.

– На них мало надежды, Пришелец!

– Дурак! – закричал Скала тонким голосом, оскорбленный до глубины души. Толстый дурак! Я добыл сок Белого Цветка, я писал письмо самому Вездесущему и Неизмеримому, и он мне ответил; ты – славный воин, сын вождя. Он мне ответил; настанет срок – и ты будешь командовать моей гвардией, о достойный из достойных, во! – Последовал гулкий удар кулаком в грудь. Брат мой напыжился, подобно растревоженному гусю, принял боевую стойку – снял с плеча лук, потянулся к колчану за стрелами. Силач глодал птичью ножку, с его тупого подбородка капал жир, он даже не встал и не бросил своего занятия, лишь скосил на Скалу маленькие свои глазки.

.. Червяк Нгу был полон достоинства, он шагнул ближе к силачу, дотронулся ладонью до его головы и сказал:

– Возьми меня, Толстый, – я никого не боюсь. Первый сопел, догладывая кость, и не отвечал. Я попытался воззвать к благоразумию -дескать, яйцо киня, это дело, может быть, и нужное, но нам надо бы успеть к Большой Воде до сезона дождей... Слова мои были выслушаны со вниманием, но без сочувствия. Силач сделал губы трубочкой, со свистом выпустил из себя воздух, обдав нас запахом жареного мяса, сунул пустую корзину Нгу, поднялся с площадки, посмотрел из-под руки вдоль высохшего русла и, слегка пригнувшись, побежал. Мы цепочкой двинулись следом, убыстряя шаг. Бежали мы недолго – пожалуй, с полчаса, пока силач не показал нам знаками, что теперь желательно поубавить прыти, В этом каменном горле шаги наши отдавались гулко. Русло по-прежнему катилось под уклон, и долго еще после того, как мы остановились по сигналу, слышны были шорохи и удары камня о твердое ложе каньона.

Го отстала. Я решил обождать ее и показал рукой мужчинам, чтобы они продолжали путь, я показал им еще, что буду соблюдать максимальную осторожность, как ведено, что все понятно и пусть они не беспокоятся. Однако силач не хотел идти без меня, он сказал:

– Время терпит.

Терпит так терпит.

Го спотыкалась, падала, но плелась упорно, и на лице ее отражалась мука. Она слегка вскрикнула, когда я взял ее на руки, сопротивлялась некоторое время, сопротивлялась слабо, и скоро затихла. Тело ее было горячее, тяжелое, но -я не чувствовал особой тяжести, испытывая нежданную жалость к этой странной женщине. Я жалел ее, как ребенка, чувствуя на щеке горячее дыхание, мягкое прикосновение волос. "Я заметил, как поголубели ее глаза, как она приоткрыла губы, чтобы сказать какие-то слова, но не нашла, похоже, -нужных слов и крепко взялась рукой за мою шею. Нежность накатила на меня волной, я прижал ее к груди и казался себе большим, нужным и, кажется, немного счастливым. Шел я легко, сил моих хватило бы донести Го до самого синего моря.

2

Вот мы и в устье – русло кончилось. Высохшая река когда-то впадала в озеро. Круглое озеро лежало посреди холмов. Где-то близко шумела вода, на той стороне озера,, в километре или чуть больше, растерзанными прядками бился водопад, под ним кипела пена. Создавалось впечатление с первого взгляда, что водоем, запрятанный среди холмов, был искусственного происхождения: он был идеально кругл, будто размеченный циркулем, воду по всей окружности венчал песчаный пляж, за песчаной полосой, тоже по всей окружности, отвесно возвышалось каменное надбровье, пронизанное черными дырами впечатляющего диаметра.

Силач кивнул на дыры, выточенные в круче берега, сделал дурные глаза. Мы догадались, что в этих норах и обитает страшный кинь.

– Их много здесь, Первый? – спросил я, проникаясь уважением к этим самым киням, о которых так много был наслышан: ведь судя по норе, звери имели внушительные размеры. На Земле таких нет.

– Я видел двух, Пришелец.

– И сколько же времени потребуется тебе, Первый, чтобы добыть яйца?

