355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Газета День Литературы » Газета День Литературы # 113 (2006 1) » Текст книги (страница 4)
Газета День Литературы # 113 (2006 1)
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 18:25

Текст книги "Газета День Литературы # 113 (2006 1)"


Автор книги: Газета День Литературы


Жанр:

   

Публицистика


сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Владимир Шемшученко АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ


НАВОДНЕНИЕ

Перестарались служители зияющей пустоты

И рассердили ветер – мне ли о том жалеть!..

Теперь лежат в подворотнях,

трусливо поджав хвосты, —

В наших краях от усердия немудрено заболеть.


Рядом с рекламной тумбой, ободранной догола,

Ходят серые волны с льдинами наперевес.

Если по недомыслию выйдешь из-за угла,

На шею электропровод тебе намотает бес.


Самое время мысли в строй загонять пером

Или сливать в санузел постмодернистский бред,

Чтоб из двора-колодца, как пустое ведро,

Черный квадрат подняли на смех, а не на свет.


И все-таки жаль плутишек – умных не по годам.

Их теперь оглашенных затопчет любая тень

И смоет большая вода с камней Великого города…

Я бы их спас, конечно, но что-то сегодня лень.


***

В конце письма слова: memento more*,

Издалека поведали о том,

Что ты, сбежав от страха за три моря,

Не утонул под Бруклинским мостом.


Ты в пятом колесе седьмая спица,

И на тебе там шапка не горит.

С тобою Вавилонская Блудница

С Манхеттена по-свойски говорит.


А ты в двадцатицентовом конверте,

Заляпанном печатями на треть,

Мне предлагаешь вспоминать о смерти —

Пустое!

Ведь поправший смертью смерть


С народом здесь, в глухом углу Европы,

Он говорит на языке простом.

Он шествует.

За ним лесные тропы

Лисица-вьюга заметет хвостом.


Не сыщут ни зарубок, ни отметин,

И талая вода мосты снесет…

Я с Ним. Я – русский. Я внезапно смертен.

Он милостив. И Он меня спасет.

_

* memento more – помни о смерти


***

Не гляди на меня.

Лучше слушай, как ходит по крыше

В новогоднюю ночь

петербургский неласковый дождь.

Если хочешь, кричи…

Я кричал, Бог меня не услышал.

Если хочешь, уйди…

Я ушел – кабы знать, где найдешь…


Не гляди на меня.

Лучше слушай, как мокрою лапой

Заоконная ель одичало скребется в стекло.

Пересилив себя, ты сумела назвать меня папой

И сама испугалась – давненько мне так не везло.


Не гляди на меня. Не играл я с тобою в пятнашки,

Не водил тебя в школу, не ставил превыше всего.

Приходили стихи, я раздаривал их, как ромашки,

И представить не мог, до чего доведет мотовство…

Не гляди на меня.

Как тебе объясню?

Что отвечу?

Вот мой стол, вот перо,

вот в косую линейку тетрадь…

Не такой представлял я с тобою случайную встречу.

Слава Богу, жива…

Не резон мне теперь умирать.


***

Любил я блатные словечки

И драки – квартал на квартал.

И жизнь не плясала от печки,

А волчий являла оскал.

Горячий привет космонавтам!

Такими гордится страна!

А я по заброшенным шахтам...

И было мне имя – шпана.

На сцене актер, но не зритель:

Спектакль, продолжение, срок…

Хвала тебе, ангел-хранитель,

За то, что не уберег,

За то, что незримая сила

Меня приковала к столу,

За то, что дружков уносила,

В ближайший пивняк на углу,


За… что мне нелепая доля:

В стихах плавить воск и металл?

Была бы на то моя воля —

Ни строчки бы не написал!


***

Ночь у камина. Весна.

Что-то сегодня не спится.

Звездная колесница

Мчится в проеме окна.

На пол упал уголек

И потемнел, остывая.

Псина сторожевая

Вдруг заворчала у ног.

Тонкий ломается лед —

Кто-то под окнами ходит.

Что-нибудь произойдет

Или уже происходит...


ПОЭТЫ

По привычке кусаем ближних —

Неуживчивый мы народ.

Ради мнимых успехов книжных,

Затыкаем друг другу рот.

Наши мысли о дне вчерашнем,

Как прокисшее молоко.

Бедным трудно.

Богатым страшно.

А кому на Руси легко?


