Текст книги "Роковое кресло"

Автор книги: Гастон Леру

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Глава 5
Третья попытка

И вот великий день настал. Он был назначен Академией через две недели после пышных похорон Максима д'Ольнэ. Знаменитая компания не пожелала дольше оставаться в этой прискорбной ситуации, вызванной печальной кончиной двух предшествующих претендентов. Необходимо было как можно быстрее покончить со всякими абсурдными слухами, которые постоянно распускали ученики Элифаса де ля Нокса, друзья прекрасной мадам де Битини и другие члены клуба пневматиков (от «пневма» – душа). Что же касается самого мага, он, казалось, и вовсе испарился. Все попытки связаться с ним ни к чему не привели. Лучшие репортеры, бросившиеся по его следам, вернулись с пустыми руками, и столь длительное отсутствие его стало главной причиной беспокойства, поскольку было совершенно очевидно, что маг где-то прячется. Но почему?

С другой стороны, справедливости ради надо тут же признать, что здравомыслящие головы после волнения, вызванного первой и тем более второй смертью, волнения, из-за которого они немного растерялись (но, впрочем, есть ли такие светлые умы, которые не теряются ни при каких обстоятельствах?), так вот, надо признать, что эти здравомыслящие головы, когда кризис миновал, вновь обрели былую уравновешенность.

А самым спокойным человеком, особенно после своей волнующей и таинственной беседы с Мартеном Латушем, казался мсье Ипполит Патар. Он даже вновь обрел свой прекрасный розовый цвет.

Однако, когда великий день принятия Мартена Латуша в Академию наступил, любопытство тех и других, и самых благоразумных и самых неуравновешенных, достигло предела.

Толпа ринулась на штурм здания с куполом, наполнила его, забила все подходы к нему, выливаясь на набережную и соседние прилегающие улицы, парализуя тем самым уличное движение. Внутри, в большом актовом зале, тоже толпились мужчины и женщины. По мере того как истекали последние минуты (минуты, предшествующие открытию заседания), тишина, нависшая надо всем этим столпотворением, становилась все более гнетущей.

Кто-то отметил, что прекрасная мадам де Битини отсутствует: видимо, решила не появляться на торжестве. Это было сочтено крайне плохим предзнаменованием. Конечно, если что-то должно было произойти, лучше бы ей не появляться, потому что тогда толпа, подхваченная ураганом безумия, разорвала бы ее в клочья.

На месте, которое на предыдущем собрании занимала эта дама, сейчас стоял вполне респектабельный мсье с объемистым брюшком. Приятную округлость украшала красивая толстая золотая цепочка. Он стоял, засунув пальцы рук в карманы жилета. Лицо его не было отмечено печатью гения, но этот мсье имел совсем не глупый вид. Лоб отнюдь не казался низким. На приплюснутом носу красовалось золотое пенсне. Гаспар Лалует (а это был он) вовсе не страдал близорукостью, но ему хотелось, чтобы все вокруг думали, будто он испортил зрение, работая над книгами, как какой-нибудь великий писатель.

Он волновался не меньше, чем окружавшие его люди, и небольшой нервный тик все время смешно подергивал его бровь. Он смотрел на кафедру, с которой Мартен Латуш должен был произнести свою речь.

Минута! Еще минута! Сейчас председатель откроет заседание.., если.., если только Мартен Латуш придет… Ведь его еще не было. Доверенные лица напрасно ожидали, волнуясь, у двери, то и дело крутя головами.

Не отступил ли он в последний момент? Не струсил?

Этими вопросами мучился и мсье Ипполит Патар, лицо которого вновь стало лимонного цвета.

Ах, что за жизнь! Что за жизнь у постоянного секретаря! Как хотел бы он, чтобы эта церемония наконец закончилась, счастливо закончилась!

Вдруг мсье Ипполит Патар вскочил с места, прислушиваясь к какому-то шуму, надвигающемуся издалека. Какие-то крики… Они неслись снаружи.., приближались… Наверное, крики восторга, сопровождавшие приход Мартена Латуша…

– Это он! – громко произнес мсье Ипполиту Патар.

