Текст книги "Приключения Ромена Кальбри"

Автор книги: Гектор Мало

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

В этом месте во время бури море было спокойнее, но в этот день, как и везде, на необозримом пространстве море и тут был грозно. Страшный ураган гнал все от берегов. Парус в лодке был спущен, якорь брошен в море, чтобы таким образом удержаться носом к морю.

Между ними и берегом возвышался целый ряд скал.

– Надо ждать с лишком полчаса, пока скалы покроет водой, – сказал кто-то.

Весь вопрос был в том, выдержит ли якорь, не оборвется ли веревка? Устоит ли Сен-Жан против напора волн, или же будет ими поглощен? Хотя я был ребенок, но настолько привык к морю, чтобы понять, какой страшной опасности подвергалась лодка и те, кто в ней находился. Вокруг меня то и дело раздавались тревожные вопросы: «Что-то будет дальше?»

– Кальбри превосходный пловец! – говорил один.

– Все это так, но разве можно плыть в таком кромешном аду?

– Если они продержатся еще хоть немного, – говорил третий, – то могут сесть на мель.

Ну, а если Сен-Жан будет унесен в открытое море, то его разобьет как щепку. Доску и ту потопило бы в этом вихре воды, травы, камней и пены, а тут все это вместе несется к берегу, кружится, хлещет и пробивает вымоины в дюнах.

Волны едва налетят на утесы и не успеют отхлынуть назад, как встречаются с новым прибоем. Они со страшной силой наскакивают одна на другую, образуют горы воды и все сокрушают на своем пути. Я задыхался от ужаса, не спускал глаз с Сен-Жана, и все время замирал от страха и тоски. Вдруг слышу – меня сзади обхватили две руки; я обернулся, это было матушка, обезумевшая от горя. Она все видела с высоты фалезы и прибежала, не помня себя. Нас окружили со всех сторон; капитан Гуэль и другие знакомые утешали нас как могли, старались всячески успокоить и уверяли, что неминуемой опасности еще нет.

Моя бедная мать не отвечала ни слова и только не спускала глаз с бушующего моря.

Вдруг раздался такой раздирающий крик, что на минуту заглушил вой бури. Якорь сорвался! Мать упала на колени вместе со мной. Когда я снова поднял голову, то увидал, что Сен-Жан несется на гребне гигантской волны траверсом, волна подняла, ее как щепку и бросала во все стороны так, что почти перенесла через утес, но тут отбой волн встретился с прибоем, лодка стала ребром, ее закружило в вихре сплошной пены, и она исчезла под водой.

Дальше я ничего не видел и не помнил. Только двое суток спустя после этой ужасной сцены нашли изуродованный труп моего отца, а тело его двоюродного брата море поглотило навсегда.

До этой страшной катастрофы целых шесть лет отец плавал по морю, а мы жили одни. Но это не была та страшная пустота отчаяния, которая наступила для нас с матушкой после его гибели. Тогда оставалась надежда свидеться, нам было скучно, но ожидание его приезда всегда утешало нас надеждой на свидание, а теперь впереди оставалось одно горе и отчаяние.

Глава IV

Хотя смерть отца и не повергла нас в полную нищету, так как оставался домишко и немного земли, но для того, чтобы прокормить нас обоих, матушка принуждена была постоянно работать. Она еще до замужества славилась своим умением гладить, и так как чепчики в Пор-Дье считаются необходимой принадлежностью и даже гордостью женского костюма, то она нашла легко себе работу. Господа Леге считали себя тоже обязанными нам помочь.

– Мой брат и я будем давать вам работу раз в неделю, а это составит четыре дня в месяц. И так круглый год; это не шутка! – сказал старший брат.

Этим ограничились заботы о нас со стороны обоих братьев. Как видите, им недорого пришлось заплатить за погибшую человеческую жизнь.

Рабочий день в те времена, о которых я вам рассказываю, считался по солнцу. Таким образом, утром до школы и днем после занятий в школе я был предоставлен самому себе и мог делать все, что мне было угодно; а мне больше всего нравилось ничего не делать, бродить по морскому берегу или по дамбе, смотря по тому, когда был отлив или прилив.

