Текст книги "Газета День Литературы # 100 (2004 12)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
Буквально вчера, думая в автобусе о поведении некоторых из моих товарищей по Союзу писателей, я записал у себя в блокноте несколько мыслей, перекликающихся с содержанием статьи Боброва:
«Бойтесь тех, кто неустанно говорит повсюду о необходимости любви к ближнему – эти-то предадут вас в первую очередь. Бойтесь тех, кто, где надо и где не надо, демонстрирует всем (как выставляемые напоказ чётки) свою нарочитую православность – эти переступят через любую из Господних заповедей, лишь бы заполучить себе какую-нибудь моральную или материальную выгоду...»
К сожалению, всё это действительно так, мы слишком много стали в последнее время говорить о православной морали, а сами при этом живём практически абсолютно по другим принципам, гонясь за незаслуженными почестями и незаработанными наградами. Так что раздражает не столько сам факт появления в обществе людей, с чрезмерной демонстративностью пропагандирующих православную нравственность, сколько то, что личная жизнь самих этих людей ни в малейшей степени не соответствует тем ценностям, которые они навязывают окружающим…
***
Из случайных рифм:
«Я предан друзьями, врагами забыт, / не знаю ни лести, ни чести, ни мести. / Давно седина в бороде уж сквозит, / а жизнь, как машина, буксует на месте. // Струятся мгновенья в песочных часах, / тревога покой, словно дверь вышибает. / Надежды, как чайки, парят в небесах, / а век, как гроза, их к земле прижимает...»
***
…Цель нынешней власти – сделать Россию такой, чтобы она стала абсолютно никому из нас не нужной, чтобы она настолько опротивела каждому из русских, что ему было уже не жалко ни покинуть её, ни отдать чужеземцам. Поэтому они и принимают один закон хуже другого, доводя жизнь русского человека до лишённого всякого смысла абсурда...
***
…Лёжа минувшим летом рядом с Мариной и Алинкой на горячем песке феодосийского пляжа, я вдруг, не знаю уж, по какой ассоциации, вспомнил известную строчку Станислава Куняева «Добро должно быть с кулаками» и, отталкиваясь от неё, написал такое стихотворение: "Добро должно быть с кулаками. / Весь мир наполнен дураками. / Страна читает Мураками / и пьёт глотками «Рыжий ап». / А я лежу под облаками, / сжимая голову руками, / и мысль рождается рывками: / «Я – Бог, я – царь, я – червь, я – раб!..»
Вот так поэтическая энергия и перетекает, как из сосуда в сосуд, из одного поэта в другого: от Державина – через Куняева – и к лежащему на пляже мне…
Игорь Царёв СТИХИ
***
Пространству муравьиных куполов,
Зеркал озёрных и кедровых стен,
Коврам зелёным земляных полов,
И таинству икон на бересте
Не изменю я даже в страшном сне,
Не откажусь, не отверну лицо.
Я, сын страны, которой больше нет,
Стране грядущей прихожусь отцом.
В ПОИСКАХ СЛОВА
Восток – дело тонкое. Дальний Восток – тем более.
Как понять, что, родившись там, я живу в столице?
Память детства дрожит комочком сладчайшей боли,
Храня щепоть золотых крупиц – имена и лица.
Я, испытав все прелести ветра странствий,
Планеты шарик не раз обогнув в самолете гулком,
Стал со временем избегать суеты в пространстве,
Предпочитая движение мысли иным прогулкам.
Всё объяснимо – меня голова, а не ноги, кормит.
А голове отдыхать приходится крайне редко.
С каждым годом всё дальше крона, всё ближе корни,
Всё дороже мечты и вера далёких предков.
Один мой пращур «всея Руси» был архиепископ,
Другой штаны протирал когда-то на троне Польши,
А я в Москве десять лет не мог получить прописку,
Но, получи ее раньше, навряд ли успел бы больше.
Пишу стихи. А у тех, кто пишет – своя дорога.
И не нужны им – ни трон, ни митра, ни «мерин» чалый.
Во все эпохи поэты слушают только Бога,
И ищут Слово, чтоб в этот мир возвратить Начало.
Алексей Шорохов СТИХИ
***
Д. Ильичеву
Каждый день – как по краешку бездны.
Год за годом – вперёд и вперёд.
Будто кто-то прямой и железный
Там, внутри, в напряженье живёт.
