Текст книги "Ричард Длинные Руки — виконт"

Автор книги: Гай Юлий Орловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Я поймал за полу пробегающего слугу, заказал птицу, лучше – гуся с яблоками, перепелок с тертыми орехами и рыбу. Смит обратил мое внимание, что рыбу никто не ест, вчера в постный день всем опротивела, но я ответил, что мы, как добрые христиане, все равно будем есть рыбу, ведь Христос ел рыбу и других кормил в какой-то там пустыне.

Разделывая гуся, сэр Смит сообщил вполголоса, что перо у герцога Валленштейна на шлеме – не простое перо, а всем перьям перо. Есть такая хищная птица кобец, обитает только на самых-самых высоких горах, гнездится на неприступных утесах, туда не взобраться, многие смельчаки пытались добыть птенца, имена удачливых теперь в песнях и легендах. Очень редко удается подняться на такую высоту, чтобы подобраться на выстрел из лука к кобцу, еще труднее попасть, перья из хвоста этой птицы стоят дорого, но пока никто из добывших их с ними не расстался. Каждый носит с гордостью…

Он рассказывал, невольно надуваясь: как же, героизм; я слушал, знакомо, кивал, соглашался. Нам всем нужно что-то такое, чтобы выделяться из серой толпы, нужны символы, желательно – красивые или хотя бы должны казаться красивыми тем лохам, которые их не видели. К примеру, забритые на флот парни из степей Украины, возвращаясь после службы, хвастливо рассказывали млеющим от восторга девкам и завидующим парням о дивных птицах-альбатросах, вольных и прекрасных, что улетают так далеко в море, что не видно берегов…

Такие же несчастные, что ради пропитания вынуждены забираться в погоне за дикими козами высоко в горы, рассказывали о дивном цветке эдельвейсе, что растет так высоко в горах, что туда ни зверь не поднимется, ни птица не залетит… Да, я, конечно же, был, видел, любовался… Ну и что, вот так и ляпну правду, что цветочек – самый заурядный? И тогда померкнет моя слава карабкателя на неприступные Альпы, через которые Суворов сумел провести русскую армию, правда, погубив половину, по той самой дороге, где тысячу лет назад прошел с армией Ганнибал, сохранив даже слонов? Нет уж, слава карабкателя и романтика выше, чем сомнительная репутация разоблачателя, так что вот вам: да, сказочно прекрасен цветок, сказочно! Да, я сам видел, своими глазами!

Хотя на самом деле произносится совсем другое: да, я сумел взобраться так высоко, а вот вы – нет! На самом же деле альбатрос – довольно уродливая и неряшливая птица, а эдельвейс – простенький цветочек, ничего в нем необычного. Даже проще и зауряднее одуванчика, что весной усеивает обочины любой дороги. И альбатрос, и эдельвейс нужны для того, чтобы возвысить себя хоть чуточку над остальными, взять реванш, ибо понятно же, что более сильные захватили внизу плодородные долины, а слабых оттеснили в горы, а во флот забрали тех, кто не сумел откупиться или выставить вместо себя батрака. Так и сейчас, конечно же, Валленштейн – герой… в глазах деревенских дур и деревенских парней, что не видели мира дальше своей околицы.

Смит недовольно хрюкнул, взгляд его был устремлен через мое плечо. Я обернулся, между столами в нашу сторону пробирается Кадфаэль, Пес чинно идет рядом, но потом не выдержал и стрелой пронесся, сбивая народ. Я поспешно велел ему сесть, лечь и вообще спрятаться под стол, чтобы лапы не оттоптали.

Кадфаэль вежливо пожелал доброго здоровья и хорошего аппетита, я знаком велел поставить и перед ним тарелку, указал на кувшин.

– Пока промочи горло.

– Как можно? – испугался Кадфаэль. – Это нехорошо…

– Совсем не пьешь? – удивился Смит.

– Нет, из горлышка нехорошо… вон кубки уже несут.

Перед ним поставили тарелку с целиком зажаренным молодым зайцем, со всех сторон призайчились скромными серенькими комочками хорошо обжаренные перепела, похожие на картофелины в мундирах. Кадфаэль печально вздохнул, а сэр Смит сказал одобрительно:

– Сэр Ричард говорит, что настоящий святой познается именно в борделе! Так что ешь и пей в три горла. Потом к бабам пойдем.

