Текст книги "Газета День Литературы # 135 (2007 11)"

Юрий Павлов ЛЕЙТЕНАНТ ТРЕТЬЕЙ МИРОВОЙ (Беседа со Станиславом Куняевым)

Юрий Павлов. Станислав Юрьевич, ваши недруги из либерально-демократических СМИ называют вас русским националистом, антисемитом, черносотенцем. Как вы относитесь к такого рода «полемике»?

Станислав Куняев. Когда в ответ на мои исторические исследования, на цитаты из классиков, на упоминание должностей и фамилий, на приведённые неоспоримые факты я слышу: «Ксенофобия! Расизм! Антисемитизм!», я отношусь к такого рода истерике спокойно и спрашиваю беснующихся коллег: "Граждане, я сказал правду или неправду? Если правду, то закройте рты. Фёдор Михайлович Достоевский однажды изрёк: «Правда превыше всего, даже – России». Хотите, чтобы я пояснил свою мысль? Пожалуйста!

В течение последнего года я был втянут в длительную и жестокую полемику с Марком Дейчем из «Московского комсомольца» и с Семёном Резником из «Еврейской газеты». Дейч объявил в одной из своих статей, что главным виновником в репрессиях 30-ых годов были русские чекисты. В ответ я напомнил ему, что шефом ОГПУ в те времена был Генрих Ягода. Тогда оба журналиста завизжали: «Антисемитизм! Гулаг! Ягода был не еврей, а коммунист!»

В ответ я уточнил, что «коммунист» – это партийная принадлежность, которую можно поменять, из партии могут перед расстрелом исключить, но евреем ты всё равно останешься. А ещё я добавил, коли они вспомнили Гулаг, что начальником всего Гулага был М.Берман (сменивший Когана), что у Бермана было три заместителя – Раппопорт, Плиннер, Кацнельсон. Я даже не стал выяснять, какой они национальности. Не успел, потому что наши папарацци засучили ножками, засверкали глазёнками и завопили: «Расист! Погромщик! Черносотенец!» Но я, не слушая этот гвалт, добавил, что в ноябре 1935 года в газете «Известия» был опубликован список награждённых орденами всех степеней комиссаров госбезопасности, верхушки НКВД, в котором из 37 фамилий 19 (то есть 52%) были соплеменниками Марка и Семёна, а остальные 18 – русские, украинцы, белорусы, латыши, поляки, грузины и «разные прочие шведы», говоря словами Маяковского. Я переспросил Марка и Семёна: знакомы ли они с этим указом о награждении, или это очередная сталинская фальсификация истории? В ответ Семён возопил, будто бы я обвиняю их обоих в том, что они пьют кровь христианских младенцев, потом у обоих пена пошла изо рта и они рухнули без чувств наземь. На том дискуссия и закончилась. Вроде через некоторое время оклемались. Но молчат до сих пор...

Вот такие у меня разборки случаются. А недавно один читатель-патриот назвал меня в письме «сторожевым псом русского народа». Не знаю, то ли печалиться, то ли радоваться. Словом, и смех и грех.

Ю.П. В стихотворении Юрия Кузнецова, которое посвящено вам, Станислав Юрьевич, есть такие строки: «Потому что Третья мировая // Началась до первой мировой». Если я правильно понимаю смысл этих строк, то Юрий Кузнецов отталкивался от известных выступлений Юрия Селезнёва, от такой мысли своего кубанского земляка: это война за нашу душу, за нашу духовность, и передовой плацдарм этой войны – русская литература. Если мы обратимся к учебникам по современной литературе и русской литературе ХХ века вообще, то большинство достойнейших русских писателей в этих учебниках не увидим: всё И.Бродский, В.Гроссман, А.Бек, Т.Бек, С.Довлатов, А.Вознесенский, Б.Окуджава и другие русскоязычные авторы. Не кажется ли вам, что эту войну мы проиграли, или почти проиграли?

Ст.К. В значительной степени вы правы, мы её проиграли, прежде всего потому, что не сумели утвердить главную истину: Вторая мировая война была венцом вечной третьей мировой войны. Мы не сумели отстоять совершенную и объективную истину о великой жертвенности и нашей страны, и русского народа в том, что в конечном итоге стало называться нашей Победой. Нас закидали шапками. В последние 20 лет средства массовой информации забросали либеральными штампами смысл нашей войны и смысл нашей победы.

