Текст книги "Истины на камне"

Автор книги: Геннадий Емельянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Голова, по-моему, стрекотухи летят?

– Да.

– Деревня в опасности, Голова!

– Не уверен.

– Что-то надо делать!?

– Поздно.

– Ты в своем уме, Голова! – Я встал с кресла и приник лицом к обзорному экрану. Мозг был прав: мы ничего не сможем предпринять, потому как серая каша уже кипела над деревней – она расширялась, росла и горбилась, как волна под ветром. Стенка экрана была холодна, и холод этот я чувствовал лбом, руками, щекой. Я закрыл глаза от страха, но и сквозь крепко сжатые веки я, кажется, видел, как корчатся в предсмертной судороге тела и поднимаются головы к небу, чтобы просить пощады.

– Как же так, Голова? Почему ты их не заметил раньше?

– Я их не воспринимаю, Ло!

– Почему?

– Пока не знаю.

– Ты же все должен знать, Голова!

– Возможности мои не беспредельны, Ло.

– В школе меня учили, что мы, земляне, можем все! Это я виноват, Голова!

– Никто не виноват.

"Сейчас я открою глаза. Я обязан открыть глаза и запомнить картину, которая останется жить во мне вечным и непроходящим укором. Это я виноват в их гибели; они – дети и я, самонадеянный и сытый, хотел стать их добрым гением, болван!"

– Что там, Голова?

– Пока ничего особенного.

Действительно, ничего особенного: стрекотухи качались над деревней, облако меняло форму – то слипалось в комок, то рассыпалось, составляя идеальный круг. Никто из деревенских не успел убежать или спрятаться. Многие попадали на колени и лежали, закрыв головы руками, переваливались на вытоптанной площадке, будто она была горячая. Робот тем моментом, заглотив злополучную веревку, тихо поплыл прочь, но стрекотухи уйти ему не дали,. они облепили плотно поверхность шара, и круглый живой" ком взмыл высоко.

Мозг сказал:

– Он потерял управление.

– Кто?

– Робот.

– Как же он движется?

– Непонятно.

Это все было теперь неважным и второстепенным. Я вытер пот со лба: опасность: кажется, миновала. Деревня запоздало и поспешно укрывалась от нашествия, она опять напоминала мне ржавый шлем, упавший когда-то на поле брани.

– Еще поживем! – сказал я.

– Они летят к нам, – ответил Мозг бесстрастно.

– Они настроены агрессивно?

– Вопрос сложный. Вряд ли.

– А конкретней? – Не уверен.

– В чем не уверен?

– В агрессивности.

– Ты поглупел, Мозг!

– Я не поглупел, мне недостает информации, Ло.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

1

Робот, красный, как помидор, упал, закатился в речку и подпрыгнул над водой со страшным грохотом. Вверх туго ударила струя пара. Несколько раз раскаленный шар ложился на воду и выскакивал из нее. Наконец, он закачался, крутясь, и прибился к берегу, волна откатила его назад, и мертвый автомат поплыл неспешно вниз по течению. Речка же долго еще качалась-выплескивалась на береги опадала, обнажая замутненное дно. В пене переваливались оглушенные рыбки, напоминающие по форме ущербную луну. Волны выбрасывали растерзанную траву и гальку.

– Робот из тугоплавкого материала, – сказал Мозг. – Расплавить его может лишь специальная печь.

– Да, дела!

На купол гондолы с различимым стуком посыпались стрекотухи, они падали, будто слепой дождь на жестяную крышу. Я часто слышал такой стук, когда жил со старым казахом в степи и пас коней. Слитой шелест дождя, капли на окне, прокладывающие ломкие дорожки, аромат мокрого поля... Все это вызывало во мне острую любовь к сущему, и я начинал думать о том, что предназначение человека гораздо выше, чем просто дышать, роднясь с Землей, что мы перед кем-то виноваты и кому-то или чему-то очень обязаны своим благополучием. Это были грустные мысли. Похоже, о том же думал и мой казах: взгляд, его застывал, глаза меркло блестели в сумерках. В дождь мне всегда хотелось спать. Вот и сейчас голову мою начал кутать туман, и почудилось, будто бегу рядом с лошадью, окунаясь лицом в ее жесткую гриву. Под копытами содрогается земля, в ушах гудит ветерок... Я, кажется, и взаправду прилег на тахту в холле, и разбудил меня громовой голос. Представьте, Мозг орал песню, которой я научил его на досуге:

... Из-за острова на стрежень, На простор речной волны Выплывают расписные Стеньки Разина челны...

