Текст книги "Львы Аль-Рассана. Тигана"

Автор книги: Гай Гэвриел Кей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 82 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]

Часть V

Даже солнце заходит.

  Глава 15

Когда его одолевали мечты о более высоком положении, он позволял себе вечер отдыха: много джадитского вина, танцовщицы, представления с участием рабов обоего пола в различных сочетаниях. Иногда он даже сам принимал в них участие. Он обнаружил, что расслабление, полученное таким путем, гасило на время неподобающие мечты.

По правде сказать, лишь удача позволила ему сохранить свою должность в Фезане. В последние годы правления старшего Альмалика наместник тайком прилагал большие усилия, чтобы установить с его сыном сердечные отношения. Хотя напряжение между правителем и его наследником было всем очевидно, наместник Фезаны тем не менее рассудил, что молодой человек, вероятно, уцелеет и станет преемником отца. Его рассуждения были до крайности просты: другие наследники не представляли собой серьезной альтернативы, а у принца наставником был Аммар ибн Хайран.

Наместник родился в Альджейсе.

Он знал Аммара ибн Хайрана с детских лет поэта, прожитых в этом городе. Он сам стал свидетелем некоторых историй, которые зародились в те безрассудные, не слишком далекие времена. Он был убежден, что предусмотрительный администратор поступит разумно, приручая наследника престола, которому дает советы человек, выросший из того мальчика.

Он оказался прав, конечно, хотя и сильно встревожился, узнав, что юный правитель тут же отправил ибн Хайрана в ссылку. Когда он услышал, что сосланный придворный находится в Рагозе, то послал ему туда, окольными путями, свои добрые пожелания. В то же время он продолжал служить младшему Альмалику с тем же усердием, с каким защищал интересы его отца. Человек остается на своей должности – притом богатым и живым – благодаря его эффективной деятельности в не меньшей степени, чем благодаря удаче или умению распознать перемену ветра. Он воровал очень мало и скромно.

Он также был достаточно осторожен, чтобы не брать на себя никакой ответственности. Так что, когда курьер из Руэнды в начале весны привез неожиданное, просто удивительное требование дани, наместник переслал его в Картаду без комментариев.

Он мог бы высказать предположения насчет причин этого требования и даже восхититься хитростью выдвинувшего его ума, но ему не пристало предлагать свое мнение по этому вопросу, если только правитель сам его не спросит.

Перед ним стояли более насущные задачи. Он укрепил и перестроил стены Фезаны и линию обороны, как мог, учитывая уныние населения. Долгие годы наместник имел дело с мятежным городом и теперь решил, что пока сможет справиться с общим недостатком мужества и депрессией. Дополнительные войска мувардийцев, размещенные в новом крыле замка, не слишком хорошо умели возводить стены – да этого и нельзя было ожидать от воинов пустыни, – но им хорошо платили, и он без угрызений совести привлек их к работе.

Он знал о призывах к расправе с иноверцами, которые расклеивались по городу этой зимой, как и о большинстве событий, происходящих в городе. Он рассудил, что новый правитель, в качестве жеста примирения, позволил ваджам Картады более открыто проявить свою кровожадность и что это разрешение распространяется на другие города королевства. Он повел несколько более жесткую политику по отношению к проституткам. Закрыл кое-какие таверны джадитов. Наместник тайком пополнил свои запасы вина за счет проведенной при этом конфискации. Такие действия не выходили за рамки обычных, однако времена не были обычными.

На киндатов изливалось больше брани, чем прежде. Это его не особенно огорчало. Он не любил киндатов. У них всегда был такой вид – даже у женщин, – будто они знают нечто такое, чего не знает он. Тайны мира. Будущее, начертанное на их блуждающих лунах. Это заставляло его нервничать. Если ваджи хотят проповедовать против странников более яростно, чем в недавнем прошлом, то явно с одобрения или при попустительстве верховного правителя, и наместник вовсе не собирался этому мешать.

