Текст книги "Наследник (СИ)"
Автор книги: Геннадий Астапов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Г е н н а д и й А с т а п о в
Н а с л е д н и к
Фэнтези, рассказ
ПРОЛОГ
"Милостивый государь мой граф Алексей Андреевич!
Имею честь уведомить ваше высокопревосходительство о том, что расследование обстоятельств дела относительно «Вестника», дало обеспокоивший меня результат. Во избежание огласки и беспорядков, управление жандармерии Санкт-Петербурга материалы, полученные дознанием, засекретило. Выявились причины, дозволяющие делать уверенные выводы. Посланник Российского скипетра в Голландии князь Долгоруков, под присягой показал: некто Франс Бюрген, промышляющий печатным делом, пользуется в оной Голландии сомнительною славою, якобы принадлежит к масонской ложе, а по данным следствия – и к «Ордену номер семь» сатанистов-оборотней. В 1807 году прибыл он в Санкт-Петербург с целью нам неизвестной, скупил векселя «Вестника», и стал полным его хозяином"...
Раздался стук, раскрыв массивную дубовую дверь, вошел адъютант, застыл на входе. Генерал Крутберг отложил гусиное перо и отодвинул чернильный прибор, выпрямил спину и дернул шеей, стараясь избавиться от приступа остеохондроза. Позади него в полстены висел портрет Александра Первого.
– Жди голубчик. Сейчас закончу, и депешу передашь графу Аракчееву в руки.
Генерал поднялся из-за стола, и кряхтя сделал короткие физкультурные упражнения, разминку. Затем взял письмо, подписался: «барон Крутберг», запечатал, вручил адъютанту и перекрестился на образа.
Хозяин кабинета придвинулся к окну, отстранил занавесь. Вдали сверкал шпиль адмиралтейства, над Невой клубился туман, по набережной скакали драгуны и казаки, сопровождая карету императрицы.
Барон еще раз подвигал плечами, помахал руками, и удовлетворенный, вышел из кабинета. По широкой каменной лестнице он спустился на первый этаж, отдал незначительные распоряжения охране и спустился еще ниже, в глубокий подвал, где со вчерашнего дня содержался голландец Франс Бюрген. Плели про него такое, что христианину и слушать грех. Будто бы вместо рук у него семипалые звериные лапы, вместо глаз – горящие уголья. На первом допросе Крутберг лично убедился: руки как руки, глаза как глаза, обычный борзописец из «Вестника». Правда, следователю почудились когти на правой кисти, да ведь следователь пьяница, выгнать бы, а заменить некем. Но Бог с ним, со следователем, важнее то, что в некое мгновение и сам барон усомнился: человек ли перед ним? В темном углу камеры Бюрген как бы вспорхнул, отделился от земли, что ли, и стал прозрачен. Но это лишь на мгновение. Эх! Нервы. Нервы. Будет нужно позвать дьякона на всякий случай, чтоб почитал, да чтоб изгнал нечистого. На допросе иноземец держался молодцом. Как там у следователя в протоколе? «Орден номер семь»?
Генерал приказал открыть камеру. Коридорный, бренча ключами и стукаясь о стену шашкой, отворил скрипучую дверь, Круберг вошел и из горла его вырвался малопонятный звук. Коридорный сзади моргал, не в силах произнести ни слова и часто-часто крестился: камера была пуста. Высоко, три метра над уровнем пола, в открытую форточку размером в два кулака, врывался холодный зимний воздух. Несколько минут назад Бюргену подавали обед в котелке, он еще не остыл и слегка дымился.
– Дьякона! Батюшку сюда! – заорал барон, топая ногами. И вдруг обмяк, опускаясь на каменный пол. – Доктора! – вяло прошептал, хватаясь за сердце.
Вперед – взад носились жандармы поднятые по тревоге, во двор прибыл спешно вызванный казачий эскадрон, полк мушкетеров перекрыл выезды из города, обо всем уже доложили императору и ждали распоряжений из канцелярии его величества.
1
Станиславский щурился и из окна наблюдал за возней собак. Луна была полная, и было хорошо видно двух догов, носившихся у клумбы с гладиолусами, цветами, как он уверял, им обожаемыми.
