Текст книги "Излом необъявленной войны. Первая чеченская"

Автор книги: Геннадий Алёхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

С 1993 года чеченцы перестали покупать дома и квартиры у русских. «Нам и так всё даром достанется», – считали они. Заводы и организации ещё работали, но зарплату им не платили по пять-семь месяцев. Потом выдавали по номиналу, обесцененную уже раз в десять!

Преступления по отношению к русскоязычному населению не только приветствовались, но и были возведены в ранг новой государственной политики самопровозглашённого государства.

В 1992 году ВЦИОМ провёл обследование миграционных процессов в ряде союзных и автономных республик. Оказалось, что доля желающих выехать за пределы Чечни выше, чем в любой другой части бывшего СССР. Из республики собирались уехать 37 % русских, в то время даже больше, чем из охваченного гражданской войной Таджикистана.

Утвердившийся в Грозном политический режим открыто попирал права граждан. Проводилась, по существу, политика геноцида. Но тогда, да и сейчас ещё об этом не принято говорить открыто. Как, впрочем, и о депортации чеченцев в советское время.

Председатель комиссии Государственной думы по расследованию преступлений в Чеченской республике известный кинорежиссёр С. Говорухин прямо говорил: «Это действительно был разгул уголовщины… Кровь и слёзы лились в Чечне все эти годы… А уж как издевались и унижали, и говорить не приходится. Одно слово применимо к этому – геноцид». Но его никто не услышал.

Почему такое могло произойти, не пойму до сих пор. Хотя хорошо известны причины, приведшие к двум чеченским войнам. Этот конфликт, по всей видимости, имеет свою надводную, видимую часть и подводную, которая ещё долго будет скрыта плотной пеленой тайны. И эту подводную часть в полной мере, учитывая её специфику, вряд ли удастся узнать в ближайшее время.

Ясно одно: когда центральная власть не способна в полной мере контролировать регионы, весьма специфические, возникают жестокие, кровавые конфликты. Так было в период революции, Гражданской и Великой Отечественной войн. Это произошло, к большому сожалению, и в годы распада СССР.

Через десять лет я вновь оказался в Грозном. Весной 1995 года. Я не узнал город, а вернее, то, что от него осталось!

Между разрушенными домами, старательно обходя воронки от снарядов, бродили люди, в основном старики и женщины, какие-то неживые и неестественные. В грязных, поношенных обносках, хмурые и молчаливые. В одном из дворов многоэтажки в центре города сидят старик и старуха. Сидят на пустом ящике из-под боеприпасов. Кроме них, в полуразрушенном доме живут ещё несколько семей, русские и чеченцы. Ладят между собой. Совместно пекут лепешки из муки да ютятся в подвалах.

Подъезжаем на броне к президентскому дворцу (бывшее здание обкома партии). Чёрные, покрывшиеся копотью окна, разрушенные стены, проёмы от артиллерийских и танковых снарядов. На уцелевших стенах – надписи: «Здесь был полк морской пехоты! Если надо – будем ещё!», «Смоленский ОМОН увиденным удовлетворён!», «Ломаем хребты волкам! Спецназ ГРУ!».

Площадь Минутка напомнила мне Сталинград времён Великой Отечественной. Впрочем, как и вся центральная часть города. Почти ни одного уцелевшего здания. Сохранились частные дома, правда, не все, в районах Черноречье, Катаямы и Старых Промыслах.

Долго искал дом, где жил, где прошла моя счастливая офицерская юность. Нашёл. Почти разрушенный, но подъезд сохранился. Не стал подниматься на пятый этаж: его просто не было. Одни зияющие пустоты, проёмы, куски арматуры и осевшая пыль. Мало что осталось от больничного комплекса, где появился на свет мой сын. Во время штурма Грозного там находился штаб генерала Рохлина. Сюда свозили раненых.