Но тут в шуме и гаме, в бушевании толпы появилось нечто угрожающее, внушающее беспокойство. Однако совершенно невозможно было понять, что там выкрикивали снаружи! Весь зал, дышащий до сих пор в одном ритме, вдруг мгновенно перестал дышать вообще. Казалось, под куполом собрались черные тучи. Огромная людская волна ударила в стены, заставила хлопать двери. Солдаты и полицейские отступили вглубь, к залу… Стало возможным различить среди всеобщего шума и гвалта какой-то особый гул. Словно жалобный плач.

Мсье Ипполит Патар почувствовал, что волосы у него на голове встают дыбом.

В этот момент в зал вкатилось нечто непонятное, какой-то чудовищный ворох тряпья, с разорванными юбкой и корсажем. Над всем этим торчала лохматая голова горгоны, потрясая в воздухе сжатыми кулаками. Невидимым ртом чудовище исторгало вопль:

– Мсье Постоянный! Мсье Постоянный! Он умер! Вы мне убили его!

Глава 6
Разящая мелодия

Автор этого жестокого повествования не берется описать невообразимую сутолоку, последовавшую за только что описанной сценой. Итак, Мартен Латуш был мертв! Мертв, как и другие! Пусть он умер не в тот момент, когда произносил свою вступительную речь под куполом, но как раз когда намеревался идти для этого в Академию, собираясь в сущности, как и двое других, стать хозяином кресла магистра д'Аббвиля!

И если волнение присутствовавших в зале людей, окруживших голосившую старую Бабетту, достигло настоящего безумия, то чувства толпы, гудевшей снаружи, а затем заполнившей весь Париж, перешли все разумные пределы. Для того чтобы все восстановить в полном объеме, нужно перечитать газеты, появившиеся на следующий день после этой новой страшной катастрофы. Редакционная статья в газете «Эпок» достаточно точно передает состояние умов. Вот она:

«Смерти продолжаются! Вот и Мартен Латуш, после Жеана Мортимара, после Максима д'Ольнэ, умирает на пороге Бессмертия, а кресло магистра д'Аббвиля по-прежнему остается незанятым! Известие о внезапной кончине третьего академика, попытавшегося занять место, которое страстно желал таинственный Элифас, распространилось вчера по Парижу с быстротой молнии. И самое лучшее, что мы можем в действительности сделать, – это призвать на помощь гром небесный, чтобы дать представление о том, что произошло в столице в течение нескольких часов, последовавших за этим невероятным событием. Некоторые парижане, казалось, находились в шоке, как после вселенской катастрофы. Потеряв рассудок, люди бросились на улицы, заходили в театры, кафе, в салоны, держа такие безумные речи, что невольно можно задаться вопросом: как это в наше время в столь просвещенном городе находились такие, которые их слушали?! О! Не стоит тратить время на повторение всех прозвучавших глупостей!

Этот мсье Элифас де Сент-Эльм де Тайбур де ля Нокс сейчас, видимо, очень веселится в своем убежище. Сегодня во всеуслышание мы высказываем свое мнение, на которое осмеливались лишь смутно намекать после смерти Максима д'Ольнэ. Нет! Нет! Все эти смерти не могут быть естественными! Можно было не удивиться первой из них, выразить колебания по поводу второй, но было бы преступлением сомневаться в характере третьей смерти! Однако сразу же уточним: когда мы говорим, что эти смерти не могут быть естественными, то никак не намекаем на некую оккультную силу, способную убивать вопреки всем естественным законам! Оставим весь этот вздор дамочкам из клуба пневматиков и заявим со всей категоричностью прокурору республики: «За всем этим скрывается убийца, найдите его!» Итак, пресса, подчиняясь общественному мнению, утверждавшему, что все три академика были отравлены, более или менее единодушно требовала вмешательства властей. И хотя врачи, присутствующие при вскрытии тела покойного, в один голос утверждали, что Мартен Латуш, несмотря на кажущееся здоровье, умер от истощения и преждевременной старости, прокуратура ради того, чтобы успокоить взбудораженные умы, вынуждена была начать расследование.

