Текст книги "Шестьдесят лет у телескопа"

Автор книги: Гавриил Тихов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

В магазине Швабе

К великому огорчению, астрономию на первом курсе еще не читали, и мне самому пришлось изыскивать возможности наблюдать небо.

Помогло любопытное объявление в газете «Русские ведомости». В нем говорилось: «В такие-то дни и часы вечера, в случае ясной погоды, обсерватория будет открыта для посетителей. Показ интересных астрономических, светил. Плата за вход рубль, а со студентов 25 копеек. Адрес: Кузнецкий мост, магазин Швабе».

Кто из москвичей не знает этой непривычной для центра горбатой узкой улицы! Даже сейчас она сохранила во многом свой прежний вид: брусчатая мостовая, трехэтажные и четырехэтажные дома с лепными украшениями, маленькие магазины в нижних этажах.

В одном из таких домов и находился оптический магазин Швабе. На крыше дома была построена небольшая астрономическая башня с вращающимся куполом. Люки купола открывались, их можно было направить в любую сторону неба. В башне помещалась астрономическая труба с объективом в 15 сантиметров, установленная на параллактическом (специально астрономическом) штативе с часовым механизмом. Механизм медленно вращал трубу за наблюдаемым светилом.

И сейчас еще на Кузнецком мосту сохранилась астрономическая башня, напоминающая обсерваторию.

Обсерватория Швабе была не единственной в Москве.

Над крышей одного из домов на улице Дзержинского возвышается серебристый купол. Это астрономическая обсерватория Педагогического института имени Потемкина. Раньше она принадлежала московскому фабриканту и владельцу оптического магазина Трындину. Чтобы вести научные наблюдения, астрономы днем работали в его магазине, а после закрытия магазина обсерватория поступала в их распоряжение.

Здесь начинали свой научный путь известные профессора-астрономы Михайлов, Блажко, Набоков.

Я стал частым посетителем астрономической вышки над магазином Швабе. Показывал звезды и давал объяснения ассистент Московской обсерватории Константин Доримедонтович Покровский, автор популярной книги «Путеводитель по небу».

Мне было особенно приятно, когда Константин Доримедонтович говорил, обращаясь ко мне: «Коллега, поверните купол».

Тогда студентов называли латинским словом «коллега», что значит «товарищ».

Как-то раз я попросил разрешения у Покровского посмотреть Московскую обсерваторию. Он любезно согласился и назначил день и час.

Обсерватория помещалась на Пресне, недалеко от Трехгорной мануфактуры. Весь ее научный штат состоял из профессора, астронома-наблюдателя и двух ассистентов. Осмотр был для меня большим праздником.

Позднее, на втором курсе, профессор астрономии В. К. Цераский изредка приглашал туда своих слушателей и показывал им различные инструменты, о которых говорили на лекциях. Мы познакомились с астрономической трубой с объективом 20 сантиметров в диаметре, с меридианным кругом для определения координат звезд, их точного положения на небесной сфере.

Видели мы и большие астрономические стенные часы, переносные хронометры и другие приборы.

Один раз Цераский сделал попытку показать нам днем в астрономическую трубу планету Венеру. Но на небе собрались довольно плотные облака, и планета была видна плохо, очертания ее казались расплывчатыми, как бы размытыми.

Обсерватория на сарае

В Москве я также зарабатывал небольшие суммы частными уроками. Моей мечтой было приобретение настоящей астрономической трубы, хотя бы малых размеров. Завел себе копилку и собрал 65 рублей.

На эти деньги я выписал из Германии, от фирмы Реинфельдер и Хертель, астрономическую трубу с объективом диаметром в 54 миллиметра. Эта труба сохранилась у меня до сих пор, и я пользуюсь ею для наблюдения Солнца.

После первого курса я поехал в дорогие моему сердцу Смолевичи. Туда должна была прибыть и астрономическая труба.