У входа народ оживился, задвигались, кому-то протягивали чаши с вином, кубки. Я рассмотрел за широкими спинами воинов щуплую фигуру в пестрой одежде менестреля. Через плечо перекинута на широкой красной ленте лютня, через другое – тощая сума, штаны потертые, потерявшие изначальный ярко-красный цвет. Вообще певцы не зря одеваются так ярко: это сигнал, что они – нейтралы, не воюющая, а только воспевающая подвиги сторона. И кто хочет, чтобы их подвиги воспели, должны их, певцов, хорошо кормить, поить, а потом еще и на дорогу дать по возможности.

Сэр Смит поморщился, буркнул:

– Бродяги, бездельники… Не люблю.

Кадфаэль возразил живо:

– Почему же? Если распевать богоугодные псалмы, то даже очень угодно Господу.

– Да? – фыркнул сэр Смит. – Послушай, что споет… Балладу про вдову и трех разбойников слыхал?

– За это на костер, – ответил брат Кадфаэль твердо.

– Думаю, он споет еще про русалку и находчивого рыбака. Сейчас это везде распевают.

– На костер, – ответил Кадфаэль непоколебимо. – За такие песни – на костер! Чтобы душа очистилась.

Я поинтересовался:

– А что за баллады такие? Я из медвежьего угла, не слыхивал.

Сэр Смит сказал Кадфаэлю язвительно:

– Понял? Вот уже первый заказчик таких песен.

Барда тем временем поили, кормили, наконец он поднялся во весь рост, взял в руки лютню и, после пары звучных аккордов, запел. Голос оказался, несмотря на малый рост исполнителя, сильный, звучный, сразу заполнил весь зал. Кто был занят разговорами, умолк и повернулся в его сторону.

Я слушал рассеянно, больше думал над тем, что вообще-то во всех трениях в обществе монахи выполняют еще и такую важную роль, как смазка. Общественный механизм сложен, то и дело возникают трения, а религия сама по себе идеальная смазка, проводниками которой являются священники всех рангов и белое монашество. Однако мелодия начала проникать в сердце, перед глазами поплыли призрачные образы огромных драконов, величественных замков, прекрасных дам и бесстрашных рыцарей, что в их честь ломают копья и вышибают друг друга из седел.

Бард пел торжественно и красиво, даже герцог Валленштейн постепенно заслушался, умолк, глаза заблестели, уже не отрывает взгляда от бледного лица менестреля. Я сам, слушая, почти увидел те величественные фигуры героев, что встают перед их глазами, сражают драконов и троллей, спасают принцесс, добывают несметные сокровища, а то и заставляют служить себе колдуна, с помощью которого становятся королями.

Смит шумно грыз гусиную лапу, кости метнул под стол, оттуда послышался мгновенный схруст. Смит улыбнулся и не пожадничал отправить туда же и вторую лапу – с мясом и кожей.

За соседним столом могучие грубые мужики, что всю жизнь проводят со стадами скота, сидят, превратившись в каменные изваяния, слушают песню со сладким ужасом в глазах. Бард перевел дух и запел о благородном рыцаре Гавейне, который дал обет верности своей даме, с тех пор ни одна волшебница, ни одна колдунья не могла даже пошатнуть его верность. А он любовь к своей даме пронес через битвы с Черным демоном, с Железным Драконом, который закрыл дорогу к источнику и требовал в уплату молодых девушек. Он был в Райских Садах короля волшебников Гаурама и не захотел остаться, ибо его любовь находится в маленьком королевстве, в небольшом городке, где живет в обыкновенной каменной башне…

И слушают же, мелькнуло у меня, эту чушь, потому ли, что такова волшебная власть искусства, то ли в самом деле хотят верить в настоящую мужскую дружбу, верность, любовь и преданность, в то, что встречается так редко, потому так и ценится, потому так и жаждется…

А во что веришь, то и получается вопреки всякой логике в этом нелепом мире.