– Эй, Голова, что с тобой?

Мозг старательно выводил слова, и от его железного голоса лопались перепонки.

– Прошу прекратить, слышишь!

Никакого впечатления.

Купол гондолы сплошь застилали теперь стрекотухи Это неопасно, пусть себе ползают. Однако тут же безмятежность моя улетучилась я заметил, что по куполу стекает зеленая слизь, выделяемая незваными гостями. "К чему бы такое?"

– Голова!

Песня кончилась, и наступила тишина – нестойкая и тревожная, в холле вспыхнули светильники, потому что крылатые разбойники совсем застили солнце.

– Голова, ты слышишь меня?

– Плохо.

– Как это – плохо?

– ...Есть письмо, Ло. По программе я должен был передать тебе его позже, но я добрый, могу и сей минут прочитать, если ты выслушаешь меня со вниманием и благосклонно. Если ты в подходящем настроении. И вообще...

– Что значит "вообще"?

– Ничего не значит.

– Голова, у тебя разладилась система?

– Ничуть не бывало – у меня полный порядок, я весел и великодушен, петь хочу, а песням ты меня не научил. Я весел и добр, в отличие от тебя.

Железная башка верно подметила: я был невесел и недобр – в душу мою заползала, разливалась во мне черная тоска. По-прежнему клонило в сон. Некоторое время я еще боролся с дремой, потом плашмя упал на тахту и с мучительным усилием подтянул под голову подушку. Я спал и не спал. Это было странное состояние. Глухо, но и отчетливо, как сквозь воду, слышал я голос. Мозг читал письмо:

"Логвину-младшему от Логвина-старшего.

Мальчик мой!

Расстались мы сухо, но я буду вспоминать о тебе часто и до конца дней своих. Я виноват перед тобой – у меня всегда недоставало времени, чтобы просто посидеть рядом с тобой и помолчать. А если уж честно, то я избегал тебя, чтобы не читать наставлений, потому как боялся увидеть в итоге своего племянника, которым втайне гордился и горжусь, таким, как все, – в меру вежливым, в меру любопытным, в меру любящим..."

...Я спал и не спал. Я по-прежнему слышал Голову, но отдаленно, глухо и уже не воспринимал слов. Откуда-то, из клубящейся глубины, кто-то стучался ко мне:

– Открой! Открой и впусти!

Без удивления и без радости стало понятно: в гондолу просится королева Марго – заглавная стрекотуха. Не могу утверждать и теперь, вставал ли я, открывал ли шлюз гондолы, держал ли на ладони опять холодную и тяжелую королеву. Не могу утверждать также, состоялся ли между нами диалог.

Королева:

– Ты сможешь ответить, кто мы?

– Разве вы сами не можете ответить на этот вопрос? Королева:

– Нет. Мы ищем того, кто создал нас. Мы бессмертны.

– Зачем вы ищите? Королева:

– Тот, кто создал нас, может и ответить.

– Логично. Но зачем тратить столько энергии и времени? Может быть, просто пользоваться тем, что дано? Королева.

– Мы разрушаем и не создаем. Мне дан интеллект, но я не всегда могу удержать свою семью от разрушения. Так не должно быть.

– Опять логично, но коли есть интеллект, должна быть и Добрая воля. Королева:

– Инстинкт или программа часто выше моей воли. А творящий зло не должен знать, что он творит. Тогда есть равновесие. У нас равновесия нет. Мы уходим.

– Куда же? Королева:

– Искать. Покоя и равновесия. Искать свою цель.

– Что ж, ищи, и да обрящешь! Королева:

– Мы уходим еще и потому, что есть ты. Мы не можем сосуществовать.

– Очень жаль, что мы не можем сосуществовать! Прощай. Королева:

– Когда будешь там, где море, найдешь то, что мы оставили тебе.

– А как я найду то, что вы мне оставили? Королева:

– Найдешь.

– Вы вернетесь, когда познаете свое назначение? Королева:

– Нет. Прощай.

– Жалко с тобой расставаться! Откуда вы?

Королева:

– Издалека. Ты найдешь то, что мы оставили тебе.