В Грозном много лет прожил и мой шеф – генерал Геннадий Трошев, в первую войну он командовал Объединённой группировкой войск Министерства обороны. Жил на улице Коммунистической, в частном доме. Пролетая на вертолёте над русским кладбищем, крылатая машина получила пробоину. Замаскированная «зэушка» или крупнокалиберный пулемёт били почти в упор. В тот раз Бог отвёл беду и позволил генералу побывать на могиле своих родственников. Спустя тринадцать лет не уберёг, под Пермью…

На моей памяти город штурмовали несколько раз. И каждый раз рушились дома, уничтожались скверы и парки, стирались улицы и проспекты. Люди старались спасать всё, что ещё оставалось. До сих пор в памяти остался примечательный эпизод. Во время очередного штурма города, теперь уже боевиками, в августе 1996 года подразделения 205-й бригады держали оборону в Доме правительства. Здание сгорело, бойцы покинули его, оставив несколько своих «секретов» в виде растяжек и мин-ловушек. А через неделю выяснилось, что в подвалах дома находится большое количество художественных ценностей. Пришлось бойцам возвращаться. Несмотря на продолжающиеся бои, солдаты в течение нескольких дней искали картины (как потом выяснилось), обнаружив их, завернули в целлофан, аккуратно сложили и на армейском КамАЗе вывезли. Руководил эвакуацией комбат майор Михаил Гордиенко. Удалось вывезти 231 картину.

И тогда за зданием штаба Временных объединённых сил в Ханкале наблюдалась потрясающая картина. Полотна известных художников были выставлены для просушки. Военный люд, толпившийся возле полотен, напоминал необычных экскурсантов, жадно приобщающихся к прекрасному. И вот всё это – на фоне войны: в нескольких километрах от «выставки» идёт самый настоящий бой. Через считаные дни война завершится, войска покинут республику.

Но в тот момент это никого не интересовало. Заворожённые работами всемирно известных и неизвестных художников, солдаты подолгу, как прикованные, стояли возле работ известных мастеров, созерцая Айвазовского, портретиста Байкова, баталиста Рубо. Символично, что в тот день было спасено и полотно Рубо 1895 года «Пленение Шамиля».

Эти картины в своё время выставлялись в Эрмитаже, Русском музее, экспонировались в лучших музеях мира. «Пленение Шамиля» пережило аж три войны и две революции. В 1944 году во время депортации чеченцев и ингушей картину вывезли в Москву. Говорят, что висела она в кабинете Лаврентия Берии. А в 1957 году знаменитое полотно возвратилось в Грозненский музей изобразительных искусств имени П. Захарова.

Судьба оказалась благосклонной к шедеврам живописи. А к людям? К моим родственникам и приятелям, знакомым, много лет прожившим в Грозном? По-разному сложилось. Родителям моей жены удалось спешно покинуть город перед самой войной.

Анатолий Журавлёв, похоронив родителей, перебрался в Москву, работал в информагентстве РИА «Новости». Чеченский журналист Саламу Мадаев погиб. Его тело обнаружили в собственном доме. Пережил две войны и выжил Ваха Сайдаев, недавно ему исполнилось 80 лет. А вот известного диктора телевидения Чечено-Ингушетии, женщину потрясающей красоты (к сожалению, запамятовал имя), постигла трагическая участь. Она погибла в декабре 2002 года, когда начинённый тротилом автомобиль взорвался возле здания Дома правительства А. Кадырова. Я до сих пор помню её бархатный, очаровательный голос. Она ещё в советские времена вела программы на русском и чеченском языках. А за неделю до своей гибели передала мне стихи своего сына. Стихи о войне и мире. Мы напечатали их в газете «Военный вестник Юга России».

В начале второй войны скончался в Москве Махмуд Эсамбаев. Его похоронили на малой родине, на родовом кладбище селения Старые Атаги.

…Грозный в нулевые годы быстро восстанавливался из пепла. Чего скрывать, его величие и красота завораживают любого туриста. Однако современный Грозный, кроме названия, имеет мало чего общего с городом, основанным в XIX веке. Это касается как архитектуры, так и населения. Сегодняшняя столица Чечни – город с моноэтническим населением, за короткий срок утративший свой неповторимый интернациональный колорит. Если до войны там проживало порядка двухсот тысяч русских, то сейчас по всей республике едва можно насчитать несколько тысяч.