Юрий Кузнецов, который жил в высших духовных сферах, старался выразить не мировоззренческий, а религиозный смысл войны, условно говоря, между добром и злом, этой вечной Третьей мировой, вышедшей на историческую финишную прямую в ХХ веке. По поводу моих небольших восстаний: дискуссия «Классика и мы», письмо в ЦК и т.д. – он говорил так: «Стас, какие-то цели у тебя слишком приземлённые. Ты воюешь с конкретными лицами: критиками, писателями, историками, а я борюсь со всей мощью тёмных сил, я не хочу различать их лица, фамилии… Ты всего лишь лейтенант, ты идёшь в атаку, пуля тебе в лоб попадёт, ты споткнёшься, упадёшь и даже не поймёшь, что уже погиб». То, что он назвал меня лейтенантом Третьей мировой, мне льстит. У Кузнецова есть стихи «В тишине генерального штаба». Он с этих позиций смотрел на всё, смотрел как идеолог генерального штаба, который воюет с силами мирового зла. У меня же очень конкретное мышление в отличие от Юрия Поликарповича. Я ему говорил: "Юра, каждому – своё. Вот у меня есть свои окопы, есть враги на той стороне, есть своя линия фронта… С меня вот так этого хватит.

Ю.П. Станислав Юрьевич, а чем объяснить то, что студенты многих вузов страны, прежде всего московских, и бoльшая часть преподавателей не знают и не хотят знать таких прозаиков, как Юрий Казаков, Георгий Семёнов, Василий Белов, Владимир Личутин, Пётр Краснов, Леонид Бородин, Вера Галактионова, не знают или плохо знают поэзию того же Юрия Кузнецова, Владимира Соколова, Николая Рубцова, Станислава Куняева и многих других настоящих, больших и великих русских писателей. То есть по сути оправдался прогноз Василия Розанова, и к русской литературе привит «дичок обрезания», еврейский дичок, и многие наши соотечественники, сами о том не подозревая, «пожидовели». Почему это произошло? И здесь же второй вопрос, напрямую связанный с первым: интеллигенция – это зло, проклятие России или, как говорил Вадим Кожинов, мост между государством и обществом?

Ст.К. В нынешней ситуации нет ничего нового. Вновь восторжествовало западничество, которое периодически возрождается и неистребимо, как зубы дракона, если использовать образ Шварца. Подобное происходило ещё в эпоху Пушкина, и через лет десять после его смерти он был фактически забыт.

Ю.П. Да, все это уродство и вырождение русской мысли, русского взгляда на мир началось с Белинского, Добролюбова, Писарева...

Ст.К. Великое пушкинское понимание русской истории, которое, казалось бы, должно быть незыблемым, было отодвинуто, заброшено. Ведь русская либеральная и революционно-демократическая интеллигенция отвернулась от великих пророчеств Пушкина, начиная с его «Клеветникам России»… В сущности, Пушкин предугадал всё, что произошло в 90-е годы ХХ века, в первую очередь, обкарнание русского мира.

А Фёдора Тютчева, этого гения геополитической мысли, разве поняли? Две его работы «Россия и Германия», «Россия и революция», на которых нужно было воспитывать учителей, дипломатов, политиков, всю интеллигенцию, остались, по сути, не замеченными, не повлияли на русское общество той эпохи.

А Фёдор Достоевский с «Дневником писателя»? То есть наш проигрыш не случаен, он заложен в нескольких поколениях прозападной интеллигенции, которая всегда реанимирует эту антирусскую, антироссийскую прозападную волю. Так что в этом смысле русская национальная мысль несчастна, она никогда не могла сформировать слой русской интеллигенции, несмотря на свою пророческую правду. И я не удивляюсь, что мы проиграли. Я больше удивился бы, если бы мы выиграли.

Ю.П. Следующий вопрос естественно вытекает из сказанного. Станислав Юрьевич, назовите ваших любимых мыслителей XIX-XX веков.

Ст.К. В XIX веке – это Пушкин и Леонтьев. Последний, конечно, несколько односторонен, но он так мощно сформулировал все опасности, все исторические ямы и ловушки, что ожидали Россию. Но и его пророчества были не услышаны, он никак не повлиял на русскую интеллигенцию.

Ю.П. «Неузнанный феномен» – так назвал статью о нём Василий Розанов.

Ст.К. Да, неузнанный феномен.