В этом году у него появились более серьезные заботы. Фезана укрепляла свои стены и наращивала гарнизон мувардийцев не просто для того, чтобы занять солдат делом. В этом сезоне на севере царило настроение, которое не сулило ничего хорошего в будущем, написано это на лунах киндатов или нет.

Наместник, будучи по натуре очень осторожным человеком, все равно не мог поверить, чтобы Рамиро Вальедский совершил подобную глупость – затеял войну здесь, устроил осаду города, расположенного так далеко от собственных владений. Вальедо получал дань от Фезаны два раза в год. Зачем разумному человеку рисковать своей жизнью и спокойствием в своем королевстве, чтобы покорить город, который и так уже набивает его сундуки золотом? Среди всего прочего, если армия вальедцев отправится через земли тагры, их собственный дом станет уязвимым для Халоньи и Руэнды.

С другой стороны, до наместника, как и до всех остальных, дошли вести о том, что армии джадитов скапливаются в Батиаре и собираются отплыть на восток в Аммуз и Сорийю. «Это может стать очень дурным примером», – думал наместник Фезаны.

Наступила весна. Воды Тавареса поднялись и отступили, не вызвав большого наводнения. В храмах привычно возносили за это благодарность Ашару и божественным звездам. Поля, удобренные рекой, вспахали и засеяли. Цветы расцвели в садах Фезаны и за ее стенами. На базаре и на его столе появились дыни и черешни. Наместник любил дыни.

Через земли тагры донеслись известия о том, что три короля джадитов встретились в Карказии.

Это было плохо, со всех точек зрения. Он передал эту информацию в Картаду. Почти сразу же после этого пришло еще известие о том, что эта встреча закончилась стычкой после покушения на жизнь то ли короля, то ли королевы, а может быть, министра Вальедо.

Сведения с севера редко бывали достоверными; иногда они были почти бесполезны. И это не стало исключением. Наместник не знал, кого там ранили или убили и кто стоит за всем этим. Эти сведения он тоже передал дальше, чего бы они ни стоили.

Из Картады пришел быстрый ответ: продолжайте работать над стенами, запасайте еду и питье. Ублажайте ваджи, держите в повиновении мувардийцев. Расставьте дозорных вдоль земель тагры. Будьте бесконечно бдительны, ради Ашара и нашего государства.

Все это не приносило успокоения. Он умело выполнял все указания, а в городе нарастала нервозность. Наместник обнаружил, что по утрам дыня больше не доставляет ему прежнего удовольствия. Его беспокоил желудок.

Затем в дубильне умер ребенок.

И в тот же день пришло известие, что замечено войско Вальедо. К югу от земель тагры, в Аль-Рассане, с развернутыми знаменами.

Войско. Очень большое войско, быстро надвигающееся. В первый раз за сотни лет всадники Джада двигались к его городу. «Это безумие, – в панике подумал наместник. – Чистое безумие! Что делает король Рамиро?»

И что может сделать осторожный, прилежный, мирный слуга, когда правители мира сходят с ума?

Или когда сходит с ума его собственный народ?

* * *

Иногда события в местах, отдаленных друг от друга, в один голос говорят об изменении настроения, о повороте мира к тьме или к свету. Много лет спустя вспоминали, что резня киндатов в Соренике произошла за полгода до погрома в Фезане. Резню устроили воины-джадиты, озверевшие от скуки, а погром – жители города, ашариты, охваченные ужасом. Последствия были почти одинаковыми.

В Фезане все началось с детской болезни. Дочь дубильщика кож, некоего ибн Шаггура, той весной заболела. Самые бедные рабочие жили ближе остальных к реке, и в период паводка заболевания не были редкостью, особенно среди детей и стариков.

Родители ребенка, которые не могли или не захотели заплатить за услуги лекаря, прибегли к древнему средству и положили ее на постель в самой дубильне. Считалось, что едкие пары изгоняют злых духов болезни. Это лечебное средство применяли уже много столетий.

