Текст книги "Ричард де Амальфи"

Автор книги: Гай Юлий Орловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Все ахнули, что-то черное оторвалось и взлетело в воздух, а потом, описав дугу, ударилось в вымощенный камнем двор с такой силой, что высекло искры. Я рассмотрел черный рог, перевел изумленный взгляд на коня.

– Что с тобой... Неужели?

Из барака выскочил Гунтер, обошел коня по дуге. За ним спешили Ульман и Тюрингем, уже снявшие доспехи, но с мечами в руках.

– Ваша милость, – ахнул Гунтер. – Он... он что, как все рогатые?

Я ответил, все еще не придя в себя от великого изумления:

– Да, как олень или лось... Но как же тогда...

Появился Зигфрид, огляделся, сразу все понял и метнулся к рогу. На лице Гунтера вспыхнуло острое сожаление. За моей спиной кто-то горячо зашептал, объясняя соседу, что если какой охотник в лесу или в горах отыскивает вот такой рог, то может стать богачом. Колдуны и маги охотятся за сброшенными рогами единорогов, надеясь отыскать в них волшебную силу, наделать амулетов и талисманов!

Я с осторожностью подошел к коню, он фыркнул и потянулся по мне теплыми мягкими губами. На середине широкого лба пламенеет свежая ссадина, капли крови собрались в крупные бусины, некоторые ползут, оставляя алые следы, в сторону ноздрей.

– Я тебя люблю, – прошептал я. – Ничего, еще отрастет... А пока потерпи, не расчесывай.

Расталкивая народ, протиснулся человек, которого я ожидал увидеть меньше всего: маг Рихтер, нелепый в теплом стеганом халате и широкополой шляпе с высоким верхом, сказал мне еще издали:

– Ваша милость!.. Ваша милость!

– Ого, – сказал я, – как это ты так... сразу?

Он чуточку смутился, бросил вороватый взгляд на моих соседей.

– Иногда удается... Ваша милость, нельзя ли рог... для магических нужд?

Я развел руками:

– Рог подобрал Зигфрид, торгуйся с ним. Правда, рог все-таки мой... в смысле с моего коня, а не то, чему лыбишься, потому думаю, что сумеешь получить, если предложишь доблестному рыцарю пару кувшинов очень хорошего вина. Повторяю, очень хорошего!

Он торопливо кивнул:

– Да-да, у меня совершенно случайно на древних пергаментах есть пара рецептов, которые я все еще не соскоблил... Благодарю вас, ваша милость!

– Как думаешь, – спросил я вдогонку, – рог скоро отрастет?

Он оглянулся, задумался, словно из ниоткуда в руках появилась толстая, как сундук, книга, я сразу ее не заметил, а Рихтер уже то пролистывал старые выцветшие страницы, то захватывал горстью и перебрасывал целые главы и разделы.

– Не уверен, – пробормотал он, – ваша милость... Если б в его родных лесах, тогда отрос бы, а вот здесь...

Я кивнул.

– Понятно, эндемичный вид. Как вон женьшень растет в Уссурийской тайге – женьшень, а в других местах это простые корешки. Или пантокрин только на Дальнем Востоке... Честно говоря, даже не знаю, хорошо это или плохо.

Маг посмотрел исподлобья с немалым удивлением:

– Как? Вы согласны, чтобы единорог лишился рога?

– А что, – спросил я в свою очередь, – превратится в простого коня?

– Нет, – пробормотал Рихтер, – но... так все издали видят, что едет герой, благородный и неустрашимый рыцарь. Если уж сумел подчинить себе единорога, то, понятно, герой! А без рога это же простой конь... с виду. Я отмахнулся:

– Это меня не волнует. Я – сама скромность. Да и когда рог растет, он жутко чешется, верно?.. А чесать нельзя – сперва и очень долго это всего лишь мягкий отросток, наполненный кровью... Любое прикосновение – и олень с ума сходит от боли! Нет, пусть уж без рога. Если очень понадобится – съездим в тот эндемичный лес, поедим местной травы...

Зигфрид сказал, прижимая к груди рог:

– Да и, гм, репутация девственника...

Я нахмурился, сказал Рихтеру сварливо:

– Сэр Зигфрид прав. Какому мужчине нравится, когда принимают за девственника?