Полюбовавшись видами, он закурил и отправился в кресло, откинулся, пуская большие и маленькие колечки. Наверняка он был счастлив. Это свалившееся наследство было кстати. Дела шли все хуже, Станиславский подрязг в долгах, докатилось до того, что никто, зная его неплатежеспособность, за весь год не занял денег. И вот такая удача! Он вытянул ноги, хрустнув суставами. Дядя Августа, покинувший мир сей – оставил ему все. И кругленькие счета в банках, и дом этот, с участком земли в гектар – словом он богат. Единственное доставляемое беспокойство – странный уход из жизни дядюшки без видимых причин. Ярко выражено тот не болел: так, по мелочи, то да сё. И тем нелепее была его кончина. Август включил радио, передавали блюз, приятный и легкий. Музыка тонизирует. Он щелкал пальцами в такт, подпевая саксу и соло-гитаре. Откупоривая банку потного, из холодильника пива, снова выглянул в окно. Псы угомонились и лениво лежали на песке. Если кто видел Мефистофелей на балетах в красном обтянутом трико, тощих, про каких говорят: кожа да кости – то таким и был Август Станиславский. И было ему двадцать девять лет, и был он чернявым, как цыган.
Внезапно зазвенел массивный стационарный телефон, и от неожиданности у него дернулись кончики ушей.
– Алло? – поднял трубку двумя пальцами, и отхлебнул пива. – Алло?
В трубке молчали.
– Я вас слушаю!
– Нмсе. – невнятно пробормотала трубка и послышался отбой.
Он почесал затылок и пожал плечами. После блюза прогнали танго, затем классику. Хорошая радиостанция, здесь можно послушать музыку на любой вкус, впасть в нирвану от звуков Моцарта или зарядиться под рок-н-ролл.
И вновь зазвонил телефон. Телефон издавал звук школьного прибора, сообщающего о перемене.
– Слушаю!
В ответ молчание.
– Алло! Перестаньте баловаться! – чуть нервно повысил голос Август и опять глотнул пива изрядную порцию. – Кто вы?
– Нмсе. – услышал ответ и вновь отбой.
Разыгрывают? Либо попадают не по адресу. Со связью беда: в проводах посторонние голоса, гудки, щелчки, черт-те что еще. Кто может разыгрывать? Впрочем, кто угодно.
Опять ожил телефон.
– Вот я тебе сейчас! – ругнулся Август, хватая трубку. – Ты! Человек! Прекрати звонить, понял?
Теперь почти внятно он услышал:
– Номер семь.
– Что? Что за номер семь?
И опять, но совсем четко:
– Номер семь.
Он взглянул на часы. Двадцать три тридцать. Хам! Август пробежал по кнопкам телефона и вызвал АТС.
– Сударыня! – почему то именно это устаревшее слово соскочило с языка, Станиславский любил читать, и наверное переусердствовал с классиками литературы. – Извините за поздний визит! – Ко мне тут звонят и бросают трубку. Нельзя ли определить номер? Телефонные хулиганы! – выпалил он скороговоркой, и добив пиво, швырнул банку в ведро с мусором.
-Успокойтесь.– попросила «сударыня», видимо почувствовав его возбуждение. – Я ставлю вас на контроль. Мы определим звонок и сообщим вам.
– Спасибо!– обрадовался Август. – Большое спасибо!
Теперь он перенес аппарат в кресло и стал ждать. Минут через десять – звонок.
– Номер семь, – с хрустальной ясностью молвил голос и повторил, – номер семь.
Не кладя трубку, Август ждал вызова автоматической станции и разъяснений. Но вновь школьная трель.
– Номер семь.
И так еще трижды. Уж это перебор! Как доходят звонки, если рычаги телефона подняты, а в ухо выстреливают гудки «занято»? Он прошел к трюмо и снял с зарядки сотовый, набрал АТС.
– Сударыня! Это опять я! Ну? Откуда?
– Мы поставили ваш номер на контроль. Когда сработает вызов, мы зафиксируем и сообщим.
– Смеетесь?! Звонили только что, несколько раз! Еще телефон горячий! – возмутился он нерасторопности телефонистов.