– Много, Пришелец. Не один день. И не два. Я неожиданно для себя и с облегчением подумал, что мне некуда торопиться, что впереди у меня вечность и что все равно, наверно, нам придется переждать сезон дождей у моря или в деревне племени. Великое переселение, великий исток, замысленный мною, надо совершать в хорошую погоду, при солнышке над головой и с песнями. Пусть это будет историческое новоселье, сулящее добрые и решительные перемены. Я боялся признаться себе, что перелом в моем настроении вызван не только охотничьим азартом, но и скорее всего – присутствием загадочной женщины, глаза которой пугали и завораживали меня, она не только носила в себе труднопостижимую тайну, она была еще и женщина, наделенная особой красотой.

– Действуй, – сказал я силачу. – Бери моих воинов в помощники. Они настоящие мужчины.

– А ты. Пришелец? Разве ты труслив или слаб?

– Я помогу, если будет нужно.

...Для начала силач обильно, с ног до головы, обмазался илом, он клал ил на голову комками, и с него стекали грязные ручьи. Он не говорил ничего, лишь показывал знаками моим парням – делай, как я. Скала мазался зеленой глиной нерадиво и с брезгливостью. Это была халтурная работа, это было, можно утверждать, надругательство над ритуалом, и возмездие воспоследствовало незамедлительно: силач ухватил Скалу за волосы, пополоскал его в озере и сам намазал брата моего безжалостно и обильно, даже рот залепил с маху пирогом солидной величины. Скала согнулся, чихая, но силач пригрозил ему кулаком: шуметь нельзя и сомкни уста, негодный, иначе будешь отлучен от охоты. Оруженосец мой уныло повиновался, замерев, как было ведено, чтобы обсушиться. Нгу мазался с удовольствием и блестел зубами – ему было смешно, он косился на Скалу, повергнутого, униженного, и был доволен, что извечный его соперник сбит с пьедестала, на который сам себя поставил так беспардонно. Но и Нгу заработал подзатыльник за то, что не выпускал из рук прутик и рисовал на песке единички, отвлекался на разгадку арифметической премудрости.

Я сидел на высоком берегу, как раз над норой, и наблюдал действо, контролируемое суровым режиссером. Скала косился на меня с немой надеждой; выручай, мол, Хозяин, Но я намеренно не замечал этого собачьего зова и сдерживал улыбку. Го сидела рядом, и глаза ее были широко открыты. По-моему, ей было тоже интересно наблюдать спектакль с участием трех глупых мужчин.

Силач дал знак: стоять и сушиться!

Они стояли и пялились в небо, потешные мои ребята. Вспомнилось: где-то и когда-то я читал или видел в фильме про старые охотничьи уловки. Там было что-то похожее: древние африканцы, например, мазались травами или звериным калом, чтобы отбить запахи собственного тела и не вспугнуть будущую жертву. Выходит, поведение силача не так уж бессмысленно и школа Пророка – серьезная школа. Но что же будет дальше? Брат мой Скала имел неприглядный вид; на носу его горкой застыла глина, он сучил ногами, почесывался исподтишка, скорбно шмыгал носом, косясь в мою сторону – спрашивал глазами: почему, дескать, не выручаешь? Он был в тупике и без меня не мог выкрутиться с честью из весьма щекотливой ситуации. Откажись он теперь же участвовать в охоте, его сочтут лживым трусом. А что может быть хуже такой репутации? Племя станет дружно презирать моего брата, будет презирать до конца дней: ведь выдано столько авансов, рассказано у костра о таких подвигах, которые никому и не снились, Скала общался непосредственно с самим Вездесущим; протыкал планету копьем, как гнилой плод, и так далее, и так далее... Он, конечно, не трус, но зачем же мазаться вонючей жижей? Нельзя ли как-нибудь иначе добыть яйца грозного киня? Скала надеялся, что я сейчас что-нибудь придумаю и спасу его от унижения. Но я не собирался вмешиваться; пусть терпит, как предписано. Кожа чешется? Понятно. Но воин высшей пробы может не моргнув развести на своей ладони .огонь. Воин почетное звание: это доблесть и мужество!

Я свесил ноги с крутизны, сел поудобней и сказал брату моему негромко;

– Если Скала добудет яйцо киня, девственницы будут смотреть только на него!

Скала вздохнул с печалью, скосил глаза на кончик носа, где сохла глиняная шишка, хотел ответить мне, открыл уже было рот, но силач, темнея взглядом, пригрозил ему увесистым кулаком; болтать не положено!

– Терпи, милый! Терпи.