Матушка старалась всячески удержать меня дома, но все ее усилия были бесполезны. У меня всегда были свои доводы, чтобы улизнуть из дому.

Иногда вместо того, чтобы идти в школу, я отправлялся собирать раковинки после отлива или же убегал на мол и ждал судов, которые возвращались с Новой Земли и смотрел, как их разгружали.

Однажды во время особенно большого прилива меня неудержимо потянуло на берег, и я решил удрать из школы на весь день. Это было в конце сентября, и на морском берегу в эту именно пятницу по моим соображениям, должны были открыться скалы, которых уже давно не было видно, потому что обыкновенно они находились под водой, а я так давно не наслаждался прогулкой по ним!

Поэтому я забрался на дюны, где, в ожидании отлива, уселся завтракать. Мне оставалось его ждать еще более двух часов.

В этот именно роковой день я встретился с человеком, который имел огромное влияние не только на мой характер, но и на всю мою последующую жизнь. Однако буду рассказывать все по порядку.

Прилив начался с такой силой, что походил на наводнение, и, если глаза отрывались хоть на минуту от скал, то в следующую минуту уже их заливало водой; они (скалы) покрывались ею, как скатертью, и так тихо и незаметно, точно тонули. При этом волны едва заметно приподнимались над водяной поверхностью; только линия белой пены разделяла лазурь неба и желтый песок на берегу.

Воздух был такой прозрачный, что можно было видеть гораздо дальше, чем обыкновенно; я совсем ясно различал мыс Вошель и верхушку горы д'Анваль, которые были видны простым глазом только в очень редких случаях.

К моему большому нетерпению отлив долго не начинался, а затем вода стала убывать с такой же тихой и поразительной быстротой, как и прибывала.

Я тотчас же пошел за уходящим морем, спрятав предварительно в вымоинах фалезы (дюны) свою корзиночку и башмаки, и зашагал по песку голыми ногами; так интересно было ступать по мокрому песку и следить, как оставались глубокие следы от ног и быстро наполнялись просачивающейся водой.

Наши берега вообще песчаные и ровные, но на них встречаются то здесь, то там кучки камней, которые вода в своем беспрерывном разрушительном влиянии не успела еще сокрушить. Они чернели во время отлива, точно островки, и в их дырках легко можно было ловить крабов, креветок и собирать морские водоросли.

Вдруг я услышал, что меня кто-то окликнул.

Виноватые люди обыкновенно не отличаются большой храбростью. На меня напала минута страха. Однако, осмотревшись кругом, я увидал, что бояться мне нечего. Тот, кто меня окликнул, наверно не пошлет меня обратно в школу.

Это был старый господин с белой бородой, которого мы прозвали в нашей деревушке господин «Воскресенье», потому что у него был верный слуга по прозванию «Суббота». Настоящее имя этого старого господина было г-н де-Бигорель. Он жил на маленьком островке, в четверти часа ходьбы от Пор-Дье.

Прежде, когда-то, островок этот соединялся с материком узким перешейком, но г-н Бигорель перерыл его и обратил таким образом свое местопребывание в настоящий остров, который море во время прилива обмывало со всех сторон.

Господин Бигорель имел репутацию самого большого оригинала на тридцать лье в окружности. Главным образом его считали чудаком, потому что он во всякую погоду ходил с огромным зонтиком, раскрытым над головой, а также и потому еще, что он жил очень уединенно, ни с кем не знакомился и не разговаривал. По виду он казался очень суровым, но в то же время его никто не боялся и все его считали добряком.

– Малец! Ты что тут делаешь? – закричал он мне.

– Ловлю крабов.

– Ладно, брось твоих крабов, пойдем за мной, ты понесешь мою сетку.

Я ничего не отвечал, но по моему лицу он ясно видел нежелание идти с ним.

– А! Ты не хочешь… Почему?

– Потому что…

– Молчи, я сам сейчас скажу тебе, почему ты не хочешь! Как тебя зовут?

– Ромен Кальбри.