***

Блажен, кто по ночам не спит

И времени не замечает,

Кто сыт пустым недельным чаем,

Кто знает – ДУХ животворит...

Блажен, кто верою горит

И в этом пламени сгорает,

Кто на путях земного рая

Взыскует скорбь в поводыри.

Переосмысливаю быт.

Переиначиваю строки.

Когда горланят лжепророки,

Поэт молчаньем говорит.


***

Хотел обнять полмира —

Да руки коротки.

Я метил в командиры,

А вышел в штрафники.


Я не плету сонеты

И не хожу в строю.

Заплечных дел поэты

Меня не признают.


А я всё хмурю брови

И лезу напролом —

Поэзия без крови

Зовётся ремеслом.


МАРИНЕ

Судьба тебя ломала и крутила

И по следам, дыша в затылок, шла,

А ты всё выше, выше уходила

Туда, где не молчат колокола.


Была ты, как испуганная птица,

Как в воздухе поющая стрела…

Я понимал – к тебе не подступиться.

Я долго ждал, и ты ко мне пришла.


Раскинутые руки – два крыла.

Откуда у любви такая сила!

Волна льняных волос меня накрыла…

Как в эту ночь черёмуха цвела!


Я пред тобой, любимая, в долгу

За то, что я теперь любить умею,

За то, что губ твоих касаться смею,

И время останавливать могу.


ПАМЯТИ ПОЭТОВ,

РОЖДЕННЫХ В ПЯТИДЕСЯТЫХ

Как хотелось нам жить!

Что ни спор – Новгородское вече!

Как ходили мы слушать известных поэтов гуртом!

Осень тихо вошла, положила мне руки на плечи...

Умный пес не залаял, вильнул виновато хвостом.

Вот ещё один день и такой же безрадостный вечер

(За такую строку изругают в заштатном лито).

Мы толпились в дверях, разменяли таланты на речи,

Из прихожей в Поэзию так и не вышел никто.


***

Хлеб оставьте себе, дайте света,

Ведь не даром прошу, а взаймы.

Я верну вам – слово поэта,

Рассчитаюсь всем снегом зимы.


Кто-то явно кусает губы.

Кто-то тайно кровоточит.

За окном из асфальтовой шубы

Светофор, как заноза торчит.


Жизнь земная вперед несется.

Жизнь небесная вспять бежит.

Отворяющий кровь не спасется —

Кровь возврату не подлежит.

***


Я устал. Мне уже не поймать этот снег.

Подставляю ладонь – он, шутя, от меня улетает.

До того унизительно нынче звучит – человек,

Что в сравнении с ним и фонарь до небес вырастает.


Я не стану сегодня таскать за собой свою тень.

Пусть идет, куда хочет,

и всласть отражается в лужах.

Пусть её не тревожит

трамвайных звонков дребедень.

Пусть никто не пугает её приглашеньем на ужин.


Постою, помолчу, погляжу на мятущийся снег.

Он ещё не лежит на карнизах свалявшейся ватой.

Он летит и летит, и моих не касается век.

Он, конечно же, синий и пахнет, естественно, мятой.


Мне не нужно трех раз, я могу с одного угадать

Почему так тревожно кричит на Неве теплоходик -

В Петербурге туман. В двух шагах ничего не видать.

Снег уже не идет. Он уходит, уходит, уходит…


***

Белый день. Белый снег.

И бела простыня.

Бел, как мел, человек,

Он бледнее меня.


Он лежит на спине.

Удивлённо глядит —

По отвесной стене

Страшновато ходить.


"Не спешите, больной.

Помолчите, больной" —

Говорит ему смерть,

наклонясь надо мной.


***

Полякам спать не даст Катынь.

Евреям – память холокоста.

И русским, взгляд куда ни кинь,

Латиница – сиречь латынь —

Торит дорогу до погоста.

Мне говорят: «Смирись, поэт»,

Точнее: «Эк тебя заносит...»

Я огрызаюсь им в ответ:

Мол, до меня им дела нет…

А за окном такая осень!

А за окном такая жизнь,

Что впору изойти стихами!

А по-иному все сложись,

Тогда хоть под трамвай ложись,

Себя узнав в грядущем Хаме.

***

Ты жил в тепле с красивою женой.

Я выживал наперекор судьбе.

Ты много лет смеялся надо мной,

А я был рад, что весело тебе.

