Текст книги "Ричард Длинные Руки - Король-консорт"

Автор книги: Гай Юлий Орловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 2

Слуга торопливо внес два заготовленных кубка из старого темного серебра и с вкрапленными камешками, слишком серыми, чтобы быть драгоценными, значит, просто улавливают неблагополучие, к примеру – яды, а то и вовсе тут же превращают в простую воду.

Я не стал выказывать свои возможности, терпеливо смотрел, как льется в мой кубок кислое слабое вино, сделал глоток и сказал с восторгом:

– О, настоящее натуральное!

Он взглянул несколько озадаченно, я сердито напомнил себе, что здесь все натуральное, даже вино, а он сказал вежливо:

– Рад, что вам понравилось.

– Мы соседи, – напомнил я. – Мезина и Бурнанды трутся краями на протяжении почти сотни миль! За это стоит выпить...

Он кивнул.

– Стоит.

Мы сделали по три мощных глотка и оба одновременно поставили кубки на столешницу. Он впервые улыбнулся.

– Как мне доложили, вы умчались вперед от свиты?

– Да, – подтвердил я. – Свита поехала прямо, а я крюканул. О вас столько говорят, что просто не утерпел. Захотелось самому повидать такого великого человека.

Он уловил в моем голосе сомнение, насторожился.

– А что говорят?

– Да больше о мятеже, – ответил я. – Вроде бы вы подавили его не столько огнем и мечом, сколько умелой дипломатией, переговорами, мелкими уступками.

Он чуточку помрачнел.

– Военных действий тоже хватило. Правда, замки не пришлось брать и сносить, но два довольно крупных сражения... все же состоялись.

– Так это же подвиги! – воскликнул я с пафосом.

Он кивнул.

– Да. Я вообще-то хорош в бою и всегда сам веду конницу в атаку. Но только я предпочел бы вести не на мятежников, это же мои взбунтовавшиеся подданные, а на врага, посягнувшего на священные границы...

– О, – воскликнул я еще громче, – это да, лучше! Хотя и мятежники, за неимением другого противника, сгодятся. Кстати, прибыл ли уже молодой барон? Я имею в виду барона Джильберта Шервина, сына благороднейшего лорда Карвина Хрутера, герцога Сафкердского, Унерольдского и вроде чего-то еще.

Он поморщился.

– А-а-а, мятежник...

– Думаю, – сказал я, – больше дурак, чем мятежник. В молодости все бунтари, вот его и сманили насчет души прекрасные порывы. Его отец, как я понимаю, в мятеже не участвует?

Он кивнул.

– Да, старый лорд хоть и питает симпатии к герцогу Бреттерсу, они дружны с детства, но остался в стороне. Хотя при моем дворе не появляется, но считает, что моя власть должна быть твердой.

– Сын тоже счел бы так, – сообщил я. – Лет через Двадцать.

Он хмуро улыбнулся.

– Все шутите. Мятеж есть мятеж, на подавление ушло немало усилий, их можно было бы истратить и поумнее. Уж молчу, что погибли трое из моих доверенных людей. Все считают это доблестью, но мне недостает верных и преданных... Простите, отвечаю с запозданием: нет, еще не прибыл.

– Значит, – сказал я, – у него лошадка не шибко резвая. Это я к тому, что обогнал его. Хотя, конечно, старый лорд дал лучшую.

– А, – сказал он медленно, – вы с ним общались?

– Да, – подтвердил я. – Его едва не убили разбойники... если то были разбойники. Но он добрался до родного замка, провел там ночь, а утром отправился обратно.

Он тяжело вздохнул.

– Слава Богу.

– Что, – спросил я с интересом, – так уж хочется отрубить ему голову?

Он посмотрел несколько холодно.

– А это при чем? Этот молодой лорд Джильберт уже стал притчей во языцех. Это его третья попытка добраться до замка и попрощаться с семьей и родителями!

– Ваше Величество?

Он махнул рукой.