– Повторяю, – терпеливо и вежливо проворковала та. – Вам никто не звонил, компьютер ничего не показывает. Мы сообщим. Не беспокойтесь.
Он на секунду умолк.
– Компьютер ничего не показывает? – спросил, ядовито ухмыляясь, стуча пальцами по корпусу сотки.
-Вам не звонили. До свидания. И не волнуйтесь.
Гудки «занято» по прежнему пикали из стационарного телефона. Из колонок приемника лились «Времена года» Вивальди. Сигарета угасла, он опустил ее в пепельницу, достал новую и закурил. Рука потянулась к мобильному, он набрал нужный номер.
– Сюзанна? Приезжай ко мне! Странный вечер... Какие другие планы? Я тебя умоляю! И вообще, что за планы на ночь? У тебя кто-то есть? Тогда приезжай. Конечно! Все подготовлю. Можешь без шуточек? Ладно. Жду.
2
В саду выли кабели. Иногда так случается, начинает один, за ним включается второй, и тянут дуэтом – певцы. Август выбрался на крыльцо и грозно крикнул:
– Байкал! Алекс! Прекратить!
Псы повиновались, но Байкал еще несколько раз прискульнул. За садом, разрывая ночь галогенными лампами, загорелись фары, послышался рокот мотора старенького ситроена. Сюзанна. Она появилась в ярко красном блузоне и в юбке, как всегда короткой. Этот ситроен подарил ей прежний любовник, бизнесмен средней руки Гоги, эмигрировавший в Россию из Грузии со своей женой, тремя детьми и престарелыми родителями. Видимо на такой хлам не нашлось покупателя, и Гоги решил избавиться от него таким способом.
– Ты неисправим! – с ходу напала Сюзанна, захлопывая дверцу машины. – Почему ты не женишься? Последний раз приезжаю в качестве «скорой помощи»!
В Сюзанне смешаны французская и голландская кровь. Ее родители принадлежали к артистической богеме Парижа, и были обеспеченными людьми с большой родословной. А в жизни, по одеянию, по стилю поведения, являлись эксцентриками. Папа всюду носил наклеенную оранжевую бороду и усы, а мама брилась наголо и имела в губе мужскую запонку. Семья, в том числе и Сюзанна, ходили в цветных тряпках южноамериканских индейцев. Повзрослев, Сюзанна уехала от родителей в холодную Россию навстречу приключениям. Заводила знакомства без обязательств, нашла успех у мужчин и женщин близких к искусству и литературе.
Август поцеловал ее и, обняв за плечи, повел в дом. Кобели преданно махали хвостами, Байкал был вне себя от счастья: прыгая, лизал губы Сюзанны, вертелся в ногах, выражая любовь и преданность.
– Возьми. – сказала Сюзанна, протягивая Станиславскому обрезок дорогой глянцевой бумаги, похожей на визитную карточку.
– Что это? – спросил он, также отбиваясь от собачьих ласк.
– Не знаю. Вынула из постового ящика на заборе. Не любовное письмецо?
В лунном свете он стал рассматривать послание. Красивым типографским шрифтом там было крупно оттеснено:
N 7
И все. С обратной стороны чисто.
– Хм... Ты вынула это сейчас?
– Только что. На твоих глазах. Чем-то расстроен?
Август помолчал и нечленораздельно выдавил:
– Н – нет – нет...
Сюзанна сразу принялась хлопотать в кухне. Ужин состоял из мясных консервов, сыра, кетчупа, сервелата и оливков.
– Август, – с набитым ртом прочавкала Сюзанна, – ты на меня плохо влияешь. Всякий раз у тебя я кушаю на ночь.
– И что?
Она вздохнула.
– Толстею. Мужчины не будут любить.
– Ах, да. Ты права.
Сюзанна скосила на него глаза и погрозила пальчиком. За едой он случайно сосчитал и оказалось: на столе стоят четыре тарелочки, чайник и пиалы. В сумме – семь. Неожиданное открытие породило некий импульс, и далее он начал считать все, что попадалось взору. Люстра висит – семь рожков. На блузе Сюзанны – семь пуговиц. Штора крепится прищепками – раз, два, три – нет, тут девять. Зато на второй шторе – семь. Набор из семи предметов – ножей, открывашек, мешалок – висит над газовой плитой. Он продолжал считать, пережевывая подогретое мясо.