Первой, естественно, была допрошена старая Бабетта, которую в тот роковой день в беспамятстве привезли домой. Вот как Бабетта, одержимая отныне единственной мыслью – отомстить за своего хозяина, описала поистине необычную смерть бедняги Мартена Латуша:

«В последнее время мой хозяин жил лишь речью, которую должен был произнести. Я слышала, что он говорил о магистре д'Аббвиле, о Мортимаре и д'Ольнэ так, будто это были сахарные божки какие. Часто он вертелся перед зеркалом, прямо как комедиант. В его-то возрасте! Ох и жалкий же у него был вид. Я бы не преминула посмеяться над ним, если бы во мне не засели слова этого колдуна, которого Академия не захотела принять. Двоих колдун уже убил. И я все время думала: так же убьет моего хозяина. Об этом я говорила и мсье Постоянному с глазу на глаз. Однако он меня не послушал, так как ему, видимо, позарез нужен был академик. Поэтому каждый раз, когда я видела хозяина, повторяющего свою речь, я прямо бросалась к его ногам, обнимала его колени, рыдала как помешанная и умоляла послать заявление об отставке мсье Постоянному. Меня мучили предчувствия, и я не обманулась. Доказательством тому было то, что я почти каждый день встречала старого шарманщика, играющего на своей шарманке. Я из Родеза, а у нас говорят: всякий шарманщик приносит несчастье. Так стали говорить после дела несчастного Фюальдеса. Это я тоже сказала мсье Постоянному, но нее было впустую.

Тогда я сказала себе: Бабетта, ты не оставишь больше своего хозяина одного! Надо защищать его до последнего! И вот в день его речи я приводила себя в порядок и следила за ним из кухни. Дверь была открыта. Я ждала, когда он появится, полная решимости сопровождать его в эту несчастную Академию, на край света, везде! Ну, значит, я ждала, но он не появлялся. Прошло уже добрых пятнадцать минут, как он должен был прийти! Нетерпение уже начало охватывать меня, как вдруг… Что же я слышу? Мелодию преступления! Мелодию, которую играли, когда убивали беднягу Фюальдеса! Да-да! Старик опять шатался где-то около дома и крутил свою шарманку! Меня даже холодный пот прошиб. Никаких сомнений – это был сигнал.

Даже если бы я вдруг услышала голоса с того света, и то не была бы так поражена… Я сказала себе: настал час Академии.., час смерти… Я открыла окно посмотреть, на улице ли шарманщик, чтобы заставить его умолкнуть. Но там никого не было. Я вышла из кухни… Никого… Во дворе тоже никого., а мелодия все звучит… Теперь она шла откуда-то сверху… Может быть, шарманщик был уже на лестнице… Но на лестнице никого.., на втором этаже тоже пусто! Только мелодия бедняги Фюальдеса, она просто преследовала меня.

Чем дальше по дому я шла, тем сильнее она звучала. Я открыла дверь библиотеки… Можно было подумать, что музыка играла где-то за книгами… Хозяина там не было! Видимо, он был в своем маленьком кабинете, куда я никогда не входила. Я прислушалась… Мелодия преступления шла оттуда! О Боже! Возможно ли это! Я подошла к двери… Сердце бешено стучало у меня в груди.. Я позвала: «Мсье! Мсье!» Он не ответил. Мелодия все кружила за дверью. Ох, какая грустная музыка! Такая грустная, что трудно становилось дышать, а на глаза наворачивались слезы. Казалось, будто эта мелодия оплакивает всех убиенных от начала света… Чтобы не упасть, я оперлась на дверь кабинета… Дверь подалась… В этот момент как будто что-то скрипнуло и завертелось в штуковине, крутившей мелодию убийства. У меня просто сердце разрывалось, звенело в ушах! Я чуть было не упала как оглушенная. Но тут увидела такое, отчего замерла подобно статуе. Посреди кучи инструментов, о которых я и слыхом не слыхивала, видно лопавших в кабинет с помощью дьявола, навалившись на шарманку, стоял мой хозяин. Ах! Я его сразу узнала! И эта шарманка крутила мелодию преступления.., но самого шарманщика не было. Мой хозяин еще держал ручку шарманки. Я бросилась к нему, и он не сопротивлялся. Он растянулся на полу… Упал! Мой бедный хозяин был мертв., его убила музыка-убийца!» Этот рассказ, близкий к тому, что потихоньку нашептывали завсегдатаи клуба пневматиков, произвел странное впечатление, и общественное мнение вовсе не было удовлетворено слишком натуралистичными объяснениями, которыми следствие сопроводило это загадочное событие.