– Ты сын того Кальбри, который погиб в прошлом году, спасая бриг? Твой отец был хороший и храбрый человек!

Я очень гордился своим отцом, а потому слова старика меня тронули.

– Тебе десять лет, – сказал он, положив мне руку на плечо и пристально глядя мне в глаза. – Сегодня пятница; теперь двенадцать часов, ты удрал из школы и ловишь крабов.

Я покраснел, потупился и опустил глаза в землю.

– Ты удрал из школы, – продолжал он, – это не трудно отгадать, а теперь я скажу тебе, почему ты это сделал. Ну посмотри мне в глаза. Тебе скучно в школе, лень учиться, правду я говорю?

– Да, сударь, а также чтобы видеть «Собачью голову».

– Я иду тоже к «Собачьей голове», а потому бери сетку, повторяю тебе, и пойдем вместе со мной.

Я на этот раз послушно пошел за ним. Меня поразило, что он так скоро меня раскусил. Хотя я давно знал господина Бигореля по виду, но в первый раз в жизни мне пришлось с ним говорить. Я еще не знал тогда, что его интересовало в людях больше всего внутренние побуждения, руководящие их поступками. Тонкая наблюдательность, проницательный ум и долгий опыт почти всегда наводили его на истину, а так как он никого и ничего не боялся, то и высказывал откровенно свое мнение, не считаясь с тем, насколько это могло нравиться.

Хотя мне очень не хотелось говорить с ним после того, что он пристыдил меня, но я принужден был поневоле отвечать на все его вопросы, которые он не переставал мне задавать дорогой. Не прошло и четверти часа, как он уже знал все подробности обо мне самом, о моих родителях и о нашей жизни вообще. Рассказ о моем дяде Жане с серебряной рукой показался ему очень занимательным.

– Так, так, – заметил он как-бы про себя, – смесь нормандской и финикийской крови, предприимчивый искатель приключений, бесстрашный и любознательный.

Вопросы и разговоры не мешали ему по мере того, как мы продвигались вперед по открытому отливом песчаному пространству, собирать раковины, растения, травы и складывать все это в сетку, которую я нес позади его.

– Как это называется? – спрашивал он меня то про одно, то про другое.

Почти всегда я не находил ответа, хотя и знал по виду все эти прибрежные травы и растения, но названия их были мне неизвестны.

– Ты настоящий сын своей деревни, – сказал он, наконец, с досадой.

– Для вас море служит только средством к добыче, оно ваш вечный враг, против которого надо всегда быть настороже; вы не видите и не хотите знать того, что оно для вас кормилец и мать, такая же, как и земля, что есть на дне его подводные леса, не менее населенные, чем те, что находятся на поверхности земли. Этот, уходящий в бесконечную даль, горизонт, эти облака, эти волны ничего иного не говорят вам, как только об ураганах, кораблекрушениях и гибели людей.

Он говорил это все так горячо и живо, что слова его запали в мою детскую душу, хотя я и не ясно понимал их смысл. Но впечатление от них было так сильно, что я до сих пор точно вижу перед собой его фигуру с огромным распущенным над головой зонтиком и с протянутой в даль горизонта рукой, при этом он смотрел прямо мне в глаза пронизывающим взором.

– Поди сюда, – продолжал он, – поди, я покажу тебе одну интересную вещь, – и он показал на расщелину в скале, откуда вода еще не успела уйти. – Я хочу немного пояснить тебе, что такое море?

– Например, знаешь ли ты, что это за штука?

Он наклонился и указал пальцем на небольшой стебелек растения, обвивающий камень. Стебель этот, буро-красного цвета, имел желтую чашечку на конце, края чашечки были окружены белоснежной каемкой.

– Скажи мне, как ты думаешь, что это? – трава, растение или животное?

Я молчал.