Случилось так, что в тот день один купец-киндат по имени бен Морес зашел в дубильню, чтобы купить кожи для отправки на восток, в Салос, а потом вдоль побережья и через пролив.

Опытным глазом рассматривая обработанную и необработанную кожу во дворе, он услышал плач ребенка. Когда купцу рассказали, что происходит, он громко и обидно начал бранить родителей девочки, потом зашел в дубильню и взял девочку на руки – что было против всяких правил. Не обращая внимания на протесты, он вынес ее из целебного места на холод весеннего утра.

Он продолжал выкрикивать ругательства, когда ибн Шапур, видя, что его маленькую дочь оскорбил и украл один из киндатов, и зная, что эти злые люди используют кровь детей в своих грязных обрядах, подбежал сзади, ударил купца по голове дубильным крюком и убил на месте. Потом все соглашались, что ибн Шапура никогда не считали человеком буйным.

Малышка упала на землю, жалобно плача. Отец поднял ее, выслушал мрачное одобрение от своих товарищей и отнес девочку обратно в дубильню. Весь остаток дня тело купца-киндата пролежало там, где он упал во дворе. На солнце его облепили мухи. Собаки подходили и слизывали кровь.

Ребенок умер перед самым заходом солнца.

Это прикосновение киндата обрекло ее на смерть, решили рабочие-кожевники, которые задержались после работы и гневно обсуждали это происшествие во дворе. Несомненно, до этого она уже поправлялась. Дети умирают, когда к ним прикасаются киндаты, это факт. Во дворе появился ваджа: никто потом не вспомнил, кто его позвал. Узнав, что случилось, этот благочестивый муж в ужасе воздел руки к небу.

Примерно в это же время кто-то припомнил, повторяя слова из стихотворения, которое было расклеено повсюду и цитировалось повсеместно в начале весны, что никто из киндатов не погиб в День Крепостного Рва – ни один человек. Только правоверные ашариты. «Они – отрава среди нас! – крикнул тот же человек. – Они убивают наших детей и лучших из нас!»

Тело убитого купца вытащили оттуда, где оно лежало. Его изувечили и подвергли издевательствам. Ваджа наблюдал и не протестовал. У кого-то возникла идея обезглавить мертвеца и сбросить его тело в ров. Голову отрезали. Толпа дубильщиков покинула свой двор, таща тело, и направилась к воротам, выходящим ко рву.

Двигаясь через город, кожевники – их уже собралось довольно много – наткнулись на двух женщин-киндаток, которые в тот вечер покупали шали на улице ткачей. Тот самый человек, который цитировал стихи с листовок, ударил одну из них по лицу. Вторая женщина имела наглость ударить его в ответ.

Неверная женщина посмела поднять руку на одного из звезднорожденных Ашара? Этого нельзя было стерпеть.

Женщин забили палками насмерть перед лавкой, где лежал сверток с купленными ими шалями. Торговка тихонько положила обе шали обратно под прилавок и прикарманила деньги, заплаченные за них. Потом она закрыла свою лавку. Теперь уже собралась очень большая толпа. После недолгих колебаний обеим женщинам тоже отрезали головы. Позже никто не мог ясно вспомнить, кто же орудовал ножом.

Разъяренная толпа, растущая с каждой минутой, устремилась к Вратам Рва с тремя обезглавленными, кровоточащими телами.

По дороге они встретили другую, еще более многочисленную толпу. Эта толпа заполняла базарную площадь почти до отказа. Был базарный день.

Люди только что узнали вести с севера. Там видели джадитов. Они уже совсем близко. Войско из Вальедо шло грабить и жечь Фезану.

Никто конкретно этого не предлагал, насколько потом могли вспомнить, но обе толпы слились в одну, втянули в себя еще людей, и за час до заката солнца и восхода белой луны они все вместе повернули к кварталу киндатов.