Во дворе слуги и оруженосцы старательно начищают доспехи, точат топоры и мечи. Наиболее умелые точильщики приспособили точильный круг на вертящемся, как вертел, стержне и, нажимая дощечку, соединенную ремнями со стержнем, вертят камнем с большой скоростью. Из-под лезвия мечей, которые точат на таких камнях, летят длинные злые искры, мечи на глазах становятся острее, злее, убийственнее.

Пес, угадывая направление, подбежал к точильщикам первым и, опустившись на зад, принялся с огромным вниманием рассматривать искры. Смит после сытного обеда вроде бы подобрел, это видно по тому, что не рвется набить морду каждому встречному. Брат Кадфаэль завидел вдали монахов, торопливо попрощался и унесся с недостойной для мыслителя резвостью. Смит рассматривал мечи в руках точильщиков, свой вынуть не решился, хотя ему предлагали наточить так, что можно будет бриться.

– Это недорого, – сказал я, – почему не воспользоваться? Я заплачу.

Он покачал головой, вздохнул чему-то.

– А почему не точишь свой?

Я развел руками.

– Не берутся, как видишь.

Один из точильщиков сказал с угрюмым почтением:

– Ваша милость, как можно!.. Мы доброе оружие узнаем по рукояти. Ваш меч из особого железа… он никогда не тупится.

Смит стиснул челюсти, в глазах появилось угрюмое, даже затравленное выражение. Я взглянул на темное малозвездное небо.

– Пойдем спать, дорогой сэр. Завтра трудный день. Бобик, потом обучишься!

По дороге в нашу зачарованную комнату Смит с одобрением рассказывал, что король Барбаросса расщедрился, как никогда: в программе помимо сшибки на копьях еще и одиночные и парные поединки на мечах или другом колюще-рубящем по выбору участников оружии. А в конце турнира, что растянется чуть ли не на неделю, обязательное melee, что значит «отряд на отряд». Я вяло кивал, хорошо, нет такой привычной ранее травли христиан львами и тиграми, всегда чувствую вину перед животными, что сотни миллионов лет были полными хозяевами мира, но вдруг пришел человек и загнал их в клетки, зоопарки, резервации.

Смит доказывал, что при разнообразии программы больше шансов выбрать то, в чем особенно силен, я поддакивал, помалкивал, у других тоже выбор шире, и кто силен именно в схватке на булавах, не полезет в рискованную для себя сшибку на копьях.

– Такой славы, – сказал я наконец, – на всех хватит, сэр Смит.

Он насторожился.

– Какой?

– У нас говорят: если хочешь вести людей на смерть, скажи, что ведешь к славе.

Я отворил дверь в нашу комнату, мышцы слегка напряглись, но там все те же два стола, два ряда удобных кресел, картины на стенах, огромные кровати, пол устлан шкурами неведомых зверей. И даже зеркало… но только шкуры совсем не те, что были в прошлый раз, а зеркало выдвинулось из стены и высится в прежней овальном раме на широкой медной подставке.

Смит, ни на что не обращая внимания, поддакнул с энтузиазмом, глаза заблестели жаждой сражений.

– Да, это верно!.. Вперед к победам и славной гибели!.. Лучше умереть в бою, чем в постели. Мы им всем покажем, сэр Ричард!

– Еще как покажем, – поддержал я. Глаза мои рыскали по сторонам, как у сапера на минном поле. – Правда, я постараюсь уклониться от одиночных. А в melee, раз уж придется, скромно уступлю наступательный порыв не скованным узами церкви рыцарям.

Он сочувствующе поцокал языком, глаза увлажнились жалостью ко мне, которому обеты не дают обрушить всю ярость на негодяев, посмевших желать того же, что и я, тяжело опустился на ложе, лег, затем резко сел, злой и взъерошенный.

Я свое ложе сперва ощупал, осторожно сел, лишь потом спросил с беспокойством:

– Что-то стряслось?

Он спросил угрюмо:

– Видите мой меч?

Он явно хотел, чтобы я осмотрел его меч, я так и сделал: деревянные ножны, обтянутые старой кожей, простая рукоять, выкованная чуть ли не деревенским кузнецом, во всяком случае, оружейник совсем хреновый, единственное достоинство – меч длинный и достаточно тяжелый. Вынимать из ножен не стал, но, думаю, лезвие тоже не совсем гномы ковали.