– Что мы молчим да молчим? – смачно жуя, спросила Сюзанна.
– Я по тебе соскучился. – соврал Станиславский, и вдруг обнаружил, что естественных отверстий в ее голове – семь. Два уха, два глаза, две ноздри и рот.
Развеселился, разулыбался.
– И все таки, Август, почему ты не женишься? Тридцать – возраст почтенный.
Сюзанна налила чаю и подвинула пиалу ему. Он отхлебнул горячего, душистого напитка без сахара.
– Я ведь делал тебе предложение.
– Ха – ха – ха! – разразилась смехом Сюзанна и выронила мельхиоровый чайник, слегка облив скатерть кипятком. – Таких предложений ты раздаешь по пять в сутки знакомым юбкам!
– Но тебе чаще других. – он тоже улыбался.
Она сняла красные, кровяные, под цвет блузона дорогие серьги и положила на стол.
– Представляю себя твоей женой! Что сказал бы Гоги?
– Гоги бы сказал – мы привлекательная пара.
– Привлекательная для кого? – скокетничала Сюзанна, закидывая ногу на ногу, демонстрируя потрясающие икры и колени.
– Я обожаю тебя, Сюзи. – поднимаясь сказал Август и, через стол – прильнул к ней, целуя. – Зачем мне жениться? Ты тоже замуж не торопишься в двадцать пять. А уж если говорить о мужчинах... Какой я у тебя по счету? Но мы ведь устраиваем друг друга.
Болтая так, они поужинали. В доме было душно. Август распахнул двери и окна, из сада потянуло прохладой и запахом мяты, спелыми яблоками. Пока Сюзанна мыла посуду, Станиславский распластался на диване. Наверное устал за эти дни, к тому же было поздно, и пот лился ручьями по телу. На несколько мгновений он забылся и вздремнул. Разбудил его телефон.
– Алло? – разбуженный, спросил он, и глаза полезли на лоб. – Сю-за-нна? Ты где? В Петербурге?! Дурацкие шутки! Где ты находишься?
В телефоне помолчали. Затем Сюзанна участливо спросила:
– Что с тобой, Август?
– Не разыгрывай меня! – рассердился он. Ты только что мыла посуду!
Сюзанна опять помолчала, наверное оценивая его слова.
– Я была в ресторане. И сейчас звоню из него же, на Невском. Замечательный ужин и прекрасные музыканты.
– Какой ресторан! Какой Петербург! Эти розыгрыши мне осточертели!
– Август, я не понимаю! Объясни что происходит.
– Это ты объясни куда сбежала!
– Я три дня в Петербурге. Не могла сообщить раньше.
– Чушь несешь! – он разозлился и в сердцах бросил трубку на рычаги.
Дура! В своем амплуа! Любительница выводить его из терпения!
Он прошвырнулся по комнате взад и вперед. Захлопнул дверь. Опять выли собаки на луну.
Звонок на стационарный телефон.
– Слушаю!
Далекий трескучий голос, недовольно и требовательно:
– Мужчина! Не бросайте трубку! Вас вызывает Санкт-Петербург!
Потом треск, шум и снова Сюзанна:
– Август! Ты слышишь? Я начинаю волноваться! Август!
– Слышу... – он был растерян.
Она еще долго щебетала, но до него не доходило и потому отвечал невпопад. После разговора вновь бегал по комнате, подняв со стола ее дорогие серьги с красными кровяными рубинами и визитку с крупным шрифтом: N 7.
3
После внезапной кончины дяди, Станиславский обнаружил в ящике письменного стола завещание, в котором было объявлено, что все движимое и недвижимое имущество, счета в банках, ценные бумаги передаются ему по наследству. Но с условием. Он должен выполнить последнюю волю покойника, и похоронить его с почестями в полночь. Юридически документы оформлены правильно и точно. Что оставалось делать?
Август долго искал оркестр – никто не соглашался играть в это время суток, мало того – музыканты бежали от него, как от чумового. Наконец таковые чудаки нашлись, и без торгов прибыли к назначенному месту. Что их подвигло на странный поступок? Очевидно не деньги, вид их был респектабельным: сытые, гладко выбритые лица, аккуратные прически, отглаженное платье и зеркально начищенная обувь – говорили об обеспеченности. Да и цена на услуги, если честно – риторическая. Один рубль. Словом, вся семерка музыкантов выглядела приличными милыми людьми.