Надо признаться честно: сегодня ещё трудно предположить, что когда-нибудь в Грозный вернётся утраченный дух дружбы между народами, разрушенной двумя кровопролитными войнами. Будем надеяться и верить.

Но история навсегда сохранит имя русского генерала Алексея Ермолова, основавшего крепость, выросшую в большой город, объединивший в одну большую семью русских, чеченцев, ингушей, представителей других больших и малых народов. Наверняка наступят такие времена, когда по примеру предков мы снова научимся жить вместе, сменив ненависть и недоверие на дружбу и уважение.

Глава 3. Операция без названия

К войне готовились наспех. На самом высоком уровне в Москве не рассчитывали, что «наведение конституционного порядка» примет формат широкомасштабных боевых действий и затянется на несколько лет.

Федеральные чиновники, политики, даже военные с большими звёздами на погонах полагали, что вполне достаточно войти в Чечню с разных направлений, окружить Грозный и – дело в шляпе. Другими словами, использовать метод устрашения. Он и лежал в основе спешно утверждённого плана проведения операции. Видимо, так торопились, что даже название забыли придумать.

Уже значительно позднее, когда закончился чеченский конфликт, министр обороны П. С. Грачёв так вспоминал те роковые и драматические дни, когда принималось сложное решение о вводе войск в республику (заседание Совета безопасности в конце ноября 1994 года):

«Доклад о текущем моменте делал министр по национальным вопросам Егоров Николай Дмитриевич. Он говорил, что в Чечне всё нормально: „в результате работы с населением“ мы достигли прогресса – 70 процентов чеченцев ждут, когда войдут российские войска. Остальные тридцать в основном нейтральны. Сопротивление окажут только отщепенцы. Егорова тогда называли не иначе как „вторым Ермоловым“ на Кавказе. На том заседании Совбеза меня просто взбесила его фраза о том, что чеченцы будут посыпать нашим солдатам дорогу мукой».

Правда, Павел Сергеевич оказался тогда в меньшинстве, а точнее сказать, был чуть ли не единственным из участников заседания Совета безопасности, кто убеждал присутствующих в нецелесообразности ввода войск, особенно в декабре. Если уж проводить операцию, то только весной. К его мнению не прислушались. В штабы ушли директивы о подготовке и проведении операции. Но уже довольно скоро П. Грачёв в беседе с журналистами бросил фразу, видимо, не подумавши: «Одним десантным полком возьмём Грозный». Она к нему приклеилась надолго.

Армия была не готова к войне, переживала тяжёлые времена после распада Советского Союза. Активно шло сокращение, резали «по живому». Под волну увольнений попала бо́льшая часть офицерского состава. А это были опытные и проверенные кадры. И никого не волновало, что такие сокращения (только на первый взгляд обоснованные и нужные, заманчивые по экономическим и внутриполитическим причинам) подрывали безопасность региона, где стремительно нарастала напряжённость в межнациональных отношениях, назревала конфликтная ситуация.

В результате таких преобразований, да ещё и на фоне сокращения финансирования армии нарушались основные её устои: страдала плановая боевая подготовка, отсутствовала слаженность и взаимодействие на уровне важнейших штатных звеньев рота – батальон. «Повыдерганные» из разных частей, подразделений и взводов, солдаты и офицеры часто не знали друг друга в лицо.

Но и на более высоком уровне были свои заморочки. Взять, к примеру, этап оперативного планирования первой чеченской кампании. Вся тяжесть и ответственность планирования операции легла на штаб Объединённой группировки войск, созданный на базе штаба СКВО. На помощь прибыли прикомандированные представители Генерального штаба – свыше ста человек. Они в основном выступали в роли консультантов. Но зачастую просто мешали работать штабистам: вместо того чтобы предоставить чёткую и достоверную информацию о противнике, данные о возможном характере боевых действий, ориентировку на главарей бандформирований и их местонахождения консультанты создавали атмосферу «начальственного психоза»: постоянно дёргали, торопили с принятием решений, при этом не несли никакой ответственности за свои «консультации». Об этом мне рассказывали офицеры оперативного управления штаба округа.