Вот Червяк Нгу – настоящий мужчина, и грязь (она высохла серой коркой) ему нипочем, потому как он не избалован мылом "особое земляничное", не кормлен деликатесами из бара гондолы, не писал Вездесущему о том, что у женщин от неизбывной любви к нему крошатся зубы и выпадают волосы, и весьма скромно оценивает свои возможности – не заносится, не умеет заноситься. Нгу стоял исправно и лишь слегка шевелил расшлепанными губами – думал об арифметике. Он никак не мог усвоить абстрактное понятие, заключающееся в том, что каждого из нас можно обозначить единицей, что палец, например, или дерево – тоже единица, что каждую по отдельности тучу, мерно плывущую над головой, тоже можно обозначить единицей. Я был уверен: Нгу осилит непростую, для него премудрость и дальше у нас с ним наука двинется бойко. Я верил: Нгу докопается до сути или свихнется. Третьего, как говорят, не дано.

Силач сопел с натугой, и от его пухлых щек с легким потрескиванием отщелкивалась глина, обнажая лаково-черную кожу, от живота тоже отщелкивалась глина и падала, подобно осенним листьям.

Го сидела, обняв колени руками, и неотрывно смотрела вдаль. На минуту небо очистилось (случай редкий!), выглянуло солнце и все окрест облилось негустой синевой. Мне причудилось, что озеро вспухло шапкой" на крутых берегах заиграли блики, под ветром закачалась трава, похожая на осоку, пронеслась с гомоном стайка мелких птиц; озеро занялось рябью, сонно наползло на берега, затемнив песчаную кромку. На холмах кое-где просматривалась– сквозь траву глина почти киноварного цвета. Я лег на спину. Облака здесь ничего не рисовали – ни кораблей с парусами, ни бородатых лиц, ни островов посреди вспененного океана. Дома у нас облачным небом можно любоваться бесконечно, потому что оно меняется, на Синей же оно всегда одинаково и напоминает замутненную лужу. Я привык к молчанию Го и потому крайне удивился, когда она вдруг заговорила, притронувшись ладонью к своему лбу:

– Я долго думала, – сказала она скорее для самой себя, чем для меня. Почему же ты живешь наверху? Ведь это утомительно – жить наверху. Но интересно.

– Где ты была этой ночью, Го?

– Меня позвал отец. И послал за мной робота.

– Он же спит?

– Он мыслит. Он велел мне вернуться в пещеру. Он сказал: тебе нельзя видеть солнце. И еще сказал, что Великая Цель не прощает измены.

– Мои далекие предки, Го, сочиняли сказки, и в тех сказках тьма подземелья была всегда прибежищем злых духов. Мои предки боялись тьмы, Го!

– Что такое сказки?

– Сказки – вымысел, основанный, однако, на опыте. Сказки еще – мечта.

– Не совсем для меня ясно, но продолжай, – она не повернула ко мне лица, сидела, положив на колени голову, и дивные ее волосы шевелил ветер. На ней была хламида из грубой материи и мои тяжелые ботинки.

– Собственно, все.

– Тогда не мешай мне!

Вежливости ее не учили. Прискорбно, конечно, но надо принимать ее такой, какая она есть. Она мне не в тягость, потерпим. Я пошел к обрыву полюбопытствовать, чем там занята моя удалая гвардия. Да, силач был, похоже, прилежным учеником в многодумной школе Пророка и не щадил соплеменников из низшей касты, обитающей в деревне: Скала, бедный брат мой, и Нгу лежали на земле, раскинув руки крыльями, колотились головой о песок и заунывно пели следующее: "Если ты дашь нам яйцо киня (можно и два яйца), мы будем славить тебя, о Вездесущий, Неизмеримый и Вечный! Одно яйцо киня (можно два) не убавит твоих несметных сокровищ..." В песне еще подчеркивалось особо, что Вездесущий почему-то не жалует племя людей, обитающих на Синей, не жалует их до такой степени, что людям приходится назойливо обращаться к небу, испрашивая разрешения на самую малость: вырвать сладкий корень в степи без спросу нельзя, убить зверя в джунглях – нельзя, поймать рыбу в реке – тоже нельзя без молитвы. На молитвы же уходит много времени, а день короток. За что такая несправедливость? В песне намекалось еще на то, что надо бы как-то укоротить процедуру общения с небом – настала такая потребность. Однако никаких предложений насчет сокращения процедуры не делалось, содержалась только робкая просьба: дескать, об этом не худо бы и подумать Всевышнему...