Прощай. Прощай... прощай... прощай... "Грустно это – расставаться"... Очнулся я с ощущением гнетущей пустоты, разбитый.

– Голова.

– Слушаю, Ло.

– У тебя все в порядке?

– Да, все в порядке.

– А что было?

– Анализирую.

– Та-ак... Хочешь, научу еще одной старинной песне?

– Это необходимо?

– Но ты же сетовал давеча, что научен только одной песне!?

– Разве я сетовал?

– Ну, хорошо, оставим все это. Песня начинается так:

"Люди добрые, поверьте – расставание хуже смерти". "Однако постой, Голова, погоди!" – мне надо было что-то вспомнить, срочно Вспомнить, иначе будет поздно. Я зажал голову руками, согнулся, сидя на тахте, чтобы сосредоточиться. И вот оно явилось: поплыли передо мной строки, написанные вкось стремительным почерком. Лишь самые доверительные документы и вещи интимного свойства пишут у нас от руки, древним способом. Для меня навсегда осталось таинством, каким образом я увидел дядино письмо, оставленное на видеопленке в обширном чреве автоматов. Дядя писал:

"Мальчик мой! Расстались мы холодно, но я буду вспоминать тебя часто и до конца дней своих. Я виноват перед тобой– у меня всегда не доставало времени, чтобы просто посидеть рядом с тобой и помолчать. А уж если совсем честно, то я избегал тебя, чтобы не читать наставлений, потому как боялся увидеть в итоге своего племянника, которым втайне гордился и горжусь, таким, как все, уравновешенным, в меру вежливым, в меру рассудительным и в меру любящим. Равновесие, конечно же, добродетель, но не самого высокого свойства, мальчик мой. Ты мне нравишься больше таким, какой ты есть, – порывистым, горячим, справедливым. Ты родился с талантом редкого свойства: ты болезненно совестлив, понимаешь настоящую красоту, составляющую самую суть вещей, и умеешь страдать. Человечество в наши дни совершенно, мы понимаем искусство и создаем шедевры, но разумом, не душой, и в этом свойстве нашей цивилизации таится немалая опасность. Мы знаем прошлое, но знания наши академичны, мы разучились жалеть и сочувствовать, мы анализируем, легко находим ошибки и просчеты предков и многие их заблуждения объясняем скудостью интеллекта и темнотой, мы совершенно исключаем порыв и страсть, то есть лишаем тело души и плоти. Мне не нравится, что мы теперь лишь любуемся сами собой и отдаляем на неопределенное время вопрос: а что же дальше? Какова наша миссия? В древней древности существовал миф о том, как юноша по имени Нарцисс упивался красотой собственного отражения в воде до тех пор, пока не исчах. То же самое ждет нас, если мы не станем глядеть на звезды и думать о том, что в необъятной Вселенной ждут нас страждущие. Ждут, мальчик мои, и мы должны прийти. В том и есть наше предначертание.

Мальчик мой!

Ты прости меня, но по моему настоянию ты будешь отпущен один на чужую планету, где, по предварительным данным, есть примитивная цивилизация. Почему ты и почему один? Отвечу: ты больше других и лучше, чем кто-либо, способен справиться с возложенной задачей, которая не имеет четко очерченных границ. Ты настойчив, терпелив, ты с неподдельным интересом изучал прошлое, поднимался по ступенькам цивилизации от первых костров, зажженных пращурами, до наших дней процветания и благоденствия. Ты, как никто другой, уловил внутреннее движение народов и государств, ты, знаю, плакал и смеялся над древними книгами, грезил прошлым и глубоко проник в тайники истории, потому-то запасся добротой, терпением и снисходительностью. В том, повторяю, твой талант особого свойства.

Мальчик мой!

Наступила пора сказать, что я о тебе самого высокого мнения и завидую тебе, избранному. С тобой машины, с тобой наша сила, но они никогда не заменят ЧЕЛОВЕКА, Ты – первый, за тобой, надеюсь, пойдут другие, и тогда возродятся в нас порыв и живая душа. Предвижу: мы уже не посидим с тобой под звездным небом в бору и не помолчим. Твой характер не позволит тебе отступить, а в твоем положении зримых результатов можно добиться не через годы, но через десятилетия. Мы уже, пожалуй, не свидимся больше. Живем мы долго, но век мой отмерен, и я устал. Ты прости меня. Прости и не печалься. Действуй – ведь с тобой целый народ, твой народ, который когда-нибудь достигнет вершин сущего и выберется в космос, где все бесконечно – и расстояния, и дела, и пределы.

