Текст книги "Газета День Литературы # 100 (2004 12)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
Александр Проханов ВЫ СТАЛИ КРОВОМ ДЛЯ НУЖДАЮЩИХСЯ
Газета «День литературы» возникла в момент, когда сама литература в целом переживала острейшую фазу распада. Литература целостная, направляемая и спонсируемая властью, была разгромлена и растащена на тысячи осколков, чему до сих пор радуются иные литературные либералы, нашедшие даже термин «мультикультурность», то есть многокультурность, вместо единой национальной русской культуры. У этих осколков не было единого крова, не было приюта, не было окормляющего центра. Писатели в это десятилетие чувствовали себя сирыми, никому не нужными. Их творения, их открытия, их вдохновения оказывались никем не используемы. Их рукописи нигде не фиксировались, их книги не замечались…
Газета «День литературы», созданная Владимиром Бондаренко в 1997 году, поставила перед собой гигантски сложную цель – исследование и собирание этих, ещё живых, осколков русской литературной империи. В ту пору она была единственной на этой стезе. «Литературная газета» тогда занималась исключительно радикально либеральной политикой, «Экслибрис НГ» – издание, которое тоже претендовало на роль в литературном процессе, отказывалось заниматься всей полифонией современной литературы, было по существу однополым изданием.
«День литературы» поставил задачу собрать эти рассыпанные осколки, показать, как в них отражается великое космическое русское целое. Хотя культура и была выведена за пределы общества, читающий круг людей резко уменьшился, по существу, исчезла критика, и, в целом, литературный процесс да и сам писатель были предоставлены лишь самим себе. Это не значит, что не было блестящих литературных открытий. Космос, мировая тайна, тайна человека присутствовали с неизбежностью в каждой яркой талантливой книге. И газета «День литературы» искала, фиксировала все литературные открытия. Устанавливала иерархию этих открытий, рассказывала о том, что важного появилось в литературе – и в области идей, и в области эстетики, и в области мировоззрений. Это, по существу, единственная газета литературных мировоззрений.
Газета всегда старалась быть толерантной, занималась не только близкими ей по духу художниками слова, но также творениями писателей, ещё недавно ополчавшихся и против самой газеты, и против всего литературного патриотического направления. На мой взгляд, «День литературы» работает на всём пространстве ныне истребляемой культуры.
Я думаю, что подвиг этой газеты, подвиг её редактора Владимира Бондаренко заключается в том, что он тянет со своими соратниками по существу непосильное и, казалось бы, безнадежное дело. Здесь он напоминает мне сказочного русского героя, воина, поставившего себе целью победу, а не выживание. И как всегда, когда малый мира сего ставит перед собой огромную непомерную задачу, он и сам становится адекватен этой великой задаче.
Существование вот уже восемь лет, месяц за месяцем – сто номеров подряд – газеты «День литературы» – это издательский, литературный и мировоззренческий подвиг!
Валентин Распутин ИСКАТЬ УТЕРЯННЫЕ ЦЕННОСТИ
В этом году одной из известных и уважаемых литературных премий – премии имени Александра Невского «России верные сыны» – исполнилось пять лет. Учреждена она была в тяжелейшем для страны 2000 году наперекор всем врагам и завистникам России общественным движением «Сыны России», во главе которого стоит русский промышленник, один из авторов реконструкции Кремля, строитель, патриот и подвижник Виктор Степанович Столповских. Премии дали имя великого князя Александра Невского, в тяжелейшие для нашей страны годы собиравшего воедино земли русские.
Денежной премией, почётным дипломом и именной медалью из золота и серебра уже пятый год отмечаются писатели, чей литературный талант отвечает принципам высокой нравственности, гражданственности, любви к Родине. За эти годы лауреатами премии стали Юрий Бондарев, Пётр Проскурин, Станислав Куняев, Владимир Личутин, Леонид Бородин, Евгений Юшин, Сергей Каргашин, Вячеслав Дёгтев, Юрий Поляков, Андрей Шацков, Юрий Козлов, Валерий Клебанов, Николай Дмитриев, Фёдор Радов. Достойный литературный ряд.