Нетерпение мое было велико. Чтобы сократить время ожидания, я решил построить для своего телескопа дубовый штатив и башню с вращающимся куполом.

Местом для «обсерватории» выбрал крышу высокого сарая, откуда довольно хорошо просматривался горизонт. Работа закипела. Для начала пригласил плотника. Мы с ним укрепили на стропилах сарая площадку для башни.

Дальше я все делал сам. Энергия была неиссякаемая. Трудиться начинал в 3 часа утра, а кончал в сумерки. Отрывался только на время еды.

Постройка длилась целый месяц. Наконец установили купол на железных колесиках, которые двигались по кольцу из толстой проволоки.

Из башни была видна дорога со станции, откуда каждый вечер привозили почту. Каждый вечер я смотрел в бинокль на почтовую бричку, в которой ездил почтальон. И вот однажды увидел, что он везет на коленях длинную шкатулку, обшитую холстом. Я понял, что это моя долгожданная труба.

На следующий день утром шкатулку принесли домой. Тотчас же открыл ее и увидел трубу. Блестели красное дерево, объектив в латунной оправе и латунный патрубок для окуляров.

Радости моей не было предела. Всем окружающим я показывал в эту трубу солнечные пятна. Предварительно бережно укладывал ее на подушку, положенную на небольшой стол во дворе.

Прошло несколько дней. Закончил строить башню. У нее был вращающийся купол и ставни на петлях, чтобы открывались.

Установил трубу на дубовом штативе. Противовесы для него отливал из свинца.

Когда моя «обсерватория» была готова, посетить ее оказалось немало желающих. Не могу вспомнить без умиления, как мой дедушка, которому было уже за 70 лет, влезал по приставной лестнице на крышу сарая и дальше по перекладинам на башню, чтобы посмотреть звезды.

Однако работала «обсерватория» недолго – всего недели три. Мои первые студенческие каникулы прошли быстро – пора было отправляться в университет.

Через год я опять приехал в Смолевичи и поинтересовался своей башней. Оказалось, купол нашел практическое применение. Его поставили на низкие ножки, и под ним укрывался от непогоды ночной сторож. Башню же разобрали; доски пошли для хозяйственных надобностей.

В лето 1895 года я очень заинтересовался ботаникой и прочитал несколько книг, в том числе и замечательную «Жизнь растения» К. А. Тимирязева.

С удовольствием и благодарностью вспоминаю, что моим первым учителем ботаники была бабушка. Как-то раз она пошла в амбар, и я увязался за ней. Здесь, около амбара, она показала мне два ранних цветка, одинакового фиолетового цвета

– Вот посмотри – у одного цветок сидит в зеленой чашечке с короткими лепестками, а у другого лепестки чашечки длинные, они выступают даже за фиолетовый цветок. Так вот, первый – это герань, а другой – куколь.

Семьдесят пять лет прошло, но как сейчас представляю себе бабушку и эти простенькие дикие цветы у амбара.

Большой цветник около дома служил мне живой иллюстрацией к книгам.

Помню, однажды прочитал, что у цветов имеются тычинки и пестики. Раньше не обращал на строение цветка внимания и не понимал, какое значение они имеют для жизни растения.

В тот день заснул с мыслью о цветах. Проснувшись рано утром, побежал в сад и удостоверился: действительно, у цветов имеются тычинки и пестики. Это было для меня целым откровением.

Тогда я еще не предполагал, что астрономия и ботаника через много лет сольются для меня, и на стыке этих наук будет создана астроботаника – наука, соединяющая далекие планеты и жизнь растений.

Блестящая плеяда

Со второго курса университета начались у нас лекции по астрономии и аналитической механике. Астрономию читал профессор Витольд Карлович Цераский. Делал он это удивительно просто и увлекательно. Описательную астрономию студенты слушали затаив дыхание. Когда же выводились довольно скучные и длинные формулы по сферической и теоретической астрономии и на лицах студентов появлялись признаки рассеянности, Цераский оживлял слушателей либо веселой прибауткой, либо показом какого-нибудь прибора.