Коня повели в стойло, появился отец Ульфилла, победно воздел крест и завопил истошным голосом прирожденного оратора:

– Это я окропил его святой водой!.. И это исчадие диаволово превратилось в простого коня!.. Атак пришлось бы сжечь на огне, как надлежит со всеми, кто пользуется благоволением Врага рода человеческого...

Он выразительно посмотрел на мои ноги, словно надеялся увидеть раздвоенные копыта сквозь сапоги прекрасной выделки. Я нахмурился, сказал громко:

– Все-все, цирк закончен, хоть главный клоун как раз появился!.. Всем по местам, дважды повторять не буду.

Народ благоразумно рассеялся, никакой лорд не потерпит, чтобы столько челяди болталось во дворе без работы. Конюхи с конем скрылись, отец Ульфилла ожег меня злым взглядом, повернулся и степенно удалился в церковь. Рихтер поклонился и тоже начал пятиться, я остановил его вельможным жестом.

– Погоди. Что насчет заградительной полосы заклятий в подземелье? Установил?.. Мне надо, чтобы всех нарушителей границы в клочья без всяких там прав человека.

Он побледнел и переспросил блеющим голосом:

– В клочья?

– Можно в туман, – сказал я небрежно. – Или в лепестки розы, если ты буддист... в душе. Я прагматик, как все олигархи. Мне важно, чтобы граница на замке, а враги исчезли. А как – неважно. Я не такой уж и общечеловек в душе, как с виду.

Он огляделся по сторонам, но никто не придет на помощь, лицо стало несчастным. Уже пожалел, что выскочил, польстившись на приманку, промямлил:

– Я вообще-то сделал все, чтобы снизу никто не проник... Все нужные заклятия, все нерушимые и уникальные... Увы, увы...

– Что случилось?

– Ваша милость, не гневайтесь...

– Давай, рассказывай.

– Мои заклятия нерушимы для любых смертных и даже для магов. Однако, простите, против священников мы почти бессильны. Отец Ульфилла тоже спускался в подземелья...

Я ощутил неладное, спросил резко:

– Что он там делал?

– Он... все порушил.

– Что?

– Все мои заклятия, – ответил Рихтер опечаленно, – потеряли силу.

Я раздраженно огляделся. Во дворе по-прежнему пусто, только Гунтер вывел на дальний край лучников, устанавливают мишени. Гунтер поглядывал в мою сторону и, едва я сделал ему знак приблизиться, прибежал тяжелой рысью, придерживая подпрыгивающий на поясе короткий меч.

– Да, ваша милость!

– Пошли кого-нибудь за отцом Ульфиллой, – сказал я. – Но только пусть пригласят, а не тащат за шиворот, как вы привыкли обращаться с духовными лицами. И не надо святого отца колоть сзади пикой, чтобы бежал быстрее, хотя, признаю, это потешно. Эх, вам бы еще банановые корки... Или тортами пошвыряться...

Гунтер сказал бодро:

– Я сам приведу. Он здесь, в церкви.

Я обернулся к Рихтеру:

– Но после того, как отец Ульфилла изломал твои магические ловушки и заборы... он что-то делал?

Рихтер пренебрежительно поморщился.

– Что может этот тупой и грубый человек?.. Бормотал, брызгал водицей, снова бормотал. Я не жду от него толку. Дело священников – спасать души, а обезопасить тела лучше умеют маги.

Отца Ульфиллу если и разыскивали недолго, то явно будили не слишком деликатно. Когда он явился в сопровождении Гунтера, вид у него был усталым, лицо помятое, будто только что собрался соснуть, а ему не дали.

– Патер, – сказал я со всей почтительностью, – по некоторым агентурным данным, хоть и непроверенным, можно ожидать повторения атаки нечисти. Вы какие-то меры приняли?

Он кивнул, глаза с неприязнью окинули меня с головы до ног. Понятно, если бы я зарос, не стриг волосы и ногти, не мылся бы хотя бы пару лет, как делают христианские подвижники, то показался бы ему куда угоднее и благочестивее.