В этом юбилейном году 6 декабря в большом зале Центрального Дома литераторов премии вручили: по прозе – Валентину Распутину за повесть «Дочь Ивана, мать Ивана», по критике и публицистике – Владимиру Бондаренко за книгу «Пламенные реакционеры. Три лика русского патриотизма», по поэзии – Валерию Дудареву за стихи последних лет, и по документальной прозе – Геннадию Зайцеву. После вручения дипломов и медалей состоялся концерт, в котором принимали участие народный артист России Юрий Маликов, народная певица России Татьяна Петрова, певец Юлиан, Игорь Демарин, ансамбль «Самоцветы» и другие популярные артисты.
Я рад, что эта премия так хорошо называется – «России верные сыны». И рад тому, что я вот сейчас стою на этом почётном месте. У нас много литературных премий – десятки. Я думаю, большинство этих премий обслуживают одни и те же лица. И направления, по которым они, эти премии, движутся, – кривые. Те направления, которые противоречат интересам России – нашим интересам. Люди, которые обслуживают эти направления, чувствуют себя очень хорошо – они сыты и благополучны. Никаких проблем у них нет. Это – особая страна в нашей стране. Особая культура в нашей культуре. Особая литература в нашей литературе. И чувствуют они себя очень и очень комфортно. Но читают мало, а их читают ещё меньше – не меньше, чем нас, а всё меньше и меньше по сравнению с уходящими годами.
Испортить, конечно, можно всё – можно испортить реку, когда вместо чистых притоков в неё со всех сторон стекает грязь. Но те люди, которые вольно или невольно отравляли эту реку находят себе чистые источники – пока ещё находят – из которых можно пить воду. Можно испортить атмосферу в городе или где-то ещё. Испортить до того, что и нельзя дышать будет. Люди тогда из этого города если не побегут совсем, то так и будут искать какого-то хотя бы временного отдохновения – где-то среди леса прочистить лёгкие и подышать свежим воздухом. Можно испортить всё что угодно. И можно испортить литературу. Испортить до того, что все ценности, которые до сих пор были незыблемы, извратятся на корню. Создать какие-то гнусные вещи и расплодить миллионы поклонников. Но у этих миллионов поклонников и душа заболит, и сердце заболит – и сами не будут знать отчего. И начнут искать себе тогда иного пристанища, чем то, в котором они прежде были.
Нас читают мало. Их читают меньше – меньше того, что было раньше. А со временем будут читать ещё меньше, чем нас. Наступят такие времена, когда произойдёт опоминание и эти люди начнут искать себя в этом мире. Искать утерянные ценности. И найти их могут – в литературе. И в литературе – настоящей – они есть. И будут всегда. Иначе литература может погибнуть.
Окончание темы читайте на стр.3
Владимир Бондаренко АКТУАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА
На мой взгляд, сегодня наступило время актуальной литературы. Само это понятие не случайно стремятся загнать в подполье авангарда или же некоей специализированной литературы, впрочем, как и саму литературу целиком. Её боятся и власти, и либералы, видя в начинающемся господстве актуальной литературы в её общенародном признании чуть ли не определенную фашизацию.