Кладбище, если по прямой, от дома с километр. Выходить необходимо за полчаса до полуночи, и в полночь быть на месте. Все приготовления проведены, Август с трудом упросил друзей присутствовать на процедуре, все было готово.
Покойника вынесли. Небо, затянутое с вечера тучами, высветилось зловещими отблесками пробивавшейся луны.
Тихо, тишина давила на перепонки. Никто не разговаривал, не сверчали кузнечики, не звенели комары, воздух был бездвижен и безмолвен.
И грохнул оркестр. Музыка вздыбила децибелами засыпающий город. Проходя по улицам, Август видел захлопывающиеся окна, и как торопливо-испуганно крестятся обитатели домов в освещенных квартирах.
Траурная процессия немногочисленна. Музыканты, а следом Август и журналисты-товарищи: длинноволосый, модный Виктор – редактор газеты, Артем – газетный волк, редакционный художник Эдичка и Сюзанна. Впереди, для освещения, урчал чахлый горбатый москвичок 1952 года выпуска, в его желтых лучах летали юркие и мерзкие летучие мыши, стаями носилась мошкара, напуганные шумом, взмывали с тополей тысячи ворон и галок. Друзья обещали Станиславскому проблемы с блюстителями порядка, к этому он внутренне был готов. Максимум, что ему могли предъявить – нарушение тишины в общественном месте после 23-х часов. Действительно, где, в каком кодексе записано, когда разрешено проводить похороны? Следовательно он виновен лишь в нарушении тишины.
Стоит подумать – они явились. Двоих с рациями, в портупеях и красных фуражках высветил древний автомобиль. Станиславский выдвинулся вперед для переговоров, процессия остановилась, смолкла музыка, гроб держали на плечах. Как и следовало ожидать, переговоры затянулись, долго и нудно он повествовал о завещании дяди, причем повествовал, очевидно, настолько неубедительно, что маленький сержант все время таращил глазенки и переспрашивал всякую фразу. А рядовой красноречиво вертел резиновой дубинкой у своего носа и нетрезво склабился. В конце концов всем надоело стоять, Август по-простецки сунул купюру во влажную руку сержанта и они с музыкой тронулись дальше. За последним поворотом – могила. Выкопана она была особняком, к западу от кладбища, на большом расстоянии от последних оградок, в точности, как записано в завещании.
Открытое поле. Заползала луна в тучи. Сюзанна вцепилась Станиславскому в руку и прижавшись, двигалась рядом. Вдруг сверху громыхнуло. Загорелась молния, освещая кладбищенские кресты. Тугой дождь хлеснул по крышке гроба.
Сюзанна умоляюще выдохнула: – Скорее! – и потянула Августа за рукав. – Скорее!
Они основательно вымокли, с волос обильно бежало за шиворот, ручьи растекались по спине. Жирная грязь мешала передвигаться. Эдичка и Виктор неумело заколачивали гроб молотками, при этом Эдичка отбил себе палец и буквально выл от боли, а Виктор загадочно улыбался. Наконец гроб опустили в могилу и, кинув по обычаю жменьки грязи, принялись её закапывать. Назад бежали, жалея, что отпустили напуганного водителя москвичонка раньше времени. Затем уже дома, просушившись, выпили водки и приняли трапезу из семи блюд. Словом, Станиславский честно выполнил обязанности перед дядей.
4
Август все еще вертел серьги Сюзанны и рассматривал листок с номером семь. В это время в дом постучали, и, не дождавшись разрешения – ввалился Артем, отбиваясь от рассвирепевших собак.
– На огонек! – прохрипел он, протягивая ладонь для рукопожатия. – Не помешал?
– Нет. – успокоил Август, увлекая его в комнаты.
– Проезжаю мимо, вижу – лучик пробивается.
– Что, давно не виделись? Пить будешь? Пиво, коньяк?
– Пивка с удовольствием.
Станиславский откупорил пару банок и поставил на стол. Артем залпом проглотил одну и принялся за вторую, но пил уже медленно, смакуя и наслаждаясь.