Ты разучился отдавать долги.

Я научился терпеливо ждать.

Ты бросил дом, когда пришли враги,

А я тебе отдал свою кровать.

Ты ненавистью метишь путь земной.

Я все тебе простил, и мне легко.

Ты зря топор заносишь надо мной —


БЛОК

Молчите, проклятые книги!

Я вас не писал никогда!

Александр Блок

Он сидит за столом, одиночество топит в стакане.

Тонким углем ночник очертил силуэт на стене.

За окном тает снег и, как бинт, прилипающий к ране,

Постепенно чернеет... Стоит в летаргическом сне

У дороги аптека. Рождает бесполые тени

Одинокий фонарь. В ресторанах пропойцы кричат.

Диск на небе кривится. Вздыхают в парадном ступени.

Незнакомка уходит... Проклятые книги молчат.


***

На писательском фронте без перемен:

Плюнуть некуда – гении сплошь да пророки.

Не скажу, что ведут натуральный обмен, —

Просто тупо воруют бездарные строки.

На писательском фронте без перемен:

Кто-то пьет, как свинья, в круговой обороне,

Доживая свой век с вологодской Кармен,

Кто-то лютых друзей в Комарове хоронит.

На писательском фронте без перемен:

Кто-то ходит с пером в штыковую атаку,

Чтобы сдаться в итоге в почетнейший плен

И с друзьями затеять газетную драку.

На писательском фронте без перемен:

Пересуды, раздоры, суды и пирушки —

Среднерусская редька не слаще, чем хрен...

Выпьем с горя, содвинем заздравные кружки!

На писательском фронте без перемен…


АВГУСТ

Ветер нынче строптив, хамоват и развязен,

Вот и верь после этого календарю.

Я к нему паутинкой-строкою привязан,

Потому и стихами сейчас говорю.

Ветер ходит, где хочет, живет, где придется:

То стрелой пролетит, то совьется в кольцо.

Окликаю его – он в ответ мне смеется

И кленовые листья бросает в лицо.

Он стучит мне в окно без пятнадцати восемь,

Словно нет у него поважнее забот.

Он несет на руках кареглазую осень

И листву превращает в ковер-самолет.

Он целует ее, называет своею,

И ему аплодируют створки ворот...

Я стою на крыльце и, как школьник, робею,

И сказать не умею, и зависть берет.


***

Над Кубанью туман, и в росе камыши на лимане.

И налево вода, и направо большая вода.

У ночного костра мне поют казаки о Тамани.

Я мелодий таких, да и слов не слыхал никогда.


Здесь безбожная власть не скупилась на высшую меру.

Не одна здесь дорога по белым костям пролегла.

На казачьих знаменах начертано было – ЗА ВЕРУ.

Только память осталась, и лютая боль не прошла.


Далеко, далеко…

Корабли превращаются в точки.

И у берега чайки встречают рыбачий баркас.

Вот и солнце встает…

Задохнусь от величия строчки.

Боже мой!

Как все просто, по-русски, без глупых прикрас.


***

Полыхнувший закат до полоски алеющей сужен:

Туча – словно портьера, а небо – оконный проем.

Ничего, ничего...

Пусть мой голос и слаб, и простужен,

Поднимая глаза, все равно говорю о своем.

Я до солнца встаю, чтоб увидеть, как звездные ноты

Рассыпает Господь для поэтов на Млечном пути,

Заполняю словами тетрадок бумажные соты.

Если мне суждено, я до правды смогу дорасти.


Вознесусь над землей, позабуду о мире и граде.

Предпочту пораженью веселую смерть на лету.

Чтоб, ломая перо, не просить у людей Христа ради,

И, ударившись оземь, зажать в кулаке высоту.


Это проще простого – умри да с восходом воскресни,

Ухватившись за гриву крылатого злого коня.

Ничего, ничего...

Я приду и спою свои песни.

Я еще постучусь к тем, кто знать не желает меня.


***

Ненасытная печь за поленом глотает полено.

На исходе апрель, а в тайге ещё снега по грудь.

Скоро лед в океан унесет непокорная Лена,

И жарки расцветут, и не даст птичий гомон уснуть.


Где-то там далеко облака собираются в стаи.

Где-то там далеко людям снятся красивые сны.

А у нас ещё ветер хрустальные льдинки считает

На озябших деревьях, и так далеко до весны.