– Да, – ответил он коротко, не в силах назвать меня "сын мой", – я со всей несокрушимой верой в сердце обошел все выходы из подземелья, обошел двор и вообще везде окропил святой водой, прочел молитвы, окурил святым ладаном и велел дворне возжечь свечи и обратить свои сердца к Господу. Это тройная защита, сэр Ричард. Никакая нечистая сила не проломит!

Гунтер вздохнул с великим облегчением, верит священнику безоговорочно, а вера, как известно, двигает горами. Вон как Магомет двигал ими туды-сюды, туды-сюды.

– Лады, – ответил я после паузы, – будем считать вас, патер, ответственным за оборону супротив нечисти.

Он посмотрел на меня исподлобья.

– На все воля Господа, но ни один пособник Сатаны не должен проникнуть через входы, запечатанные именем святого Михаила и архангела Гавриила!..

Я подумал, что между "не проникнет" и "не должен проникнуть" щель шириной с Дарданеллы, но смолчал, обернулся к Гунтеру.

– Вели подать рассолу... да побольше, побольше. День только начинается, а у меня в голове такое...

– Да, – поддакнул Гунтер, – Бог дал день, а дьявол – работу. Но, может быть...

Он замялся, я спросил:

– Что?

– Не лучше ли вина? – спросил он. – Как обычно?

– Если похмелье не лечить, – пояснил я, – оно проходит за один день. Если лечить – за десять...

Он исчез, я посмотрел вслед с мыслью, что потому и клянем дьявола, что работать не любим. В райском саду жили на халяву, там даже штаны были не обязательны.

Глава 11

В покоях я с наслаждением содрал с плеч доспехи, все железо с металлическим грохотом обрушилось на пол. Одно из преимуществ рыцарства, что оруженосец либо сам подберет все и приведет в порядок, либо проследит, чтобы это сделали слуги. Во всяком случае, я не забочусь насчет доспехов: стоит возжелать их одеть или даже надеть – сразу оказываются предо мной вычищенные, надраенные, ремни смазаны маслом, а потертые заменены новыми.

В комнате, которую приспособил под кабинет, я стащил сапоги, швырнул в огобелененную стену. Голые ступни тонут по щиколотку в мягкой шкуре с длинным мехом, из окна льется золотистый свет, из-за него вся комната выглядит погруженной в полумрак.

На отдельном столике лежит, свесив крылья до полу, дивная птица, зовомая хробойлом. Голову тоже свесила, я потрогал пальцем, качнулась, как маятник. Мертвая, как я слышал, должна вроде бы застывать. А эта либо не мертвая, либо... резиновая.

– Ничего, – проговорил я, – и до тебя доберемся. Вот только-только разгребусь...

Блеснул плазменный свет, комната вспыхнула таким ярким огнем, что даже солнечный луч исчез, растворившись в море огня. Я зажмурился от неожиданности, но и через опущенные веки узнал призрачную фигуру.

Тертуллиан заговорил первым:

– Не удивляйся, Ричард, я... правда, сам удивляюсь, так что и ты можешь... Знаю, вы зрели разрушенную часовню, что уже травой проросла. Мой совет: восстанови ее.

Я отмахнулся:

– Тертуллиан, я уважаю твои религиозные взгляды, но...

– Что не так?

– У меня несколько иной подход. Каждый человек волен общаться с Богом без посредников...

Он вскинул огненную ладонь, за рукой остался ряд призрачных силуэтов.

– Погоди. Я не об этом. Знаю, в твоем мире святость – пустой звук. Но здесь ты мог бы заметить, что святыни обладают некой мощью. И если восстановишь часовню, там на десятки шагов будет свободно от нечисти!

Я всмотрелся в его пылающий облик, похожий на миниатюрную звезду на краю галактики.

– Так ли?

– Ну, крупный враг пройдет, – ответил он с неохотой, – однако чаще приходится драться с мелочью, не так ли? Я думаю, комары тебе докучают больше, чем волки!

Я подумал, развел руками:

– Сдаюсь. Ты прав. Завтра же пошлю каменщиков. Тем более мне это почти ничего не стоит.

Он поблагодарил кивком, свет начал тускнеть, из гаснущего облака донеслось:

– Спасибо, Ричард. Ты увидишь, что это нужно больше тебе, чем мне.