Я пишу, и рука моя тверда. Я ни в чем не раскаиваюсь. Жалею, пожалуй, только о том, что мало дал тебе тепла, что пожертвовал тобою ради будущего. Но мы же мужчины, мы всегда пускались в приключения, "надев перевязь и не боясь ни зноя, ни стужи, ни града, – как говорил поэт когда-то. – Весел и смел, шел рыцарь и пел в поисках Эльдорадо".

Ты отдалился от меня, я уже плохо представляю твое лицо, но я не стану запрашивать у машин твое изображение, ты будешь со мной таким, каким я запомнил тебя и оставил себе.

У нас ветрено и падают дожди.

А у тебя как там?"

2

У меня дождей пока не предвидится. Правда, я ни разу, пожалуй, не видел здесь безмятежно чистого неба-оно всегда подернуто облаками, то белыми и будто измятыми, то грязными, то перламутровыми, иногда – темно-синими, даже фиолетовыми. Облака почти не двигаются, не меняют положения ни днем, ни ночью. Я стал замечать, что у меня побаливают глаза – мало все-таки света на Синей.

Мысль упрямо возвращалась к письму. Оно растрогало меня, письмо, и ввергло в уныние. Дядя – старый человек, и его понять можно. Верю: мы еще встретимся и посидим молча где-нибудь в сосновой роще или на берегу моря, я верю в это, но он напрасно, наверно, возложил на меня такую сложную задачу. Вот я уже больше месяца здесь, но не сдвинулся вперед ни на шаг и до сих пор не имею ни малейшего представления о том, что случится дальше– через час, завтра, послезавтра. Я так же далек от цели, как в первый день пребывания здесь, я по-прежнему чужой и непонятый. Все надо начинать сначала. А где начало и где конец?

– Голова, открой шлюз!

На поляне перед гондолой маячил Скала – он размахивал руками и кричал;

– Эй ты, который Голова, пусти меня в деревню– Хозяин велел пускать меня в деревню, потому что я его друг и брат и мы живем вместе. Хозяин меня любит, потому что я сделал ему копье. Таких копий нет ни у кого. Еще я сделал ему лук со стрелами!

"Вот шельмец!"

– И еще он велел мне отвести домой непутевую бабенку. Воину и сыну вождя не пристало таскать на себе женщин, но Хозяин сказал, и я не смею его ослушаться– он сильный, но глуповат. Я его много учу, но он плохо учится. Пусти, который Голова!

– Почему не пускаешь, друг? Видишь, истомился наш славный рыцарь?

– Он склонен выдавать заведомо ложную информацию.

– И ты его наказываешь?

– Что-то в этом роде.

– Не ожидал от тебя такого недомыслия, Голова! Ведь у нашего брата свои представления о правде, чести и доблести. Ты уж привыкай, пожалуйста.

– Слушаюсь.

Шлюз бесшумно открылся, Скала вбежал в холл, остановился передо мной, обиженно выпятив губы, и показал пальцем на вершину купола гондолы:

– Почему он не пускает, Хозяин? – Лицо брата моего было покарябано, на мочке уха рубиновыми капельками застыла кровь. Досталось, видать, парню на орехи! – Почему, Хозяин?

– Он не умеет слушать ложь.

– Разве я сказал ему ложь?

– Да. И учти: врать будешь, не пустит.

– Раньше пускал...

– Значит, у него лопнуло терпение.

– Он живой? – Скала опять, но уже с робостью показал на купол,

– Почти живой.

– Почему я его не вижу, он где?

– Он везде.

Скала печально покачал головой, сел на ковер и вытянул ноги.

– Устал, брат мой?

– Царапается, – ответил Скала и вздохнул. – Сильно злая.