Я против всяческого приватизирования литературных терминов, будь то «новый реализм», «метафизический реализм», или же «актуальная литература» – тем более, мы не математики. Каждый критик, как правило, в тот или иной термин вкладывает своё содержание. Вот и я забуду напрочь о том значении, которое придаёт этому термину Сергей Чупринин в статье «Звоном щита». Поблагодарю его за обновление и расширение авангардистского смысла термина, но не соглашусь ни с ним, ни со своей однофамилицей Марией Бондаренко, в их утверждении, что «профессиональная актуальная литература – элитарная, ориентированная на саморефлексию. Эксперимент и инновационность… – противопоставлены неактуальной профессиональной литературе, ориентированной на сознательное (или несознательное) воспроизведение канона…»
Во-первых, противопоставляя актуальность следованию любому канону или традиции, Чупринин и Мария Бондаренко лишь подыгрывают тем же концептуалистам, считающим, что актуальность – это их и только их прерогатива, прерогатива того же Геннадия Айги или Всеволода Некрасова. Что авангардно, то и актуально. На мой взгляд, это полная чушь. Не надо достаточно понятный термин превращать в элемент таинственной игры. Вернем ему прежний смысл, и достаточно.
Во-вторых, не люблю это выражение: «профессиональная литература». Вот недавно, в связи с юбилеем Николая Островского, либералы дружно кричали о его непрофессионализме. Любят говорить о непрофессионализме Александра Проханова, Эдуарда Лимонова. О примитивной, непрофессиональной поэзии Николая Рубцова. Так когда-то в былые времена писали о непрофессиональности Сергея Есенина, противопоставляя ему профессионалов Пастернака и Мандельштама. Отголоски этих споров есть даже в переписке Марины Цветаевой и Бориса Пастернака, недавно опубликованной в «Известиях». Кто бы мне сказал, кто такой профессиональный поэт? Член какого-то союза или автор определенного количества книг? Вот Федор Тютчев или Гаврила Державин всю жизнь профессинально работали на государство российское, и пописывали между делом стихи. Они по Чупринину – непрофессионалы?
Кто-то накропает книжечку стихов по вдохновению, а потом забросит это дело, уйдет в коммерцию, уедет в дальние страны, как Артюр Рембо. А книжечка эта станет жемчужиной мировой поэзии. Другой издает том за томом, благо деньги или связи позволяют. Но никогда ни в какую историю литературы не войдет, разве что в чупрининский словарь. И кто из них – профессионал? Или нынче профессионалами литературы называются авторы зашифрованных концептов, постмодернистских, никем не читаемых опусов? Чем дальше от читателя, от реальности в изображении, тем больше их тянет называться актуальными художниками, поэтами, критиками.
Я отбрасываю вон эту «деавтоматизированную актуальность», эту демонстративную неадекватность ни времени, ни языку, ни миру человека.
Актуальная литература – это, на мой взгляд, любая талантливая литература, отвечающая на вызов времени, даже опережающая свое время, ибо она предчувствует все надвигающиеся трагедии и беды человечества, нации, государства, общества, в какой бы художественной традиции она ни создавалась.
Актуальна повесть Валентина Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана», ибо он отразил в этой повести то нарастающее противостояние, которое зреет в русском народе.
Актуален роман о чеченской войне Захара Прилепина «Патологии», впервые художественно убедительно показывающего реальности затянувшегося военного конфликта.
Актуальны романы Александра Проханова, со своим природным метафоризмом демонстрирующего читателю все болячки нашего времени, пустоту наших политических лидеров.
Актуальны последние книги Дмитрия Нестерова, Анатолия Королева, Юрия Буйды, Вячеслава Дёгтева, Виктора Пелевина, Веры Галактионовой, с разных сторон, с разных точек зрения живописующие нашу действительность и всё больше порывающие с нечитабельным и депрессивным постмодернизмом.
Актуальна поэзия Бориса Рыжего и Игоря Тюленева, Алексея Шорохова и Марины Струковой, Максима Амелина и Всеволода Емелина…
У них разные актуальности, разные точки прорыва в действительность. Они спорят друг с другом, и это тоже часть актуальности. Через актуальность литература вновь возвращается в наше общество.