Помню такой случай. Надо было объяснить, как переходят от среднего солнечного времени к звездному. Профессор вынимает из левого кармана жилета часы, называет минуту и говорит: «Найдем, какое звездное время будет через пять минут». Производится на доске вычисление. Через пять минут после отмеченного среднего времени Витольд Карлович вынимает из правого кармана жилета часы. Они показывают минута в минуту то, что вычислено на доске.

Аналитическую механику читал нам выдающийся ученый, «отец русской авиации», профессор Николай Егорович Жуковский. Он увлекался своей наукой и умело применял ее на практике. То он давал городскому водопроводному управлению указание, как избежать так называемого гидравлического удара в водопроводных трубах, то предлагал веретено особой конструкции.

Но, конечно, наиболее значительными были все его работы, имеющие отношение к воздухоплаванию. В кабинете механики у Николая Егоровича были очень интересные приборы, которыми он иллюстрировал свои лекции.

Слушал я и лекции профессора Петра Николаевича Лебедева, прославившегося впоследствии тем, что он доказал лабораторно давление световых волн. Об этом выдающемся эксперименте он докладывал на Международном конгрессе физиков в 1900 году. Его сообщение вызвало не меньший интерес, чем доклад об открытии радия, прочитанный Марией Кюри на этом же конгрессе.

Хорошо помню еще «не знаменитого» Лебедева – Лебедева-педагога. Свой учебный курс он старался построить так, чтобы как можно больше студентов вовлечь в научную работу.

В университете было тесно, помещений не хватало. Это не остановило Петра Николаевича. В лаборатории, где проводили студенческий практикум, он отгородил ширмой угол и вел там первые исследования.

Загадочный угол всегда притягивал к себе студентов, и мы часто подсматривали, что же творится за ширмой.

Профессор очень любил, когда студенты стремились к самостоятельной работе.

Прошло много лет после учения в университете, когда я случайно натолкнулся в трудах Лебедева на одну мысль, благодаря которой мне стала понятна вся его педагогическая деятельность

Замечательный физик писал: «Я лично глубоко уверен, что постоянная умственная опека, постоянная указка, отсутствие ответственности перед самим собой только развращает умственно, и, наконец, сама способность рисковать умственным напряжением, если успех не гарантируется нянькой, постепенно атрофируется».

Слушал я весьма солидные лекции по теоретической физике Николая Алексеевича Умова. Незабываемыми были лекции по небесной механике тогда молодого приват-доцента Павла Карловича Штернберга, чье имя теперь носит Московский астрономический институт, и лекции начинающего ученого, ассистента Сергея Николаевича Блажко, ставшего впоследствии маститым астрономом.

На разных факультетах университета собирались научные студенческие кружки, руководимые профессорами. И у нас, на физико-математическом, был такой кружок, на занятиях которого мы делали сообщения о своих научных работах.

Посещал я также собрания Общества испытателей природы и Общества любителей естествознания. Там мне доводилось слушать доклады таких корифеев науки, как К. А. Тимирязев и И. М. Сеченов.

У моих читателей может создаться впечатление, что я был сухарем и книжником, что, кроме науки, ни о чем не думал, ничего не видел. Конечно это не так. В годы студенчества меня волновала трогательная судьба Ромео и Джульетты. Я часто бывал в театре; как и все студенты, был влюблен в Софью Ковалевскую – первую русскую женщину-профессора. Нарисовал ее портрет, который у меня, хранится по сей день.

Где работать?

Четыре студенческих года прошли интересно и незаметно. Когда получил диплом, передо мной встал вопрос: что делать дальше, как заниматься астрономией, как осуществить свою мечту?

Остаться при университете не было никакой надежды. Для подготовки к профессорскому званию и вообще для научной работы по астрономии даже в самом многолюдном Московском университете оставляли одного студента раз в пять лет. Такой счастливец был из предыдущего выпуска. Не имея никаких перспектив, снова занялся репетиторством.