Воины бились головами оземь, не щадя лбов, потому как силач был рядом и следил рачительно за соблюдением ритуала, не прощая погрешностей или сознательной нерадивости. Потом все трое поднялись на ноги, нанесли на тела обильные порции ила и подались куда-то. Сперва и недолго они бежали трусцой, с маху преодолели круть берега и пропали из вида.

– Голова!

– Слушаю, Логвин?

– Как там в деревне?

– Все по-старому, Ло.

– Чем заняты?

– Готовятся к сезону дождей: собирают коренья, отряд воинов осмелился даже углубиться в джунгли за мясом.

– Пищу в яму бросают?

– Бросают. Уклад и порядки в деревне почти не изменились.

– Вспоминают о нас?

– Редко, Ло. Они боятся стариков и Пророка. Они говорят: Пришелец рассердил живущих внизу, и расплачиваться будет деревня.

– Хочу спросить, скоро ли встанет желтый из пещеры?

– Он погружен в биологический раствор. Трудно ответить на твой вопрос с достаточной точностью. Видишь ли, его автоматы блокируют информацию. По моим соображениям, месяца через три, не меньше, он начнет активную фазу расконсервацию.

– Спасибо.

Почему, собственно, меня интересует судьба желтого старика? Я ведь не очень волнуюсь за него – пусть себе спит хоть вечность. Но я не потерял интереса к Девушке по имени Го. Желтые, проснувшись, отнимут ее у меня. Но я не отдам ее так просто. Не отдам!

– До свиданья, Голова.

– До свиданья, Ло.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

1

Силач вконец заморочил моих парней: на второй день они уже качались. Скала и Нгу таскали траву, которую рвали где-то за холмами – далеко. С тех пор как толстяк поручился достать яйцо киня, мои бедные ратники ничего не ели, у них маковой росинки во рту не было. Я сказал силачу; дескать, нет смысла так убиваться и пора бы отдохнуть, но он без всякого почтения отрубил:

– Всему свое время, Пришелец.

Перед норой вырос уже целый стожок, рядом силач складывал прутья, небольшие коряжки и всякий подходящий для огня сушняк, потом он с томительной обстоятельностью разжигал костер, отвергнув мою помощь. Он запретил мне спускаться вниз, поскольку я не был обмазан глиной и запах моего тела мог раньше положенного срока выманить чудище из норы. Что ж, логично. Я сам выключился из игры и вынужден был лишь наблюдать. Безделье тяготило, и я стал расписывать девушке Го, как красиво на моей Земле, как свежо утрами в лесу, как всходит солнце (оно большое и опоясано радужными кольцами), как поют птицы и звенит роса, растопленная теплом, как дивно пахнет наше раздолье. Оно пахнет прелью, грибами, смородиной, мокрым курумником. А зимой у нас падает снег. Он только кажется белым, таким белым, что от него ломит глаза. Но он разный снег: синий, восковой, красноватый на закате и даже зеленый. И еще у нас есть моря. На море можно смотреть дни и ночи, без устали. Еще есть у нас реки. Есть леса и горы, покрытые льдом. Земля – наша мать, и нет во вселенной планеты прекрасней.

Мне неважно было – слушает Го или не слушает: я вспоминал, растревоженный мыслью о том, что, наверно; никогда не увижу родину, что тускнеют во мне с каждым часом картины детства, что земная моя память дряхлеет. Но я не хочу забывать, как вздрагивает на цветке бабочка-капустница. Крылья ее теребит ветерок, усы у нее черные и закручены кольцом. Если взять бабочку в руку, на пальцах останется желтоватая мучица... Не хочу забывать ни снегирька, ни синичку, ни серого воробья.

Го подняла голову с колен, распрямилась и убрала волосы со лба.

– Я плохо все это представляю, Логвин.

– Да, слова не имеют силы: лучше раз увидеть, чем сто раз услышать. Я покажу тебе мою Землю. Хочешь? Голова, пошли ракету – я прокручу ей видеозаписи, этой Гo, рожденной в темнице.

– Команда принята, Ло.

Вернулись мы через день под вечер.

Шум двигателя ракеты не встревожил моих соратников – Скалу и Червя Нгу, они спали вповалку на берегу, неподалеку от них таял костер, дым от него винтился туго и уходил в нору. – Толстяк сидел, скрестив ноги, и подкидывал в костер траву пучками. Трава, видимо, давала запах, способный выгнать из норы страшного киня. Я уже начал подумывать о том, что силач попросту водит нас за нос, что никакого зверя под землей не было и нет и славные мои соратники, вовлеченные в интригу, терпят неудобства и унижения напрасно.