Я видел, как отворяется дверь биологического отсека, сперва же за дверью возникла черная тень. Тень замерла на некоторое мгновение, и в холл легко шагнула девушка, которую я вытащил из ямы. Она постояла, загородив лицо руками, и на ощупь двинулась в нашу сторону. Шла она чуть боком, высокая и прямая и, как мне показалось, властная. По-моему, она плохо видела, однако ориентировалась в пространстве довольно свободно и перешагнула даже ноги Скалы, он тотчас же вскочил, напуганный, и попятился в сторону душевой, намереваясь там скрыться. Визит незнакомки, признаться, был не ко времени (я собирался неотложно подумать кое о чем), но такие визиты, понятно, не откладываются. – На девушке была длинная рубашка без воротника из грубой серой ткани и плетеные сандалии, волосы, спадающие ниже поясницы, шуршали и отблескивали, будто вытканные из серебра. Я не двигался, завороженный, и слышал, как она дышит, слышал, как скрипят ее сандалии. Она нашла меня как-то и села рядом. Я вздрогнул; огромные ее глаза цвета неспелого крыжовника были пусты, как окна нежилого дома. Она провела ладонью по моим волосам, ощупала лицо. Прикосновение было нежным, и легким. У нее, я почувствовал, чуть дрожали пальцы. Она что-то сказала и поникла головой, разглаживая на коленях грубую ткань незатейливого своего платья. Говорила она распевно и со спокойным достоинством.

– Голова, переводи! Мой "лингвист" остался в танкетке.

– Пусть повторит.

Я прикоснулся к плечу незнакомки, прикоснулся с робостью:

– Он велит повторить, он хочет изучить строй твоего языка, поняла?

Поняла и кивнула мне, обожгла пустыми своими глазами, отделенными от ее существа: они жили в другом измерении, в другом мире, тело же, как я уже догадывался, подчинялось чужой воле. "Она спит или -в гипнозе?"

– Как тебя зовут?

– Го, – ответила девушка и привычным движением закинула волосы за спину.

– Машина ждет.

Го кивнула и, уставясь вверх, начала говорить, четко отделяя слова и фразы. Язык ее состоял вроде бы из одних гласных, тек он свободно, я бы сказал, красиво и естественно. На таком языке, наверно, хорошо поются песни. Похоже, спасенная мною ("Спасенная ли?" – я почему-то начал сомневаться в том, что спас ее) учит машину, потому что она повторяла звуки и слова по несколько раз, прежде чем идти дальше, прежде чем от простого переступить к более сложному. Вроде бы ей не в новинку иметь дело с автоматом. Эта планета не перестает удивлять меня чудесами.

Железная голова гудела от напряжения, где-то в ее утробе вершилась недюжинная работа и в блоках памяти откладывались решения, из мозаики складывалась картина. Я на цыпочках проскользнул в бар, выпил там стакан холодного виноградного сока и застыл в кресле, озаренный догадкой, точившей меня исподволь: ведь не эту девушку, что сидит теперь в холле, кидали в яму старуха Сур и ее присные. Не эту! Вот закрою глаза сейчас и представлю все до черточки, до самой последней мелочи... Ракета ткнулась носом в бугор, поросший негустой травой. Удар был сильным, и металл окутался дымом. Когда я выскочил из кабины, то уловил приторный запах гари, потом я махом перепрыгнул через жерди первой стены, второй, третьей... Старуха Сур, согбенная, плелась в хвосте процессии и держалась за ногу жертвы. Нога была маленькая и смуглая. Точно; маленькая и смуглая. Оказывается, я уловил и тот момент, когда первую жертву кидали в яму! Оказывается, я видел лицо той, первой, – круглое лицо в обрамлении черных волос, заплетенных косичками. На голове был венок – он криво покатился и тоже упал в преисподнюю. Точно! Сомнений нет: я вытащил на свет не ту, которую хотел спасти. Кто-то подменил девушку. Но кто? И зачем?

Я вернулся в холл также на цыпочках.

Го повернулась ко мне всем телом и что-то сказала, не найдя меня застывшими своими глазами. Машина с перебоями, медленно перевела:

– Отец ждет тебя, Пришелец.

– Где он ждет?

– Внизу. Торопись. Я голодна, Пришелец.

– Извини, – я встал и поманил ее за собой, однако она не уловила моего жеста, пришлось вернуться. – Прошу следовать за мной! – На этот раз поняла, тоже встала и чуть боком, вытянув руки вперед, пошла за мной.

В баре я зажег светильники и посадил гостью на тонконогий высокий стул перед стойкой.

– Что будешь есть?

– Что дашь...