– Хороший меч, – ответил я вежливо. – Э-э… удобная рукоять.

Он фыркнул.

– Рукоять?

– Ну, – сказал я в затруднении. – И гарда хорошо защищает кисть. Уверен, лезвие тоже выше всяких похвал. Ну просто предельно уверен!

Он сказал со сдержанной яростью:

– Это меч бастарда! Так называют такие мечи, что выкованы чуть ли своими руками, но острые и длинные. Я – бастард, сэр Ричард!.. Говорят, моя мать, когда была молодой женщиной, уже замужней, приглянулась проезжавшему через наши края полководцу. Он взял ее на ложе и тешил плоть трое ночей, пока снова не двинулись в поход. С тех пор среди ее сыновей появился я: выше остальных на голову, широкий в кости, злой и драчливый. Говорят, тот полководец был чуть ли не гигантом.

Он изливал душу, я кивал, все знакомо, короли и все знатные лорды берут на ложе без разбору молодых крестьянок в своих поездках, отчего у местных появлялись внебрачные дети, красиво называемые бастардами.

У нас их зовут в лучшем случае ублюдками, а в худшем… Правда, с точки зрения естественного отбора эти лорды улучшают человеческую породу. В знатные обычно выбиваются самые сильные, самые смелые и умелые, но только бастардам от этого не легче. Им приходится с детства терпеть насмешки, но зато часть из них ухитряется – за счет врожденной силы, отваги и жажды лучшей жизни – достичь немалых высот.

– Этот турнир, – сказал он жарко, – мой единственный шанс! Я заложил себя… да-да, если не верну долг, то отдаюсь в рабство на всю жизнь, зато на полученные деньги купил коня, доспехи и этот меч.

– Не густо вас оценили, – сказал я, оглядываясь. Картины вроде бы все те же, однако вместо багета резного дерева поблескивают со сдержанным достоинством узкие металлические рейки. – Не густо…

– А что было делать? – ответил он расстроено. – Никто не даст денег просто так. Всем нужен залог! А что я мог заложить?.. К тому же рыцарский конь и доспехи стоят очень дорого, сэр Ричард! Это вам готовенькие от родителей, вам цену знать не обязательно, а вот мне…

Я слушал, начиная понимать, почему всякий раз настораживается, когда произносят его имя. Смит – не дворянское имя, вообще не благородное, его носят только простолюдины, ибо Смит – означает «кузнец», и, хотя к нему прилагается «сэр», все равно каждому видно издали, что благородных предков у этого здоровяка нет.

Дурень, подумал я сочувственно. Наоборот, всякому видно, что «сэр» получил не благодаря длинному хвосту благородных предков, а своей отвагой, воинскими подвигами, силой и вообще победами. А он все прислушивается, не произносит ли кто-то со скрытой издевкой, постоянно кипит, всегда готов дать сдачи… даже заранее.

– Кто хорошо служит своей родине, – сказал я, – тот не нуждается в предках.

Он переспросил в недоумении:

– Родине?

Я запнулся, промямлил:

– Ну… в смысле, праведным людям не нужны длинные хвосты из предков. Если есть честь и мужество, если их не ронять, слава сама найдет! А короли… на то они и короли, заметят и оценят. И все воздадут. Догонят и еще дадут!

Он сердито сопел, глаза сверкали, и кулаки сжимались, словно уже повергал противников, посмевших усомниться в его благородном происхождении. Я лег и закрыл глаза, делая вид, что сплю. Пес посмотрел на меня внимательно, отошел к двери и лег у порога.

Глава 14

Смит шумно повалился навзничь и захрапел чуть ли не раньше, чем голова коснулась подушки. Пес приподнял голову и смотрел очень внимательно, как я встал и оделся снова. Смит похрапывает, лицо все еще злое, усы воинственно шевелятся. Я перебросил через плечо перевязь с мечом, подумал и взял лук. Молот, понятно, на поясе.

Пес вздохнул, в теплых коричневых глазах пожелание спокойной ночи.