* * *

Наместник Фезаны получил сообщение о бунте среди дубильщиков и об убийствах почти одновременно с известием, которого он давно опасался, о том, что всадники скачут на юг и уже миновали земли тагры. Ему бы очень хотелось, чтобы эти новости некоторое время оставались известными ему одному, но это оказалось невозможным. Третий гонец, прибывший вслед за первыми двумя, сообщил, что на базарной площади собралась толпа и что до людей уже дошли вести с севера.

Таким образом, наместнику пришлось быстро принимать решения, одно за другим. Он сейчас же послал двух гонцов в Картаду и одного в Лонзу. Существовала договоренность, что часть гарнизона Лонзы отправится на север, к крутым берегам долины Тавареса, если начнется осада Фезаны. Они могли бы частично задержать набеги джадитов на области, лежащие к югу от реки. Наличие или отсутствие провизии для осаждающей армии часто решало исход осады.

Наместник также послал помощника сбегать за документами, которые давно уже были для него подготовлены. Более трех лет назад Альмалик Первый, правитель Картады, который был наместником до того, как стал правителем (эта мысль неизменно его утешала), составил со своими генералами и советниками планы на случай осады Фезаны. Просмотрев написанные инструкции, которые никто не отменял, наместник с трепетом отметил самый смелый пункт. Он некоторое время колебался, потом предпочел довериться мудрости покойного правителя. Самому главному начальнику мувардийцев был отдан приказ. На закутанном лице этого человека, разумеется, ничего не отразилось. Он немедленно ушел собирать нужных людей.

Эти и другие распоряжения, связанные с этими, отняли некоторое время. Поэтому к тому времени, когда прибыл еще один гонец и доложил, что большое количество людей направляется к воротам квартала киндатов с факелами, наместник сильно отставал от хода событий в своем городе, что было так на него не похоже. Еще не стемнело; факелы для освещения не были нужны. Что толку обороняться от вальедцев, если эти люди сожгут собственный город? Видят Ашар и звезды, он не питал любви к киндатам, но если квартал подожгут, загореться может весь город. Деревянным стенам ничего не известно о границах веры. Наместник распорядился разогнать толпу.

Это было правильное решение, и его можно было бы осуществить, если бы приказ пришел чуть раньше.

* * *

Альвар до конца жизни не мог забыть этот вечер и эту ночь.

Он просыпался в ужасе, когда ему снилось, что он снова в Фезане, на закате, смотрит на приближение толпы. Это воспоминание запечатлелось в его памяти и осталось таким четким, как ничто в жизни до этого мгновения, и лишь еще одно мгновение, позднее, и тоже на закате, осталось с ним навсегда.

Они прискакали в тот день, поднимая клубы пыли, в сопровождении перепуганных жителей окрестных деревень. Они впятером мчались всю дорогу от Рагозы на запад, через весенние холмы и луга. Они выехали на следующий день после карнавала, сразу же после того как Веласа похоронили в соответствии со всеми киндатскими обрядами, а солдата – по обряду джадитов.

Нет времени оплакивать мертвых. Ибн Хайран ясно это объяснил, основываясь на том, что он узнал, и Джеана, в страхе за своих родителей, не могла медлить. Они выехали из Рагозы после полудня: Альвар, Хусари, Джеана, ибн Хайран и Родриго Бельмонте. Все были измучены после минувшей ночи и все понимали, что при настроении, воцарившемся этой весной, может произойти нечто чудовищное.

Они совершили десятидневный переход за шесть дней, ехали в темноте и к вечеру прибыли на место, откуда им были видны стены Фезаны. Они уже видели и то пыльное облако, которое было войском Вальедо.

Его заметил Родриго. Он указал рукой, потом обменялся с ибн Хайраном долгим взглядом, значения которого Альвар не смог понять. Джеана прикусила губу, глядя на север. Хусари что-то тихо произнес, возможно – молитву.

Несмотря на усталость и тревогу, вид этого облака пыли, поднятого всадниками Вальедо в Аль-Рассане, глубоко взволновал Альвара. Потом он взглянул на Джеану, Хусари, и опять на ибн Хайрана, и снова пришел в замешательство. Как это получается, как то, к чему человек стремился всю свою жизнь, становится источником сомнений и дурных предчувствий?