Я выбрал обед по своему вкусу, поставил поднос с тарелками и стаканами перед ней.

– Прошу.

– Хочу остаться одна.

– Хорошо, – я задержался немного, дожидаясь, не скажет ли она еще что-нибудь. Спасибо, например. Не сказала ничего, и я тихонько прикрыл за собой дверь. Из душевой выглянул Скала. На его лице был написан откровенный испуг. Он не вытерся, торопливо натянул набедренную повязку и почему-то на карачках, подобно большому черному пауку, пробежал по ковру и уткнулся мокрой головой в ноги мне.

– Хозяин! – шепнул Скала, округляя воловьи свои глаза с синеватыми белками. – Слушай, Хозяин, у нас нет таких женщин! – он пальцем и весьма осторожно показал в ту сторону, где располагался бар, и тотчас же убрал палец.

– Ты уверен, брат мой?

– Нет у нас таких женщин, я не видел!

– Но ваши девственницы живут отдельно?

– В стене есть щели. Хозяин, и каждый воин выбирает себе жену...

– И ты подглядывал?

– Все подглядывают, Хозяин, – это интересно. Я много подглядывал, но такой не было. Тебя обманули!

– Кто обманул?

– Тебе лучше знать – ты умный и могучий. Думай.

– Буду думать.

– Я ее боюсь, Хозяин!

– Я, пожалуй, тоже. Слегка.

Из бара беловолосая Го вышла неслышно хищной и легкой поступью. Остановилась, обвела холл неподвижными своими глазами и сказала:

– Отец ждет. Отец велит спать. Я буду спать.

– Спокойной ночи, – ответил я машинально и улыбнулся: на планете теперь стоял день и было, как всегда! облачно.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

1

В ту ночь явился ко мне сон.

Во сне я увидел свою мать. Я помню ее плохо, от была молода, когда погибла в памятной моему поколению катастрофе на Луне. Там невесть почему взорвался реактор. После этого печального случая, кстати, бесповоротно и надолго были отложены все сколько-нибудь рискованные эксперименты и межпланетные экспедиции. Мы стояли с матерью на берегу моря, я поднимался на цыпочки и касался подбородком мокрой ее руки – она показывала мне камешек:

– Нам повезло, Логвин; я нашла агат, не урони его пожалуйста.

Потом я держал скользкий камень величиной с грецкий орех на своей ладони и смотрел сквозь него на солнце. Камень был точно намыленный, скользкий и казался мягким, в его глубине зажигались и гасли огоньки.

– Спрячь, – сказала мать. – Это на память тебе. Море в тот день, помню, было добродушное, усыпанное иглистыми блестками до самого края. У берега качались медузы. В детстве я считал, что медузы – нечто вроде игрушек, созданных специально для того, чтобы ими любовались, но не трогали руками. Меня предупреждали:

– Медузы жалят, не вздумай их ловить.

Я не верил никому и все дожидался момента, чтобы вытащить хоть одну игрушку из воды, спрятать под полу и. взять домой на часик хоть, после же, конечно, выпустить ее в море. Мне представлялось, будто медузы пересчитаны и пропажу могут заметить.

Море тогда было густого синего тона, небо было тоже синее, и чудилось мне, что вода вдали некруто поднимается, выгибаясь, к самому зениту и там застывает куполом. Посередине купола стояло солнце – желтое и лохматое. Был зной, кричали чайки, пахло мокрым песком, плескали волны. Эта картина осталась во мне навсегда. Других подробностей не осталось.

После сна я первым делом открыл шкаф в изголовье тахты и достал расписную деревянную шкатулку – фамильную реликвию. Эта шкатулка перекочевывала из поколения в поколение, и я понятия не имею, сколько ей лет. Никогда над этим особенно не задумывался. Я отколупнул ногтем верхнюю крышку шкатулки и сразу нашел агат– ноздреватый камень с мутноватым перламутровым отливом. Сердце дрогнуло. Я повсюду таскал с собой древнюю безделушку, но почти не интересовался, что она содержит. А лежало в шкатулке еще золотое кольцо с кровавым рубином, напоминающим по форме каплю. Был там еще янтарный мундштук в серебре, круглый медальончик на цепочке и прядь белых волос, перевязанная ниточкой. Я сунул агат в карман куртки; он будет согревать меня – невзрачный камешек, кольцо же надел на безымянный палец. Кольцо носил, видимо, крупный мужчина, потому что оно мне пришлось впору.