Что же говорить, если командиры, начиная от комбата и ниже, которые участвовали в штурме Грозного, не имели при себе даже карты города! А если у кого и были карты, то в лучшем случае образца 1980 года – устаревшие, на которых отсутствовали целые микрорайоны. Такие вот «мелочи» потом очень скажутся в ходе январских боёв. Но тогда в эти детали никто не вникал. План операции был одобрен на самом верху, почти без замечаний.

30 декабря 1994 года войска с боями подошли к Грозному и окружили его с трёх сторон. К этому времени были созданы группировки войск нескольких направлений: Север, Северо-Восток, Запад и Восток. Командовали ими генералы К. Пуликовский, Л. Рохлин, В. Петрук и Н. Стаськов. Учитывая реальность обстановки, стало ясно – лёгкой «прогулки» не будет. Победным маршем в город просто не войти. Боевики уже продемонстрировали свою мощь и прыть в ходе кровопролитных декабрьских боёв. Но основные свои силы сосредоточили в Грозном.

Город превратили в мощные оборонительные рубежи: внутренний, средний и внешний. Создали сплошные узлы сопротивления вокруг президентского дворца, монолитных административных и жилых зданий. Вдоль главных улиц и проспектов заранее подготовили огневые позиции для стрельбы по танкам, машинам прямой наводкой. В районах перекрёстков и мостов оборудовали опорные пункты с запасами оружия и боеприпасов. Хорошо организованная разведка, доскональное знание города, использование летучих отрядов на легковых машинах позволяло им маневрировать на узких улицах и в районах жилого сектора.

В бой были брошены самые боеспособные подразделения дудаевской армии. По оперативным данным, в городе сосредоточились порядка 10 тысяч хорошо вооружённых боевиков. На вооружении они имели порядка 25 танков, 30 боевых машин пехоты (БМП) и бронетранспортёров (БТР), до 80 артиллерийских орудий (в основном 122-миллиметровые гаубицы Д-30) и миномётов. Кстати, руководил обороной А. Масхадов, бывший кадровый офицер Советской армии.

В город смогли прорваться лишь группировки «Север» и «Северо-Восток». Они вели бои в окружении превосходящих сил дудаевцев. Катастрофическое положение сложилось в районе железнодорожного вокзала. Несколько дней сводный отряд 131-й бригады и батальон 81-го мотострелкового полка отражали яростные атаки боевиков.

Новогодний штурм

Командир мотострелковой роты старший лейтенант Рустем Клупов действовал в составе сводного отряда Майкопской бригады. Будучи назначенным комбатом (сменил раненого командира), вырвался из окружения, получил ранение, но поставленную задачу выполнил. Удостоился высокого звания Героя России. Вот его рассказ о тех драматических днях:

«От бригады и полка в Грозный вошли по два батальона, укомплектованные по штату мирного времени. Штат военного времени предполагает иметь в мотострелковой роте 120 человек, штат мирного времени – 81 человека, но с учётом текущего некомплекта и доукомплектования моей 3-й мотострелковой роты (МСР) личным составом за счёт других подразделений бригады в Чечню отправилось 69 человек. Из них в штурме Грозного принимало участие 56 солдат и офицеров (в Грозный не входила одна БМП по техническим причинам. Отстала с личным составом, старшина с водителем „Урала“ остались собирать лагерь, который мы оставили утром 31-го, двое раненых в предыдущих боях. А замполит Кучеренко сбежал после первого боя). За счёт такого усечения мы имели полнокровные отделения по 8 бойцов на БМП, однако назвать полнокровным батальон, укомплектованный на 50 %, не приходится, тем более что в штурме не принимали участие миномётная батарея, противотанковый взвод, взвод материального и технического обеспечения. Перед убытием нам не выдали подствольные гранатомёты и пистолеты, мол, подрастеряете. Насколько они могли бы быть полезны, каждый может оценить сам. Однако батальон (сводный отряд) был усилен танковой ротой и зенитной батареей на „Тунгусках“. Итого: около 250 штыков, БМП-2-22 ед. танков – 10 ед., ЗСУ – 6 ед., КШМ – 3 ед. Так же было и в других подразделениях, вошедших в город в последний день 1994 года. Таким образом, мы представляли собой броневой ударный кулак, предназначенный для прорыва обороны в городе, а за нами должны были пойти на зачистку внутренние войска и десантники (такой план нам озвучивали на совещании за сутки до штурма). Только случилось всё так, как случилось. Десантники начали действовать только через двое суток, а вэвэшников я вообще не видел. И при этом Боже упаси усомниться в их отваге и готовности к выполнению боевой задачи. Здесь нужна была организация и железная воля командующего к победе. Именно в таких условиях из генералов рождаются гении полководческого искусства или военные преступники. Хотелось бы отдать должное генералам А. Квашнину, К. Пуликовскому, И. Бабичеву. В трудных условиях первых неудач не бросили войска и не убежали домой. Чего, к сожалению, не скажешь о некоторых других генералах.

Во второй половине дня 31 декабря комбриг полковник И. Савин вызвал меня к себе. Обстановка к этому времени суток складывалась боевая и даже несколько пессимистично-удручающая. Боевики давили со всех сторон и по всем флангам. Война в полном её проявлении с отдельно выраженными эпизодами отваги, трусости, верности долгу и шальной браваде растеклась по всему городу. Все танцевали одну кровавую кадриль под аккомпанемент оркестров из больших и малых духовых инструментов. Кто-то отплясывал в центре зала, кто-то курил у окошка, а кто-то скромно жался у стеночки. Именно в этом эпизоде хотелось бы рассказать о моём близком боевом друге и однокашнике по Ташкентскому ВОКУ на тот день командире взвода старшем лейтенанте Дмитрии Аденине. Я благодарю Бога и провидение за то, что этот офицер был тогда рядом. На него всегда можно было положиться, и этим он неведомо для самого себя мобилизовывал во мне такие силы духа, о существовании которых я до этого боя не догадывался.

Приглашение командира бригады настораживало, обычно в мирной жизни к командиру вызывали, чтобы получить „на орехи“. Для поддержки на случай „если что“ я позвал с собой Аденина. Димка сразу сообразил, что дело может пахнуть керосином, и прихватил с собой бутылку шампанского и банку консервированных овощей „Глобус“. Пояснил, что в канун Нового года без подарков к начальству не ходят. Продукт был натуральный из соседнего привокзального киоска, развороченного огнём противника.

Группа управления штурмовыми отрядами бригады во главе с полковником И. Савиным располагалась на привокзальной площади, укрытая от шквального огня боевиков за бронёй своей командно-штабной машины.

– Пригнись! Ложись! – кричали они нам и махали руками, когда мы подходили к этому месту. Пригнувшись, подошёл к комбригу, опустился на колено перед ним.

– По вашему приказанию прибыл!

– Как обстановка?

– Давят, товарищ полковник! Больше со стороны почтамта и вдоль улиц простреливают конкретно. В роте один погибший, четыре раненых. Держимся.

Подошёл начальник штаба батальона Юра Чмирев, присел рядом.

– Приказываю Клупову принять командование батальоном вместо раненого Хмелевского, – слегка осипшим голосом громко проговорил Савин, – и не вздумайте власть делить! С этого момента комбат Клупов. Разберёшься с обстановкой, доложишь решение. Всё, идите.

– Есть! – кратко ответили мы с Юрой и отошли в сторону обсудить детали. Затем начался выход Аденина. Этот большой во всех отношениях человек вытянулся во весь свой гигантский рост и громко прокричал:

– С Новым годом, товарищ полковник! С Новым годом, товарищи офицеры! – и, нагнувшись, поставил у ног комбрига шампанское и банку с маринованными овощами. Первым от лёгкого шока отошёл замполит В. Конопацкий.