Следствие представило старого Мартена Латуша этаким маньяком, отказывающим себе в куске хлеба ради тайного пополнения своей коллекции. Поговаривали даже, что он лишал себя обедов, заявлял, что будет питаться вне дома, для того чтобы сэкономить жалкие гроши и потратить их потом в антикварных лавках и у торговцев старинными музыкальными инструментами.

Именно так, по всей вероятности, вопреки всем бдениям Бабетты к нему попала та самая шарманка, и он упал именно в тот момент, когда решил испробовать ее. Умер от истощения вследствие продолжительного воздержания, которому себя подвергал.

Однако публика отказывалась принять эту версию, слишком простую, как им казалось, для того чтобы быть правдивой, и газеты потребовали от полиции начать розыски шарманщика.

К сожалению, тот оказался столь же неуловим, как и сам Элифас. Отсюда, как и следовало ожидать, некоторые репортеры сделали вывод, что Элифас и шарманщик – одно и то же лицо, один и тот же убийца.

И никто не осмелился выступить открыто против этого мнения, ведь в конце концов происходили довольно странные совпадения: один за другим умерли три человека. И если каждая из этих смертей в отдельности воспринималась вполне естественной, то совершенно очевидно, что, взятые вместе, они казались зловещими.

В конце концов потребовали вскрытия тел. Это была крайняя мера, на которую следовало решиться. Вопреки всем протестам и влиянию самых важных персон Института пришлось вскрыть еще совсем свежие могилы Жеана Мортимара и Максима д'Ольнэ.

Судебно-медицинские эксперты не обнаружили ни малейших следов яда в их организме. На теле Жеана Мортимара также не было ничего подозрительного. Однако на лице Максима д'Ольнэ виднелись какие-то пятна, которые в обычных условиях остались бы незамеченными. К тому же их появление можно было отнести за счет естественного разложения тканей. Пятна походили на следы от ожога, оставшиеся на лице в форме звезды. Если приглядеться к этим пятнам, утверждали двое из врачей (так как третий вообще ничего не увидел), то на лице Максима д'Ольнэ можно различить нечто вроде веснушек.

Судебные медики обследовали также тело Мартена Латуша и обнаружили лишь слабое кровотечение из носа и изо рта. Вообще-то на самом деле видно было лишь несколько капель крови у кончика носа, а в углу губ на стороне, которой труп навалился на шарманку, была обнаружена струйка запекшейся крови.

В действительности это кровотечение могло произойти от падения тела, но под влиянием разговоров в обществе пресса не преминула придать этим незначительным следам некий таинственный смысл, создавая вокруг трех смертей атмосферу преступления, окончательно окутавшую безумствующую толпу.

Эксперты со всей тщательностью изучили оба письма с угрозами, которые были вручены двум первым претендентам при полном сборе Академии. Они заявили, что эти письма были написаны не Элифасом де ля Ноксом, почерк которого они перед этим также тщательно изучили. Однако нашлись люди, утверждающие, что эксперты слишком часто ошибаются, подтверждая подлинность почерка, и в этом случае прекрасно могли ошибиться, заявляя, что почерк не его.

Оставалась еще шарманка. Нашелся эксперт-антиквар, занимавшийся иногда продажей более или менее подлинных скрипок Страдивари, который попросил разрешения взглянуть на этот инструмент.