Даже роман Владимира Сорокина – и тот сверхактуален, только для меня это разрушительная и неприемлемая актуальность. Думаю, со временем, догадавшись, сорокинские романы могут поднять на щит наши правые радикалы, наши сверхчеловеки, и они сделают Сорокина своим витией, как сделали Владимира Маяковского своим витией политические лидеры тридцатых годов.
Я считаю, что в своей литературной практике газета «День литературы» изначально была устремлена к актуальной литературе. Может быть, это и есть наше кредо, объединяющее и кондовых реалистов, законных поклонников канона, и отчаянных новаторов, пробующих новым языком запечатлеть реальность наших дней. Но всегда главное для наших авторов – это актуальность и действия, и восприятия литературы. Ибо можно быть завзятым авангардистом, но описывающим лишь давно ушедшие в архив детали никому не интересного бытия, и тогда чем такой архивист-новатор отличается от эпигона тоже давно ушедшей деревенской прозы? Ничем.
Актуальная литература есть по любую сторону баррикады, также как когда-то были актуальны поэма «Хорошо» Маяковского и «Лебединый стан» Цветаевой, «Как закалялась сталь» Островского и «Окаянные дни» Бунина.
Наша актуальность – это актуальность всей России, выживающей, прорывающейся к своему новому бытию. Кто из писателей стремится понять в силу своих возможностей это новое бытие, преодолеть пропасть небытия, тот с нами!
Станислав Куняев ЧЁРНЫЕ РОЗЫ ГЕФСИМАНСКОГО САДА К 65-летию со дня рождения Татьяны ГЛУШКОВОЙ
Время от времени перебирая свой архив, я каждый раз задумывался: а стоит ли печатать свою переписку с Татьяной Михайловной Глушковой? Нелогичный финал наших отношений, завершившихся к середине 90-х годов прошлого века полным разрывом, всякий раз мешал мне осуществить это намерение.
Но время идет, и, в который раз перелистав эту «особую папку», я окончательно решил: письма надо печатать. Слишком много в этой эпистолярной драме блистательных прозрений и пророчеств с её стороны, глубоких и неожиданных оценок Пушкина и Гоголя, Блока и Белинского, Заболоцкого и Шагала. А если еще вспомнить размышления о Моцарте и Сальери, о Ницше и Константине Леонтьеве! А что уж говорить о беспощадных и точных характеристиках еще живущих (или недавно живших) участников литературной распри 60-х—90-х годов, предавших Родину вместе с ее историей, с Пушкиным, с русской поэзией, сменивших и кожу, и душу. Как никто другой во внешне благополучные времена, она, подобно Кассандре, прозревала их низменное будущее.
Но надо быть справедливым: в то же время её письма изобилуют утомительными бытовыми подробностями текущей литературной жизни, язвительными, но часто несправедливыми оценками и приговорами в отношении друзей и соратников. Насколько точна и проницательна была она, когда писала о врагах России, настолько же слепо и тенденциозно было её перо, когда Глушкова размышляла о писателях-патриотах. И эта закономерность – жестокий урок всем нам. Любая мысль, любая оговорка, любое сомнение каждого из нас, противоречащие её взглядам, вызывали у неё не просто обиду, но неистовый гнев. Особенно эта черта натуры обнажилась к концу жизни, когда Глушкова с восхитительным высокомерием поставила себя среди бывших единомышленников в положение изгоя и не жалела ни чувств, ни слов, чтобы заклеймить их, – поистине, она писала о них не чернилами, а, по ее собственным словам, «соком чёрных роз из Гефсиманского сада».
Становясь на эти трагические котурны, она застывала в своей гордыне, чувствуя себя единственной хранительницей моцартианства в русской литературе – ну, в крайнем случае, наследницей ахматовской судьбы, и это убеждение давало тёмную силу её неправедному гневу.
20 декабря 1976 года
"Дорогой Стасик!
...Я читаю (прочла) Ваши статьи – с наслаждением, у меня множество мыслей о них, как печатных, так и (мыслей) непечатных. Но у меня сильная была ангина; только 1-й день я без температуры и потому не сразу увижу Вас, чтоб сказать это.