– Уже скоро, – успокоил я. – Ровно в полночь, когда начнут бить кремлевские курсанты…

Пес вздрогнул от легкого шуршания, на стене образовался светящийся прямоугольник. Знакомо зашипело, прямоугольник входа в зачарованные пределы гостиницы оконтурился светящимся шнуром, словно с той стороны прожигают автогеном.

Я сказал с натужной бодростью:

– Тиха украинская ночь, но все равно охраняй сэра Смита, как охранял бы сало.

Пальцы уперлись в твердое, я напомнил себе, что на мне просто бьют микробов, прошел, как через душ с инертным газом. По глазам ударил яркий свет, бесконечный коридор освещен ярко и празднично. Светильники расположены на равном расстоянии между дверьми по обе стороны, дверные ручки золотым пунктиром уходят в римановские геометрии.

Я сделал шаг, внезапно сзади шумно дохнуло. Сердце остановилось, я в ужасе схватился за рукоять меча и за молот, развернулся с такой скоростью, что едва не оторвалась голова.

Огромный черный зверь, в котором не узнал Пса, протиснулся через стену и прыгнул на меня. Хвост звучно лупит по бокам, горящие безумным пурпуром глаза бросили зловещий свет на стену.

– Ты… – выдохнул я, хватаясь за сердце, – меня заикой сделал… Или инфарктником… Но ты молодец…

Пес ринулся целоваться, жадный на похвалу, как и все люди. Я похлопал по лобастой голове, почесал за ушами. Пес попробовал брякнуться на спину и растопырить лапы, чтобы почесал еще и брюхо, как у кабана, но я вытащил меч и нацарапал крест на стене, затем на ближайшей двери.

– Ну, – сказал я с сильно бьющимся сердцем, – помолясь и все такое…

Я налег на дверную ручку, ждал сопротивления, однако дверь охотно распахнулась. Комната огромная, богато обставленная, можно даже назвать бы люксом, если бы не такое обилие этих одинаковых дверей, ну не бывает столько люксов.

Окно закрыто чем-то вроде жалюзи. Я осторожно ступил через порог, Пес посмотрел с удивлением, вбежал и, прежде чем я успел остановить, все обегал и обнюхал, вернулся с недоумением в дьявольски красных глазах: нет дичи, ну нет совершенно!

– Здесь нам ловить нечего, – произнес я. – Топаем дальше…

Пес выбежал первым, попрыгал в коридоре, приглашая пуститься наперегонки, идеально ровный и бесконечно длинный коридор предрасполагает. Я вздохнул, мы не в том времени, сейчас все двигаются медленно, перешел к следующей двери и подергал дверную ручку. Заперто. Третья тоже не подалась, как и четвертая, пятая, шестая… На седьмой висит золотой треугольник, я сперва обрадовался, что это нечто вроде нашего «Don't disturb», поднял кулак для стука, но в последний момент заколебался. Я жажду встретиться с существами других эпох, но вдруг этот постоялец сперва даст в лоб, а потом спросит, какого хрена я стучу в номер, на котором ясно же указано, что всякий, кто подистурбит – получит в лоб? Вообще-то я готов получить в лоб за ценную информацию, но кто знает, не придется ли меня соскребать с противоположной стены?

Я нацарапал на двери два креста, для надежности продублировал их на стене, а еще нанес пару заметных царапин на массивную дверную ручку. Пес наблюдал с интересом, я спохватился, велел:

– Запомни эту дверь!.. Хорошо запомни. На обратном пути заглянем.

Пес перевел взгляд на дверь, затем на меня. Мне показалось, он понял. Снова несколько комнат заперты, но сердце мое стучит в надежде и ожидании.

– Ты мой, – сказал я Псу. – Даже если встретим кого-то из тех, кто тебе знаком больше. Все равно ты мой, я тебя люблю!

Пес подпрыгнул и, как я ни уворачивался, ухитрился лизнуть в нос, поясняя, что и он меня любит, что никогда не бросит, он же не кошка и не женщина, он любит в самом деле, по-честному…

Одиннадцатая дверь впустила с готовностью, комната стандартная, но за широким окном жуткий постъядерный пейзаж, низко нависшее багровое небо с быстро бегущими тучами, похожими на кровавые реки, а под ними черные обугленные остовы многоэтажных домов. В тучах время от времени полыхают белые молнии, доносится тяжелый грохот, похожий на орудийную канонаду.