Тишину потревожил испуганный рокот мотора.

Не иначе сосед мой – рисковый, бывалый мужик,

До того одурел от безделья и бабьего вздора,

Что по рыхлому льду через реку махнул напрямик.


И опять тишина. На сей раз проскочил-таки, леший.

От души отлегло. Я бы так ни за что не сумел.

В эту пору на лед не ступают ни конный, ни пеший,

А ему хоть бы хны. Он всегда делал то, что хотел.


И за то пострадал, и срока отбывал на Таймыре,

И на выселках жил от верховьев до Карских ворот,

Пил еловый отвар, кулаком плющил морды, как гирей,

И выхаркивал легкие сквозь окровавленный рот.


Он глядел на меня, усмехаясь, в минуты застолья

И на третьем стакане меня зачислял в слабаки,

А глаза изнутри наполнялись любовью и болью —

Так на небо глядят пережившие жизнь старики.


***

Я тебя всё сильнее люблю

И стихами от ярости плачу.

Не могу, не умею иначе

Я ревную тебя к февралю.


Дорогая, не смейся, не надо,

Посмотри за окно, посмотри.

Словно яблоки зимнего сада

На снегу заревом снегири.


Не клюют, не поют, не летают,

Видишь, пёрышки словно в крови...

Мне тебя в час любой не хватает.

Позови меня жить, позови.


***

Убегает от смерти во сне нецепная собака,

Раздувает бока и когтями скребет по ковру.

Ах, какая была с волкодавом прекрасная драка!

Он пришел, как хозяин, пометить твою конуру.


Спи, надежный мой друг, завтра будем зализывать раны.

Я тебя не оставлю и утром налью молока.

Скоро выпадет снег, на березах повиснут туманы,

И по первому льду мы погоним с тобой облака.


Жаль, что век твой недолог – совсем уже морда седая.

Я прошу тебя, псина, от смерти беги со всех ног.

Ну а если уйдешь, ты достойна собачьего рая, —

У меня на руках абрикосовый дремлет щенок.


***

Когда по всей земле мело,

Мело, мело во все пределы

И выжить было тяжело —

Как высоко свеча горела!


И вновь еврею страшно жить,

И русский – кровный брат изгою,

И совесть рядится слугою,

И честью честь не дорожит.


И унижается страна,

Тем, что народ хулят и судят

Его обидевшие люди, —

Падение не знает дна!


Покуда в славе вор и шут,

Из ниоткуда возникая,

Из глаз в глаза перетекая,

Не мести – милости прошу.

«ИМПЕРИЯ НЕ МОЖЕТ УМЕРЕТЬ!» К 50-летию со дня рождения Владимира Шемшученко


– Володя, я знаю, что несколько лет назад ты переехал из Казахстана под Санкт-Петербург. Чем была вызвана перемена места жительства, ведь с Казахстаном тебя связывала чуть ли не вся жизнь?

– Во времена так называемого «парада суверенитетов» новоявленная республика Казахстан заболела болезнью роста национального самосознания своей коренной нации. В прежние времена нас особо не интересовала национальность соседа по общежитию. И вдруг оказалось, что кто-то является первым среди равных. На одном из Пленумов СП Казахстана, на котором я присутствовал, вся официальная часть (да и не только она) была озвучена на казахском языке. В связи с этим мне и другим представителям русской секции пришлось встать и покинуть зал заседаний – и не потому, что мы были против казахского языка как такового, а потому, что мы просто не знали этого языка, а роль статистов в чужой игре нас не устраивала. Пространство русского языка стала напоминать «шагреневую кожу». Согласно закону, 50% времени на телевидении было отдано под вещание на казахском языке. То же самое произошло и с печатными средствами массовой информации. Готовился и внедрялся переход всего делопроизводства на казахский язык. Немудрено, что в этой атмосфере носители русского языка стали чувствовать себя неуютно. Особо стоит отметить, что обучение в средних образовательных школах стало приобретать ярко выраженный национальный характер. Можно вспомнить, что после известных событий в других новообразованных среднеазиатских государствах поток беженцев из них протекал по Казахстану. Люди уезжали, в буквальном смысле слова спасая свою жизнь и жизнь своих детей. Всегда тяжело оставлять свою Родину, где прожил не один десяток лет. И всё же это случилось.