Ему разрешили в надежде успокоить наиболее горячие головы, вообразившие, что этот старый ящик, игравший музыку в тот момент, когда Мартен Латуш испустил дух, не мог быть обычной шарманкой и, возможно, такой человек, как Элифас, способен запрятать в инструмент таинственное средство преступления. Антиквар осмотрел шарманку со всех сторон, прошелся по каждому шву и даже сыграл «мелодию преступления», как выражалась Бабетта.

– Ну и как? – спросили у него. – Это обычная шарманка?

– Нет, – ответил антиквар, – совсем не обычная… Это одна из самых старинных и любопытнейших вещиц, которые попали к нам из Италии.

– Но вы нашли в ней что-нибудь особенное?

– Ничего особенного я в ней не нашел.

– Считаете ли вы эту шарманку орудием преступления?

– Об этом ничего сказать не могу, – весьма двусмысленно ответил антиквар. – Я не был там в тот момент, когда в ней что-то скрипнуло и оглушительно заиграла «мелодия преступления».

– Так вы полагаете, что было совершено преступление?

– Гм! Гм!

Напрасно пытались выяснить у антиквара, что сие означает. Он ограничивался только «Гм! Гм!».

И это последнее «Гм! Гм!» лишь окончательно смутило взбудораженные умы.

Эксперт, кроме всего прочего, занимался также продажей картин. А жил он на улице Лаффит, и звали его мсье Гаспар Лалует.

Глава 7
Секрет Тота

Через несколько дней после описываемых событий в четверть четвертого пополудни из вагона второго класса поезда Варенна – Сент-Илэр вышел пассажир лет сорока пяти, округлый живот которого украшала красивая толстая золотая цепь.

Тщательно укутавшись в свое пальто с пелериной, поскольку время еще было холодное, и перебросившись несколькими словами со служащим вокзала, проверяющим билеты, он вышел на центральную улицу, ведущую к Марне, пересек мост на Шенвьер и справа от него спустился к реке. Около четверти часа он шел пешком, потом остановился, как бы ориентируясь, куда идти дальше. Вот он оставил позади последние, с лета пустующие виллы и теперь находился на абсолютно ровном и пустынном пространстве. Огромная снежная скатерть после недавних снегопадов простиралась перед ним, и человек этот в своем пальто с полами, взлетавшими от ветра при ходьбе, казался большой черной птицей.

Вот вдалеке, у самого горизонта, показалась остроконечная крыша, окруженная деревьями, почти невидимыми из-за мелкой крупы падающего снега. Заметив крышу, человек громко выругался. По его мнению, только чокнутый способен жить зимой в этих краях. Тем не менее он пошел быстрее, хоть и не слышал звука своих шагов, так как был обут в резиновые галоши. Путешественника окружала безбрежная белая тишина.

Было около четырех часов дня, когда человек достиг наконец деревьев. Усадьба, на которой они находились, была окружена высокими стенами. Вход в парк преграждала тяжелая железная решетка. С решетки свисала железная проволочка звонка. Путешественник позвонил. Тотчас же появились два огромных пса, которые брызгая слюной, с лаем ринулись на посетителя. И если бы не решетка, они бы его просто загрызли.

Человек отступил, хотя ему нечего было опасаться ярости этих хищников. Чей-то странный гортанный голос скомандовал: «Аякс! Ахилл! Домой! Чертовы собаки!» И тут же появился великан.

О! Это был самый настоящий великан! Что-то чудовищное! Более двух метров ростом, может быть, двух с половиной, когда он выпрямился во весь рост, так как в данный момент он шел, чуть наклонившись вперед. Его тяжелые плечи были слегка опущены, так, вероятно, ему было привычнее. Круглая голова в ежике коротких волос, свисающие усы, страшная челюсть, похожая на пасти животных, вгрызающихся сейчас в решетку. Схватив псов за загривки своими огромными ручищами, он оторвал их от решетки и отбросил назад.

Посетитель слегка вздрогнул. О! Ничего особенного! Это так, просто плечи вздрогнули! Очевидно, весьма прохладно!