– Ты ничего об этом не знаешь? Так вот, слушай, мой милый, это – животное. Если бы у нас было побольше времени остаться здесь и понаблюдать, ты бы увидел, как это существо начнет двигаться и отделяться от камня, а ты знаешь, что цветы не ходят. Всмотрись внимательнее и ты увидишь, что оно похоже по виду на цветок, а между тем оно вытягивается, сокращается, покачивается. Ученые называют его морской звездой. Но чтобы убедить тебя вполне, что это действительно животное, а не растение, сделаем маленький опыт: поймай мне креветку; ты ведь знаешь, что цветы не едят?

– Знаю, – ответил я с недоумением.

– Ну смотри же, – он взял креветку и бросил ее в чашечку морской звезды; чашечка закрылась сама собой и поглотила креветку. Я был очень этим удивлен, потому что раньше никогда не обращал внимания на жизнь морских животных.

Мы пошли дальше.

В дыре, наполненной водой, нашел маленького ската, он съежился, хотел спрятаться от меня, зарывшись в песок, но его полосатое тельце с белыми и темными пятнышками выдало его; я принес показать его г-ну Бигорелю.

– Ты нашел и поймал ската единственно потому, что его кожа с отметинами; по этим же признакам его отыскивают и прожорливые рыбы. На дне моря происходит беспрерывная война, причем сильные уничтожают слабых так же, как это, к несчастью, случается часто и на земле. Эти бедные скаты не замедлили бы совершенно исчезнуть с лица земли, так как они плохо плавают, если бы природа не позаботилась о них. Посмотри на их хвостик: он весь усеян колючими иглами, так что в бегстве хвост служит для них щитом; враги узнают его по крапинкам на коже и часто отступают, потому что никак не могут его ухватить. В этом явлении сказывается закон равновесия… Впрочем, для тебя это еще не понятно, теперь только наблюдай, а поймешь его позднее, когда вырастешь.

Я был от природы мальчик любознательный, поговорить мне было не с кем; поэтому я с большим интересом слушал рассказы моего нового знакомого. Он, заметив это, с видимым удовольствием отвечал на мои вопросы. Мой первый страх рассеялся окончательно и я разболтался вовсю.

Таким образом, продвигаясь вперед и вперед, мы дошли до скал «Собачьи головы». Сколько времени мы оставались там, я не могу хорошенько припомнить. Понятие о времени для меня исчезло: я бегал со скалы на скалу, приносил г-ну Бигорелю раковины, растения, животных; я наполнил свои карманы массой вещей, которые казались мне чрезвычайно любопытными в тот момент, когда я их находил; но потом я их выбрасывал, чтобы заменить другими, имевшими неоспоримое преимущество – новизны.

Вдруг, оглядевшись кругом, я не увидел больше берега, он точно исчез в легком облаке тумана. Небо было везде одинакового серо-бледного цвета, а море такое тихое, что мы едва слышали его позади нас. Если бы я был один, то немедленно пошел бы обратно домой, потому что знал по опыту, как трудно в тумане найти дорогу по берегу, но так как г-н Бигорель не говорил ничего, то не смел сам ему об этом напомнить, значит, нечего было беспокоиться.

Между тем туман быстро увеличивался, он окутал весь берег и продвигался к: нам, как облако дыма, поднимаясь от земли прямо к небу.

– Вот и туман, – воскликнул г-н Бигорель, – если мы не хотим поиграть в опасные жмурки, то должны немедленно возвращаться домой. Бери сеть, Ромен.

В эту самую минуту облако тумана нас настигло, перешло через нас, и мы ничего больше не увидели – ни берега, ни моря, которое было в пятидесяти шагах позади нас, все точно погрузилось в серый мрак.

– Море позади нас, – сказал г-н Бигорель, видимо, не беспокоясь, – нам нужно только идти все прямо вперед. Идем же, живо!

Идти все прямо оказалось не так-то легко.

Перед нами был ровный гладкий песок – и только. Для руководства у нас не было ни старой колеи, ни наклона или холмика, чтобы определить, подымаемся мы или опускаемся. Мы шли точно с завязанными глазами. Опасность потерять направление к берегу грозила каждую минуту, а до него оставалось идти добрых полмили.

Мы шли уже около десяти минут и вдруг должны были остановиться, потому что на пути перед нами очутилась груда прибрежных скал.