Особо горько осознавать, что и в России мы не были никому нужны. Я до сих пор с ужасом вспоминаю свои мытарства в паспортных столах и комитетах по миграции. Да и по новому месту жительства отношение братьев-писателей к приезжим нередко можно выразить одной фразой: «Понаехали тут!» Но, в принципе, смена моего места жительства произошла в пределах той же империи (хотя и разрушенной), поэтому я ощущаю себя в Санкт-Петербурге, как в Казахстане, ибо считал и считаю себя гражданином империи, а всё остальное я легко переживу.

Империя не может умереть!

Я знаю, что душа не умирает...

Империя – от края и до края –

Живёт и усечённая на треть.

Оплаканы и воля, и покой,

И счастье непокорного народа.

Моя печаль – совсем иного рода,

Она созвучна с пушкинской строкой.

Пусть звякнет цепь, пусть снова свистнет плеть

Над тем, кто воспротивится природе...

Имперский дух неистребим в народе,

Империя не может умереть!


– Насколько влияет на человека среда его обитания и, особенно, языковая и культурная атмосфера вокруг него?

– Общеизвестно, что национальность определяется языком и культурой, тому есть неопровержимые доказательства. Я считаю, что Владимир Даль и Барклай де Толли были более русскими людьми, чем Борис Ельцин и Роман Абрамович. Человек, воспитанный в лоне Православия и великой русской культуры, имеет большее право называться русским, чем подобный ему, одурманенный общечеловеческими ценностями и потому лишённый национальных корней и понятия «Родина» как такового. Мы привыкли все свои нестроения валить на кого-либо, забывая о том, что активно или пассивно участвовали в развале собственной страны. Общим местом уже стало наше неумение в критический момент противодействовать разлагающему влиянию активно насаждаемой враждебной нам идеологии. То, что не смогли сделать силой оружия, успешно сделали, поманив нас прелестями западной жизни, наплодив, таким образом, сонмы агентов влияния, готовых оптом и в розницу торговать как национальными богатствами, так и собственными душами, руководствуясь принципом – ты умри сегодня, я завтра. Как легко искать соринку в чужом глазу, не замечая бревна в своём. Соринку искать легче. В самую пору вспомнить слова последнего Императора России Николая II: «Кругом измена, трусость и обман». Вот вам и вся среда обитания. И мы в ней живём.

– Петербург образца 2005 года – это Россия или Европа? Каким ты ощущаешь этот город?

– Петербург – это вообще город особый. Замысленный Петром I как окно в Европу, нынешний Петербург, скорее всего, напоминает «пролом в Европу», поскольку в окно столько не вытащишь. Порты и автотрассы надрываются и стонут под грузом вывозимого из России будущего грядущих поколений. Совсем недавно запланировано и воплощается в жизнь под жалобный визг прибалтийских государств и Польши, привыкших стричь купоны со своего географического положения, строительство газопровода по дну Балтийского моря в Германию, которая, конечно же, является нашим стратегическим союзником в благодарность за то, что М.С.Горбачёв бездарно и безвозмездно оставил немцам всю инфраструктуру Западной группы войск СССР. Но этого мало. Оказалось, что без китайского чайна-тауна, то бишь гигантского квартала, населённого исключительно китайцами, радость Петербурга будет неполной. Но это всё – сфера большой политики. А, спустившись на грешную землю, я не могу не поклониться низко жителям города, которые живут здесь вместе со мной (а вернее сказать – я вместе с ними), города, который стал для меня родным. Не повернётся у меня язык сказать в адрес простых граждан Петербурга злые и несправедливые слова.

– Одновременно с распадом Советского Союза распались и многие из его творческих союзов, разойдясь по своим политическим, идеологическим, мировоззренческим, национальным и художественно-стилевым нишам. Чувствуется ли какое-либо противоборство между литературными группами и союзами Санкт-Петербурга?

– На мой взгляд, при размежевании в литературном плане творческие союзы больше потеряли, чем приобрели. Я оставляю за кадром материальную сторону этого вопроса, потому что стало общим местом обсуждать и осуждать грантополучателей от всевозможных фондов. Естественно, что любой, получивший премию или грант, пишет, по мнению всех не получивших, на порядок хуже, чем они. Но я считаю, что в наше время одного таланта для мало-мальского успеха недостаточно. Необходимо прилагать сверхусилия для того, чтобы твои произведения кто-то прочитал, и совершать почти невозможное для того, чтобы кто-нибудь на них откликнулся. Единое писательское сообщество со всеми своими нестроениями и разногласиями давало литератору хоть какую-то оценку. Существовал так называемый «гамбургский счёт». Поэтому всегда было ясно – является ли данный литератор творцом или жалким подражателем. В настоящее же время печатные издания, принадлежащие тем или иным творческим союзам, уже беспринципно и открыто хвалят только своих и ругают всех чужих. Многочисленные дискуссии о профессиональной критике положительных результатов не приносят...