– Они двигаются очень быстро, – произнес наконец ибн Хайран.

– Слишком быстро, – пробормотал Родриго. – Они обгонят некоторую часть спасающихся бегством крестьян. Я не понимаю. Им ведь надо, чтобы в городе оказалось как можно больше ртов.

– Может быть, они задумали не осаду.

– А чем еще это может быть? Он же не собирается брать штурмом эти стены.

Ибн Хайран снова посмотрел на север с их наблюдательного пункта на высоком холме, к востоку от города.

– Возможно, так спешит лишь авангард, – сказал он. – По какой-то причине.

– В этом тоже нет смысла, – ответил Родриго, нахмурившись. Альвару показалось, что его голос звучит нервно и совсем не восторженно.

– Какое это имеет значение? – резко спросила Джеана. – Вперед!

Она всю дорогу скакала с быстротой солдата. Время от времени Родриго или ибн Хайрану приходилось ее сдерживать, чтобы не загнать коней.

Ее отношения с ибн Хайраном изменились после карнавала. Они старались не слишком демонстрировать это в походе, но это было заметно, у мужчины так же явно, как и у женщины. Альвар делал усилия, чтобы не слишком горевать по этому поводу. Это ему удавалось лишь отчасти. Жизнь может обрушить на тебя боль и растерянность с разных сторон.

Они спустились с холма, переправились через ров и вошли в город. Альвар – впервые, Джеана и Хусари вернулись домой, ибн Хайран вернулся туда, где Альмалик Первый пытался подорвать его репутацию и ограничить его власть.

А Родриго?

Альвар понял, что Капитан отправился с ними, замаскированный под ашарита – он сбрил усы, сделал темными волосы и кожу, – потому что дал клятву Веласу бен Исхаку охранять женщину, которая приехала сюда вместе с ними. Он не из тех, кто нарушает клятвы.

Родителей Джеаны нужно было увезти из Фезаны и предупредить остальных киндатов. Это была самая первая задача. Потом им снова придется решать, на чью сторону встать, и определиться со следующими шагами. Все они, насколько понимал Альвар, должны были присоединиться к войску Рагозы где-то к западу от Лонзы, по пути в Картаду.

Возможно, облако пыли на севере уже изменило их планы.

Теперь, когда джадиты вторглись в Аль-Рассан, будет ли Рагоза воевать с Картадой? Ашариты против ашаритов, когда всадники скачут по тагре? И будет ли самый прославленный из воинов-джадитов на полуострове в такое время сражаться на стороне Рагозы?

Альвар, один из этих воинов-джадитов, не знал ответа на этот вопрос. Во время поездки на запад он почувствовал, как отдаляются друг от друга ибн Хайран и сэр Родриго. Это была не холодность и уж конечно не противостояние. Это было скорее похоже на выстраивание обороны. Каждый из них строил укрепления в преддверии возможных боев.

Хусари, обычно разговорчивый и наблюдательный, не мог ему помочь разобраться во всем этом. Он всю дорогу был погружен в свои мысли.

На площади во время карнавала он впервые в жизни убил человека. Джеана во время одной из немногих коротких бесед с Альваром в пути сказала, что, по ее мнению, в этом все дело. Хусари прежде был купцом, а не воином. Мягкий человек, ленивый, даже изнеженный. Однако в ту ночь он прикончил убийцу-мувардийца, раскроил ему череп одним ударом, так что кровь и мозги забрызгали мостовую.

«Это действительно может стать потрясением, – подумал Альвар. – Не все созданы для солдатской жизни и всего, что с ней связано».

Сказать по правде, – хотя он никому об этом не говорил, – Альвар уже не был уверен, что сам он создан для такой жизни. Это его пугало. Если не солдат, то кто же он? Только, по-видимому, солдат должен обладать умением смотреть на все очень просто, а Альвар в последнее время понял, что ему это не слишком хорошо удается.