– Чего явился в два часа ночи?
– А что?
– Оригинально...
– Я ведь знаю, когда у тебя умственный всплеск. Работаешь наверное, чирикаешь в тетрадях? – Артем развалился в кресле, где только что сидела Сюзанна.
Сюзанна, Сюзанна. Какая молочная, без загара кожа! Вытянутая, как у Нефертити – шея, в которую хочется впиться и замереть на ней! Блаженствовать и ощущать! Вдыхать запах волос и видеть это легкомысленное создание.
Сквозь толстые очки Артем внимательно разглядывал Августа, ожидая ответа.
– Чирикаешь ведь? А! – махнул рукой. – Чего я к тебе пристал?
Когда махнул он рукой – странное привиделось Станиславскому. Ему привиделось, как он позже рассказывал, будто это и не рука вовсе, то есть рука то рука, но вместо ладони – лапа. Левая – обычная, человечья, но из рукава правого, пристегнутого запонкой с позолотой – торчала мохнатая, когтистая лапа. Он отвел глаза и встряхнул головой, стараясь делать это незаметно. Затем вновь повернулся к гостю. На лапу уже была напялена не менее странная резиновая диэлектрическая перчатка. Такая нелепость: изысканный галстук, великолепная сорочка, дорогие роговые очки, дородная фигура Артема – и грубейшей работы резиновая перчатка, продукт зачуханной резиновой фабрики! Но что ещё поразило? Перчатка была бракованная. Грубая, резиновая и – семипалая! На ней семь пальцев!
Артем, не обращая на Августа ни малейшего внимания, медленно убрал семипалую руку под стол.
– Хорошее пиво. Английское? У тебя после похорон водятся деликатесы.
Август достал из холодильника еще банку, поставил на стол и начал оглядываться по сторонам – Артема в комнате не было! Секунду назад сидел тут, пузатый и очкастый, сосал пиво и таращился в окно на сбесившихся собак. Август потрогал кресло – оно еще сохранило тепло Артемова тела. Он водил по нему руками, нюхал наодеколоненный им воздух и что-то бормотал. Чудная ночь! Сначала телефон, затем Сюзанна, теперь Артем... Станиславский озирался по сторонам и фалангами пальцев стучал себя по лбу. Нечаянно смахнул банку со стола и полез за ней, а когда поднял – Артем сидел, как ни в чем не бывало на своем месте! Он расхохотался.
– Не бери в голову, старик! Жарко у тебя! Душно! Выйдем-ка на природу.
Он взглянул на часы, присвистнул и похлопал когтистой лапой по груди, охлаждаясь. Лапа мохнатая, шерсть длинная, ухоженная. Августу было хорошо видно, хоть Артем стоял в тени. Он гладил лапу левой рукой меж когтей, и мурлыкал от удовольствия. Сделав вид, что ничего не заметил, Август согласился на прогулку в саду. Выходя, Артем подозрительно спросил:
– Что ты тормошишь в руках?
Ах, да! Серьги Сюзанны и дурацкий листок с номером семь.
– Ничего. – Август положил вещички назад, в комод.
– Пошли. – Артем всплеснул лапой, на которой вновь красовалась диэлектрическая перчатка.
Но ожил телефон и Станиславский бросился к нему.
– Алло! Слушаю!
– Мужчина! Вы просили определить номер?
– Да! Да!
– Вам звонили из Санкт-Петербурга. Два раза. Вы слышите? Из Санкт-Петербурга два раза.
5
Старинный Невский проспект вызывал восторг, возвышенные чувства переполняли Сюзанну и она каждую минуту об этом сообщала Виктору.
Длинноволосый Виктор и прежде был внимательным, а теперь из кожи лез, чтобы ей угодить. Правда, первое время он пропадал где-то сутками, но в гостиницу возвращался веселый и довольный.