Считаю, что объединение писательского сообщества было бы благом ещё и по той причине, что сообща писателям было бы легче отстаивать свои интересы во властных структурах, которые абсолютно не понимают, кто в настоящее время является настоящим писателем, а кто графоманом. Но самое главное, расширилась бы среда, в которой звучали бы произведения тех или иных авторов. Любой плохой мир лучше доброй ссоры, хотя писательские ссоры я бы остерёгся называть добрыми. Скорее всего, это война на уничтожение. И оружием этой войны является слово, которое изначально было у Бога.

– Много лет ты был участником, а потом и членом жюри Всероссийского Грушинского фестиваля авторской песни. Какое у тебя мнение о сегодняшнем состоянии этого мероприятия?

– Грушинский фестиваль болеет теми же болезнями, что и всё наше общество. Волны масскультуры захлестнули и погребли под собой тот свет и задушевность, которые изначально несла в себе авторская песня. На фестивале авторской песни сейчас собирается публика, отношения к песне почти не имеющая. Люди приезжают пить и гулять. И требуют, чтобы их развлекали. Развращённая публика отказывается думать и сострадать, и авторы-исполнители зачастую идут у неё на поводу. Выражение «пипл всё схавает» стало расхожим и в бардовской среде. Сей прискорбный факт напрямую сказывается на стихах и музыке. В итоге авторская песня получила некое среднестатистическое звучание. Это можно проиллюстрировать слоганом «С миру по строчке – автору песенка». Но, справедливости ради, нужно отметить, что всякий, кто берётся организовывать эти фестивали, достоин памятника при жизни, поскольку вокруг – полчища говорящих, и только единицы делающих. Надеюсь, что авторская песня, в конце концов, выздоровеет, если не будут до конца затюканы, осмеяны и, в конце концов, уничтожены носители славных традиций.

– Последнее время ты довольно часто выступаешь в «Литературной газете», рассказывая о культурной жизни северной столицы. Не мешает ли в тебе публицист поэту?

– Было бы ошибочным считать, что поэт – это всякое существо, пишущее стихи. Стихи у нас пишут миллионы, и даже издают их. В древнегреческой мифологии поэт ближе всего к богам, поэтому нужно всегда стремиться к недостижимому идеалу. Поэт, если угодно, человек в какой-то мере «ненормальный», он, в отличие от других, может услышать, воспринять кожей тонкие сигналы, посылаемые свыше. Он является приёмником и передатчиком, т.е. подмастерьем у Бога. Ведь не зря говорил великий поэт Сергей Есенин, что поэт – это «Божья дудка». Насколько чувствителен приёмник, насколько совершенен передатчик, настолько будут хороши стихи. Поэт пользуется словом, и другого оружия у него нет. Неверно поставленное слово обязательно отомстит тому, кто с ним не должным образом обошёлся… Но я человек православный, поэтому спокойно отношусь к тому, что мне приходится заниматься редактированием и публицистикой – значит, так в данное время и нужно. Господь управит. Я очень плохо отношусь к людям, заявляющим, что они рождены для писания стихов, потому что поэт в конечном итоге – это судьба. Не всякому по плечу этот крест. Когда в церкви на исповеди я сказал, что я поэт, священник ответил, что он ничем не может мне помочь, а может только по-человечески посочувствовать. «Страшный крест ты несёшь, – сказал он. – По самому большому счёту будет спрошено с тебя, поскольку дадено тебе слово».

– Вот уже несколько лет, как ты активно работаешь в созданном совместно с друзьями журнале «Всерусскiй Соборъ». Почему вы выбрали для своего издания такое название, и каков курс журнала?