– Это «зеленые камни», – сказал я.

– Нет, ты ошибаешься, это Польдю.

– Сударь, уверяю вас, что я не ошибаюсь, это «зеленые камни».

Он меня слегка потрепал по щеке.

– Кажется, у тебя довольно упрямая голова, – сказал он.

Между тем было очень важно решить вопрос, где мы? Если это действительно были «зеленые камни», то мы должны были взять вправо, если же наоборот, г-н Бигорель прав, и это была группа скал «Польдю», мы должны были повернуть налево, и рисковали очутиться спиной к берегу.

Среди белого дня нет ничего легче, как отличить эти две группы одну от другой, но среди, тумана мы видели перед своими глазами одни только ближайшие камни, покрытые водорослями и больше ничего.

– Прислушаемся, – сказал г-н Бигорель, – откуда слышен шум моря, тогда мы узнаем, где берег.

Но сколько мы ни прислушивались, мы ничего не слышали, ни звуков с берега, ни шума моря. В воздухе не было ни ветерка, ни звука – все замерло, точно мы погрузились в белую вату, которой нам заткнули и уши, и глаза.

– Это Польдю, – решил, наконец, г-н Бигорель.

Я не смел больше ему противоречить и безмолвно повернул за ним влево.

– Поди ко мне, дитя мое, – ласково сказал он и взял меня за руку, – не будем оставлять друг друга ни на минуту. Раз, два, три… Идем вперед!

Мы шли еще минут десять, вдруг я почувствовал, что он сжал мою руку сильнее; до нас стал доноситься слабый плеск воды.

– Я, очевидно, ошибся, – сказал г-н Бигорель, – твоя правда, это были «зеленые камни», а не «Польдю».

Мы прямо шли к морю, а не от него, и теперь были лишь в нескольких шагах от воды.

– Ты был прав, милый, – повторил еще раз старик, – надо нам было повернуть вправо! Вернемся же назад.

Вернуться, но куда? Это было легче сказать, чем сделать. Мы узнали одно, где находится море, потому что слышали его плеск, тихий, но слегка усиливающийся; удаляясь же от него, мы теряли всякую нить и не знали более, куда идем: прямо к берегу или же вдоль береговой линии. Все слилось в непроницаемом белом мраке, который становился все гуще и мрачнее с наступлением вечера и, наконец, сгустился до того, что мы не видали больше кончиков наших сапог. Г-н Бигорель едва мог разглядеть часовую стрелку на часах. Было уже 6 часов. Сейчас должен был начаться прилив.

Надо было торопиться, если волна нас достигнет, она пойдет быстрее нас. У моря семимильные сапоги! По дрожанию руки моей г-н Бигорель заметил, что я струсил.

– Не бойся, дитя мое, – наверное, ветер поднимется с берега, рассеет туман и прогонит его в открытое море; кроме того, мы увидим маяк, его скоро должны зажечь.

Во всем этом было для меня мало успокоительного, я хорошо понимал, что в таком тумане мы не можем увидеть огонь маяка, и в то же время я вспомнил о трех женщинах, которые в прошлом году, как и мы, были застигнуты туманом на берегу во время начавшегося прилива и утонули. Их трупы были найдены только через восемь дней.

Я видел, как их принесли в Пор-Дье, и у них были вздутые, зеленые лица, распухшие и страшные… Несмотря на все усилия удержаться, я не вытерпел и заплакал. Г-н Бигорель нисколько не рассердился на меня за это, наоборот, он постарался всячески успокоить меня добрыми словами.

– Давай кричать, – сказал он, – между прочим, наверху фалезы должен находиться таможенный сторож, он услышит наш крик и ответит нам. Надо же в самом деле, чтобы эти грубияны были хоть на что-нибудь годны.

Мы закричали: он сильным голосом, а я детским прерывающимся от рыданий. Но нам не ответил никто, и это мрачное молчание наполнило меня еще большим ужасом, точно я был уже погребен навеки на дне моря.