– Если бы не ваше вмешательство, провалилась бы, как я понял, и третья. Я отпустил его почти месяц назад! Еще в разгаре весны. Он помчался к родному замку, но дорогу перегородила разлившаяся река. Он пометался на берегу и, поняв, что наверняка опоздает, решил вернуться.

– Ух ты, – сказал я заинтересованно, – все же вернулся?

– Да, – сказал он раздраженно. – Я велел тащить его на плаху, но советники предложили позволить ему вторую попытку, а то о нем пойдут слагать песни, а обо мне распространится недобрая слава как о бессердечном тиране. Я позволил ему переждать в темнице наводнение, а потом велел дать ему быстрого коня. На второй раз ему помешали обильные дожди, что превратили вполне проходимое раньше болотце в болотище...

– И снова вернулся?

Он хмыкнул.

– Представьте себе. Но был ли у него выбор? Это мы с вами понимаем, что можно и не вернуться. Еще простолюдин понимает, что в этом случае нужно удирать подальше и даже не думать о возвращении. Но рыцарство...

– Честь рода, – согласился я. – Этот юный барон осознает себя только частью великого древа, что тянется из тьмы веков и через наше время должно идти дальше. Потому обязан блюсти! Он же не сам по себе... И что теперь с ним?

Он посмотрел исподлобья.

– А что я могу?.. Закон есть закон, ему подчиняются даже короли. Именно короли и должны показывать пример безусловного подчинения закону. Чтоб все видели, раз уж король склоняется перед законом, то и они обязаны.

– Верно, – согласился я. – Всеобщее подчинение закону – это спокойствие для страны. Король не должен быть выше закона... однако он может иногда смягчать наказание, выказывая милосердие, столь почему-то угодное Господу. И зачем-то внедряемое церковью в общество.

Он хмыкнул.

– Ну, догадаться можно, в чем-то даже одобрить, но это настолько далеко от повседневности... В будущем да, люди станут добрее и милосерднее, но мне кажется, церковь слишком торопится.

– Вот уж впервые такое слышу, – признался я. – Мне всегда казалось, церковь работает слишком неторопливо. Значит, вы поступите, как человек будущего?

Он посмотрел с интересом.

– Что, так уж хочется избавить его от четвертования?

– А вам? – спросил я.

Он поморщился.

– Нам, королям, нельзя делать то, что хочется. Даже в своей комнате с опущенными шторами на окнах и запертой дверью. А уж на людях я должен блюсти закон, дабы другие знали, что за преступлением всегда следует наказание... Впрочем, могу по многочисленным просьбам родни заменить четвертование простым усекновением головы.

– Родня просить не станет, – ответил я. – Вы же знаете, они гордые.

– Могут просить другие, – пояснил он. – Главное, чтобы это было легитимно в глазах общественности. Ладно, я вас понял. Мне самому этого отважного и глупого гордеца жалко. Как только получу просьбу, сразу же заменю четвертование на плаху.

– А просьбу...

– Организую, – ответил он небрежно. – Если не будет подлинных.

– От родни точно не будет, – сказал я. – Четвертование – это для крупных государственных преступников. Отец Карвин Хрутер, герцог Сафкердский и Унерольдский... ух какие гордые титулы!., точно предпочтет, чтобы его сына четвертовали, а не просто отрубили голову, как мелкому дворянчику... Честь рода!

Он взглянул на меня искоса.

– Тогда лучше четвертовать?

– А зачем идти на поводу оппозиции? – спросил я.

Он подумал, нехотя кивнул.

– В какой-то степени верно. Лучше казнить как заурядного дворянина. Не стоит придавать мятежникам большего значения.

Мы потягивали неспешно вино из дорогих кубков, поглядывая друг на друга, я с подчеркнутым дружелюбием не обремененного никакими заботами человека, даже не человека, а консорта, это что-то вроде стрекозла, постоянно пьющего нектар, хотя, правда, с одного и того же цветка, зато – королевского!., а он с видом настоящего мужчины, что милостиво позволяет по своей душевной щедрости находиться в своем обществе, подумать только, консорту...