Будто тянет протяжно и глухо,
Как открытая ветру струна,
Эту песню, что слышу вполуха,
Что кому-то на свете нужна.
Каждый день выхожу я из дому,
Будто с поезда ночью – в пургу.
И боюсь, что родных и знакомых
Сквозь метель разглядеть не смогу!
Всё теряется в вихренном танце
Загустевших, как соты, минут:
Сотни лиц, переулков и станций,
Где нас, может, добром помянут.
Только кажется, что бесполезней
И быстрей всё мелькает во мгле…
Мы давно уж несёмся по бездне,
Как когда-то неслись по земле!
26. 02.2004
***
посв. Вик. Бородиной
Душа, как сад, роняет первый цвет
И алым ветром порошит в зарю.
И только счастья – не было, и нет!
А я опять о счастье говорю.
Как нет любви земной, что без конца,
Которой с детства мы уязвлены.
А есть смешные глупые сердца,
Поющие в предчувствии зимы.
И есть великих сроков череда,
Когда под знаком славы и беды
Пред тем, чтобы угаснуть навсегда,
Качает сад тяжелые плоды.
01.04.2004
***
Д.Ермакову
Без креста, без молитвы, без песен.
Как же ночь-то была тяжела!
Никому уже неинтересен,
Одного он наверно желал:
Как во сне, как в зловещем тумане,
Отстраняя последний свой час,
Он надеялся, будто обманет
Тот для всех одинаковый глас
И шептал: "Хоть немного помедлю
В этом сером болотном краю…" —
Оставляя желанную землю,
Беспощадную землю свою!
И уже пролетая над полем,
Где смешались и снег и вода,
Навсегда расставался он с болью,
Кроме той, что при взгляде сюда.
30.05.2004
Глеб Горбовский «ПО ВЕРСИИ ...ОТЦА И СЫНА»
СОЧЕЛЬНИК
Сочельник. Прошлого не жалко:
оно – бессмертно... в наших лбах.
По телевизору гадалка
вовсю гадает на бобах.
Колдун колдует, а вещунья
пророчит ночь, за ней – рассвет.
...Увы, не прошлого хочу я, —
в отжившем хламе проку нет.
А то, что в храме – снова служба,
спешат ко Всенощной рабы, —
так это с вечным Богом дружба,
а не какие-то бобы.
Сочельник... Завтра на планете
у православных – торжество...
И все мы снова только... дети.
И да восславим Рождество!
АНТИНАУЧНОЕ
И без науки, нам в угоду,
дана событий круговерть:
запрограммированы роды,
запрограммирована смерть.
Без применения науки
грудь воздымается, дыша,
смекает мозг, воруют руки
и чистит пёрышки душа.
Без консультации научной
был этот лучший из миров
в объятья к солнышку допущен,
и суетится – будь здоров!
БЕЗ КЛЮЧА В ГОЛОВЕ
И откуда только прыть? —
вышел в синий вечер,
дверь захлопнул, а открыть
без кувалды – нечем.
Вспомнил тёплую кровать,
чайничек заварный
и остался ночевать
на скамье бульварной.
Ночь, вреда не причиня,
мне хвостом вильнула.
Найда, спящего меня, —
по губам лизнула.
Нет в карманах ни гроша —
даже на закуску.
...А под утро, как бомжа,
отвезли в кутузку.
НИКОЛАЙ РУБЦОВ
Не от мира сего человек?
Нет, зачем же... Он был в этом мире —
мимолётным и чистым, как снег,
на гармошке играл и на лире.
Мог обняться с тобой, как родной,
мог схватиться, азартом влекомый!
Не со зла, не от ласки хмельной —
от сиротства, от жизни бездомной...
Сухопутен. А в море был вхож:
ударялся о “Волны и скалы“
и хватался порой не за нож,
а за сердце, что правду искало!
Если взглядом уставиться вспять —
мы с ним оба хлебнули, дай Боже!..
Он прожил на ветру – тридцать пять...
Я, к стыду, этот срок приумножил.
В этой жизни, родству вопреки,
находились мы чаще в разлуке...
И погиб он – от злобной руки...
Я ж погибну – от водки и скуки.
***
“Я во пустыню удаляюсь
ото прекрасных здешних мест...“
Старинный романс
Промотав степенство,
носом землю рыть!