– Эй, Первый, долго ли еще нам сидеть здесь?

Силач, наморщив лоб, посмотрел на меня снизу вверх с неудовольствием и приложил палец к губам; шибко громко говоришь, Пришелец! На мой вопрос он не ответил, поднялся о натугой, будто старик, поплелся, подгибая колени, похожий на медведя, в ту сторону, где спали влежку воины, с маху пятерней ударил Скалу по заду: пора вставать, недотепа! Брат мой вскочил с прыткостью необыкновенной, изогнулся, ухватившись за ушибленное место, и тут же ткнул силача локтем по скуле. Тот даже не заметил удара, показал знаком; прежде чем идти к костру, следует опять помазаться глиной. Скала тоже знаками дал понять, что эта процедура ему не по душе, но силач засопел, и мой лукавый оруженосец потрусил к берегу. Толстяк же упал рядом с Червем Нгу и захрапел, мерно вздымая одрябший живот.

Скала подсушился возле огня, сел в лунку, продавленную давеча толстяком, кинул в костер прядку травы. Дым загустел и побежал, вытягиваясь, в смутное зево пещеры.

Я потоптался на краю обрыва с надеждой, что Скала соизволит обратить на меня -внимание, но друг мой был полон суровой деловитости и не оборачивался в мою сторону – сердился.

– Эй, соизволь подойти ближе! Хочешь, я скажу силачу так: Скала боится киня и не будет мазаться грязью– ведь его кожа нежна, он каждый день моется с мылом. Хочешь, скажу так?

– Ты дурак, Хозяин! – шепнул Скала, вытягивая шею. Он постоял с минуту, дожидаясь чего-то, и, заплетаясь ногами, отпятился к костру исполнять свой священный долг

Я налег на берег грудью, свесил голову и сказал негромко:

– В гондоле была еще одна банка варенья. Могу отдать тебе ее.

Брат долго молчал, потом указал пальцем на спящего" толстяка, на пещеру и вздохнул: нельзя, Хозяин, покидать пост!

Нельзя так нельзя.

–Ты не съешь варенье, Хозяин?

– Я его не люблю.

– А она? – Скала кивнул туда, где на коврике лежала Го.

– Она тоже не любит варенье.

– Ягоды не испортятся?

– Не должны.

– Ты про то варенье Нгу не говори!

Этого я не обещал ему, махнул рукой, прощаясь, и сел рядом с Го на коврик. Девушка дышала ровно, тихо, и на ее недвижном лице вздрагивали ресницы. Она думала. И скоро, я был в том уверен, начнет спрашивать. И не на все ее вопросы я смогу ответить.

Смеркалось.

Над холмами зажглась и погасла колючая звездочка, пригибая траву, задул теплый ветерок. Наверно, этот ветер прибежал от самого синего моря. Там, где зажглась и погасла звездочка, высветилась полоска заката, напоминающая цветом раскаленный металл. Закат горел сперва на чистом небе, потом, уже неярко, сквозь тучи, следом осталось лишь алое пятнышко, наконец истаяло и оно. Упала тьма. Прыгающий огонек костра напоминал о том, что я не один среди нескончаемой этой черноты. Недалеко повизгивал какой-то зверь, некрупный хищник, занятый ночной охотой.

– Логвин! – позвала Го.

– Да.

– Почему ты не спишь?

– А ты?

– Мы почти не спим, я могу совсем не спать.

– Я тоже могу совсем не спать.

– Логвин.

– Да?

– Я слышала много звуков, когда ты показывал мне свою Землю... Это что?

– Это – музыка.

– Зачем она?

– Тебя музыка не раздражала?

– Нет. Я не знаю, как назвать это чувство... Она меня не раздражала. Мне надо побыть одной, Логвин. Ступай в свою палатку. Ты умеешь долго спать. Я не умею.

– Хорошо. До свиданья, Го.

Она не ответила мне. Через окошко палатки я смутно улавливал ее профиль, ее лицо, желтеющее в темноте.