Мне показалось, что сполохи пробегают и по стенам, а грохот встряхивает безделушки на полках. Долго стоял оцепенев, попробовал открыть окно, не поддавалось, да и не отыскал никаких защелок.

Пес смотрел равнодушно, я вспомнил, что животные не воспринимают изображения, сказал, дрогнувшим голосом:

– Скажи честно, это не окно, а картина? Живая картина? Наподобие скринсэйвера?

Пес смолчал, по его виду и так понятно, я снова посмотрел на жуткое зрелище, облака бегут и бегут, а между домов вот-вот появится что-то или кто-то… Однако и эти возможности для хорошего скринсэйвера ничего не значат, могут разыгрываться настоящие сценки…

Кстати, может быть, кто-то из постояльцев забыл выключить телеканал? Правда, горничная должна бы выключить, но если он велел ничего не трогать, мол, скоро вернется… и не вернулся?

Я поискал кнопку вызова, вздохнул, вышел, и мы двинулись по коридору. Я отчаянно старался запомнить направление, страшась перепутать правую с левой, однажды даже вернулся, проверяя счет, отыскал крест на стене и два креста на двери, вздохнул с облегчением и, свистнув Пса, двинулся дальше.

Колокольчик отыскался в шестьдесят пятом номере. Возможно, некоторые любители старины предпочитали именно такой способ связи с обслуживающим персоналом, хотя, конечно, у колокольчика могли быть и другие функции.

На всякий случай потер, как медную лампу, сказал «Сим-Сим, откройся», заглянул вовнутрь, нет ли там старика Хоттабыча или другого спящего джинна, но нет даже захудалой щуки. Дал понюхать Псу – вдруг да он сообразит или вспомнит что-то, но Пес смотрел честными глазами и уже хотел было взять в пасть, как мячик, я вздохнул и потряс колокольчиком в воздухе, как первоклассница на плечах десятиклассника, символизируя для одних первый звонок, для других – последний.

Дверь неслышно распахнулась, в проеме возникла горничная. Все то же нечеловечески прекрасное лицо, глаза, как у эльфийки, большие и вздернутые кончиками к вискам, огромная сетчатка ярко-желтых глаз, насыщенный цвет одуванчика или спелых апельсинов, аристократически высокие скулы…

Конечно же, мой взгляд скользнул по ее платью, все тот же целомудренный вырез вверху и… Вообще-то я знаю, что, когда чувства привыкают и притупляются, возникает необходимость смены показа эрогенных зон, но не думал, что до такой степени да еще так подчеркнуто…

Пес скользнул по ней равнодушным взглядом, как если бы увидел колыхнувшуюся занавеску, снова уставился на меня.

– К вашим услугам, мардорг, – произнесла она мелодичным голосом не столько гейши или куртизанки, а именно заботливой официантки, горничной или гида. – Что изволите?

Пса она тоже игнорировала, как и он ее, я пообещал себе на досуге подумать, нет ли здесь какой зацепки. Ее огромные и желтые, как подсолнухи, глаза профессионально излучают тепло и ласку.

– Гм, – сказал я, – можно бы поужинать, как прошлый раз, но я так нажрался, что едва пузо ношу… Хотя, конечно, от стакана вина не отказался бы. При всей моей непьющести… у вас не вино, а нечто!.. Нет-нет, погоди!

Горничная уже развернулась было в дверях, остановилась, в миндалевидных глазах – вопросительное выражение. В моем воображении замелькали скабрезные картинки, в конце концов, это же не резиновая кукла.

Это что-то иное, среднее между Фридой и Санегерийей, а то вовсе и не среднее, а боковое или даже на уровне выше… Хотя мне ли не знать, что в этих делах не бывает уровней выше, а есть только ниже, и чем ниже – тем кайфовее и продвинутее, в этой области как раз нужно опускаться в самую глыбь…

Я кашлянул, прочищая горло, сказал совсем другим тоном:

– Я вот тут подумал… представляешь?.. подумал и решил, что мне бы повидать управляющего.

Она переспросила тупенько:

– Управляющего?