Я смолчал, а потом как будто толкнул кто-то, взглянул на исчезающий силуэт, промямлил нечто, махнул рукой:

– Извини, чуть дурь не ляпнул, не обращай внимания. Так, минутная слабость...

Свет, что уже таял, разгорелся, Тертуллиан возник в прежнем блеске. Огненные глаза впились в мое лицо, прожгли, я ощутил себя червячком, распластанным на стеклышке под окуляром микроскопа.

– Слабость? – повторил грохочущий голос. – Все мы в вечной борьбе прежде всего с собой, а уж потом... Что тебя тревожит?

– Не тревожит, – ответил я с досадой. – Понимаешь, я человек такого мира, где все стараются приспособить, запрячь в работу. Ветер у нас крутит ветряки и носит дирижабли, вода вертит лопасти турбин и... словом, вырабатывает магию... нашего времени, собаки пасут скот, атом взрывает горы и прокладывает дороги...

Он слушал терпеливо, а я все не мог остановиться, ибо остановиться ляпнуть то крамольное, что засело... нет, пока что зародилось в башке, но я знаю, что такие мысли так просто не испаряются.

– И что же? – спросил он наконец.

Я взглянул в его пылающее лицо и понял, что он видит меня насквозь.

– Тертуллиан, – проговорил я с трудом, – меня унижает и оскорбляет то, что в этом мире есть люди, которые пользуются знаниями... скрытыми от других! Это нечестно... по законам моего старого мира. Я говорю о магии. И хоть убей, но я не считаю, что пользоваться магией – плохо. Другое дело кто ею пользуется...

Он вскинул руку, прерывая, хотя именно сейчас я вступил на твердую почву и мог бы разглагольствовать в духе общечеловека часами: мол, все зависит от человека, вообще нет плохих наций, террористы не имеют национальности, атомная энергия худо или благо – в зависимости от того, кто ею владеет...

– Погоди, – сказал он, – я понимаю, что тебя гложет.

Более того, зная тебя, могу сказать, что не остановишься. Да-да, будешь и дальше стараться овладеть этим отвратительным знанием и... погубишь душу.

Голос его впервые прозвучал с невыразимой печалью. Я запнулся с ответом, развел руками:

– Тертуллиан, прости... Но это не просто вызов мне, понимаешь? У меня другое мировоззрение. Я продолжаю верить, что все зависит от того, в чьих руках, к примеру, лук со стрелами. Можно охранять овец, стреляя в волков, а можно грабить путников. Так и магия. Она не может быть хорошей или плохой!

Он кивнул, свет слегка померк, а когда зазвучал голос снова, я поразился глубине скорби в нем:

– Ричард, Ричард... Господь да хранит твою мятущуюся душу... Ричард, сама магия на самом деле просто магия, однако на человека, владеющего ею, действует... не могу подобрать слово... как вино на слабого человека!

Теперь уже он запинался, с трудом подбирал слова. Я слушал с недоверием, потом вспомнил о наркоманах, что не могут без дозы.

– Возможно, понимаю, – сказал я. – Да-да, понимаю. Да вот понимаю, и все! У нашего бога, как говорится, тоже были такие же проблемы... Но ты прав, меня уже прет, не остановлюсь. В моем мире знание дороже иной раз власти. Я буду стараться овладеть им... даже если оно и бегает с ярлычком "магия"! Так что скажи прямо: в чем же препятствие? Или надо надевать рясу, или, как маги, – колпак и мантию?

Он помолчал, я чувствовал несогласие, сам подумал, что, может быть, для мага надо какое-то и физиологическое состояние, к примеру – отсутствие половых гормонов, а они у меня вырабатываются ежеминутно, или что-то еще, связанное с возрастом, наконец Тертуллиан заговорил с нерешительностью:

– Препятствие – в вере. Или, чтоб тебе было понятнее, в мировоззрении. Христианство и чудеса – несовместимы.

– А как же плачущие иконы?

Он отмахнулся:

– Суеверие невежественных крестьян. Но когда доходит до официального их признания, Церковь всякий раз мягко ставит под сомнение и... не признает. Ричард, Господь не творит чудеса на Земле, как мелкие языческие божки... Он... сотворил мир!

Последние слова он договорил медленно, странно сдавленным голосом и с таким трудом, словно ворочал гору.