"Что-то еще вспомнить надо бы?"

2

Я сказал так:

– Племя! Вы живете голодно, ваши дети болеют, и воины умирают до срока, ваши охотничьи угодья оскудели, в полях мало кореньев. Вы голодны, потому что боитесь своей земли. Ваш Пророк вещал из башни одну Истину, и он не учил вас, как жить дальше. Это – плохо.

Толпа зароптала.

Я стоял на возвышении, на том месте как раз, где, кажется, уже давным-давно состязался в силе и ловкости с аборигеном, которого выставили старики, народ племени Изгнанных окружал холм. На плоских лицах была тревога.

– Я спустился к вам сказать, как жить дальше, как накормить детей досыта и вселить великий дух в тех, кто устал.

– Он могуч и силен! – кричал за моей спиной Скала. – Он поможет, ловите его слова, запоминайте, внимайте!

Однако внимали мне плохо. Воины потрясали копьями, женщины горестно обнимали головы руками. Речь моя не производила на этих людей впечатления, они, кажется, не хотели перемен.

"Что им надо!" – растерянно думал я.

– Ты их пугай, Хозяин! – шептал Скала. – Ты их сильно пугай.

– Там, откуда я прилетел, люди сыты, дети умеют смеяться и покой стариков надежен.

– Ты их пугай, Хозяин!

Я замолчал, потому что видел, как, расталкивая локтями мужчин и женщин, на вершину холма поднимается

Червяк Нгу. Распухший его нос, подобно груше, торчал на его лице вызывающе и сердито, тело его было испещрено шрамами и царапинами, будто он последние дни только и делал, что разнимал кошачьи свадьбы.

– Ты о чем хочешь спросить меня, Нгу? Парень остановился близко, опершись на черную палку, которую нес в руке,

– Хочу задать тебе, Пришелец, несколько вопросов. Они боятся тебя, я никого не боюсь.

– Отвага твоя всем известна.

– Нгу – самый храбрый!

– Верю.

– Там, откуда ты явился, есть Пророк?

– Нет там Пророка.

– И никто не вещает Истину из башни?

– Никто не вещает. У нас нет башни.

– Ты не находишь, что это плохо?

– Не нахожу.

– Я понял. Верят ли там, откуда ты упал, в то, что есть Вездесущий и Неизмеримый?

– В некотором роде – да. Только мы называем его другим словом – Космос.

– Ты не слуга Вездесущего и Неизмеримого? Скала все шептал сзади, вздыхая шумно и взахлеб:

– Ты слуга Вездесущего! Ты – слуга. Они поверят и покорятся.

– Я – человек,

По толпе прокатился ропот и стон облегчения.

– Ты – дурак, Хозяин, – сказал брат мой и дотронулся до моего плеча теплой ладошкой: он осуждал и жалел меня, незадачливого.

Тучи впереди раздвигались, как занавес на театральной сцене, за ними выступала блеклая голубизна. Я вспомнил море, которое явилось во сне, и опять закручинился о ласковой моей Родине, где осталось все, даже сон.

Червяк Нгу воткнул палку в песок и подбоченился:

– Если ты всего только человек, то почему хочешь учить нас?

– Мой народ старше твоего, он мудр и знает много такого, чего не знаете вы.

– Если ты могуч и богат, накорми нас, построй нам новую деревню и вылечи наших детей.

– Я могу накормить вас, построить новую деревню, но что тогда останется вам? Вы одрябнете без забот, воины станут слабыми, женщины – ленивыми, племя одолеет каждый, когда я уйду. Не так ли?

– Так не должно быть, – ответил Нгу и раздумчиво покачал головой.

Наступило молчание.

– Вы готовы принять мою помощь, племя Изгнанных?

– Чем же ты можешь помочь нам, Пришелец? – спросил Червяк Нгу.

– Я отведу вас туда, где вы жили раньше, к большой воде. Мы построим там новую деревню и засеем поля.

– Мы не умеем сеять, разучились.

– Я вас научу.

– А стрекотухи, Пришелец?

– Они уйдут.

– Ты в том уверен?

– Уверен.

– Хорошо. Мы подумаем.

– Думайте быстрее.

– Мы не умеем думать быстро.