Россия и революция – вот роковой вопрос, поставленный Ф.Тютчевым, которого почти никто не услышал. Когда я в 60-е годы прочитал две главные статьи Тютчева, я подумал: Господи, такие заветы, такие проникновения в глубину русско-европейских отношений, а мы как будто заново начинаем свою историю, заново начинаем свою мысль. Ради Бога, всё уже сказано. Только накладывай этот великий шаблон на сегодняшнюю жизнь, и будет ясно: куда пойдёт история, откуда нас ожидают опасности, кто наши союзники и извечные враги… Вот наконец-то сейчас в путинское время мы только начинаем понимать, что существует понятие «геополитические враги». А Пушкин, Достоевский, Тютчев, Леонтьев понимали это ещё в то время. Конечно, политическое развитие нашего ХХ века способствовало тому, что это понимание, как мусор, было выброшено на свалку истории. Однако вечные истины выбросить и убить невозможно, они рано или поздно вновь прорастают, можно только сделать вид, что их не существует.

Из мыслителей ХХ века я очень ценю Даниила Андреева. Игорь Шафаревич, например, называет его крупнейшим поэтом второй половины ХХ века. Ну это вопрос спорный. Мне же он интересен как историософ, который замечательно понимал геополитические реалии ХХ века и не только его. В один из юбилеев Даниила Андреева мы в «Нашем современнике» напечатали его стихи о нашествии новой фашистской Европы на Россию, ведь это было религиозное европейское нашествие, а не политическое противостояние Гитлера и Сталина, как это часто представляют, упрощая до идиотизма, наши историки. И, конечно, здесь без фигуры Сталина обойтись невозможно: он – в центре этого узла.

И вот Даниил Андреев, осмысляя русскую историю от Ивана Грозного до Иосифа Сталина, написал восемь строчек не о Сталине, а о русском типе вождя:

Коль не он, то смерть народа,

Значит он.

Но темна его природа,

Лют закон.

Да, темна его природа,

Лют закон.

Коль не он, так смерть народа,

Значит он.

Ю.П. Станислав Юрьевич, помимо Даниила Андреева, кого ещё вы можете назвать из наиболее созвучных вам мыслителей ХХ века. Василий Розанов, например, какие вызывает у вас чувства, да и вся так называемая религиозная философия?

Ст.К. Розанов занимает меня удивительным стилем своего мышления. У него как бы не было системы. Русская философская мысль вообще не системна, она художественна, и зигзаги её удивительны. Тот же Николай Бердяев говорил удивительно пророческие вещи и одновременно был помешан на антисемитизме и много всяких глупостей наговорил. Но прочитайте его «Новое Средневековье». Это абсолютное продолжение пушкинско-тютчевско-леонтьевской линии. Вот один раз он написал замечательное исследование, а потом снова стал либералом, то есть плоским, примитивным мыслителем.

Для меня настоящим мыслителем является Георгий Свиридов. Его «Музыка как судьба» – у меня настольная книга. Прочитать бы её русской интеллигенции всерьёз. Издать бы её не тиражом в 5 тысяч, как она издана, а в полмиллиона. Это, конечно, иллюзия. Но иллюзии, как и мифы, могут двигать мировую историю.

Ю.П. Как я понимаю, любовь Вадима Кожинова к Михаилу Бахтину вы не разделяете. Сначала Владимир Гусев, затем Михаил Лобанов и Сергей Небольсин заговорили о том, что значение Бахтина сильно преувеличено, он, по словам Лобанова, вообще не православный, а католический мыслитель…

Ст.К. Бахтин, к сожалению, оставил мало размышлений о непосредственно русском. Кожинов, видимо, был влюблён в него как литературовед, эстет, историк, философ. Бахтин для моего понимания достаточно сложен, и он прямо не ответил на многие вопросы, которые меня интересуют. Три его книги я прочитал, и мне этого хватило, а всё остальное – разговоры Бахтина – я уже узнавал через Кожинова. В разговорах Михаил Михайлович был, видимо, смелее и решительнее. Но разговоры остаются разговорами (они потом вышли, записанные моим университетским преподавателем Дувакиным). Бахтин всё равно не был человеком пророческого склада, а именно это всегда привлекало меня в русских философах больше всего.

Ю.П. Игорь Шафаревич, Александр Панарин, Олег Платонов, видимо, до этого уровня не дотягивают?