Я спросил негромко:

– Но чудеса... были?

– Да, – ответил он с великой неохотой и, как я понял с изумлением, великим стыдом. – Это наша слабость... мы – отцы Церкви, аскеты, подвижники... иногда, только иногда!.. понимаешь, по разным причинам... кто-то ради спасения, кто-то по слабости души...

Я сказал торопливо, сам чувствовал себя неловко, Тертуллиан не должен так стыдиться чисто человеческих стремлений проверить свою мощь:

– Я все понял.

– Не все, – возразил он. – Не пользуйся, Ричард, даже если сможешь!.. Это очень опасно для тебя же. Душа... Ричард, она... есть! И потерять ее очень легко.

– Я понял, – ответил я серьезно. – Опасно пользоваться допингами, наркотиками и чудесами. Опасно для себя. Хоть и... очень хочется. Тертуллиан, я буду очень осторожен.

Он вздохнул:

– Мне кажется, я скоро потеряю тебя, Ричард. У меня такое предчувствие.

– Я буду очень осторожен, – повторил я.

Возможно, мелькнула мысль, это и погубило Галантлара. Христианнейший рыцарь, шел с крестом на плаще, крестиком на шее и верой в правоту и торжество Христа. Он не мог вот так взять и отдаться магии, что противна его христианской сути, которую он выжигал огнем и мечом.

А вот чудесам... да, мог. Обладая помимо мускулов еще и огромной духовной силой, как-то получил доступ... или возможность творить то, что охристианенные простолюдины называют чудесами, а проще говоря – магией. Тертуллиан не догадывается, что я очень серьезно воспринял его слова. Я знаю, что такое допинги. Я видел, как сжигали спортсменов, за пару лет превращая в дряхлых стариков. Тертуллиан кивнул в сторону тусклого окна:

– Начало положено: восстанавливается церковь. Если будешь не рушить их, а поддерживать, то сила твоя, как паладина, будет расти. Ты уже знаешь, что паладин залечивает раны соратников... однако паладины не могли лечить себя, это делали другие паладины. Это мудро, это правильно! Ты стал исключением, когда начал лечить и себя. Понял?

– Увы, – ответил я. – Даже не знаю, радоваться ли?

– Кому больше дано... – сказал Тертуллиан.

– Это я понимаю, – заверил я. – Я прохожу по статье "...в особо крупных размерах". Спросят так спросят!

– Тогда мне добавить нечего, – произнес он невесело. – Разве еще вот что... Мы, адепты Церкви, можем только создавать. Сколько бы ты ни произносил "разрушься", "уничтожься", "провались", "сгори" и ни желал всем сердцем разрушений или смерти – ничего не выйдет. Магия, которая доступна нам, может только лечить, творить, создавать...

Свет разом исчез, комната стала темной и мрачной. Едва-едва краснеют пятна чадящих светильников, со всех сторон начали подползать нечистые запахи, появление Тертуллиана их выжгло так же легко, как темноту в углах комнаты.

Я рухнул в постель, задумался. Я не тот простак, которому надо объяснять прописные истины христианства. Возможно, как раз понимаю возможности и цели христианства чуточку иначе, чем Тертуллиан. Хотя, конечно, Тертуллиан – отец Церкви, гигант, а я мошка, но я мошка, сидящая на плече этого гиганта, я знаю о христианстве все-таки больше...

Я знаю о других ветвях христианства, знаю о Варфоломеевской ночи, слышал про этих гугенотов, католиков, кальвинистов, лютеран, а ведь простой и малодумающий народ не понимает даже такого простейшего иносказания, как случай с Магометом, когда он объявил, что сумеет приблизить к себе гору. Толпы собрались смотреть на такое чудо, Магомет появился и велел горе приблизиться. Гора не сдвинулась, тогда Магомет спокойно сказал: если гора не идет к Магомету, Магомет пойдет к горе.

На самом деле он всего лишь выполнил то, что пообещал: сумел приблизить к себе гору, а еще в иносказательной форме показал простакам, что к любой цели есть разные пути и если один не подходит – ищу другой, обязательно отыщется. Но дурачье просто гыгыкало, уверенное, что хитрый жулик надул лохов. Что ж, каждый понимает в меру своего развития.