– Откуда дровишки? – прищурившись, спросил он. Аденин на секунду замялся, он-то ожидал благодарность и всё такое, а тут допрос и опять палёным пахнет за мародёрство.

– Да тут за углом универмаг работает, бойцов послали, – стал выкручиваться Димка.

– Что?! – возбужденно протянул Конопацкий. – Никаких магазинов, никуда солдат не отпускать! – Все посмотрели на Аденина укоризненно. Мол, ай-ай-ай, нерадивый какой. Солдат отправил!

Что это было? Это был пример абсолютной неперестройки психики замполита бригады с мира на войну. Какой, к чёрту, магазин, когда мы в окружении боевиков? Как воевать, если держать солдат возле себя, как курица цыплят? Аденин нашёл неподходящее время для шутки. Такие казусы ещё встречались, но к ночи все прочувствовали на себе все тяготы боя в окружении.

Кстати, та бутылка ещё долго лежала нераскупоренной у БТРа – почти всю новогоднюю ночь. А под утро в неё то ли пуля, то ли осколок попал. Так и остались там лежать стеклянные осколки бутылки вперемежку с осколками гранат и снарядов.

Так я стал комбатом.

Во второй половине следующего дня комбриг поставил задачу на выход из окружения. Я попросил оставить меня с группой добровольцев продолжать удерживать вокзал, но Савин и слушать не стал. Приказ есть приказ.

Направление выхода – вокзал, парк им. Ленина (там заняли позиции десантники генерала И. Бабичева).

Боевой порядок: отряд обеспечения прорыва на случай встречи с противником (авангард – моя рота), группа управления с комбригом, группа выноса раненых (вторая рота), группа прикрытия и предотвращения преследования (арьергард – первая рота). Параллельно, под командой начальника оперативного отделения подполковника Ю. Клапцова должны были выдвинуться две БМП и танк, загруженные ранеными. Эти боевые машины должны были соединиться с основными силами через пару кварталов. По перрону они проехать не могли из-за плотной застройки. Танк согнали с перрона, и он уже грузился на рельсах. Две БМП загружались во дворе соседнего недостроенного здания под постоянным обстрелом боевиков. На всех машинах боеприпасы были израсходованы, топлива оставалось совсем немного.

К этому времени нам стало ясно, где дудаевцы сосредотачивали свои основные силы. И я оставил на прикрытие этого направления самую полнокровную 1-ю роту под командованием Е. Пащенко. Перед ним стояла задача удерживать вокзал до того момента, пока основные силы не отойдут на безопасное расстояние. Затем отходить самому.

К началу прорыва часть вокзала уже была захвачена боевиками. Нас отделяла глухая стенка, разделяющая вокзал на зону дальнего следования и пригородную. Когда из здания вокзала вынесли последнего раненого, перестрелка шла в зале ресторана. Боевики находились на кухне, а мы в зале ожидания. В ход пошли гранаты.

Всё шло по плану до тех пор, пока Пащенко со своей ротой не рванул с вокзала. Это произошло ещё до того, как мы отправили танк. Эти „олени“ бежали так энергично, что обогнали группу управления и смешались с авангардом. Это стало для меня полной неожиданностью. Когда Пащенко перепрыгнул через меня (я лежал недалеко от выхода и прикрывал погрузку танка, со мной остался последний резерв – сержант Майоров с двумя огнемётами), я окликнул его уже в спину:

– Стой, Женя, куда бежишь?!

Он, чуть притормозив, прокричал мне в ответ:

– Всё! Я задачу выполнил! – и притопил дальше.

Я от отчаяния и бессилия, что не могу побежать за ним, остановить, вернуть, вскинул автомат и прицелился в спину. Никто бы не узнал, кто прикончил труса. Да и особо никто не разбирался бы. Всё тогда списали бы на боевиков. Например, ранение Аденина, которое он получил от солдата, выбегающего из вокзала с круглыми от ужаса глазами. Димку спас бронежилет. Две пули срикошетили от бронепластин. Одна прошла по ребру навылет, четвёртая перебила тазобедренную кость. Бегство арьергарда заставило меня остаться прикрывать отход бригады вместо того, чтобы продолжать командовать батальоном. Я надеялся, что комбриг сделает всё, чтобы сохранить вокруг себя костяк бригады.