На четвертое утро он почтительно попытался обсудить эту проблему с Капитаном. Родриго долго ехал молча, прежде чем ответил. Пели птицы; стоял яркий весенний день.

– Возможно, ты слишком умен, чтобы стать хорошим солдатом, – наконец ответил Родриго.

Альвар хотел услышать совсем не такие слова. Ответ звучал так, будто его отвергли.

– А как же вы? – спросил он. – Вы же пробыли солдатом всю жизнь.

Родриго снова заколебался, подбирая слова.

– Я вырос в другую эпоху, Альвар, хотя ненамного опередил тебя. Когда халифы правили Аль-Рассаном, мы, на севере, жили в страхе за свою жизнь. Мы подвергались набегам раз-два в год. Каждый год. Даже после того как набеги закончились, нас, детей, загоняли на ночь в постель, пугая, что придут неверные и заберут нас с собой, если мы будем вести себя плохо. Мы мечтали о чудесах, о переменах. О возвращении.

– Я тоже!

– Но теперь ты можешь это сделать, неужели не понимаешь? Это уже не мечта. Мир изменился. Когда ты можешь делать то, о чем мечтал, иногда это… уже не так просто. – Родриго взглянул на Альвара. – Не знаю, имеет ли все это хоть какой-то смысл.

– Я тоже не знаю, – мрачно проронил Альвар.

Губы Капитана скривились, и Альвар осознал, что ведет себя не слишком почтительно.

– Извините, – быстро произнес он. Он вспомнил тот день, – казалось, это было давным-давно, – когда Родриго за подобную наглость одним ударом сбросил его с коня у самого Эстерена.

Сейчас Родриго только покачал головой. Мир изменился.

– Попробуй вот что, если это сможет тебе помочь, – сказал он. – Тебе легко думать о тех троих людях, с которыми мы едем, как о неверных, чья жизнь порочна и грешна перед лицом господа?

Альвар замигал.

– Но мы всегда знали, что в Аль-Рассане существует честь.

Родриго покачал головой.

– Нет. Будь искренним. Подумай об этом. Некоторые из нас думали. Клирики отрицают это по сей день. У меня такое ощущение, что и твоя мать так думает. Вспомни об острове Васки. Сама идея священной войны это отрицает: ашариты и киндаты – это враги Джада. Их существование наносит ущерб нашему богу. Так нас учили много веков. Нет места для признания у врага чести, не говоря уже о нравственности. Тем более во время войны, которую породили подобные убеждения. Вот что я пытаюсь – очень неудачно – объяснить. Одно дело – вести войну за свою страну, свою семью, даже ради славы. Другое – верить, что люди, с которыми ты воюешь, воплощение зла, и за это их нужно уничтожить. Я хочу вернуть этот полуостров. Хочу, чтобы Эсперанья снова стала великой, но я не делаю вид, что, если мы разгромим Аль-Рассан и все, что он построил, мы исполним волю какого-то бога.

Это было так трудно осмыслить. Поразительно трудно. Альвар долго ехал молча.

– Вы считаете, что король Рамиро тоже так думает?

– Понятия не имею, что думает король Рамиро.

Ответ был дан слишком быстро. Альвар понял, что ему не следовало спрашивать. Беседа была окончена. А никто из остальных не был склонен к разговорам.

Тем не менее он продолжал размышлять об этом. У него было время подумать, пока они ехали на запад по весенним полям. Но ничего толком он не придумал.

Что произошло с тем залитым солнцем миром, о котором мечтаешь ребенком, когда ты только и хочешь добыть частицу той славы, о которой говорил Родриго, сыграть достойную роль в битве львов и иметь право на гордость?

Битва львов. Детские мечты. Как это согласуется с тем, что сделали люди из Вальедо в Орвилье прошлым летом? Или с Веласом бен Исхаком – самым лучшим из всех известных Альвару людей, – который умер на камнях Рагозы? Или что они сами сделали с отрядом из Халоньи в той долине к северо-западу от Фибаса? Снискали ли они там славу? Есть ли хоть малейшая возможность утверждать это?