Вместе со мной окончил университет Дмитрий Дмитриевич Гончаров – из той семьи, откуда родом жена Пушкина, Наталья Николаевна Гончарова. Он пригласил меня на лето заниматься с его младшим братом Колей.

Я вынужден был согласиться, так как не знал, скоро ли смогу получить службу.

Но что делать дальше? Этот вопрос неотступно стоял передо мной. Иду, бывало, по улице и думаю: у всех идущих есть своя работа, какая-нибудь служба, а у меня нет ничего.

Зимой я получил приглашение поехать в Смоленскую губернию заниматься с девушкой, мечтавшей стать врачом.

В те времена женщин в русские университеты не принимали, а потому Людмила Евграфовна Попова решила поступить в один из швейцарских университетов. Однако для этого требовался диплом об окончании русской мужской гимназии. Вот мне и предложили подготовить Людмилу Евграфовну для сдачи экзаменов за восемь классов гимназии. Я согласился и поехал в усадьбу Поповых.

Занимался со своей ученицей всю осень и зиму. Постоянные совместные занятия, прогулки, беседы на разные темы привели к тому, что мы хорошо узнали и полюбили друг друга и в апреле 1898 года поженились. В Москве состоялось наше бракосочетание.

Родители моей жены имели некоторые средства, что позволило нам уехать за границу – сначала в Париж, где я был принят студентом в Парижский университет на основании моего диплома об окончании Московского университета, а Людмила Евграфовна поехала в Швейцарию и поступила на медицинский факультет Бернского университета.

Вернувшись в Москву, я снова засел за книги решил сдавать магистерские экзамены.

В те времена существовали две ученые, степени: магистра и доктора. Степень магистра – что-то среднее между теперешними степенями кандидата наук и доктора.

Осенью 1902 года я защитил диссертацию.

Этот год был для меня счастливым не только потому, что я получил ученую степень, но и потому, что впервые после окончания университета – с тех пор прошло уже пять лет – я был принят на службу – мне удалось устроиться преподавателем математики в 6-й московской гимназии.

Весной 1903 года я прочитал в газете объявление, что в Екатеринославском высшем горном училище объявлен конкурс на замещение должности преподавателя кафедры высшей математики. Подал заявление на конкурс и был избран на должность штатного преподавателя высшей математики.

Лекции я читал с удовольствием. Готовился к ним тщательно. Особенно радовался, когда по глазам слушателей видел, что им интересны и понятны мои объяснения. Однако педагогическая деятельность хотя и была по душе, целиком меня не захватывала. Я мечтал об обсерватории. Больше всего хотелось попасть в Пулковскую, но там не было вакансий.

В конце 1905 года я написал письмо директору Энгельгардтовской обсерватории, близ Казани.

Ответ был положительным, но в Казань я не поехал: работа, которую мне предложили, оказалась не очень интересной.

Я вспоминаю об этом времени и думаю, как трудно было тогда пробиться к намеченной цели. Чем только не приходилась заниматься, чтобы прожить! Но мечту свою, увлекшую меня еще с детства и окончательно покорившую на студенческой скамье, не забивал ни на минуту.

Чувствовал: буду деятельным и настойчивым – буду заниматься любимой наукой.

МОЙ УЧИТЕЛЬ

Еще о годах студенчества

Чтобы рассказать о своем учителе Аристархе Аполлоновиче Белопольском, мне придется вернуться на несколько лет назад, в университет.

Уже на третьем курсе совершенно ясно определилось мое влечение к астрофизике-в частности, к изучению спектрально – двойных звезд. Меня эти звезды заинтересовали своей необычностью: они движутся вокруг общего центра тяжести и расположены так близко друг к другу, что их не удается наблюдать в отдельности даже в самые мощные телескопы. В связи с изучением спектрально-двойных звезд у меня возник вопрос, который не давал мне покоя: с одинаковой ли скоростью распространяются лучи разной длины волны в межзвездном пространстве, или, как говорят в науке, есть ли в пространстве дисперсия света? (О ней я еще буду подробно говорить.)