Я не стал ожидать, когда он осушит фужер до дна, мне плевать на этикет, который еще не существует, наполнил снова по самый край, и король, уже без опаски, тут же сделал большой глоток.

– В моем королевстве, – сказал я неспешно, – однажды была схвачена группа мятежников, что замышляли убить короля. Их приговорили к смертной казни, но в последний момент король заменил на вечное заточение...

Он кивнул.

– Та-ак... И что вышло?

Я усмехнулся.

– Догадываетесь? Один из самых неистовых, оставшись в одиночной камере и не общаясь с товарищами, перебрал свою жизнь, подумал, еще раз подумал... и понял, каким дураком был. Там же в камере он изменился. По-настоящему. После освобождения вышел, кто бы мог подумать, мудрецом, написал трактаты «Преступление и наказание», «Идиот», еще что-то, не читал, только слышал, я же человек культуры... В общем, король, отменив казнь, дал стране очень ценного человека, который прославил королевство и в тех землях, где о нем и не слыхали.

Король с удовольствием рассматривал игру закатных лучей в темно-красном вине, на меня не смотрел, и его слова прозвучали как бы вскользь:

– А что другие?

Я пожал плечами.

– Не знаю, если честно. Думаю, и они поумнели. Видимо, стали нормальными членами общества.

– Надеюсь, – проговорил он с невеселой иронией, – барон Джильберт на плахе повзрослеет быстрее.

– Он уже повзрослел, – заверил я. – Пусть еще недостаточно для помилования, но очень важно, что все-таки добрался до семьи, повидался, увидел слезы жены и детей, скорбь престарелых родителей, выслушал их, еще раз подумал, чего раньше вообще не делал...

Он смотрел на меня с вопросом в глазах.

– И что?

– Когда поднимали мятеж, – пояснил я, – никто из них не думал ни о жене, ни о детях. Таковы мы, мужчины! В первую очередь – дело. А также честь, слава, подвиги, почтение в обществе... Но когда вы разрешили навестить семью для прощания, он увидел их скорбь, их слезы, увидел отчаяние жены и горе отца и матери...

Он слушал внимательно, задумался.

– Хотите сказать...

– Да, – подтвердил я. – Думаю, уже понял многое. До этого не ценил то, что у него есть семья, как это у всех нас бывает, а когда понял, что видит их в последний раз, и больше все, никогда... Знаете ли, это способно перевернуть душу даже матерого воина, а не только такого прекраснодушного... и не шибко умного, как вы сами наверняка заметили.

Он кивнул.

– Да, у них весь род таков. Прекрасные недалекие люди. Честные, но глупые. С такими хорошо иметь дело, когда они на твоей стороне. Когда нет – хуже не отыскать противников. Таких ни соблазнить, ни подкупить, ни запугать...

Я взглянул на опустевший фужер, подумал и наполнил его марочным коньяком.

– Это другое вино, Ваше Величество. Помогает заснуть крепким здоровым сном.

Он сделал глоток, надолго задохнулся, но великолепие незнакомого напитка заставило губы раздвинуться в счастливой улыбке.

– Да, – прохрипел он, – в самом деле... Конечно, даже после одного-двух глотков такого прекраснейшего вина... делами государства заниматься, мне кажется, не стоит.

– А мы уже все закончили, – заверил я. – С утра отправлюсь дальше.

Он полюбопытствовал:

– И часто вот так?

– Как?

– В одиночку? – пояснил он. – Без свиты?

– Чаще, – ответил я дипломатически, – чем хотелось бы. Вы же знаете по себе, как трудно подобрать умелых и толковых исполнителей!.. Чаще проще сделать самому, чем даже объяснить, что требуется...

Он вздохнул тяжело, пригорюнился.

– Горькая правда...

За дверьми послышались голоса, король поморщился, но дверь все же отворилась, заглянул важный Дородный человек и сказал торопливо:

– Простите, Ваше Величество, что прерываю, но... еще раз простите, прибыл барон Джильберт Шервин, мятежник, как вы помните...

