Текст книги "Блеф"

Автор книги: Гарри Норман Тертлдав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Бог обдумывал ответ так долго, что Питканасу слегка поплохело от страха. Неужели пришельцы действительно сильнее богов? Но Тархунд наконец ответил хотя голос его звучал слабо и глухо, почти как шепот. "Позволь им делать то, что они хотят, пока от них нет вреда, пока они ведут себя хорошо".

Питканас ткнулся лбом в сырцовый пол: "Слушаю и повинуюсь, мой господин!" – и, не утерпев, осмелился задать еще один вопрос:

– О повелитель, как может быть, чтобы земляне не слышали голоса своих богов?

Тархунд заговорил снова, но на этот раз так тихо, что король вообще ничего не разобрал. Глаза его наполнились слезами. Он спросил: "Верно ли то, что говорил Радус-Пижама – что на всех на них лежит проклятие?"

– Нет! – на этот раз ответ был быстрым, ясным и громким. – Те, что прокляты, творят зло. Земляне – нет. Прикажи Радус-Пижаме судить их по их делам.

– Слушаю, мой повелитель! – поняв, что аудиенция окончена, Питканас поднялся с пола и вышел из святилища. Радус-Пижама и Миллаванда в нетерпении ждали у входа. Король сказал:

– Бог объявил мне, что земляне не прокляты. Те, что прокляты, творят зло. Земляне – нет; они будут вести себя хорошо. Суди их по их делам. Таков приказ Тархунда мне, а мой – тебе! Пусть он будет слышен тебе всегда.

Оба жреца застыли от изумления. Однако повиновение королю было у них в крови (впрочем, как и повиновение Тархунду).

– Слушаю и повинуюсь, как слушаю и повинуюсь богу, – склонился Радус-Пижама. Миллаванда вторил ему.

Довольный собой Питканас начал спускаться по длинной лестнице Большого Дома Тархунда. Если бы он отдал этот приказ письменно, жрецы, возможно, и изыскали бы способ использовать его в своих целях. Теперь же его (и Тархунда) повеление будет звучать в ушах у обоих. Они больше не потревожат его по поводу землян.

* * *

Пленка с записью беседы Рамона Кастильо и столяра-краснодеревщика из Куссары закончилась. Экран монитора погас. Хельга Штайн сняла наушники и потерла уши.

– Еще один, – вздохнула она.

– Ты о чем? – Кастильо не успел снять наушники и потому не расслышал ее. Извини. – он поспешно сорвал наушники.

– Ничего, – устало сказала Хельга, повернувшись к Мей-Лин. – Я правильно поняла – этот абориген в решающий момент обратился за советом к некоему божеству по имени Кадашман?

– Верно, – отозвалась лингвист. Взглянув на Рамона, она добавила: – Ты здорово освоил язык. Этот абориген без труда понимал тебя.

– Спасибо, – сказал он: от Мей-Лин не так просто было дождаться похвалы. Все же дело было прежде всего. – "Обратился" – самое верное определение. Он задал вопрос, получил ответ и поступил соответствующим образом. Посмотрите сами.

Кастильо собрался было перемотать пленку, но Хельга остановила его:

– Не трудись зря. Мы все наблюдали такое по дюжине раз. Глаза аборигенов на несколько секунд устремляются в пространство, потом эти ребята как бы приходят в себя и действуют. Вот только что это значит?

– Взгляд устремляется в пространство, – повторил Рамон. – Возможно, это верное описание, но мне кажется, что скорее они слушают.

– Что слушают? – вскинулась, побагровев, Хельга. – Если ты скажешь "бога", я вышибу тебе мозги этим самым стулом!

– Он привинчен к полу.

– Ах! – Хельга выпалила какую-то фразу (явно не на латыни) и пулей вылетела из лаборатории.

– Не дразни ты ее, Рамон, – тихо сказала Мей-Лин. Ее обычно спокойное лицо казалось печальным.

– Я и не собирался, – ответил антрополог, все еще не пришедший в себя после взрыва Хельгиных эмоций. – Просто у меня очень практический склад ума. Я только хотел предложить ей, раз уж она собиралась меня ударить, воспользоваться тем стулом, что я купил.

Мей-Лин выдавила из себя подобие улыбки.