...Ваше отщепенство,
дайте прикурить!
Достаю из прошлого
спичек коробок.
Все мыслишки пошлые
знаю назубок.
До предела взвинченный,
хоть Христа распять! —
стопку “керосинчика“
хватану – и спать.
Во туманец ситцевый
завернусь во сне...
Чтоб моя милиция
забыла обо мне!
ДЯДЯ ХАИМ
Не пиная и не хая,
не кляня своей судьбы,
загляделся дядя Хаим
на фонарные столбы.
А вокруг столбов окурки,
луж осенних – серебро...
И с гитарой полудурки
ставят даму на “зеро“.
Дядя Хаим с ними ласков,
дождевую ловит пыль...
Он приемлет жизни сказку,
он не хочет в Израиль.
Дождь, просеянный сквозь сито, —
хорошо, что – не пурга.
...Холодна к нему Россия,
а – поди ж ты! – дорога.
ПАМЯТИ СТАНИСЛАВА ПОЖЛАКОВА
Затянуло, будто озеро туманом,
светлую судьбу твою, мой друг...
жизнь была подарком и обманом
и слиняла – журавлём на юг.
Позвонили! И поведали о страшном...
Парк Победы, разделявший нас в быту,
стал – на миг – ненужным и вчерашним:
сквозь него – к тебе я не дойду.
“Осень, осень...“ – мы с тобою тихо пели,
торжеством была “Пора любви“!
Наши руки сникли, задубели.
Наши души разминулись... Позови!
***
Сбереженья, житейские опыты,
утоление жадных утроб, —
всё ушло на последние хлопоты,
на его положенье во гроб.
Он лежал, осаждён поцелуями,
окроплён непрозрачной слезой.
Но рассеять накрывшую мглу его
не сумел даже попик Сысой.
А когда опускали стремительно
в преисподнюю крашеный гроб, —
пела птичка в кустах упоительно,
провожая солдата в окоп.
***
Бессонница... Ночь выела глаза.
Снег за окном танцует вальс фонарный...
На мёртвом циферблате – три часа.
Рассудок гаснет – злой, не элитарный.
Бессонница... Читаю детектив.
Бессмыслица... Короче – порчу зренье.
Желудок отдыхает, хоть – ретив:
работает, не зная несваренья.
Бессонница... Кто прячется в углу?
Икона? Призрак? Или – паутина?
Добро, не уступающее Злу
по версии... Отца и Сына?
Роман Солнцев СТИХИ ШЕСТОГО ДНЯ
АВТОЭПИТАФИЯ
Был весельчак, живого норова...
Родня мне – русичи, татаре...
Сгорел, как верный пес, которого
Не отцепили при пожаре.
В КАФЕ
А.Аникевичу
«Не судите – не судимы будете».
Я согласен – больше не сужу.
С чаем и сухариком на блюдечке
в стороне от музыки сижу.
Пусть там пляшет нечто полуголое...
некто власть ругает в микрофон...
Я всё это видел в годы школьные,
был в студентах злобой вознесен.
Слыл и я державы грозным критиком,
гибелью грозил чрез пару лет.
Бабушки пугались: что за крики там?
Девушки шептались: он поэт!
Но поэт плывет в морях с русалками,
выдувает радуги с пера.
А не ходит с бабами усатыми
на базары, митинги с утра.
Хоть стихи твои взошли на лозунги,
ты обманут – захватили власть
те же люди толстые... а слёзыньки
можешь пить до самой смерти всласть...
***
Ю. М.
В монастыре, припав к порогу,
иль в океане на плоту
в уединении подолгу
смотреть в сырую высоту.
И страстно вопрошать часами,
годами требовать, чтоб Он
поговорил отдельно с вами,
терпеньем вашим изумлен.
И гневаться, что нет ответа
быть может лучшему – тебе?
Неужто Он идет на это,
лишь снизойдя к большой толпе?
По мелочам не тратит время,
крутя вселенной веретье.
Ему смешно твое веленье,
высокомерие твое.
Но ведь в толпе, в гипнозе общем,
мы можем выдумать, что Он
сказал нам что-то... Страшно очень,
что все обман и краткий сон.
И вот я тоже, тоже, тоже
уединясь, отворотясь,
в который раз, надменный Боже,
с Тобой ищу живую связь.
Иль Ты приходишь в час особый,
когда уставший человек
прощается с земною злобой
пред пламенем граничных рек?