– Помню, – буркнул король. – Тащите его сразу на плаху, пока снова что-то не стряслось!

Тот моментально исчез, даже без поклона, я понял, что и здесь в узком кругу обходятся без формальностей, так что король в какой-то мере нравится, не дурак и не требует соблюдения протокола, когда это тормозит процесс.

Он поднялся, сказал обрюзгшим голосом:

– Пойдемте посмотрим?

– Сразу на плаху? – поинтересовался я. – Не на городской площади? Где весь народ увидит и оценит справедливость закона?

Он отмахнулся.

– Насмотрелись, когда там рубили головы основным зачинщикам. А мелких вешали. Три виселицы стояли! Для барона не стоит затевать все заново... А на задний двор дворца сбежится достаточно челяди. Зрители будут и всем перескажут.

– И то верно, – согласился я. – Когда зрелище с доставкой на дом, так даже комфортнее. Можно смотреть из окна, держа в одной руке пирог, в другой чашу с вином.

Мы покинули кабинет, короля тут же окружили его придворные, он отдал ряд коротких приказаний и, отпустив нетерпеливым жестом, повернулся ко мне.

– Вот сюда, Ваше Высочество. Там хороший балкон, прекрасный вид на задний двор. Я частенько любуюсь, когда там тренируются мои воины...

– А они, – сказал я понимающе, – видя, как за ними наблюдает сам король, из кожи лезут?

Он улыбнулся.

– Не без того. Но это же хорошо?

– Прекрасно, – воскликнул я. – Подданные должны стремиться вырвать похвалу даже у скупого на одобрение короля!

– Я не скупой, – заверил он. – Похвалы же ничего не стоят. С другой стороны, конечно, нельзя их обесценивать слишком уж...

Узким коридором вышли на просторный балкон, слуги за нами тут же принесли и поставили легкий столик и два плетеных кресла, которым не страшен дождь, если вдруг забудут убрать, а король наклонился над перилами и всмотрелся во двор.

– Мы вовремя, – сказал он довольно.

Глава 3

Из-за массивного левого крыла вышла группа мужчин. Во главе гордо и красиво идет молодой барон Джильберт, бледный, но решительный, в темном дорожном плаще, но на ходу развязал на горле завязки, небрежно сбросил на руки ближайшему из сопровождающих. И хотя там оказался не слуга, но весьма солидный придворный, тот принял покорно, все-таки последняя воля идущего на смерть.

Мы с королем с балкона наблюдали, как все остановились у помоста, там только плаха, за палачом послали в великой спешке, все должно быть наоборот: палач обязан ждать жертву, зловеще опираясь на огромный ритуальный топор, непригодный для яростной схватки в сражении, а выкованный специально для таких вот случаев.

– Отсечение головы, – сказал я, – должно быть нравоучительным зрелищем.

– Будет, – заверил король. – Уже говорил, на городской площади казнили всех главарей. Но и смерть барона засвидетельствуют многие. А без красной дорожки на этот раз обойдемся.

Ждать пришлось довольно долго, слуга дважды появлялся с кувшином в руках и наполнял нам кубки, наконец во дворе появился спешащий к помосту палач, огромный малый, на груди кожаный фартук, это чтоб не испачкать кровью одежду, на голове маска с прорезями для глаз.

Мне показалось, что сидит не совсем плотно, король покосился на меня, хмыкнул.

– Заметили?..

– А где настоящий?

– За городом, – объяснил он. – Там у него домик. О любой казни объявляют заблаговременно, так что никогда не опаздывает. Это с бароном исключительная ситуация.

– Лишь бы не промахнулся, – сказал я и передернул плечами. – А то одному рубили раз пять...

– Что? – спросил он с интересом. – Тоже новичок?

– Говорят, – сказал я, – враги подпоили палача, чтобы еще и казнь сделать мучительной. Тот все промахивался и рубил в спину...

– Бр-р-р, – сказал он. – Представляю! Омерзительно. Надеюсь, здесь все пройдет чище.