– Что ж, я подожду.

3

Ну вот, самая пора спуститься в яму, покуда мужчины племени будут думать; быстро думать они, как заявлено, не умеют, и я, наверно, успею. Подземелье манило. Я чувствовал всем существом своим, как оттуда, из черной глубины, будто толчки усталого сердца, доносятся до меня тревожные токи: кто-то зовет меня устало и настойчиво.

Я сел на край ямы. Я видел, что женщины деревни выглядывают из закутков с неодобрением, рядом топтался Сын Скалы, обвешанный оружием – при нем были два наших копья, луки со стрелами, у его пояса болтался притороченный к набедренной повязке узелок с нехитрым имуществом.

– Куда держишь путь, Хозяин?

– Туда, – я показал рукой вниз.

– И я туда.

– Зачем?

– Неизвестно.

– Оставайся здесь.

– Нет!

"Ладно, – вяло подумал я. – Пусть тащится со мной, все равно этому малому некуда деваться. Да и веселее вдвоем".

– Не возражаю, только спрячь куда-нибудь свои палки – мешать будут. Сам потащишь это добро, брат.

– Скала сыт, потому и силен.

– Дорога наша трудная.

Скала кивнул и показал в улыбке крупные свои зубы – он был доволен, что я беру его в сомнительный этот поход, что он будет рядом и постарается не подкачать.

...Скала раскорячился уже в горловине ямы и не мог двигаться, поскольку одной лишь свободной руки было мало. В другой руке он держал два копья, к тому же мой лук, рассчитанный на рост за два метра, тяжелый и громоздкий, воткнулся в стену тычком. Сперва брат мой возился молча, будто козявка в тенетах паука, лишь сопел, потом же завыл от злости. Я спускался в прохладную глубину подземелья и снизу четко видел каждое движение незадачливого моего оруженосца – он напоминал марионетку, вырезанную из черной бумаги.

– Хозяин!

– Да?

– Мне плохо, Хозяин!

– Я тебя предупреждал?

– Ты меня предупреждал, ты ворчал, как старуха. Ты – умный. Правда, не всегда ты умный...

– Спасибо и до свиданья.

– А я как же?

– Дожидайся моего возвращения.

– Тебе меня не жалко? Мы с тобой породнились, мы вместе писали Вездесущему и Неизмеримому! Тебе меня не жалко?

– Бросай копья вниз. Да осторожней бросай – в меня попасть можешь, ловкости в тебе совсем не наблюдается.

– А если я попаду тебе в голову?

– Я воткну копье тебе в зад, брат мой! И спеши, мне некогда.

Копья, брошенные одно за другим, туго просвистели за моей спиной и в опасной близости. Этот лукавец демонстрировал свою сметку; и тут не утерпел, пошутил малость, Слышно было, как палки глухо ударились о камень. Посыпалась галька. Потом, вихляя, пролетел лук с колчаном, и к моему лбу осторожно прикоснулась грязная нога Скалы.

– Ты неповоротлив. Хозяин! Почему остановился? Я не ответил, поняв что шутки брата моего вызваны страхом – ведь он сейчас переступает Великий Закон, табу, покушается на святая святых племени, на жуткую тайну, сокрытую веками. Скала лез тяжело, со стоном, на плечи мне сыпался щебень, кусками падал мох. Я останавливался, чтобы слушать. Было тихо, потом стал доноситься нежный шелест воды. На этот раз путь казался короче. Я так подумал (о том, что путь теперь короче), когда ноги мои коснулись дна. Мощный фонарь высветил тоннель насквозь, до самого карниза, откуда начинался лаз поуже. Я сразу обратил внимание на немаловажную деталь; тоннель пробивался когда-то (когда?) с помощью машины, потому что на ржавом камне явственно угадывался след мощного агрегата, напоминающий нарезку на стволе древней пушки. Здесь работали, похоже, шнеком с режущей головкой. Тоннель отсвечивал гладью металла, попадались кое-где извилистые прожилины белого цвета, они были словно молнии, застывшие на грозовом небе. В лицо бежал ветерок без запахов прели или запустения. Дышалось здесь легко, стоял покои вечности, нарушаемый лишь звуком сбегающей вниз воды. Я прислонился спиной к холодной глыбе, на которой нашел несколько дней назад девушку по имени Го.