– Пойдем еще вперед, – сказал он, – можешь ли ты идти дальше? – Он взял меня снова за руку и мы пошли наудачу. По тем словам, которые он говорил мне время от времени, чтобы меня ободрить, я чувствовал, что он и сам был страшно встревожен и не верил тому, что он говорил для моего успокоения.

После доброго получаса ходьбы на меня напало полное отчаяние, я выдернул свою руку и повалился на песок.

– Оставьте меня тут умереть, сударь, – сказал я, заливаясь слезами, – все равно, нам не уйти от смерти.

– Вот еще, не угодно ли, – теперь начинается второй прилив, не хочешь ли ты вытереть слезы! Довольно плакать, вставай и пойдем! Разве можно говорить о смерти тому, у кого дома есть мать, ведь она же ждет тебя и беспокоится.

Но даже этот последний аргумент оказался бесполезным, я оставался недвижим и не мог пошевельнуться от усталости и охватившего меня ужаса. Как вдруг я закричал.

– Сударь! Послушайте!

– Ну что, мой бедный мальчик?

– Наклонитесь ко мне поскорей!

– Ты хочешь, чтобы я тебя поднял?

– Нет, сударь, пощупайте! Вот здесь!

Я взял его руку и положил ее рядом со своею ладонью на песок.

– Ну что ж из этого?

– Разве вы не чувствуете – вот вода!

Наши берега состоят из очень мелкого песка, глубокого и пористого. Во время отлива песок на взморье, пропитанный водой, как губка, образует маленькие ямочки, почти незаметные, которые потом бегут струйками по земле почти до самого моря.

В одну из таких именно ямок попала моя рука.

– Берег там, – сказал я, протягивая руку по направлению откуда стекала вода.

В ту же минуту я вскочил на ноги. Надежда мгновенно вернула меня к жизни. Теперь г-ну Бигорелю не нужно было больше меня тащить. Я сам быстро продвигался вперед, постоянно нагибаясь и ощупывая почву рукой, и по течению воды продвигался навстречу направления водяных струй.

– Ты молодец, – сказал мне г-н Бигорель; – без твоей догадливости, я думаю, мы бы действительно погибли.

Но не прошло и пяти минут после этого, как я больше не ощущал воды под руками. Мы прошли еще несколько шагов, и под рукой был только сырой песок.

Воды больше нет. Он наклонился и также стал щупать песок обеими руками, все тот же влажный песок и больше ничего. В ту же минуту я услыхал легкий плеск воды; г-н Бигорель тоже услыхал его.

– Ты ошибся, голубчик, сказал он, мы все время шли к воде, а не от нее.

– Нет, сударь, уверяю вас, что нет. Если бы это было так, как вы говорите, то песок должен был быть мокрее.

Он ничего не возразил; мы снова остановились в нерешительности и еще раз потеряли всякую руководящую нить. Он вытащил часы.

Было так темно, что невозможно было разглядеть часовую стрелку, но он заставил их бить, они пробили шесть и три четверти. Прилив уже начался около часа.

– Ну вот видите, сударь, ясно, что мы продвигаемся к берегу, а не обратно, а то бы вода догнала нас уже давно.

Как бы в подтверждение моих слов мы услыхали позади себя отдаленный рокот моря; этот глухой шум ясно показывал, что вода прибывала позади нас.

Это был «затор», или ложбинка. Наши берега состоят из рыхлого и сыпучего песка и поэтому не остаются вполне гладкими; они образуют время от времени небольшие возвышения, а между этими возвышениями находятся углубления, наполненные после прилива водой.

Все эти изменения почвы едва заметны для глаз, но для воды они очень чувствительно разнятся от ровного пляжа: во время прилива углубления наполняются раньше, когда взморье еще не под водой, и образуют островки, омываемые, с одной стороны, волной прибывающего прилива, а с другой стороны, вода бежит внутри их, точно речка. Очевидно, мы пришли к одной из таких реченок. Весь вопрос в том, глубока она, или же нет?

– Нам надо непременно перебраться через нее, – сказал г-н Бигорель, – держись за меня крепче.

Я колебался.

– Что ты лучше хочешь, промочить голову или же ноги? Я предпочитаю промочить ноги.