Он пробормотал сквозь зубы:

– Меня предупреждали: остерегайся собак, но о великане ничего не сказали.

Чудовище – речь идет о великане – приблизило к решетке свою страшную рожу дикаря:

– Вчмдло?

Посетитель догадался, что это должно означать: «В чем дело?» – и ответил, отойдя на почтительное расстояние:

– Я хотел бы поговорить с мсье Лустало.

– Чтвтнгте?

Совершенно очевидно, что у посетителя был средний уровень образованности, так как ему снова удалось понять великана. Тот, вероятно, спрашивал: «Что вы хотите ему сказать?»

– Передайте ему, что дело срочное и касается Академии.

И человек протянул великану свою визитную карточку, которую держал наготове в кармане пальто. Великан забрал карточку и удалился в направлении крыльца, ведущего, по всей вероятности, к главному входу в дом. Аякс и Ахилл тотчас же возвратились и просунули сквозь решетку свои грозные пасти. Но на этот раз они не лаяли, а лишь молча разглядывали пришельца, однако по налитым кровью глазам можно было предположить, что они по кусочкам оценивали свой обед, от которого их отделяла эта решетка.

Посетитель, неприятно пораженный, отвернулся и заходил взад и вперед.

– Я знал, – сказал он громко, – что нужно проявить терпение, но не подозревал, что и смелости не мешает набраться.

Он взглянул на часы и продолжил свой монолог, как бы надеясь, что звуки слов помешают ему думать о трех чудовищах, охраняющих этот одинокий дом.

– Еще не поздно! – сказал он. – Тем лучше… Похоже, я могу прождать час, два, три часа, прежде чем он меня примет… Не любит он отвлекаться от своих опытов.., и порой он о вас забывает.. Все дозволено великому Лустало…

Эти несколько слов позволят нам оценить радостное удивление путешественника, когда он вдруг увидел, что к нему идет не исчезнувший великан, а сам великий Лустало..

Великий Лустало, честь и слава мировой науки, был невелик ростом – так, ниже среднего.

Известно было, что он, кроме своих трудов, был равнодушен ко всему и крайне рассеян; что он был среди людей как легкая, отдаленная тень, не ведающая никаких обстоятельств. Эти детали его портрета были известны всем, и уж по крайней мере о них должен был знать посетитель, поскольку он, уже будучи очень удивлен столь быстрым появлением мсье Лустало, всем своим видом показал настоящее изумление при виде коротышки великого ученого, устремившегося к решетке со всей скоростью своих ножек и приветствовавшего его словами:

– Это вы, мсье Гаспар Лалует?

– Да, мэтр.., это.., к вашим услугам… – пролепетал Гаспар Лалует, взмахнув широким жестом своей мягкой фетровой шляпой (наш эксперт-антиквар, он же торговец картинами, носил в особых случаях пальто с пелериной и мягкие фетровые шляпы, чтобы как можно больше походить на очень известных писателей, например лорда Байрона или Альфреда де Виньи и его сына Чаттертона, ибо любовь к литературе была для него превыше всего и к тому же – не следует об этом забывать – он был удостоен знака отличия самой Академией).

Маленькое розовое и улыбающееся личико великого Лустало появилось у решетки приблизительно на уровне устрашающих собачьих морд, как раз между ними. Вот это была картина!

– Значит, это вы проводили экспертизу шарманки? – спросил великий Лустало. Его маленькие глазки, обычно прикрытые, когда он окунался в какое-нибудь научное невообразимое мечтание, вдруг стали живыми и пронзительными. Он часто заморгал.

– Да, мэтр, это был я! – Новый взмах фетровой шляпой в холодном воздухе.

– Так входите… На улице холодно…

И великий Лустало, избавившись от всякой рассеянности, ловко отодвинул внутренние засовы на решетке.

«Входите!» Легко сказать… Для этого нужно дружить с Аяксом и Ахиллом. Как только решетка открылась, собаки тут же бросились вперед, и бедный Гаспар Лалует подумал, что пришел его конец, но мсье Лусало цокнул языком, и оба цербера замерли на месте.