С Джильберта сняли камзол, оставив в белой рубашке. На помост тем временем торопливо взобрался священник и, развернув молитвенник, повернулся лицом к плахе и замер в скорбном молчании.

Палач взошел по ступенькам неторопливо, то ли соблюдая статус, то ли путаясь в чужом фартуке, у плахи остановился в слишком картинной позе, уперев острие топора в темное дерево.

Стражи, что преграждали барону дорогу к помосту, расступились, и Джильберт почти взбежал по ступенькам, настолько молодой, красивый и сияющий, что в увеличивающейся толпе во дворе послышались горестные вздохи.

Священник торопливо причастил, судебный исполнитель прочел приговор, Джильберт выслушал спокойно, не дрогнув лицом и не шевельнув даже бровью.

– Желаете что-то сказать перед казнью? – спросил исполнитель.

Джильберт покачал головой.

– Нет... Все правильно. Мы подняли мятеж против короля, это нарушение закона, и все поплатились. Закон суров, но это закон. Я не прошу милосердия и не желаю его, мы все сделали правильно, я не раскаиваюсь!

Он без напоминания пошел к плахе, опустил голову в специальный вырез, чтобы палач не ударил слишком близко к затылку, сразу же выбросил в стороны прямые руки с растопыренными пальцами, как знак того, что он готов.

Палач медленно опустил топор острием на обнаженную шею жертвы, примерился, вскинул топор, но засомневался и еще раз для точности прикоснулся холодным лезвием к тому же месту приговоренного.

Наконец топор красиво и грозно взлетел над головой в кожаной маске. Я видел, как Джильберт задержал дыхание и закрыл глаза. Солнце заиграло на широком лезвии, толпа затаила дыхание.

Звонко пропел рожок, все повернули головы в нашу сторону. Король с балкона милостиво взмахнул белым платком.

Палач медленно опустил топор и, уперев острием в дощатый пол, красиво оперся на рукоять мускулистыми руками. На помост поднялся герольд, прокричал звонко, поворачиваясь во все стороны:

– Его Величество король Эдвин Рафнсварт милостиво заменяет смертную казнь путем усекновения головы бессрочным заточением в Башне Смерти!..

Толпа ошарашенно безмолвствовала, наконец кто-то заорал ликующе:

– Да не прольется кровь единственного наследника древнего рода герцогов Хрутеров!

Еще несколько голосов в толпе поддержали, но остальные собравшиеся показались мне явно разочарованными. Любая казнь – это красивое и нравоучительное зрелище, а казнь высокорожденного – вдвойне. Можно сказать детям насчет нужности соблюдения правил, вон даже высокие титулы не спасают, да и вообще просто приятно посмотреть, как палач рубит головы знатным.

Я пробормотал:

– Вы подготовили это заранее?

Король снисходительно улыбнулся.

– Нет, по дороге на балкон.

Я вспомнил, как к нему подходили за указаниями придворные, промолчал и только смотрел, как сразу несколько слуг торопливо сервируют стол там же на балконе. Вечер обещает быть теплым, и хотя нам заботливо набросили на плечи нечто вроде теплых халатов, но все равно начало лета, тепло еще не ушло из воздуха, а до холодной ночи далеко.

Обожаю эти моменты, когда солнце опускается к горизонту, косые лучи с невероятной резкостью высвечивают каждую травинку, все обретает добавочную глубину и объем, краски становятся ярче и насыщеннее. Я, равнодушный к красотам природы, только в эти минуты замечаю ее и всякий раз охаю, будто увидел первый раз: ух ты, а это, оказывается, просто сказочно красиво!

Перед нами два кубка и серебряный кувшин с вином, но я жестом отослал недоумевающих слуг, а король с напряженным вниманием смотрел, как перед нами медленно возникают из ничего фужеры из тончайшего стекла.

Я наполнил мадерой, она как раз под очарование этого вечера, взглянул на короля и взял свой бокал. Король повторил мой жест, но после первого же глотка взгляд прояснился, а жесткие складки на лице разошлись.

– Ваше Величество, – сказал я, – это был очень мудрый поступок.