Я – понимаю больше. Возможно... Впрочем, Тертуллиан подсказал путь, как наращивать свою мощь.

* * *

Дверь отворилась, вошла с заставленным подносом в руках юная служанка, золотые волосы заплетены в длинную косу с неизменной голубой лентой, широкий и скрывающий формы тела сарафан до полу, но я успел увидеть маленькие босые ступни.

Вид у служанки был донельзя испуганный, чуть-чуть выступающие над краем глубокого выреза белые нежные полушария часто вздымаются.

– Ваша милость, – пролепетала она, – простите, но... дверь была закрыта! А из-под нее в щель такой свет, такой свет... что я даже не знаю!

Я сел на ложе, проследил взглядом, как она поставила поднос краем на стол, ловко переставляет медный кувшин, блюдо с гречневой кашей и жареным мясом. Отдельно – соленые огурчики в дополнение к затребованному мною рассолу. Крупная грудь, совершенно не тронутая загаром, стыдливо прячется под грубой тканью.

– Тебя зовут Леция? – спросил я. – Помню-помню...

Она вздрогнула, уставилась на меня расширенными глазами.

– Д-да, ваша милость...

– Не затягивай пояс так туго, – посоветовал я. – Ты хорошая девушка, это даже отец Ульфилла подтвердит... может быть. А если нет, то я скорее его прикажу повесить, чем позволю тебя обидеть.

Она вздрогнула сильнее, отступила от стола, прикрываясь деревянным подносом, как щитом.

– Не понимаю вас, ваша милость...

– Я знаю, – сказал я как можно ласковее, – что у тебя под платьем. И, как догадываюсь, знаю не я один. Так что не трясись уж так...

Ее большие чистые глаза наполнились слезами. Я быстро встал, обогнул стол и подошел к ней вплотную. Она дрожала и смотрела на меня снизу вверх умоляющими глазами.

Я взял поднос, бросил его в сторону дверей. Леция вздрогнула, когда я взялся за лямки ее сарафана. Взгляд стал диким, она повела глазами, стараясь не упускать из виду того, что я делаю.

– Не трусь, – повторил я, – ты – хорошая девушка.

Плечи ее нежные, не целованные солнцем, тугие лямки сползают с трудом, Леция дрожит, близкая к обмороку, дыхание вырывается частое, веки опускаются, а ресницы трепещут, как крылья вылезающей из кокона молодой бабочки.

Наконец я опустил лямки до локтей, обнажилась грудь. Леция охнула, залилась краской так сильно, что даже запылали уши, а шея стала красной, будто ее ошпарили. Я продолжал опускать края сарафана, словно очищал банан, обнажилась вторая пара грудей, чуть поменьше, а затем и третья, еще меньше, размером с яблоки.

Как и в первый раз, когда я невольно подсмотрел за нею, первая пара с широкими розовыми сосками, вторая – с коричневыми, а у третьей соски почти черные, но, как и у обоих верхних, сейчас на глазах приподнимаются, вытягиваются кончиками.

– Не трусь, – сказал я, стараясь, чтобы голос звучал как обычно, – ты мечта каждого мужчины, а не то, что ты думаешь. Ты – сокровище, тобой каждый бы любовался... и кому-то повезет! Так что не старайся все это богатство прятать себе во вред. Вон след от поясного ремешка, сумасшедшая. Так грудь передавишь. И вообще пояс нужно носить на талии, а не так высоко...

Ее трясло от ужаса, и я так же бережно и целомудренно поднял края сарафана, вернул лямочки на прежнее место.

– Не трусь, – повторил я уже строго. – Если кто вздумает тебя обидеть, обращайся ко мне. Если меня боишься, скажи Гунтеру!

Она опасливо открыла глаза, быстро повернула голову направо и налево, проверяя, в самом ли деле лямочки сарафана на месте.

– Ах, ваша милость, – прошептала она, – я вся дрожу...

– Тебя это не портит, – заверил я. – А поясок опусти, опусти.

Она покачала головой.

– Это мужчины носят на бедрах, а женщины – под грудью. Я и так.. Но откуда вы, ваша милость...