3

Терпение мое лопнуло, я вышел на самую круть берега, чтобы произнести речь, обличающую силача и двух болванов из низшей касты многострадального племени Изгнанных. Я собирался упрекнуть их в том, что мы напрасно теряем время, что с часу на час могут ударить затяжные дожди, а до моря неблизко и мы ничего путного еще не сделали. Они, видите ли, мажутся грязью, спят у костра, едят до отвала мясо (великий пост у них кончился), добываемое силачом, и в ус не дуют. Они забыли о собратьях своих, бедствующих на скупых угодьях. Ведь там, где обитает племя, не летает столько жирных непуганных птиц, там нет сладких кореньев и не растут вкусные плоды. Там голодно и пусто. И так далее, и так далее. Я уже открыл рот и вытянул руку, чтобы привлечь внимание троих внизу, вяло шевелящихся у костра, как вдруг почувствовал содрогание почвы под ногами, твердь гудела, будто перед извержением вулкана. Из норы с заунывным свистом выходил воздух, словно его гнал оттуда поршень. Могучая струя разметала костерок, пригнула моих воинов. Червяк Нгу, закрыв лицо ладонями, повалился на колени. Силач отшвырнул Нгу подальше; и одновременно он манил Скалу к себе, сердито раздувая щеки. Я понял: начинается самое главное. Воздушный напор иссяк, раздался звук, напоминающий горестный вздох, из норы показалась огромная голова ромбической формы. Признаться, я впервой, может быть, по-настоящему напугался на этой благословенной планете. Перед чудищем, замершим на какое-то мгновение с высунутой из норы мордой, мы были муравьями, оно растопчет нас и даже не заметит, что растоптало. На морде были выпуклые глаза янтарного цвета с черными и пустыми зрачками. Глаза блестели, будто линзы. Кинь не умеет щадить, он примитивен и свиреп.

– Голова! – позвал я.

– Слушаю, Ло?

– Ты все видишь?

– Вижу.

– Хорошо.

Кинь зашипел, как паровоз в старину, из норы, будто подталкиваемое пружиной, заструилось тело. Кинь упал рылом в озеро, погружаясь, в тело все струилось и струилось, расписанное квадратами-белыми и коричневыми. "Это же змея – самая настоящая! Но гигантская, сверхгигантская!" Вполне возможно, что я преувеличивал со страху, но мне показалось, что чудище текло из норы целую вечность – час, два? Или оно вообще бесконечно?! Нет, кончилось все-таки!

Озеро закипело, забормотало, вспененное, как молочный коктейль. Во все стороны по кругу, вздыбившись, помчались гигантские волны, обрушились на прибрежные скалы. Я отпрянул от кромки берега и наткнулся на Го: она, оказывается, стояла неподалеку, и тоже видела, как возник на свет– божий выкуренный из норы змей. На ее лице не было страха, было любопытство. "Где же мои воины?! – сразу подумал я, и сердце мое захолонуло от недоброго предчувствия. – Волна смяла их, унесла, и кинь заглотит парней и не подавится, разве что пощекочет глотку, чудище поганое!" Я засмеялся с облегчением, когда увидел, что охотники бегут без паники, удаляясь от озера. "Куда их несет, неразумных?"

– Остановитесь, мужчины! Куда же вы? Не услышали, не обернулись и не убавили шаг, Из воды показалась голова змея, отдаленно напоминающая коровью морду непотребных размеров. Мой голос насторожил .животину, но она, пьяная от дыма, не способна была еще соображать и действовать согласно своему норову. Я понял, что пора как можно спешнее оставлять это чудесное место от греха подальше. Чего доброго, кинь может не только плавать, но и ползать по суше он ведь, наверно, выходит на охоту, чем-то питается и где-то находит еду.

Зверь бесновался отфыркиваясь, и волны сильно плескались о берега.

Я быстренько свернул палатки, очень удобные, надувные, и кинул их в заплечный ранец, поманил за собой Го, которая, чуть раскрыв рот, следила за нелепой пляской змея, и пошел прытким шагом в ту сторону, куда только что скрылись мои молодцы.

Я выскочил на бугор, оглядел все четыре стороны, впереди лежала саванна с высокими травами, кое-где недружно рос кустарник, еще дальше и сплошь простирались джунгли. Моих орлов нигде не было.

– Эй! Кинь далеко, покажитесь!

Никого. Пусто. В ушах посвистывал ветер, тучи аспидной синевы застилали высь. Я почувствовал, что сзади подошла Го и остановилась неподалеку. Тревога нежданно переполнила меня, я вздохнул и сел на колючую кочку. Го пристроилась рядом, как-то неуверенно, с внутренним колебанием, потрепала рукой мои волосы: она, кажется, жалела меня, расстроенного? Вот уж странно! Вспугнутые шумом, опять летели негустые стайки птиц. Летели они низко и с гомоном.