Но всё пошло наперекосяк. Я вернулся на вокзал, хотел лично убедиться, что не остались раненые. Там несколько смельчаков ещё вели бой с боевиками, проникшими в кухню ресторана.

– Эй, русский! Держи подарок! – кричали дудаевцы, и мы слышали, как срабатывает запал гранаты.

– Граната!!! – орали мы и прятались за угол. Взрыв оглушал до резкой боли в ушах, мозги переворачивались, но осколки нас не доставали. Потом мы бросали свои подарки боевикам. Слышались взрывы и крики, отчаянная стрельба вперемежку с руганью и „Аллах акбаром“, усиленной эхом стен. Бойцы, расстреляв последние патроны, выбегали на улицу.

Я, перезарядив последний магазин, кинул гранату Ф1, дав длинную очередь в сторону ресторана, рванул к выходу. Кажется, я попал: страшные крики и громкие хрипы раненого зверя послышались из темноты.

На перроне опять залёг у основания железобетонного забора. Был уверен, что раненых на вокзале не осталось. Там, возле входа в камеру хранения, остались лежать только одиннадцать тел погибших наших товарищей. Мы смогли их забрать позже, через несколько недель, когда окончательно отбили район вокзала.

Из темноты со стороны двора, где грузились БМП, в полный рост вышел командир второй роты Валера Николаев с пулемётом. Он был немного не в себе после контузии. Увидев меня, невообразимо обрадовался.

– Вот гады, пулемёт бросили, с полным коробом, – пожаловался он мне.

Его люди тем временем выносили и грузили раненых на бронемашины. Ротный руководил погрузкой.

А Димку Аденина грузили долго, и надо отдать должное этому мужественному офицеру. Превозмогая боль, смог занять место на подкрылке танка. Сам перетянул жгутом рану, привязал раненую ногу своей портупеей к здоровой, вколол себе промедол и, ухватившись руками за ствол зенитного пулемёта, ехал на броне. Пока у танка не кончилось топливо. Потом его, весом 90 кг, несли ещё полдня на руках. Его спасли врачи выездной хирургической бригады Центрального военного госпиталя им. Бурденко, сделав первую операцию там, в походной операционной.

Мы отходили вдоль железнодорожных путей. Впереди, в темноте ночи, угадывались строения товарной станции. За спиной догорала цистерна с нефтью и хорошо освещала район вокзала со стороны перрона.

С дальней стороны вокзала вдруг стал бить пулемёт. Какой-то местный Рембо выскакивал из-за угла и от бедра пускал очереди в темноту. Выпущенные им пули дырявили ночь, но не более…

Я приказал ответный огонь не открывать, чтобы не обнаружить себя. Обнадёживало то, что боевики ещё не опомнились, а потому и не стали нас преследовать. Даже к выходу из вокзала, через который мы покидали здание, они опасались приближаться.

– Стой, кто идёт? – остановил нас окрик из темноты. – Я рядовой 81-го Самарского полка! А вы кто такие?

Это оказалось настолько внезапно, что мы и спрятаться бы не успели.

– 131-я бригада! – ответили мы.

За новенькими деревянными шпалами, пахнувшими дёгтем, мы обнаружили солдата в укрытии с бойницами под длинной черепичной крышей товарного перрона.

– Молодец, солдат, зови командира, а мы здесь подежурим.

Минут через десять пришёл капитан Д. Архангелов. Мы познакомились. Я поинтересовался, получил ли он команду на отход. Он подтвердил.

– Вот только БМП заведу.

Это было приятной неожиданностью. Капитан смог сохранить три боевые машины пехоты.

– Слушай, заведёшь машины, грузи на них раненых. Остальные пусть идут пешком впереди и по сторонам. Пройдём, подтянем машины, встретим духов, расхерачим из пушек, пойдём дальше, понял?