– По крайней мере теперь у тебя и у Сибил есть стулья и прочие артефакты, которые вы можете изучать на здоровье. А все, что можем делать мы с Хельгой, это исследовать матрицы поведения, а насколько я могу видеть, они здесь лишены всякой логики.

– Нельзя ожидать, что инопланетяне будут мыслить так же, как мы.

– Избавь меня от тавтологий, – огрызнулась лингвист; ее сарказм шокировал Кастильо гораздо сильнее, чем истерика Хельги. – Если уж на то пошло, я временами вообще сомневаюсь в том, что куссаране способны мыслить.

Рамон был шокирован вторично – она не шутила.

– Что тогда ты скажешь об этом? – он указал на стул. Это был замечательный экземпляр ручной работы – ножки, изящно примыкающие к сиденью, обшивка из крашеной кожи, закрепленная бронзовыми бляшками. – И что ты скажешь об их стенах, храмах и домах, их одеждах, их полях и каналах, их языке и письменности?

– Об их языке? – повторила Мей-Лин. – Да, я же говорила, что ты его хорошо освоил. Вот и скажи, как будет по-куссарански "думать"?

– Ну... – начал Кастильо и осекся. – Ay! Con estas tarugadas uno ya no sabe que hacer [Непереводимое испанское ругательство], – пробормотал он, сорвавшись на испанский, что позволял себе крайне редко.

– Более того, я не знаю ни слов "интересоваться", или "сомневаться", или "верить", ни любого другого слова, имеющего отношение к сознанию. И куссаранин, говорящий "я это чую нутром", наверняка мучается желудком. Как они могут жить, не размышляя над событиями? Неудивительно, что мы с Хельгой чувствуем себя так, будто едим суп вилкой.

– Ну-у! – протянул Кастильо и вдруг рассмеялся, – Быть может, за них думают их драгоценные боги. – Смех вышел не самым радостным: проблема богов раздражала его ничуть не меньше, чем Хельгу. Когда она сокрушалась из-за невозможности понять склад характера аборигенов, у Рамона возникало ощущение, что он видит структуру культурной жизни аборигенов как бы сквозь туман внешние очертания вроде ясны, но за ними все скрывается в дымке.

Мей-Лин не смогла отвлечь его от этих мыслей даже очередной колкостью:

– Богов нет. Если бы они существовали, наши приборы заметили бы это.

– Телепатия? – предположил Рамон, провоцируя Мей-Лин.

Она не попалась на крючок, сказав только:

– Допустим, телепатия существует (в чем я сомневаюсь), но от кого они тогда принимают мысли? "Жучки", которые мы щедро расставили по городу, показывают, что короли, министры, жрецы говорят со своими богами так же часто, как и крестьяне, если не чаще. Здесь нет тайных правителей, Рамон.

– Знаю, – он устало ссутулился. – Фактически из всех куссаран реже всего ведут односторонние беседы солдаты и купцы, за что на них косо смотрят все остальные.

– Кстати, если бы все интересовались нами так, как Тушратта, нам было бы в десять раз легче работать.

– Верно, – согласился Рамон. Страж Ворот проводил на борту "Хауэллса" все свободное время. – И я не удивлюсь, что он здесь потому, что у нас вообще нет богов и он ощущает превосходство по крайней мере над нами.

– Ты циничнее самого Стена Джеффриза, – заявила Мей-Лин. Чувствуя, как у него запылали щеки, Рамон поспешно встал и вышел.

Проходя мимо камбуза, он подумал, что какой-то бог все-таки существует, причем бог на редкость зловредный: его окликнул сам Джеффриз.

– Эй, Рамон, посиди с нами. Рейко только что заступил на вахту, и нам не хватает игрока.

Неизбежная игра в карты началась еще в те времена, когда "Хауэллс" болтался на монтажной орбите вокруг Земли. Кастильо играл редко. Во-первых, техперсонал корабля не относился к числу его любимцев, а во-вторых, Рамон с завидной регулярностью оставался в проигрыше.

Он готов был отказаться и сейчас, но передумал, заметив среди игроков Тушратту. Куссаране и раньше играли в кости, так что опытный воин, по всей видимости, не без успеха осваивал новую игру. Земное кресло было ему неудобно: слишком мало и не соответствовало пропорциям тела.