– Да, я хотел бы поговорить с управляющим. Менеджером.

На ее кукольном личике полное непонимание, как будто у нее что-то отрубается или она даже не слышит тех слов, которые ранее не застряли в ее хорошенькой головке.

– Вам что-то нужно принести?

Я оглянулся на стол, поверхность абсолютно чиста, ни намека на пыль, будто по три раза в день все протирают влажной тряпкой.

– Хорошо, – сказал как можно увереннее, – иди сюда. Только ничего не трогай.

Я высыпал на середину стола геммы, захваченные из подземного города. В слабом свете они засверкали всеми красками, на стены брызнули веселые радужные струи.

Горничная несколько мгновений смотрела спокойно и с тем же безмятежным спокойствием на кукольно прекрасном личике. Я с холодком во внутренностях ощутил, что у нее с женщиной столько же общего, как у амебы с акулой, – только и того, что обе в океане. Настоящая уже визжала бы при виде россыпи бриллиантов, а то и поспешно срывала бы с себя остатки одежды.

Я вздрогнул от ее стерильного голоса:

– Вам что-то принести?

– Лучше привести, – сказал я с твердостью в голосе, но только в голосе. – Того, кто подскажет, что с ними делать.

Она довольно долго смотрела на геммы без всякого интереса, вот теперь точно видно, что не женщина и даже не ворона, замедленно кивнула.

– Я приведу… класторга.

Я вздохнул.

– Хорошо. Только не медли.

– Я быстро, – пообещала она.

И в тот же миг через закрытую дверь вошел, как будто стоял там в ожидании, среднего роста и среднего сложения человек со средним выражением лица. И все в нем было настолько средним и незапоминающимся, что любая разведка мира восхотела бы его заполучить в агенты.

Пес повернул голову, горящие красным глаза на миг полыхнули, как фары мощного грузовика, комната вспыхнула красным. Но тут же и Пес потерял интерес к этому… класторгу, и тот совершенно не среагировал на черное чудовище, сразу подошел к столу и наклонился с видом ушедшего отдел скупщика краденых бриллиантов.

К моему разочарованию, он рассматривал геммы так же точно бесстрастно, как и входил в дверь. Возможно, для его работы не требуется богатая мимика. Если и была какая-то, то со временем… ну, стерлась.

– Эти клапсы, – сказал он, – можно вот сюда… и сюда… Эти… несколько крупноваты, но, возможно, их можно вплавить в лук… Если там предусмотрено…

Он произнес несколько слов, я не понял, но переспрашивать питекантропа об устройстве двигателя внутреннего сгорания не совсем умно, я вспомнил, что я феодал, которому географию знать не обязательно, отмахнулся снисходительно.

– Вплавляй. Медленнее стрелять не будет?

– Только быстрее, – ответил он ровным голосом. – Но вторую клапсу нужно вам вот сюда…

Он объяснял медленно, ласково, я наконец сообразил, кого напоминает: гувернера или няню, что присматривает за детьми и попутно обучает их, как пользоваться бытовыми предметами. Пес зевнул и лег, не обращая внимания ни на класторга, ни на меня, раз уж занялся каким-то скучным делом, когда можно просто бегать по коридорам.

Его пальцы теплые, хотя не могу отделаться от ощущения, что все-таки не живые или не совсем живые. Я послушно вытянул руку, он приложил одну из тех гемм, которых я занес в группу условно бесполезных, к моему локтю, прижал, посмотрел мне в лицо.

– Не больно?

– Чуть-чуть жжет…

– Так и должно быть, – заверил он.

Через минуту отнял пальцы, я со страхом осмотрел локоть, выворачивая под разными углами. Куда вошла гемма, не вижу, заметно только сильное покраснение, словно ошпарил кожу.

– И что теперь?

– Сможете двигать этой рукой намного быстрее, – объяснил он и добавил: – Но только если в другой будет лук. Клапсы… чувствуют друг друга. Отдельно они… спят.

– Вот почему я сам не допер! А эти куда?

Он разложил на столе геммы, таинственно поблескивают, перекатываясь под его лишенными папилляров пальцами.

– Нестандартные, – пробормотал он в затруднении, – нестандартные… Слишком крупные, маломощные…

– Но хоть не ламповые? – спросил я е видом знатока. – Ладно, это я так.