Статья о Винокурове столь блестяща, что даже если бы Вы были и неправы, она сама по себе есть правота,– и невозможно удержаться: не написать о ней (даже если бы два чёрных кота пробежали по снегу между нами!).
Что до рукописи, то она заставила меня, целую – одну из – ангинную ночь, перечитать Багрицкого, и ко мне подкрадывался физический, болезненный, ну – настоящий, прямой – страх...
В этой рукописи есть вещи прелестной верности, неподкупного ума (так, прекрасно, прекрасно – о «дичке» – Ходасевиче: это словно бы вы у меня, в сне, "украли!..), да она и вся мне понятна, родственна.
Но – если бы мы могли «убрать» (ослабить) ноту (окраску) ответной ненависти, которая – вдруг, на взгляд противный либо вообще сторонний, – покажется всё-таки воплем, криком побежденного! Как бы сохранить иронию силы, интонацию храброго бесстрашия?..
Наверное, первое, что для этого требуется, – уметь последовательно (с сообразной последовательностью) презирать, когда – заслужили, своих же; носить в крови каплю «чаадаевскую», в том числе; несколько и ненавидеть любимую родину (вообще всё – любимое)... Должно сохранять всю диалектику лиризма. Не боясь утратить свою (личную даже, единичную) самобытность, помнить, сколь необходимы были евреи нам: для становления нашего национального характера, имея в виду культуру духа, русскую культуру вообще... И разумея,– то есть,– что ненависть (к ним) оправдана, главным образом, как ненависть к победителям. Подозревая, подразумевая в себе уменье при иных обстоятельствах (обратных) милость к падшим призывать и даже быть – как разночинец Чехов...
Я думаю, что только с каплей «еврейства» («гамлетизма») в нашей пёстрой, в нашей бесценной или неповторимой крови мы можем быть само-стоящей нацией.
(Я говорю сейчас, – Вам покажется, – банально или «плохо»... Но думаю я обо всём этом давно, много, в разных связях. Вот, например, я пишу – иногда – свои "Заметки о лирике «русской хандры»: она начинается от Пушкина и есть чувство – одновременно – личности, национально самоосознающей, и – «имперское»...) Исполнимо ли: сохранять спокойно твёрдую дистанцию «старшинства», оставаться человеком породистым; а ведь нужно – именно это!
В плане литературном: надобно обязательно показать, кроме мировоззрения, род, степень, качество самого поэтического дарования Багрицкого, неустранимую – никакими ПОБЕДАМИ «идей» – гадковатость «утёнка» в собственно поэзии. Органическое отсутствие интонации (поэтической) собственной (и т.д.), национальную неспособность (обреченность) выпрыгнуть за пределы способностей (творческих), закодированное, «в крови», недорастанье до таланта (исключения ибо – скандально редки! Потуги – повсеместны. В прозе же русской их не было, не будет никогда!).
То есть надо всегда сохранить и взгляд чисто профессиональный, показать несостоятельность творчества.
Кстати,– если о Багрицком: показать и муляжность его («фламандского») быта в стихах; ведь многие помнят ещё его «краски», «фактуру», «метафоры»...
Что воистину: «нельзя написать хорошо то, что дурно» (Л.Т.).
(Не приходил ли Вам в голову – в связи с проблемой взрываемого, выкорчёвываемого быта – Кустодиев: 18-го—27-го года? Эта фигура также, быть может, героическая – в данном аспекте...)
Очень важна Ваша последовательность – с Есениным! Ведь многие его «не за то» любят, любя – не видят...
Летом я написала – погибшую, не напечатанную никем – статью о С.Липкине. Она – далеко не ругательная; но даже и при этом в ней оказалась нечаянная, самочинная правда, которая позволила одному читателю остроумно сказать: «Всё-таки Ваша мысль – в том, что нельзя быть русским национальным поэтом, не будучи им!» А я как будто и не об этом писала!..