– Хорошо, – ответил он мне и скрылся в темноте.

Через какое-то время из ворот управления товарной станции выехала первая машина.

– Товарищ капитан, – прошептал мне на ухо Майоров, – духи идут.

Он шептал так тихо, будто думал, что его может услышать кто-то ещё. Но этот шёпот оборвал сердце. Я прильнул к амбразуре. В двух сотнях метров от нас по путям медленно двигался отряд в двадцать – двадцать пять штыков. Они хорошо просматривались на фоне горящей цистерны.

– К бою! Валера, ты где?

– Здесь я, – откликнулся Николаев из темноты.

– Патроны к автомату есть? – спросил я, вспомнив, что у самого осталось меньше магазина.

Мне передали полный магазин. Я обернулся, из ворот уже выходила вторая БМП.

– Бьём кинжальным с 30 метров, чтоб никто не ушёл.

Мы изготовились к стрельбе.

– Сначала очередями, потом одиночными. Патронов мало, – добавил Николаев.

– Понятно, товарищ капитан, – послышался из темноты голос сержанта.

Но когда группа людей, которую мы готовы были уничтожить, подошла ближе, мы услышали русский мат и рассмотрели, что это несут раненых…

– Не стрелять! – громко сказал я. – Кажется, наши.

Это действительно были наши раненые. Я не мог поверить своим глазам. Откуда? Я же сам проверил вокзал и комнату матери и ребёнка, где был полевой лазарет и другие закоулки. Вынесли всех.

Тогда разбираться было некогда, мы просто помогли поднять на перрон раненых и одного умершего от ран. А потом уже разобрался и понял, что это были раненые со второй БМП, уходившей от вокзала. Она была подбита, но завелась, правда, долго не проработала: из-за перебитых дюритов двигатель быстро вышел из строя.

Другая БМП, что шла впереди, остановилась. На броню взять смогли только двух человек. Грузить там было некуда, раненые буквально свешивались с бортов в разные стороны и держали друг друга. Ничего не оставалось, как выбираться пешком. Тогда раненые подняли раненых и понесли по железнодорожным путям. Так они и вышли на нас. Это хорошо, что мы не поторопились стрелять, подумал в тот момент я.

Тем временем вышла третья БМП, и раненых посадили на неё. Машины ждали меня, пришёл посыльный позвать нас, и у меня было огромное желание сесть и умчаться на полном ходу из этого ада… Но ещё большее желание зрело во мне вернуться и ещё раз проверить вокзал, посмотреть вокруг – может, ещё кого найдём. Тем более что боевики продолжали с кем-то воевать, посылая длинные очереди в разные стороны. А может, они праздновали победу?

– Передай ротному, мы остаёмся, – решил я вслух и добавил: – Передай командиру, что там впереди идёт группа управления бригады с комбригом, надо будет взять её на борт, понял?

Солдат побежал к машинам, а я вернулся к своим товарищам, устроившимся в шпалах. Я был уверен, что комбриг сделает всё правильно и они скоро будут в относительной безопасности. Однако судьба распорядилась иначе.

– Надо возвращаться на вокзал, мы там могли оставить раненых.

– Ты же сам проверил всё перед отходом, – возразил Николаев.

– Проверил. Но эти-то откуда?

– Нет смысла возвращаться. Нас мало, боеприпасы на исходе.

Голос Валеры оборвал свист падающих снарядов и несколько разрывов в сотне метров от нас. Это била артиллерия десантников, обеспечивая выход своей разведки. Каждый последующий залп посылал снаряды всё ближе к нашему укрытию. Не сговариваясь, мы стали накидывать шпалы над головой, успели положить три, когда ударили по нам. Снаряды рванули дружным хором вокруг, прожужжали осколки, но только один, чуть запоздалый, шмякнулся рядом между рельсами в лужу и громко зашипел. Мы его не видели, но он был так близко, что я просто ощущал его всем нутром. Снаряд не взорвался.