Когда он ничего не просит,
за то, что жил, благодарит,
и вот тогда его возносит
Тот, кто о страшном говорит...
МОНАХ
В темной переписывая келье
летописи сгинувших веков,
что считал ты главным? Не веселье,
не базары праздных городов.
Это всё обыденное дело!
А вот где чума или война,
царская семья осиротела
или разворована казна —
то оставить! Пропуская снова
труд мужичий, свадьбы, песен вязь,
лишь о самом страшном чертишь слово,
лишь о смерти, втиснуться стремясь —
ибо дорог золотой пергамент...
И сегодня в страхе, словно кметь,
фолиант твой трогая руками,
я читаю лишь про кровь и смерть.
Но ведь войны длились не веками,
и чума огнем и облаками
уходила, новый царь вставал...
и пушкарь весной коня ковал...
Да, наелся я измен и яда!
И отныне мнение мое:
верить древним житиям – не надо!
Вся история земли – вранье!
Да и мы к традиции приникли.
В книгах, в телевизорах, в кино,
только то показывать привыкли,
что с кровавым прошлым заодно.
А ведь были сваты и гулянья,
песни хором и колокола...
и берез, и облаков сиянье...
Вечно жизнь хорошая была.
***
Приезжаю на родину – падаю,
словно весь я чугун или медь.
Наслаждаюсь травинкой помятою,
пререкаюсь с собакой патлатою.
Здесь такою всё кажется правдою,
словно время пришло умереть.
Но теперь бы и жить припеваючи,
от всемирных соблазнов уйдя,
собирать с ребятишками гаечки,
в сочинениях ставить им галочки,
родниковой водой запиваючи
яд газет и молчанье вождя...
***
В.Г.
Он бродит в кривых коридорах
приснившихся собственных книг,
порой загораясь как порох
намокший – лишь внешне, на миг.
И снова – в угрюмой дремоте...
Он пережил славу свою.
Его на любом повороте
встречаю и благодарю —
от имени тысяч и тысяч...
Ведь он не запомнит лица,
кивнет – и привычно набычась,
бредет в грозной роли отца.
Один он сегодня – мессия,
один он, в конце-то концов,
несчастную любит Россию,
сердясь на веселье юнцов.
ВОСПОМИНАНИЕ ПРО КРОВЬ
Зэк на прощанье чиркнул бритвой
себе могучее плечо, —
чтоб друга одарить кровинкой
в ладони – вот, держи еще! —
идешь на волю, к людям, к свету?..
На память я дарю тебе,
коль ничего дороже нету,
что я имел бы при себе...
И я подумал: в мире этом
приходится и нам, поэтам,
порой прощаться точно так...
Особенно – с Отчизной милой.
Ведь для нее, глухой, двужильной,
всё в жизни прочее – пустяк!
***
На острове зеленом, иноземном
я вырыл кустик и привез домой —
он через год покрыл мой огород
высоким хищным остроиглым лесом,
и не цветет... наверно, наши пчелы
ему скучны, как мне – твоя чужбина.
ТЕЛЕФОННЫЕ НОМЕРА
Остается напоследок
три-четыре телефона...
Ю.Левитанский
Угадал поэт печальный —
я открою свой блокнот,
не какой-нибудь скрижальный,
а небрежный – до и от,
и смотрю, как идиот,
вот поэт был эпохальный,
вот артист, как черт, нахальный...
где они? Цифирь орет.
Вот еще остался номер
твой, дружок, но ты же помер...
И еще строка одна,
вымарана и бледна...
Впрочем, если ближе к свету,
я смогу и различить.
И услышу: – Веры нету.
– Веры и не может быть.
Среди этой жизни подлой,
среди лжи и нищеты...
И услышу: – Мальчик, полно!
Это ты?
Я сменю свой номер завтра...
...Трубкой бью по рычажкам.
Жгу блокнот. У печки жарко.
Всё равно всё вспомню сам.
– Можно Вилю?
– Нету Вили.
– Можно Лиру?
– Лиры нет.
Лиры нет – есть только вилы.
Водка и большой привет.
***
Нет, я еще скажу, нет, я еще поведаю,
как нам далось легко, легко, как сон во ржи,
то, что на свете называется победою, —
а почему? А мы не знали лжи.