– Нет, сударь, мы так не перейдем, нас снесет!

– Разве ты лучше хочешь, чтобы нас залило приливом?

– Нет, сударь, я думаю о том, как сделать лучше; вот что мы сделаем: вы проходите первый на ту сторону, а я останусь на этой стороне и буду вам кричать. Вы продвигайтесь в направлении, противоположном моему голосу. Когда вы переправитесь, то начинайте мне кричать, я пойду на ваш голос.

– Переходи ты первый!

– Нет, сударь, лучше начинайте вы, я плаваю лучше вас.

– Ты молодчина и храбрец, пойди, я тебя поцелую за это.

И он обнял меня и поцеловал так нежно, точно родного сына. Его ласка тронула меня до глубины души.

Времени терять не приходилось: море быстро прибывало. С каждой минутой шум его позади нас усиливался. Г-н Бигорель первый вошел в воду, а я начал ему кричать.

– Ты не кричи, – сказал он мне, скрываясь в тумане, – а лучше пой какую-нибудь песню, чтобы слова были слышны.

– Хорошо, сударь!

Я начал петь так громко, как только мог, известную песенку про нормандца Роже, которую у нас знает всякий ребенок. Спел один куплет и прислушался.

– Чувствуете ли вы, сударь, дно под ногами?

– Да, дитя мое, кажется, земля поднимается, продолжай петь!

Я запел второй куплет; и только что хотел запеть третий, как услыхал голос г-на Бигореля:

– Ну, Ромен, теперь твой черед, я выбираюсь на сухой песок! Вода доходит только до колена, переправляйся, – при этом, в свою очередь, он затянул заунывную песню, да такую печальную, что у меня невольно сердце заныло.

Несмотря на это, я храбро вошел в воду; я был ростом намного меньше г-на Бигореля, поэтому скоро потерял дно, это была не большая еще беда, я плавал, как рыба, но течение воды было сильное: я с трудом с ним справлялся, меня относило, пришлось побиться минут десять, пока я добрался на другую сторону и мы вместе вышли на сухой песок. Он вздохнул с таким облегчением, что я тут только понял, как он боялся за меня.

– Отдохнем минутку и понюхаем табачку!

Но едва он дотронулся до своей табакерки, как воскликнул:

– Вот так штука, табак-то мой превратился в кофейную гущу, да и часы хороши: колесики вертятся, как водяная мельница! Что-то скажет «Суббота» на такие порядки!

Я приободрился, сам не знаю почему, страх мой почти совсем пропал. Мне казалось, что теперь мы уже наверно спасены.

На самом же деле это было совсем не так.

Нам оставалась до берега большая часть дороги сравнительно с той, которую мы прошли.

Прежняя опасность нисколько не уменьшилась. Мы ежеминутно рисковали сбиться с пути, то есть потерять направление к берегу; тем более что к нам от него не долетало ни одного звука, который бы успокоил наши сомнения. Не было слышно ни звука человеческого голоса, ни мычанья скота, ни хлопанья бича, ни малейшего такого шума, который мог бы подтвердить нашу догадку, что земля именно там. Одно зловещее мрачное молчание…

Туман еще сгустился, вечерние сумерки быстро наступали, а позади до нас доходил глухой шум прилива. Море оставалось единственным нашим руководителем. Но в то же время оно могло быть для нас самым коварным и страшным врагом.

– Если мы будем двигаться вперед слишком быстро, – рассуждал г-н Бигорель, – мы можем снова потерять верную дорогу, если же промедлим – оно нас настигнет и поглотит раньше, чем мы доберемся до прибрежных камней, где подъем задержит прилив. – Но все же пойдем вперед, рука об руку, Ромен!

Мы осторожно пошли, причем я постоянно наклонялся, чтобы пощупать песок. Напрасная надежда, я не ощущал, как прежде, струек сбегающих к морю воды. Очевидно, мы вышли на линию маленьких отмелей, где вода застаивалась в углублениях или же бежала ручейками параллельно морскому берегу и разливалась во все стороны.