– Мы активно пропагандируем идею царского самодержавия, ибо считаем, что такая огромная страна, как Россия, не выдержит демократического правления, она расползётся по швам. Царь – это помазанник Божий. Справедливо сказала Марина Цветаева: «Это просто, как кровь и пот, / Царь народу, царю – народ». Все наши правители до нынешних времён в той или иной мере были самодержцами. Иного не дано. Мы не читаем проповедей, мы стараемся доносить до людей в произведениях литературы идеи и ценности великой русской нации. Я лично считаю, что любое талантливое стихотворение или прозаическое произведение, написанное на хорошем русском языке, является более православным по сути, чем свинопись, обставленная церковной атрибутикой. Мы считаем, что глава России будет избран на Всемирном русском соборе. Отсюда и название. С этим живём, с этим и умирать будем.

– Как ты считаешь, что для сегодняшнего человека является полем борьбы за Россию? Политические баррикады, профессиональная деятельность, творчество или его семья?

– Я категорически против всяческих баррикад. Я представляю, как бы обрадовались наши недруги, если бы мы в какой-нибудь братоубийственной войне положили бы миллионов этак пятьдесят русского люда. И без того по миллиону в год вымираем. После войны и то столько беспризорных детей не было. Поэтому мы должны чётко и ясно понимать, что с нами воюют на уничтожение. Нужно знать в лицо своего врага. Совсем не имеет значения, в обёртке ли он из-под сникерса или в образе навязываемой нам атлантической культуры. Но самое главное – выстоять на этом поле брани. Не так давно члены нашей редакции были на приёме у архиепископа Константина и спрашивали его, что же делать и как быть? Он ответил просто и ясно: «Крепите семью». Воистину – это последний наш бастион.

Но не надо забывать и о том, что народ, утративший свой язык, перестаёт существовать. Поэтому, своё предназначение я вижу в защите и сохранении великого русского языка и великой русской литературы. Не нужно искать новой национальной идеи, она была, есть и будет. Нужно только вспомнить, в чём искали себе опору наши предки.

– Чего, по твоему мнению, сегодня больше всего не хватает России? Я не имею в виду деньги – наш стабилизационный фонд составляет сегодня порядка 1,3 триллиона рублей, это ровно по 10 млн. рублей на каждого жителя страны, но при этом больше половины населения всё равно не имеет квартир, не знает, на что покупать хлеб и одеваться, а деньги просто так валяются в заграничных банках и ждут очередного дефолта. Я имею в виду – мозгов? души? талантов? порядка? заинтересованности?.. Чего не хватает России сегодня?

– Я считаю, что больше всего у нас не хватает совести. Недаром же в «Бесах» Достоевского пресловутый революционер в качестве основополагающего принципа привлечения сторонников декларировал освобождение от совести. Мы привычно сваливаем все свои беды на инородцев, Америку и нерадивость нашего собственного правительства, заявляя при этом, что нас обокрали. Но надо чётко и ясно сказать, что, польстившись на сладкие речи и заморские пряники, мы сами своими же руками, взяв отступного, разбазарили великое государство. И дай Бог, чтобы у нас или у будущих поколений хватило сил и духа вернуть завещанное нам отцами и дедами. А на стабилизационный фонд можно наплевать и растереть, поскольку деньги, вложенные в американскую экономику, в ней и останутся. Сейчас принято не возвращать долги, а убивать кредиторов, что с нами, под вопли о защите прав человека, и делают. Всегда можно будет сказать, что в России нет демократии, а посему средства, отобранные у граждан России, никто им не вернёт. Много крови придётся пролить, чтобы вернуть то, что изъято сегодня обманным путём.

– Русская поэзия сегодня – не исчерпала ли она себя? Видишь ли ты признаки её обновления? Кто, по-твоему, задаёт сегодня тон в поэзии?..

– Тон в поэзии сегодня задаёт сама жизнь. Мы живём в интересное и страшное время, предшествующим поколениям такое и не снилось. Поэтому поэзия, на мой взгляд, должна свидетельствовать о нашем времени. Поэт должен всегда говорить правду граду и миру. Если угодно – «глаголом жечь сердца людей». Бог не в силе, а в правде. Поэтому, абсолютно не приемлю провокационные вопли о безвременной кончине литературы в целом и поэзии в частности. Ныне живущие никогда не смогут, при всём их желании, оценить текущую литературу, поэтому предлагаю оставить это неблагодарное дело взыскательным потомкам. Им дано возносить или предавать забвению.

Беседовала Марина ПЕРЕЯСЛОВА


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю

    wait_for_cache