Нет, ложь была, была, неслась над нами тучею,
и огненной реки шипела полоса!
Но шли дорогой мы, дорогой самой лучшею —
из глаз в глаза.
Георгий Судовцев ВЕЛИКИЕ ГОРЫ
Я видел Великие Горы весной.
Поэтому я сижу среди сада
и перекладываю камни в траве.
Юность, и зрелость, и старость – названья
тем, кто идёт перед нами, за нами.
А мы для себя остаёмся собой.
Этой весной всё я вижу иначе,
и даже подарки далёких друзей
кажутся напоминаньем о смерти.
Щегол чёрно-красный в клетке из прутьев
ивовых – снова запел. Я бы не смог
петь в одиночестве так даже весной.
Шёлковой нитью связал я дороги:
на север, на юг, к восходу, к закату.
Спутницей мне стала собственная тень.
Чем выше уходит дорога твоя,
тем шаг твой достойнее сотни шагов,
ведущих равниной, и тысячи – вниз.
Целую жизнь я скитался по миру,
не выходя за привычные стены.
А ныне, скиталец, обрёл я свой дом.
Хворост несу – на ночь огонь развести.
Остановлюсь отдохнуть у развалин
древнего храма, чьи боги – забыты.
Флот облаков уплывает на запад,
где остывает усталое солнце.
Долго стою, размышляя о ветре.
Утренний дождь застаёт меня спящим.
Открою глаза и продолжу свой путь.
Но кого же разбудят слёзы мои?
Тушь растираю неспешно на камне.
Горы подёрнуты утренней дымкой,
а мотылёк всё порхает, порхает.
Скользнула тень от бабочки летящей —
и гусеница замерла тревожно:
такая смешная в зелёной траве!
Разве увижу Великие Горы,
если не стану смотреть неотрывно,
всегда и везде, где бы ни был, – на них?
Превозмогая дорогу к вершинам,
выше становится в горы идущий.
Но и вершины становятся выше.
Озером горным не станет болото,
даже поднявшись поближе к вершинам:
а как же лягушки, камыш, комары?
Ноша моя тяжела не по силам.
Хотя не видна, но и сбросить нельзя:
ни отдохнуть, ни помощника выбрать.
Может, что лишнее? Огниво, кисти,
тушь и бумага в бамбуковом стебле?
Может, что лишнее в сердце осталось?
Лёгкая стая из птиц разноцветных
с веток слетела, чтоб место оставить
новой, зелёной – дождусь ли весною?
Каждый листок вновь становится миром,
оброненным ветром у ног невзначай.
Так трудно подняться. Так трудно уйти.
Имя моё помнят камни и травы,
а сам я забуду его навсегда.
Спрошу – и уже не услышу ответ.
Зимнею ночью присел у жаровни,
и долгие-долгие песни сверчка —
что угольки: то погаснут, то вспыхнут.
Жемчугом светятся зубы красавиц,
но под жемчужной луной у прибоя
груды встречаю погибших ракушек.
Если увижу, что впрямь разделимы
зло и добро в этом мире, как должно,
то мир не достоин существованья.
Думаешь, столько прошел и увидел,
исполнился мудростью, можешь учить?
Глупец! Ты ещё и не начал свой путь!
Горные тропы! О, сколько сандалий
сплёл я – и что же? Да все износились.
Дальше пойду, словно ребенок, босым!
Великие Горы были безмолвны.
Я, человек, рассмеялся над ними —
и эхо моё оглушило меня.
Бегущую воду, горящий огонь,
детей, создающих миры из песка,
могу созерцать почти бесконечно.
А бесконечность подобна дороге,
лежащей в горах, подобна молчанью,
лежащему в речи, и камню в траве.
Лев Котюков «ЭТО ПРАВДА БОЖЬЯ...»
ВСПОМИНАЯ ПОЭТА
Он с бездной перепутал высь
Во тьме земного круга.
Поэзия, душа и жизнь
Не приняли друг друга.
Он отрицал угрюмо всех,
Одной гордыне внемля.
Летит над ним последний снег,
Не падает на Землю…
НЕМЕЦКОМУ ДРУГУ АЛЕКСАНДРУ ФИТЦУ
Дальний гул мирового потопа
И забвенья сухая вода.
Чёрным светом объята Европа
На закатном пути в никуда.
Старый мир, обезумев, двоится.
Воют монстры в готической мгле.