– Не бойтесь моих собачек, они безобидны, как ягнята.

Действительно, Аякс и Ахилл уже валялись в снегу и лизали руки своему хозяину.

Мсье Гаспар Лалует героически вошел за решетку. Лустало, закрыв вход, пошел впереди. Собаки следовали за ними, и Лалует даже не осмеливался оглянуться из страха вызвать собак каким-нибудь неосторожным движением на непоправимую игру.

Лустало жил в большом красивом загородном доме, прочном и удобном, построенном из кирпича и камня. Вокруг дома во дворе и в саду виднелись небольшие строения, наверняка связанные с огромными трудами великого Лустало. Эти труды совершали переворот в химии, физике, медицине и вообще во всех ложных теориях, включенных вследствие рутинного невежества людей в основу того, что мы в своей гордости называем наукой.

Особенность великого Лустало заключалась в том, что он работал в одиночку. Очень недоверчивый по характеру, он не выносил никакого сотрудничества.

И жил в этом доме круглый год со своим слугой, единственным слугой – великаном Тоби. Это всем было известно. И никто не удивлялся. Гению требуется уединение.

Вслед за Лустало Гаспар Лалует прошел в узкий вестибюль с лестницей, ведущей на верхние этажи.

– Я проведу вас в салон, – сказал великий Лустало. – Там нам будет удобнее беседовать.

Он стал подниматься на второй этаж. Лалует последовал за ним, за Далуетом бежали собаки.

Дойдя до второго этажа, они стали подниматься на третий. И тут остановились, так как дальше пути не было. Салон великого Лустало находился под самой крышей. Он открыл дверь. Это оказалась совершенно пустая комната с голыми стенами. Из мебели там стояли лишь круглый столик на одной ножке и три плетеных стула. Лустало и Лалует вошли в салон, за ними последовали собаки.

– Немного высоко, – заметил великий Лустало, – но по крайней мере посетители, а, знаете, есть среди них и такие, что очень шумят и везде держатся как у себя дома, ходят туда-сюда, так вот, я прошу их подождать здесь на чердаке, пока сам работаю у себя в подвале. Садитесь же, дорогой мсье Лалует. Я не знаю, что вас привело, но был бы весьма рад доставить вам удовольствие. Из газет мне стало известно.

– Я, дорогой мэтр, никогда их не читаю, но мадам Лалует иногда читает их мне. Таким образом, я не теряю времени и в то же время пребываю в курсе всего. больше он не успел ничего сказать. Столь приятное до этого момента поведение великого Лустало вдруг стало тревожным. Его живая фигурка вдруг застыла на стуле, как восковая кукла, а бегавшие глазки внезапно уставились в одну точку, словно он вслушивался, не донесется ли какой-нибудь звук.

В это же время оба пса, находившиеся по обе стороны от мсье Гаспара Лалуета, медленно разевая свои огромные пасти, начали печально завывать. Так воют собаки по покойнику.

Пораженный мсье Лалует, хоть и был не робкого десятка, в испуге встал. Лустало, по-прежнему неподвижно сидевший на стуле, все прислушивался. Наконец он словно вернулся издалека и с проворностью заведенной механической игрушки бросился к собакам, принявшись молотить по ним своими маленькими кулачками, пока они не замолчали.

Затем, повернувшись к Лалуету, он снова усадил его и довольно резким тоном сказал:

– Давайте! Выкладывайте! У меня нет времени на вас! Говорите! История с Академией очень печальна… эти три смерти… такие странные смерти… Но я-то здесь при чем? Остается надеяться, что эта больше не повторится! А то к чему мы придем, к чему же мы придем, как выражается милейший мсье Патар! Никакой теорией вероятности не объяснить четвертую естественную смерть… Конечно, если бы Французская академия, членом которой мне выпала честь быть.., если бы она существовала уже десять тысяч лет и еще.., подобная вещь за десять тысяч лет! Нет! Кончено… Три – этого уже более чем достаточно! Можно быть уверенным, что больше ничего не случится! Но говорите же, мсье Лалует. Я вас слушаю! Итак, вы провели экспертизу той шарманки? И вы сказали я в газетах читал.., вы сказали: «Гм! Гм!» В сущности, что вы об этом думаете? – И добавил смягчившимся, почти ребяческим тоном: – Любопытная эта история о музыке-убийце. Не правда ли? – осмелился наконец вставить мсье Гаспар Лалует, который, всецело отдавшись занимавшей его теме, уже не думал больше о псах, не спускавших, однако, с него глаз. – Не правда ли? Так вот, дорогой мэтр, именно по этому поводу я и пришел к вам.., по этому поводу, и в связи с секретом Тота, раз уж вы читаете газеты.