В общем: спасибо, спасибо Вам за всё это моё чтение!
Я надеюсь, нам удастся ещё, хоть бы и односложно, устно поговорить про него.
Ваша Т.Глушкова"
5.1.78
"Стасик,
все они – вепсы!
И Кожинов – тоже вепс!1
Это – лесные люди, которые выходят из леса за гроздьями водки и уносят её обратно в лес; а у Кожинова в лапе мелькает при том ещё какая-нибудь книжка, но читает он её в лесу – при свете светляка.
Вы – по-моему – не вепс. И я – не вепс, хотя есть другие недостатки.
Передреев вызывает сплошную жалость.
Вы говорите: тоска по идеалу.
Эта тоска – хороша, но вот что плохо: если кто на волос даже не сходится с идеалом, то растерзает его вепс – точнёхонько как врага.
П.ч. мирозданье – у вепса – состоит из двух «действующих лиц»: вепса и идеала (опричь же ничего в бездне пространства нет).
Теперь о Кожинове2.
Вот в чём беда: он мало умён и, главное, литературно мало даровит...
Уж поверьте, что это так!
(Мы с Вами – точно – умнее гораздо, как ни тоскливо это.)
Самое же поразительное – это отсутствие у таких, как Кожинов (т.е. русских) какого-либо народного чувства, чутья. (И чутья социального...) Эти слова непривычно громки – для меня, но я не знаю, как выразить ту важность, которая тут отсутствует. Так, все жалкие идеи о 30-х—40-х годах хуже, чем жалки! Так не может рассуждать человек, рождённый не из книжки (идеи), а естественным образом. Ибо нет и не будет во веки веков оправданья ни единому году того царствования. А пуще всего годам 30-м и 40-м. Они были страшны не только физически, но и морально, и противоядия тому злу, может быть, не сыщется уже никогда. (Всё это чудно видно в документах Смутного времени. Когда «брат доносил на брата, сын – на отца, и не было Бога ни в единой душе...») Эта отрава тогда начинала течь, а когда случилась Победа (в войне), всё уж стало тут необратимо3.
И вот, на мой взгляд, все речи такие как раз и есть антинародные, ибо всякий распад (нации и любого единства) начинается, именно когда Бог рушится в человеке. Кожинов ни капли не верит в Бога. Он думает, наверно, что Бог, как недвижимость, всегда при нём, если он – русский.
Ужасно он не плодотворен!
И очень мало даровит – вот беда!
Он при светляке вычитывает цитату. Ну, хоть из Белинского – про талант!
А это же – глупо! И при том: он Белинского не любит, а я – люблю. Но меня ничуть не смущает – быть против цитаты из Белинского, а его – не смущает пользоваться ею, хотя он его не любит!
Не любить Белинского может только бесталанность. (И еврейство.)
Знаете ли, что столь роскошный роман, как «Отцы и дети», посвящён:
"Памяти Виссариона Григорьевича Белинского
посвящается"?
Мне плевать на все «ошибки» его, даже и на ОШИБКИ. Блок – в чумном страхе своей реальности – ругал его. Да ведь и не только ругал...
Эти носятся с Ап.Григорьевым – против Белинского.
Дураки потому что.
Белинский талантливее Ап.Григорьева; и это Блок, а не я, сказал: «Одна пядь значительно более талантливого Б-го затмила все семь пядей Ап.Григорьева».
Он (Блок) мог досадовать на это (в иную минуту). Но он понимал, что талант – в России – не шутка. Ничего общего – с немецкими эстетиками. Немецкий язык не располагает этой тонкостью: способность – даровитость – одарённость – дар, талант, гений.
Талант всегда был у нас чудом духовным (а вовсе не суммой метрических способностей, которые всегда презирались).