Надежда, которая так оживила меня после того, что мы благополучно перебрались через опасное место, начала снова ослабевать. Мы шли еще минут пять в самом мрачном и отчаянном состоянии духа, вполне предоставляя себя на волю Божью.

Вдруг мы одновременно вздрогнули и остановились: откуда-то раздался удар церковного колокола и глухо прокатился в мертвой атмосфере окружавшего нас тумана. Через две-три секунды послышался второй удар, затем третий, еще и еще…

Очевидно, звонили к вечерне в Пор-Дье. Нам оставалось только идти на этот призывный благовест – и тогда мы будем спасены.

Ничего не говоря друг другу, мы пустились бежать, отлично зная, что звон к вечерне обыкновенно продолжается недолго. Вы можете себе представить, с каким лихорадочным волнением мы считали каждый удар и ждали, что вот-вот звон прекратится. Из-за нескольких лишних минут мы могли и спастись и погибнуть. Несмотря на то, что мы бежали, забыв всякую усталость, церковный звон вскоре замолк, а мы все еще были на взморье, на гладком ровном песке. Может быть, берег был и близко от нас, всего в нескольких шагах, может быть, нам стоит протянуть руку, и он тут, да мы ничего не знали и не видели, где он. Каждый наш шаг мог служить и к нашему спасению и, наоборот, мог отдалить нас от него!

– Остановимся, дальше на авось нельзя идти, дитя мое, – сказал г-н Бигорель. – Пощупай-ка песок!

Я прижал обе ладони к земле и ждал, что просочится вода, но, увы, песок оставался сухой.

– Ты не сосчитал, сколько мы перешли лощинок.

– Нет, сударь!

– Значит, неизвестно, сколько их может быть впереди! Счастье наше, если мы миновали их все. Тогда нам останется ждать, когда море будет совсем близко, мы побежим вместе с ним к земле, опережая его, сколько хватит наших сил! Но, если же нам предстоит перебираться еще через несколько таких препятствий, тогда течение занесет нас так далеко, откуда нам будет нельзя и выбраться.

Я отлично понимал справедливость слов г-на Бигореля. С течением воды во время прилива справляться страшно трудно.

Море могло отбросить нас к скалам, о которые мы разобьемся, как щепки. Эта близость возможного спасения, с одной стороны, и гибели неминуемой и ужасной, с другой, после столько усилий и борьбы привела нас обоих в полное отчаяние.

Мы совсем не знали, на что решиться, что делать дальше, куда идти, – направо, налево или все вперед. Между нами и остальным миром находилось все то же непроницаемое облако ваты.

В момент, когда перестал звонить колокол, мы по крайней мере, знали наверно, с какой стороны была земля. Продолжая продвигаться наудачу, мы могли сделать один неверный шаг и потерять последнюю надежду на спасение.

– Если бы только поднялся ветер, тогда туман рассеется, и мы увидели бы огонь на маяке, – сказал г-н Бигорель.

Но воздух был все такой же тяжелый, неподвижный, туман такой же густой, и ожидать ветра в том положении, в каком мы находились, было мало основания.

Нас мог спасти шум или какие-нибудь звуки на берегу, но на это было также мало надежды. По всем вероятностям, мы находились на южном берегу, против пустынной дюны, где в такой поздний час наверно не было ни души. Оставалось одно: ожидать чуда для нашего спасения! – И чудо совершилось.

Церковный колокол, который совсем было перестал звонить, вдруг неожиданно раздался снова среди мертвой тишины; судя по трезвону, это были чьи-то крестины.

На этот раз мы были спасены: крестильный звон длится у нас редко меньше получаса, а иногда и дольше. Сторож старается изо всех сил, чтобы получить за это от крестного отца побольше «на чай».

Меньше чем в 10 минут мы добежали до каменистого уклона берега, поднялись на него, прошли дюны и скоро очутились у плотины, которая соединяла островок Пьер-Гант с землей. Г-н Бигорель хотел повести меня к себе, но я отказался, потому что торопился домой. Я боялся, что матушка вернется с работы раньше меня и будет беспокоиться, где я пропадаю.