Как раз в это время А. А. Белопольский продвинул уже довольно далеко свои замечательные исследования лучевых скоростей звезд по направлению к Солнцу или от него, или скоростей по направлению луча зрения.

Один за другим появлялись в свет блестящие труды знаменитого пулковского астрофизика. Я тщательно следил за ними. В «Известиях Академии наук» увидел его статью с данными о лучевых скоростях переменной звезды беты Лиры. (Переменные звезды отличаются от обычных тем, что изменяют свою яркость.) Эта статья как нельзя лучше соответствовала тому материалу, который был необходим для моей работы.

У Аристарха Аполлоновича было правило печатать свои исследования со всеми подробностями, вплоть до отдельных измерений. Это прекрасное правило дало возможность мне, еще студенту, сделать первое научное открытие.

Я написал о нем Белопольскому и неожиданно быстро получил ответ. Ученый, одобрив мою работу, советовал: «Ваши исследования хорошо было бы напечатать. Подходящим изданием для этого, думается, будет итальянский журнал «Меморие делла Сочиета дельи Спеттроскописти Италиани», выходящий под редакцией Таккини. Статьи, принимаются на французском языке. Если хотите, я переведу статью на французский язык и перешлю в редакцию».

Все меня поразило в этом письме: и то, что ответ был послан скоро, и то; с какой внимательностью отнесся Белопольский к начинающему ученому, и та готовность, с которой он согласился помочь напечатать результат моего первого исследования.

Так началась моя переписка со знаменитым русским астрономом. В своих письмах Аристарх Аполлонович очень тактично направлял мою работу, поддерживал во мне уверенность в успехе.

«Будем надеяться, что вы не бросите науку после университета, приедете в Пулково», – писал он, советуя продолжать исследования, и рекомендовал быстрее их напечатать.

Моя первая статья, переведенная Белопольским, была напечатана.

В начале того же года я сообщил Аристарху Аполлоновичу о мысли применить спектральные двойные звезды к исследованию космической дисперсии света. В ответе он писал: «Что касается вашего желания исследовать космическую дисперсию света; то с нашими средствами тут трудно получить что-либо реальное.

Но в будущем, при исследовании альфы прим Близнецов, я приму во внимание вашу мысль и применю один способ, который пришел мне в голову лишь недели две тому назад».

С тех пор Моей заветной целью стала Пулковская обсерватория.

Потом, как уже рассказывал, я кончил университет, и началось мое «смутное время», время репетиторства и поисков службы. Но мысль работать под руководством Белопольского меня не покидала.

Начало пути

Через всю жизнь пронес я глубокую признательность и самое искреннее чувство к академику Белопольскому – замечательному ученому и сердечному человеку.

Познакомились мы с ним, когда он был уже известным на весь мир ученым. Но, прежде чем рассказывать о нашей личной встрече, мне хотелось бы рассказать о детских и юношеских годах замечательного астронома, тем более что он сам много рассказывал мне о своей жизни.

А. А. Белопольский родился 1 июля 1854 года в семье воспитателя одной из московских гимназий. Мать его была прекрасной пианисткой, она окончила консерваторию в Гамбурге, владела тремя иностранными языками.

У Аристарха Аполлоновича были два брата-Олимп и Александр. Дети играли в саду, строили, плотничали, делали разные опыты по физике и химии.

В доме Белопольских часто собирались интересные люди, ценившие Белинского, Чернышевского, Сеченова. Читали здесь и запрещенные издания, например «Колокол» Герцена. «Дети, – как говорил Аполлон Григорьевич, отец ученого, – кое-что усваивали».

В детские годы Аристарх Аполлонович увлекался мастерством. Родители собирались даже устроить его учиться в какое-либо техническое училище.