Ну, разве ж за метрическое чудо дело поэта зовётся издревле в мире «святым искусством», «святым ремеслом», «священной жертвой» (и т.д.)? Не может человечество почитать «святой» просто способность к метрической речи.
Ругать Белинского – всегда признак бесталанности. Всякой узости. И «идеи».
Из всей литературы Блок один пытался делать это, будучи ослеплённым пародиями своего времени. (Но тут же: вдруг ставит его рядом с Леонтьевым...)
Ошибки?
Мережковский писал, что Белинский имел право на то «Письмо к Гоголю», единственный в России – имел право, и что Гоголь, единственный в России, это понимал. (Да и болен он уж был страшно. Это письмо гениального и умирающего человека – вот что это за письмо. Да его понять никто не умеет!)
А ещё: я написала бы «Защиту статьи Белинского о Баратынском». Т.е. – почему он «не любил».
(Потому что «зрел сквозь целое столетие».)
Так ведь – никому не нужно это; я говорила когда-то Лазареву.
В общем, выходит, я тоже – вепс. Так зла...
Лень продолжать о Кожинове.
Но мне жаль, что нет у него таланта. (Ведь он не понимает даже, что значит «склонность к парадоксальности, выдающей небескорыстность самого мышления» – и ставит тут вопросительный и восклицательный знак! Бедный Кожинов.)
(Далее в письме речь пошла об А.Межирове).
...Ну, я могу вообразить: ну, выпьем мы с ним водки, вроде станет чуть веселей. Но ведь он ни звука мне – там – не простит, ни слова (п.ч. они не способны к раскаянью). Да и во мне, может быть, теперь вовсе и нет той вечно вспыхивающей страсти – ко всему на свете, т.е. жизни, за которой и ходил ко мне, многие поношенья даже терпя...
И – старая калоша, вот он что!
Вот – гнусный случай:
я попросилась однажды отвезти меня в церковь (в н-ре), ну, и попросила не входить за мной туда. (Очень промозглый ноябрьский вечер.) Ну, пообещал, конечно. А чем кончилось? Тем, что когда я ставила свечку, то он – не только вошёл,– но от моей, в моих руках т.е., свечи зажёг свою – а я ничего не заметила. Он себе вымелся опять на двор, и мне в голову не пришло! А потом, совсем потом – рассказал, как я ничего не видела, и описал, где, пред каким образом...
Как вспомню, так опять ненавижу! (Ему, видите ли, было интересно, как я – в церкви.)
За такие поступки я устраивала огромные, бессмысленные казни. А на душу ложилась тоска. И это: «мелкий бес», – вилось и вилось.
(И вечно ноябрьский вечер в глазах моросит, как вспомню что. И водку покупать всегда надо было почему-то в ледяном Речном порту, и почти всегда я пила её злорадно: а как это – объяснить не могу.)
Ну, конечно, конечно, когда уж совсем нельзя было иначе, дарил к.-н. книжку и являлся интеллигентно, на кончике стула держась, и прилежное лопотал.
Но, м.б., только я и знаю, сколь неинтеллигентный это человек!
(А вообще: как опустел мой дом! Ни Слуцкого нет, ни друзей бывалых. Вот отчего – тоска!)
Примечания к письму от 5.1.78
1 В нашей личной литературной игре-переписке «еноты» – означало «евреи», а «вепсы» – непросвещенные, «тёмные» русские.
2 В сущности, с оценки Кожинова и началась трещина в наших отношениях. Почти во всём, что она говорила и писала мне о нём, Глушкова, на мой взгляд, была, при всей её искренности, пристрастна и неправа.
3 К концу жизни Т.М.Глушковой её взгляды на сталинскую эпоху 30-х—40-х годов изменились в корне. Более того – она стала даже идеализировать и то время, и образ вождя.
Полностью переписку Татьяны Глушковой со Станиславом Куняевым читайте в ближайших номерах «Нашего современника»