Она запнулась, лицо все еще красное от стыда и смущения, а я сказал как можно более легко:

– Я же паладин, забыла?.. Многие вещи, закрытые от простого смертного, я зрю, как.. В общем, зрю.

* * *

Она торопливо выскользнула за дверь, на ходу подхватив с пола поднос. Рассол оказался редкостной гадостью, меня хватило только на два глотка. Мясо пошло лучше, а затем, расстелив на другом столе карту, я пытался свести воедино обрывки полученной за поездку инфы. Попытка проехать по кордону мало что дала, к тому же я ее прервал, не побывав на стыке моих земель с землями Вервольфа и Кабана.

Если бы, конечно, не эта дурная охота на кабана да пьянка, успел бы, может быть, объехать все кордоны, но и сейчас убедился: никаких пограничных постов или таможенных терминалов не существует, в чужие земли можно ходить незамеченным. Потому и возникли замки, они не столько для самих феодалов, сколько для крестьян, которым есть куда прятаться.

Замок у меня неплох, всех защитит, но это в случае нашествия, однако от мелких нападений крестьяне должны уметь защищаться сами. Я не только даю феодалье соизволение защищаться от всех, даже от благородных, это любой феодал может в отношении своих крестьян, но если в самом деле думаю о народе, своем, конечно, то надо спешно способствовать самообороне.

Первое, что пришлось сделать сразу, когда перевербовывал Гунтера, Ульмана и других, – снизил налоги, а сейчас, наверное, стоит вообще отменить на неопределенное время. Не потому, что такой уж добрый, но золота в подвалах Галантлара с избытком, могу покупать все, что понадобится, а пока что намного важнее наглядная реклама: под новым хозяином жить можно, при нем еще лучше, чем при старом.

А когда запасы золота начнут истощаться, налоги восстановим, а то и приподнимем, чтобы доходы соответствовали расходам, это вроде бы именуется балансом. К счастью, предыдущая власть золота и прочих драгметаллов накопила с запасом. Мне, как при развале СССР, хватит надолго на любую дурь, это уже потом придется браться за ум.

Повеселев, отчасти от возможности выхода, отчасти от рассола, я спустился во двор, где Гунтер – его никакое похмелье не берет – придирчиво осматривает пополнение. Я подошел, когда он выстроил вдоль стены десяток деревенских увальней – сопят, чешутся, глупо таращат глаза, невпопад кланяются. Ульман, как лучший лучник, принес три композитных лука и объясняет деревенским, в чем их отличие от простых цельных, из которых те стреляют зайцев и оленей.

Я приблизился, окинул взглядом самого здоровенного парня, покрутил пальцем в воздухе, словно размешивал невидимый чай, парняга послушно повернулся спиной, а потом снова лицом. Крепкий, здоровенный, румянец во нею щеку, а кулаки, как кувалды.

– Хорош, – определил я. – Из лука стреляешь хорошо?

– Не знаю, – ответил он басом. – Не пробовал.

Солдаты заржали. Я нахмурился, поинтересовался:

– Про меч не спрашиваю, как насчет копья?

– Не пробовал, – ответил он угрюмо.

Солдаты заржали громче.

– А что умеешь? – спросил я нетерпеливо.

– Коней люблю, – ответил он. – У меня кони самые чистые...

Ульман сказал весело:

– Когда леди Клаудия вздумает нас затопить дерьмом, будем знать, кого отважно послать в бой впереди всех!

Я махнул рукой:

– Кони тоже должны быть в порядке. Что, если поручим подобрать в соседних деревнях или на ярмарке десяток для наших воинов? Или ты только по крестьянским лошадкам?..

Он то краснел, то бледнел, то гордо выпрямлялся от важности поручаемого дела, то сникал, едва в голову приходила мысля о великой ответственности, сильным мужчинам тоже иной раз хочется спрятаться за женскую юбку, а он явно совсем недавно прятался за мамину.

– Я... – пролепетал он, – я... знаю коней. И они меня знают...

Я не понял, но Гунтер кивнул со смешком в глазах:

– Ваша милость, кони ему верят. Я знаю, такие попадаются. В нашей деревне есть один, с волками разговаривает! Его не трогают, а если пошепчет им, как пролезть к соседу и утащить овцу, обязательно сопрут. А еще говорят, есть такие, даже с рыбами разговаривают...