Он продолжал носить прохладную, свободную одежду Аль-Рассана. Хусари так и не снял своей кожаной вальедской шляпы, жилета и штанов. Альвар не понимал, почему, но для него это имело значение. Возможно, не получая настоящих ответов, мужчины больше нуждаются в своих символах?

Или, возможно, он действительно слишком много времени тратит на подобные мысли, что не подобает солдату. Он видел, что Капитан тоже ведет внутреннюю борьбу, и ему становилось немного легче. Но это ничего не решало.

Стоя на вершине холма к востоку от Фезаны, в Аль-Рассане, и наблюдая за облаком пыли, поднятой конями его соотечественников, за несколько минут до того, как впятером они двинулись вниз, к городу, Альвар де Пеллино решил, что достичь славы в ослепительном блеске ее чистоты очень трудно, практически невозможно.

А потом, в тот же вечер, он все же стяжал себе славу и определил свое предначертание, словно выжженное клеймом в пылающем небе.

Аммар взял на себя командование, когда они приблизились к Вратам Крепостного Рва. Джеана уже наблюдала это раньше: во время рейда у Фибаса они с Родриго непринужденно передавали друг другу руководство, когда менялась ситуация. Она осознала теперь, что в этом одна из причин ее боли: какая бы близость ни возникла между ними, какое бы молчаливое понимание ни перебросило мост через пропасть двух миров, теперь все это рухнет.

После вторжения армии джадитов в Аль-Рассан никаких сомнений не оставалось. Они оба понимали это. Никто ничего не сказал на холме, пока они смотрели на пыль, но все это знали. Они прискакали сюда, чтобы спасти ее родителей, а после? После наступит конец тому, что началось в тот осенний день в Рагозе, во время символического боя у городских стен.

Ей хотелось поговорить с Аммаром. Ей необходимо было поговорить с ним; об этом и о многом другом. О любви и о том, может ли начаться нечто настоящее во времена смерти, когда наступает конец того мира, который они знали.

Но не во время этой скачки. Они разговаривали взглядами и короткими фразами. Все вопросы, которые нужно разрешить, все возникшие или исчезнувшие возможности в будущем, которое сулили им звезды и луны, придется обсуждать потом. Если позволит время и окружающий мир.

Она не сомневалась в нем. Это было поразительно, но она не испытывала никаких сомнений с тех первых минут на улице, во время карнавала. Иногда стрела ее сердца летела прямо к мишени уверенности, несмотря на предостережения ее осторожного характера.

Он был тем, кем был, и она кое-что знала об этом. Он совершил то, что совершил, и рассказы об этом носились по всему полуострову.

И он сказал ей, что любит ее, и она ему поверила, и бояться не следовало. Только не его. Возможно, бояться следовало мира, тьмы, крови, огня; но не этого человека, который, как это ни удивительно, был предназначен ей судьбой.

Они въехали в Фезану в окружении бурлящей, перепуганной массы людей из деревень, бегущих от наступающей армии джадитов. Повозки и тележки забили дорогу в город и мост перед стенами, заблокировали ворота. Они застряли среди плачущих детей, лающих собак, мулов, кур, кричащих мужчин и женщин. Джеана видела все признаки всеобщей паники.

Аммар посмотрел на Родриго.

– Возможно, мы поспели вовремя. Сегодня ночью может начаться насилие. – Он произнес это тихо. Джеана ощутила страх, как грохот барабана внутри себя.

– Давайте проникнем в город, – сказал Бельмонте. Аммар колебался.

– Родриго, ты можешь попасть в ловушку в городе, который будет осажден твоей армией.

– Моя армия осталась в Рагозе и готовится выступить на Картаду, помнишь? – Голос Родриго звучал мрачно. – Я буду думать о переменах, когда они возникнут.

Аммар снова заколебался, словно хотел что-то прибавить, но просто кивнул головой.