Но душа, может быть, повторится
И на той, и на этой Земле.
Обращается ярость в усталость
На последнем пустом рубеже.
Ничего за душой не осталось,
Только тайна осталась в душе.
Старый мир распластался на плахе,
Стал последним Победный парад.
И летят самолёты Люфтваффе —
На закат, на закат, на закат.
И под прессом железных раскатов
Заметает без устали всех
Чёрный снег европейских закатов,
Словно уголь, сгорающий снег.
РЕВНОСТЬ
Ты очнёшься в часу четвертом,
Ты представишь меня за тьмой, —
И ревнуешь к живым и мёртвым,
И ревнуешь к себе самой.
Тёмной страстью душа объята,
И безумны думы твои.
Но ни в чём ты не виновата,
Виновата любовь – в любви.
Ты в забвенье меня целуешь,
Исчезая в незримом сне.
Но и там, в незримом ревнуешь, —
Вновь ревнуешь себя ко мне.
Над рекою с рассветной дрожью
Пробуждается вербный свет…
...
А любовь – это правда Божья, —
И в любви виноватых нет!
В НЕСБЫВШЕМСЯ
Мне жизнь не худшая досталась,
И что-то даже удалось.
Но то, что сбудется, казалось,
Увы, но как-то не сбылось.
Живу с мечтою бесполезной,
Всё бесполезное – моё.
Буяню с русскою поэзией,
А иногда и без неё.
И всё моё давно нездешнее,
Как снег, нетающий в руке.
Но души юные, безгрешные
Соединяются в строке.
И всё ж душа с душой расстанется,
И тьма омоется в крови.
Но вот любовь навек останется
В душе несбывшейся любви.
ВОСКЛИЦАТЕЛЬНЫЙ ЗНАК
Был, как знак восклицательный,
А теперь, как вопрос.
Жил надеждой блистательной,
Жил, не ведая слёз.
Где ты, время рассветное?!
Где-то в сердце моём…
Безответно-заветное
Всё родней с каждым днём.
И во сне, и воочию
Лезет в душу с пера —
Темнота многоточия,
Чёрноточья дыра.
Озираюсь искательно,
Как бы заново мне
Жить, как знак восклицательный
В молодой тишине.
Жить надеждою летнею,
Как весной соловьи.
Жить любовью последнею
В ожиданье любви.
***
Не жди никого за рекою!
Прошли молодые дожди.
Не жди гробового покоя,
Земного покоя не жди.
Всё кануло, минуло, сплыло, —
И явь воплотилось сполна.
И чёрную даль озарила
Ещё молодая Луна.
Луна до рассвета с тобою,
Не жди за рекой никого!
Живи без оглядки любовью,
Не жди от любви ничего.
А где-то сады с соловьями
Таятся вдоль медленных рек.
И там, по ту сторону яви
Любовь остаётся навек…
***
Ты давно незримой тенью стала.
Я тебя, как песню позабыл.
И роса на ржавчину упала
В тишине заброшенных могил.
Только бледный адрес на конверте,
Только память стылая во мне…
Ты томилась в стороне от смерти,
А теперь – от жизни в стороне.
Всем Господь воздал по полной мере,
Всех Господь сумел объединить.
Но в грехе свободнее, чем в вере,
Думалось когда-то жить и жить.
Как греховно о тебе мечталось —
На вокзалах, в аэропортах!..
Но безгрешной ты навек осталась —
И в моих, и не в моих мечтах.
Только смерти тёмная остуда!
Только жизни ржавая роса!
Но упорно слышатся оттуда
Грешные, живые голоса…
***
«Мой друг! я видел море зла…»
Константин Батюшков
«Мой друг! я видел море зла…»
О, как слова близки.
Порой грядущая гроза
Встаёт из-за реки.
В грозу распахнуто окно,
И в комнате светло.
И льётся чёрное вино
В гранёное стекло.
И время льётся через край,
Смывая жизнь мою.
И навсегда потерян рай
В неведомом краю.
«Мой друг! я видел море зла…»
Дрожат в душе слова.
Вот-вот и упадёт гроза,
Как чёрная листва.
Гроза грядущая – горой
Затмила белый свет.
И никого сейчас со мной
В земной округе нет.
Быть может, всё предрешено
Для всех, кто ищет рай?..
И льётся чёрное вино,
Как время, через край.