Стояла замечательная погода, не свойственная Петербургу. Ночи теплы, дни солнечны и безветренны, по Неве плыли туристические пароходы и торговые баржи, сновали юркие «ракеты» и болтались на бочках военные корабли. Народ гулял по набережным, с любопытством рассматривая силуэт Авроры. Виктор и Сюзанна ехали в полупустом трамвайчике и глазели на жизнь большого города. Им было весело, было весело улыбчивым пассажирам. На одной из остановок в вагон забрался старичок в казачьих штанах с лампасами, в косоворотке, на голове фуражка. Оглядев публику, поднял двухрядную гармонь, растянул ее и засипел, пристукивая каблуками:
– Эх яблочко, куда котишься!..
Вагон еще более оживился, на хмурых лицах пассажиров появились улыбки, слушая потешного дедка, маленького, тощенького, морщинистого, но бодрого и подвижного.
Виктор, подталкиваемый Сюзанной, вдохновляемый ею, подмигнул старичку и, вскочив, игриво пристукнул в ладоши:
– ...К черту в лапы попадешь – не воротишься!
Стучали подметки об пол, переваливался трамвайчик с боку на бок, смеялась вагоновожатая, молоденькая, почти подросток, девушка с черными ресницами и туго заплетенной косой. И Сюзанна хлопала в ладоши, помогая Виктору, и остальные хлопали, и было всем весело. Затем гармонист посерьезнел, задумался, затянул, перебирая аккорды:
– Раскинулось море широко,
И волны бушуют в дали,
По вагону прокатился шумный вдох и мощный выдох:
– Товарищ, мы едем далеко,
Подальше от нашей земли.
Еще спев пару песен, старичок забрал фуражку с деньгами и исчез на ближайшей остановке. Виктор с Сюзанной выбрались на волю. По мостовой неслись автомобили. Сверкали рекламы. Неоновые зори, бегущие строки. В ресторанах музыка и лангеты, люля-кебабы и жареная зайчатина, салаты из петушиных гребешков, буженина, балык, черепашье мясо, ромштексы, антрекоты, цвибельклопсы, розовая осетрина, омули, дикие голуби в яблоках, пирожные, вина и коньяки, и, само собой, водочка. Насыщенная жизнь бурлила в Петербурге. У ресторана «Любава» стояла вереница машин, за стеклянной толстой дверью– надутый швейцар, похожий на маршала, перекидывался репликами с желающими поужинать. На массивной медной ручке – табличка: мест нет. Публика волновалась, хотя ресторанов вокруг было полно, но именно в «Любаву» не иссякала очередь.
Виктор постучал. Служитель храма еды небрежно тронул табличку и отвернулся, полный равнодушия.
– Папаша! – требовательно позвал Виктор. – К тебе гость с невестой!
Швейцар угрожающе задрал бровь, но выражение его лица вдруг изменилось. Будто околдованный, выдвинул засов и подобострастно пригласил войти.
Зал, одетый в гранит, сиял. Женщины на шестах трясли грудями, ножки взмывали вверх, мужчины восторженно выли, а почтенные матроны с пониманием относились к своим поднакачавшимся спутникам. Обслуживание удивило Сюзанну. Заказного омуля в майонезе, фрукты и мартини официант подал так скоро, что казалось, он вынул все это из фрака волшебным образом.
Она окунулась в сказку. Вино давало о себе знать. Виктор, как хорошо в Петербурге! Она танцевала, танцевала, танцевала с чужими мужчинами, жеманясь и кокетничая, посылая воздушные поцелуи Виктору. А тот кивал, довольный, что доставил ей приятность.
Все было замечательно. Один только раз за вечер Сюзанна поледенела. Когда официант в очередной раз удалился, нечаянно заглянула в глаза Виктора, и увидела взор, который тот не успел погасить. Там был холодный красный огонь при полном бессмыслии!
Вино впрочем делало свое дело. Сюзанна успокоилась и забылась. Танцовщицы опускались на колени Виктору, щебетали глупости, пили шампанское на брудершафт и целовались. О! Сюзанна не ревновала! Оставаясь вдвоем, он шептал ей ласковые слова, а под конец сказал загадочное и непонятное:
– Сегодня твоя ночь! Последняя!
Смысл сказанного не доходил до Сюзанны. Было весело, пьяно, сытно. Музыка, аплодисменты, дурманный дым дорогих сигарет, цвибельклопсы, официанты и прочая и прочая.