– Одну из них можно приспособить вот сюда, – проговорил он с сомнением и указал на сустав моего большого пальца. – Остальные… не знаю. У вас нет… да, нет…

– Подходящего оборудования? – спросил я. – Наверное, да. А этот сервомотор, как вы сказали, для чего?

Он покачал головой.

– Не знаю. Он нестандартен, многое неясно.

Я поколебался, спросил с опаской:

– А если… словом, не будет выпирать? Подумают, что у меня липома. Или бородавка.

Он взглянул с укоризной.

– Клапса растворяется… почти полностью. Иначе как бы лук… воспринял? Взаимодействие… на уровне…

Он произнес десяток непонятных слов, я сказал поспешно:

– Ну да, ну да! Это да, все правильно, как же иначе? Говоришь, вот сюда?

Он мягко отобрал у меня сиреневый камешек.

– Позвольте мне. Иначе можете сделать неверно.

– Конечно, конечно, – согласился я еще поспешнее, – я не хотел бы, чтобы вместо прибавления… что-то убавилось. Знать бы, что прибавится! А то вдруг такое…

Додумать я не успел, а когда додумал, жар к тому времени охватил всю кисть, я вырвал руку из пальцев класторга и затряс ею в воздухе. Сустав безобразно вздулся, покраснел, став похожим на раскаленный набалдашник стеклодува, внутри пульсирует, то угасая, то разгораясь ярче, огонек.

Пес поднял голову, приглушенно порычал на класторга и снова уронил голову на лапы. Спасибо, сказал я ему взглядом, за сочувствие.

– Больно? – спросил класторг. В бесстрастном голосе послышалось сочувствие. Или это я захотел слышать то, что услышал. – Надеюсь, временно… наверное, временно.

Я тряс пальцем, чувствуя, как горит уже не только кожа, но и сам сустав, как плавится под чудовищным действием геммы, то ли разъедающей, то ли проникающей по методу диффузии, абсорбции или адсорбции. Заныли нервы по всему телу, а мышцы задергались даже у предплечья.

– И как долго?

Он помедлил, прежде чем ответить, нежно взял мою кисть, внимательно всмотрелся. Мне показалось, что в глазах мелькнуло затруднительное выражение.

– Нестандартная клапса, – проговорил он ровным голосом, я отчетливо уловил сочувствующие нотки. – Нестандартная реакция… Трудно сказать, что дальше. Возможно, все скроется сегодня…

– А возможно, – спросил я саркастически, – через неделю?

– Возможно, – ответил он все так же ровно, – никогда.

– Никогда?

– У вас был выбор, – ответил он бесстрастно. – Это было ваше желание.

Две геммы отгреб в сторону, оставшиеся рассматривал долго, поднимал и вглядывался так, словно видел внутри сложнейшую структуру, наконец покачал головой.

– Ничего подобного не видел. Грубая работа, примитивное исполнение, низкий уровень. Для чего предназначены, не знаю.

– Наверное, китайцы делали, – пробормотал я. – Или в Люберцах в подвале на коленке… Ладно, а эти две?

Он ответил ровно.

– Опознаны.

– Тогда давай и эти?

Он покачал головой.

– Нельзя. Нужно взять обе и вживить одновременно. Вот как я вживил вам в локоть и в лук. Только для этих двух нужен арбогаст. Один кристалл вам в другой локоть, а другой – в лоб арбогаста. Я пробормотал:

– Арбогаст… Ну да, арбогаст, как это я сам не вспомнил?.. Только что-то забыл малость, как он выглядит, этот арбогаст?

Он ответил, ничуть не удивившись, по-моему, у него чувства удивления вообще нет, как у спящего человека:

– Арбогаст с виду похож на коня, но только крупнее, на лбу рог. Правда, рог не обязателен. Глаза арбогаста обычно красные…

– Так-так, – сказал я с сильно бьющимся сердцем, – понятно, арбогаст. Ну, конечно же… Говоришь, вот эти две? Какую в локоть, а какую в лоб?

– Сиреневый кристалл арбогасту, – ответил он ровно. – Не перепутайте, иначе…