Он посмотрел на меня с сомнением.

–Да?

– Подарив барону Джильберту жизнь, – пояснил я, – вы показали себя мудрым и великодушным королем...

Он поморщился.

– На самом деле, если честно, я вообще отпускал его прощаться с семьей в надежде, что не вернется. И спасет свою шкуру.

– Но опозорит себя и свой род? – спросил я. – Он же не отдельный человек, а часть рода. Ну, как муравей, что лишь часть муравейника... Но заменив казнь на вечное заточение, вы сделали великолепный ход. Никто не узнает ваших истинных побуждений, кроме вас самого, зато народ и знать увидели ваше великодушие. Пусть даже кто-то и догадался, что будет дальше, это не так важно.

Он спросил с интересом:

– А что будет дальше?

– Через какое-то время, – сказал я с убеждением, – вы его отпустите по случаю какой-нибудь славной годовщины битвы, замужества вашей дочери или рождения внука.

– Гм, – проговорил он с прежним интересом, – а на чем вы основываете свои странные предположения?

– Но я угадал?

Он усмехнулся.

– Все равно мне интересно.

– Во-первых, – сказал я, – пройдет время, память о мятеже сгладится, у всех новые заботы, и освобождение пройдет практически незамеченным. В смысле, уже никому не будет, кроме самого барона Джильберта и его семьи, до этого дела. Во-вторых, что самое главное, он за это время в самом деле станет другим человеком...

Он присматривался ко мне с его большим вниманием и странным интересом.

– Да, вы уже говорили. Хотя у меня и есть серьезные сомнения, такие твердоголовые не меняются, но все же... пусть.

– Кстати, – сказал я, – Ваше Величество, напомните-ка детали насчет наших отношений...

Он посмотрел на меня исподлобья.

– Ваше Высочество?

Я пояснил торопливо:

– Отношения наших королевств, я хотел сказать. Как соседи, мы не просто заинтересованы в дружбе и сотрудничестве, но и просто обязаны крепить узы братства и единства...

Лицо его становилось все холоднее, я не понимал, чем это вызвано, а он откинулся на спинку кресла, подумал, продолжая мерить меня достаточно недружелюбным взглядом... нет, даже не столько недружелюбным, а больше как бы умаляющим мою значимость, а это подразумевает, что я оскорбил его, даже заговорив о таких высоких делах государственной важности.

– Ваше Величество? – спросил я.

Он вздохнул, поморщился, губы искривились в недовольной гримасе.

– Ваше Высочество, – ответил он, – вы угостили меня дивным вином. Я это ценю. И готов с вами говорить об этом вине хоть весь вечер. Но только о вине, как вы должны понимать.

Я вскинул в удивлении брови.

– А почему нельзя...

Он снова поморщился.

– Принц, ну почему я вам должен разъяснять такие простые вещи? И, должен признаться, неприятные?

– Ваше Величество?

Он ответил нехотя, даже взгляд отвел в сторону:

– Принц, вы... консорт. Правит Мезиной королева Ротильда. Она и принимает решения, с кем дружить, с кем торговать, с кем воевать. Не обижайтесь, но с моей стороны обсуждение с вами важных государственных вопросов будет умалением моего достоинства и уроном королевской чести.

Я даже задохнулся от такого неожиданного удара, словно кувалдой мне в солнечное сплетение, но он прав, я даже как-то не подумал, что не консортье это дело – интересоваться вопросами межгосударственных отношений! Консорт – это нечто при спальне королевы. Это самец, отловленный для утех королевы. И, может быть, способный при удаче зачать ей сына, который станет королем, что никогда не бывает доступно консорту.

– Ваше Величество, – произнес я как можно дружелюбнее и бесхитростнее, я же консорт, мне все можно, – еще по глотку вина... и поспешу по своим делам. Увы, они есть даже у консорта.

Он промолчал, знаем, дескать, какие дела у консортов, но взгляд достаточно красноречив.

– Что, вот так на ночь глядя?

– Ваше Величество, – сказал я заговорщицки, – У консортов свои радости!