– Тогда закутайся в плащ. Тебя прикончат на месте, если узнают, что ты вальедец. – Он бросил взгляд на Альвара, а потом внезапно сверкнула его улыбка, которую они все так хорошо знали. – А вот ты больше похож на местного жителя, чем я.

Альвар улыбнулся в ответ.

– Меня беспокоит Хусари, – произнес он на безукоризненном ашаритском. – Нас всех погубит его шляпа. – Он взглянул на Джеану и улыбнулся. – Мы их вытащим.

Ей удалось кивнуть головой. Поразительно, как его преобразил этот один неполный год. Нет, наверное, это не так: в Альваре де Пеллино с самого начала чувствовались несгибаемая сталь и ум, а большую часть этого года он провел в обществе двух самых исключительных людей в их мире. Джеана вдруг подумала, что он сам тоже стоит на пути к превращению в неординарного человека.

Хусари и Аммар прокладывали дорогу, упорно пробираясь на конях сквозь толпу. Поспешно отскакивая в сторону, мужчины ругались им вслед, но не слишком громко. Они были вооружены и на конях, и этого было достаточно. Они пробрались вперед.

У ворот стояли стражники, но этот шум и хаос совершенно их огорошил. Никто не обратил на них внимания, никто не остановил их. Вечером того дня, когда к Фезане приблизились вальедцы, Джеана вернулась в город, где родилась и выросла.

Они появились у квартала киндатов прямо перед толпой, потрясающей оружием и факелами.

С тех пор как ее муж снова заговорил, Элиана обнаружила, что слух у Исхака необычайно острый. Именно он первым услышал шум за стенами квартала и обратил на него ее внимание. Теперь она понимала его почти идеально: его скомканные слова она впитывала, как воду в пустыне, ведь это были его слова.

Она опустила письмо, которое читала ему, – Реццони бен Корли прислал его из Падрино, где жил теперь со своей семьей. Он писал о новостях в Батиаре после резни в Соренике.

Позднее она вспомнила, что именно об этом читала, когда Исхак сказал, что слышит шум снаружи. Подойдя к окну, Э лиана открыла его и прислушалась. До нее донесся сердитый гул толпы на отдаленных улицах.

Окно кабинета Исхака выходило на общий двор, который окружали большие дома квартала. Посмотрев вниз, Элиана увидела много людей, возбужденно разговаривающих и жестикулирующих. Кто-то вбежал во двор – младший сын ее подруги Назре бет Ривек.

– Они идут! – крикнул он. – Они убили Мезира бен Мореса! Они идут на нас с огнем!

Кто-то вскрикнул в окне напротив. Элиана закрыла глаза и вцепилась в подоконник. Она вдруг испугалась, что упадет. Ее предупреждали, совершенно недвусмысленно. Они строили планы отъезда, как ни трудно в их возрасте покинуть дом. Кажется, они слишком промедлили с этим.

Послышался шорох, это Исхак поднялся со своего кресла позади нее. Элиана открыла глаза и посмотрела во двор, прерывисто вздохнула. В окнах появились лица, люди выбегали во двор. Солнце садилось, на булыжники легли косые тени. Испуганные мужчины и женщины пересекали полосы света. Появился человек с копьем – старший сын Назре. Лихорадочное оживление царило в некогда тихом дворе, звучали громкие голоса. Страшный гул раздавался все ближе. Неужели вот так наступает конец света?

Исхак произнес ее имя. Она начала поворачиваться к нему, но в это мгновение, заморгав от изумления, поняла, что среди тех людей, которые вбегают в их двор, – ее дочь.

* * *

Джеана была знакома со стражниками у железных ворот квартала. Они впустили ее вместе со спутниками. Они уже слышали и видели толпу, собравшуюся на базарной площади. Стражники-киндаты были вооружены – против всех правил – и собранны. Альвар не заметил никаких признаков паники. Они понимали, что на них надвигается. О джадитах они тоже уже знали.