Ст.К. Несколько работ Игоря Шафаревича мне дороги, я многое из них почерпнул. Но зачеркиванье, порой тенденциозное, советского периода нашей эпохи я не принимал никогда. Александр Панарин – умница чрезвычайный, он сумел понять сущность современного отношения человека к миру, ход русской жизни и пути спасения. Он сказал об этом так, как, может быть, никто в последнее время. Поэтому Панарин и стал автором «Нашего современника». Олег Платонов – историк. Причем, историк с пропагандистской жилкой. У него, на мой взгляд, не хватает кожиновской широты, умения исследовать предмет в целом его выражении, во всех его противоречиях. Платонов может исследовать какое-то одно противоречие, но взять жизнь в целом, в органическом таком ощущении, что эти противоречия заложены в самом ходе истории, – это ему не по силам.

Ю.П. Конечно, в этом контексте не миновать вопроса о Вадиме Кожинове. Прошло уже почти 7 лет со дня его смерти. Какова роль Вадима Валериановича в вашей судьбе и русской мысли ХХ века?

Ст.К. Вадим всегда умел объяснить то, на что у меня самого мозгов не хватало. Все его работы были для меня значительными и подвигли меня в моём развитии. Например, «Правда и истина», «И назовёт меня всяк сущий в ней язык…» стали этапами в моём развитии. Это умение без пропагандистского упрощения глядеть на явление в полном его объёме – вот чему я учился у Вадима всю жизнь. И, думаю, только сейчас в какой-то степени овладел его инструментарием, я имею в виду свою последнюю работу «Лейтенанты и маркитанты» («Наш современник», 2007, № 9). Но стремился я к этому всегда, потому что понимал: это наиболее убедительный, плодотворный, жизнеспособный, запоминающийся образ мысли. Он имеет будущее, работает не только на сегодняшний, но и завтрашний день. И недаром книги Кожинова так издаются, так расходятся, так читаются сегодня. Я просто счастлив наблюдать эту его посмертную судьбу. Значит, он не зря помучился для того, чтобы овладеть этим историческим взглядом. Да в сущности он был у Вадима всегда.

В одной из своих работ середины 60-х годов он написал об отличии русского и европейского менталитетов. Он, в частности, говорил о том, что в Европе любят форму, и когда её не хватает в России, то европеец перестаёт что-либо понимать.

Вот я помню, приехал к Вадиму немецкий профессор, который хорошо говорил по-русски. Мы собрались у Кожинова, выпили немного, Вадим взял гитару и начал петь. Спел Алешковского (который, между прочим, был в нашей компании в начале 60-х годов), спел Тряпкина, Юрия Кузнецова. А потом гость попросил что-нибудь русское народное. Вадим спел ему «Кирпичики», считая это русской народной песней (Станислав Юрьевич смеётся. – Ю.П.), спел Некрасова, а потом мы грянули «Бродяга к Байкалу подходит…» Мы с таким воодушевлением пели, но на лице нашего гостя появилось какое-то мучительное и угрюмое выражение. Он спросил: «А чем вы восхищаетесь? Бродяга же рыбацкую лодку взял чужую? И потом он – каторжник, и брат у него – каторжник, ведь это – криминальная семья» (Куняев смеётся. – Ю.П.). Вот разница между русским эстетическим мышлением и узким, системообразующим взглядом немецкого интеллигента. И эту разницу между западноевропейским взглядом и русской стихией, живущей по своим законам, Вадим Кожинов блистательно показал в своих работах.

Ю.П. То есть, Станислав Юрьевич, вы считаете Кожинова гениальным и ставите его в первый ряд выдающихся мыслителей ХХ века?

Ст.К. Да, несомненно. Без него вторая половина ХХ века была бы настолько неполной, что его никем заменить невозможно.

Ю.П. Станислав Юрьевич, когда-то вы свою позицию определили так: «Чума на оба ваши дома». Имелись в виду дома коммунистический и либеральный. Прошло время, и вы её скорректировали с аргументацией: «жизнь учит». Условно говоря, покраснение взглядов Куняева чем вызвано? И в этой связи – ваше отношение к Сталину.

Ст.К. «Чума на оба ваши дома» – это было сказано в отчаянии, когда я увидел, что верхушка компартии предаёт свою историю и свой народ. То есть имелся в виду дом Яковлева, Горбачёва, Бовина, Арбатова, Бурлацкого и всех тех, кто готов был сдать великие завоевания простонародья, утверждавшиеся, казалось бы, навсегда в советскую сталинскую эпоху. Так что я проклинал не советскую историю, а эту касту предателей.