– О! Я лишь иногда просматриваю их, мсье Лалует. У меня нет мадам Лалует, которая читала бы мне газеты, и время очень ограниченно поэтому я совершенно ничего не знаю о вашем секрете Тота!

– О! Это, увы, не мой секрет! Иначе я, пожалуй, был бы властелином мира… Но в чем он состоит, я могу вам рассказать в самых общих чертах.

– Извините, мсье, извините, не будем отвлекаться! Есть ли какая-то связь между музыкой-убийцей и секретом Тота?

– Несомненно, дорогой мэтр, иначе я бы и не заикнулся об этом…

– Так что же вам в конце концов надо? С какой целью вы сюда пришли?

– Чтобы спросить у вас как у величайшего из ученых, может ли один человек, знающий секрет Тота, убить другого средствами либо способами, не известными остальным людям? Я, Гаспар Лалует, хочу знать, поскольку волею обстоятельств мне пришлось в качестве эксперта высказать свое мнение по поводу всей этой мрачной истории, и, повторяю, хочу знать (и это единственное, что меня привело к вам), могло ли так случиться, что Мартен Латуш был убит? Могли ли убить Максима д'Ольнэ? Могли бы убить Жеана Мортимара?

Лалует не успел еще до конца сформулировать свои три вопроса, как Аякс и Ахилл вновь раскрыли свои страшные пасти, исторгнув еще более жалобный вой. А перед ним снова сидел коротышка великий Лустало с застывшими глазами, будто ждал, не донесется ли до них какой-нибудь звук. Коротышка великий Лустало был абсолютно бледен.

Однако на этот раз он не пытался заставить молчать своих псов, и вдруг Гаспару Лалуету показалось, что до них донеслось и другое завывание, еще страшнее, еще жалобнее, как будто кричал человек. Но это, по всей вероятности, ему только показалось, так как собаки наконец замолчали, а вместе с их воем прекратились и те почудившиеся ему крики.

Тут Лустало, глаза которого вновь заморгали и ожили, чуть откашлявшись, сказал:

– Разумеется, их никто не убивал. Это просто невозможно.

– Правда? Это невозможно! – воскликнул Лалует. – И тут нет никакого секрета Тота?!

Лустало почесал кончик носа.

– Гм! Гм! – произнес он.

У него опять появился рассеянный, отсутствующий взгляд. Мсье Лалует продолжал говорить, но было совершенно очевидно, что Лустало его больше не слушал.., даже не видел.., забыл о его присутствии… Лустало настолько забыл о том, что Лалует все еще находился здесь, что спокойно ушел, не сказав на прощание своему гостю ни слова. Он запер Гаспара Лалуета, оставив его в компании своих псов. Мсье Лалует двинулся было к выходу, но между ним и дверью оказались Аякс и Ахилл, бесцеремонно воспротивившиеся его уходу.

Ничего не понимая, в ужасе бедняга попытался позвать на помощь хоть кого-нибудь. Но тут же осекся, так как при звуках его голоса псы продемонстрировали свои ужасные клыки.

Он отступил и, подойдя к окну, открыл его, рассуждая так: «Если я увижу внизу великана, подам ему знак, ведь наверняка великий Лустало позабыл о том, что я здесь с его псами».

Но он никого не увидел. Внизу расстилалась снежная пустыня, ни души не было во дворе, пустая деревня… Темнота же наступала очень быстро, как обычно зимой.