В гостиницу ехали таксомотором, Сюзанна склонила голову на плечо Виктора и блаженно дремала. А Виктор, невесть откуда вынувший пачку завтрашних газет (из рукава, что ли?!) еще пахнувших типографской краской – принялся их внимательно рассматривать. Некоторые вызвали удовлетворение. Он изучал статьи и одобрительно хмыкал.
В отеле, в номере седьмом, были мраморные простыни и пакистанские наволочки, паркет, дубовые гардины и плюшевые занавеси. Сюзанна глянула в окно. Вдали сверкал освещенный купол Исаакиевского собора.
– Небесная красота! – сказала Сюзанна. – Исаакий великолепен!
Виктор включил телевизор. Сюзанна разделась и в сорочке отправилась в ванную. Плескалась долго, наслаждаясь струей прохладной воды, белизной кафеля, своим молодым, красивым телом. Любовалась собой в зеркалах, закидывая распущенную косу на прекрасный лоб.
По телевизору передавали новости. На экране творилось невообразимое. Мелькали искаженные злобой лица, сверкали кулаки, строчили автоматы и грохали пушки. Крики и мат изобиловали в динамиках. Драка сменялась дракой. Людоеды, насильники, убийцы, самоубийцы, нанятые убийцы, кровопийцы и кровососы, смердящие трупы, предатели. Какая-то и почему-то железная дорога (телевизионный коллаж), мчащийся поезд, спереди и сбоку могильные кресты, конец света и невесть что ещё. Смаковал программу знаменитый в России Алексей Талансков.
Виктор впился в экран.
– На-а-шш! – рычал он, напрягаясь до хруста в суставах. – На-а-шш!
Виктор трепетал от возбуждения, красные глаза излучали мертвый блеск. Он сгреб валявшиеся на полу газеты.
– Наши! Наши! – и рык его вдруг превратился в тихое мурчание.
Вошла нагая Сюзанна, пахнув духами, весенним ароматом.
– Хороша! – восхитился Виктор, падая в хрустящую, подкрахмаленную постель. Возбуждение уже отпустило его. – Божественна!
– Я хочу быть твоей. У нас впереди ночь.
– У нас впереди – дальняя дорога. – мягко поправил Виктор, любуясь Сюзанной, её округлыми формами, торчащими бугорками грудей.
Она прилегла возле него.
– Что ты? Какая дорога? Здесь хорошо!
– Нам нужно в Москву. Нас ждут. Скажи, сколько теперь времени?
Сюзанна достала золотые, подаренные им, Виктором, часы – ответила.
– В дорогу! – Виктор был строг и решителен. – Мы не должны опаздывать! Но прежде открою секрет. Здесь происходит инаугурация! Это историческое место! А мы миссию по подготовке к инаугурации выполнили!
Сюзанна ничего не успела спросить. Под воздействием Виктора, её будто обволокло туманом, она стремительно теряла вес, её подхватило сквозняком, сознание рассеялось и больше ничто не волновало. Наступили покой и блаженство.
Они вынеслись в окно, на воздух. Вокруг Исаакиевского собора возвышалась невидимая стена, о которую Сюзанна ударилась, не чуя боли. Она набрала разгон и вновь попыталась пробиться сквозь стену, и вновь, и вновь – но стена отталкивала её, пружинила, отбрасывала назад. Виктор был далеко и призывал не отставать. Тогда она изменила маршрут, пролетев вдоль берегов Невы, над самыми мачтами крейсера Аврора.
Петербург спал.
6
В саду было тихо и спокойно, в небе блестели светлячки звезд. Август с Артемом двигались по песочным тропинкам меж высокой травы, меж яблонь и груш, туда, где начиналась аллея кипарисов. Псы подвывали, поскуливали, беспокойно тянули воздух, рычали и тявкали. Уговоры и приказы не действовали, наоборот, они пытались наброситься на Артема и даже изодрали ему штаны. Пришлось запереть их во флигелек, расположенный в глубине сада.
– Твой дядя был профессиональным журналистом. – сказал Артем, поправляя брюки и ругая взбесившихся собак.
– А у меня, по-твоему, не факультет журналистики?
– А скажи, тебе нравятся мои статьи? – поинтересовался Артем, он был мнительным и самовлюбленным в отношении собственного творчества.