Я отмахнулся:

– С рыбами потом. Нам нужны кони. Лучники – первый шаг к выживанию. Отбиться еще могут, но догнать разбойников можно только на очень хороших конях. Ты это учти, помоги парню. А про рыб потом напомни, есть одна идея...

Гунтер кивнул, очень довольный, это же расширяются его силы: вслед за стражниками замка теперь еще и отряды лучников, а впереди создание собственного конного отряда.

Я прошелся вдоль строя, осматривая парней, что уже в отряде, и этих, что могут стать отрядниками. Гунтер двигался рядом, под его взглядом они выпрямлялись, старались выглядеть большими и грозными.

Двое бросились расставлять у дальней стены мишени. Лучники встали на линии, на меня посматривают искоса, готовые показать растущее мастерство.

Все они стреляют из тридцатифутовых луков, я опробовал несколько луков по возрастающей, дошел до семидесятифутового, но чувствовал, что если потренируюсь, то без труда смогу осилить и стофутовый. Акселерация ли виной, или же в самом деле увеличивается не только рост, но и крепость мышцы, количество нервной ткани, скорость и ловкость?

– Композитные луки требуют крепкой руки, – заметил я Гунтеру. – Как у тебя с этим?

– От добровольцев нет отбоя, – заверил он. – А еще троих я посадил, чтобы готовили стрелы специально к этим лукам, ваша милость. Они же на треть длиннее обычных!.. И почти вдвое тяжелее.

Я заметил:

– Зато ветер не сносит. И летят дальше. С луками у нас как? Что-то медленно, медленно...

– Изготовлено полтора десятка! – воскликнул Гунтер. – Куда уж быстрее? И два десятка в полусобранном виде, там особый клей нужен. Стрелы тоже готовят непростые. Вот только такие луки не очень-то для боя в помещении... Если в самом деле попрут из подвалов, то длинным мечом не больно размахнешься, там потолок низкий.

Я покачал головой:

– Гунтер, Гунтер... Мы в замке как-то отобьемся. Надо, чтобы крестьяне могли отбиваться от мелких шаек разбойников, бродячих троллей, всякого крупного зверья! Ты же видел, даже гоблины начали нападать на скот и женщин, что ходят в лес собирать хворост!

Глава 12

Оставив их с Ульманом муштровать новобранцев, я поднялся на самую высокую башню, там неплохая площадка с небольшим каменным ограждением, так и вижу, как Галантлар обозревал свои владения...

Вон те дальние земли, наполовину заболоченные, хорошо бы осушить, это ж всего-навсего вырыть не самую длинную на свете канаву! Заодно постараться заменить мелких коровенок, похожих на коз, на крупных, что дают молоко ведрами, а не по кружке в день, еще неплохо бы наладить обмен с теми хозяйствами, где овец в избытке...

Рядом послышался довольный смешок. Я вздрогнул, никто не поднимался со мной, прислушивался, не поворачиваясь, и ощутил присутствие, как вот появление Тертуллиана всегда замечаю по свету вольтовой дуги.

Медленно повернулся, в двух шагах от меня, чуть перегнувшись через парапет, смотрит на зеленый простор средней солидности господин. Еще не банкир, но уже и не средневековый ростовщик, а так, предприниматель, в общем. Как обычно, в темном костюме, даже черном, прямые до плеч волосы цвета воронова крыла блестят на непокрытой голове, умное лицо с заостренными чертами задумчиво, но в глубоко посаженных глазах играет одобрительная насмешка.

Он показался мне похожим на Гоголя, даже накидка на плечах та же, в которой Гоголь на всех картинах и даже в памятнике.

– Прекрасно, – произнес он, добавил с чувством: – Прекрасно, сэр Ричард!.. Поздравляю!

Я нахмурился. Если хвалит противник, то где-то у меня промашка, а Сатану все равно отношу к противникам.

И даже не потому, что с детства внушали такое, а вот что-то не нравится, и все. Может быть, все еще потому, что он пытался сразу на "ты", чего не терплю. Или еще из-за какой-то мелочи. А какой, даже сам не могу сказать.

– И что же вызвало такое одобрение Князя Тьмы? – спросил я.