Одиннадцати, лет Белопольский поступил в гимназию.

«Я до 6-го класса учился хорошо, хотя на приготовление уроков много времени не тратил, – вспоминал он однажды. – Но на выпускном экзамене провалился, остался еще на год в новом, введенном тогда 8-м классе. Кончил гимназию, поступил на физико-математический факультет Московского университета. После первого курса попал к известному в Москве меценату Савве Ивановичу Мамонтову. В имении Абрамцево провел в среде художников и музыкантов целое лето. Там познакомился с Репиным, Васнецовым, Невревым, артисткой Федотовой…»

Аристарх Аполлонович говорил мне как-то, что и в гимназические годы у него было очень сильное увлечение механизмами. Поэтому он научился слесарному, механическому и столярному делу и изготовлял разные приборы.

Венцом была постройка металлической модели паровоза, которая двигалась паром, как и настоящий локомотив.

Семья Белопольских была малообеспеченной, и Аристарх Аполлонович продал модель какому-то богатому любителю за весьма солидную сумму – не то за одну тысячу рублей, не то за десять тысяч рублей (точно не помню).

Следуя влечению к практической механике, будущий ученый в каникулы после второго курса выпросил разрешение работать в мастерской по ремонту локомотивов при Ярославской железной дороге. Проработал он там месяца два или три. Сотрудники обсерваторий всегда удивлялись способности Белопольского переносить неудобства при холодной погоде во время наблюдений. Оказывается, Аполлон Григорьевич с детства приучал сыновей спать при открытых окнах в нетопленном помещении. Эта закалка впоследствии очень помогла астроному.

Белопольский часто говорил, что астрономом он стал неожиданно для себя.

Замечательный русский ученый Бредихин, директор астрономической обсерватории при университете, заметил выдающиеся способности студента и по окончании Белопольским курса предложил ему занятия фотографированием солнечной поверхности.

Аристарх Аполлонович согласился, и в его распоряжение был отдан фотогелиограф. Позднее Бредихин пригласил Белопольского на место ассистента на обсерватории, которое раньше занимал известный астрофотометрист Цераский.

Аристарх Аполлонович всегда с благодарностью вспоминал своего учителя Бредихина-одного из основоположников астрофизики. Еженедельные собрания у Бредихина он называл своим настоящим университетом.

«У Бредихина, – рассказывал Аристарх Аполлонович, – собирались нередко профессора Цингер, Давидов, Слудский, Столетов, Жуковский, Шереметьевский, Троицкий. «Отцов астрономов», как называл нас Бредихин, было четверо: Громадский, Цераский, Соколов и я.

Собраний были чрезвычайно оживленными, и центром оживления почти всегда был Цераский, веселый, остроумный, общительный, живо интересующийся самыми разными проблемами научной и общественной жизни.

Вокруг Цераского обычно группировалась молодежь. У него на вечерах студенты встречались с такими выдающимися профессорами, как Вл. Соловьев, Андреев, Жуковский, Все они тогда были молоды, блистали талантами, оригинальностью, умственным подъемом и богатой эрудицией. Поистине, я чту за особое счастье, что первые шаги моей жизни после университета протекали вблизи этой блестящей среды…»

Научная деятельность молодого ученого была разнообразной и плодотворной.

За период работы в Москве он опубликовал 15 научных исследований в «Анналах» Московской обсерватории и 23 – в иностранных журналах.

О Московской обсерватории Аристарх Аполлонович не забывал.

В книге посетителей обсерватории есть его записи: первая – «в день защиты докторской диссертации 1896 года января 16» и последняя – в день посещения своей научной дорогой колыбели 1923 года сентября 25».

На защите докторской диссертации Белопольским мне посчастливилось присутствовать. Тогда я был студентом третьего курса.

В 1888 году А. А. Белопольский был приглашен на Пулковскую обсерваторию. К этому времени он уже был известным ученым.