– На что он покупает фишки? – спросил Рамон, усаживаясь напротив аборигена.

Хуан Гомес, один из механиков, ответил подозрительно быстро:

– О, мы их ему просто даем. Он играет не на интерес, только для забавы.

Кастильо поднял бровь. Механик покраснел.

– Зачем изворачиваться, Хуан? – сказал Джеффриз. – Он всегда может спросить самого Тушратту. Ладно, Рамон, он меняет их на местное добро: горшки, браслеты и прочее. А когда он выигрывает, мы расплачиваемся своей мелочью: ножницами, перочинными ножами, фонариком... Что в этом такого?

Подобные сделки были нарушением правил, но Рамон сказал:

– Ладно, ничего. При условии, что я получу фотографии всех побрякушек, которые вы от него получили.

– Ну конечно, – согласился Джеффриз. У всех сидящих за столом изрядно вытянулись лица. Кастильо подавил улыбку. Разумеется, игроки собирались припрятать свои маленькие трофеи и выгодно продать дома. Подобное так или иначе случалось в каждой экспедиции, находившей разумную цивилизацию. Антрополог не сомневался, что ничего не получит.

Тушратта ткнул пальцем в колоду. "Играем", – произнес он на искаженной, но тем не менее вполне внятной латыни.

Для того, чтобы новичок быстрее освоился с игрой, они выбрали вариант с пятью картами на руках и одним джокером.

– Так можно быстрее всего набраться опыта, – сказал Джеффриз. – С пятью картами хорошо представляешь себе свое положение. При игре с семью картами никогда не знаешь, торговаться дальше или пасовать.

Рамон немного проиграл, немного выиграл, потом опять проиграл – чуть больше. Возможно, он играл бы успешнее, если бы не уделял больше внимания Тушратте, нежели картам. Впрочем, возможно, он все равно бы проиграл, честно признался он себе. Как и следовало ожидать при игре с более искушенными соперниками, абориген проигрывал, но не слишком. Основной его проблемой, насколько мог заметить Кастильо, было нежелание блефовать. Впрочем, антрополог также страдал этим.

Когда запас фишек у Тушратты иссяк, он порылся в торбе и извлек оттуда печать – красивый резной цилиндр из алебастра размером с его мизинец. Такие цилиндры аборигены прокатывали по глиняной табличке в подтверждение того, что та написана владельцем печати. Количество фишек, выданных Гомесом в обмен на печать, казалось вполне справедливым.

Пару конов спустя куссаранин и Джеффриз схватились не на шутку. Рамон попробовал было торговаться, но спасовал после третьей карты. Остальные с разной степенью неудовольствия спасовали после следующей.

– Последняя карта, – объявил антрополог, тасуя колоду.

Кто-то присвистнул. Джеффриз, ухмыляясь, открыл бубновое каре. Через пару кресел от него Тушратта выложил две пары – тройки и девятки.

– Твоя ставка, Тушратта, – сказал Рамон. Куссаранин неохотно подчинился.

– А теперь мы отделим овец от козлищ, – произнес Джеффриз и поднял ставку. Однако улыбка сползла с его лица, когда Тушратта также поднял свою. – Вот ублюдок, – буркнул он по-английски и подвинул от себя еще несколько фишек. Открывайся.

Весьма довольный собой, Тушратта открыл пятую карту – третью девятку.

– Ух ты! – сказал Джеффриз. – Еще бы не торговаться с фулом на руках!

Кастильо не знал, как много из игры понял Тушратта, но одно тот знал наверняка – то, что выиграл. Он обеими руками сгреб фишки и стал раскладывать их перед собой столбиками по пять.

Джеффриз кисло улыбнулся.

– Не слишком-то гордись, – сказал он Тушратте, переворачивая свою пятую карту – треф. Послышался смех.

– Это научит, Стен, – сказал Гомес.

Тушратта уронил несколько фишек на пол и даже не сделал движения подобрать их: он не отрываясь, будто не веря своим глазам, смотрел на пятую карту Джеффриза.

– У тебя ничего не было! – произнес он. Штурман достаточно освоил местный язык, чтобы понять его.

– Ну, пара шестерок.

Тушратта отмахнулся от этого как от несущественного. Он говорил медленно и неуверенно:

– Ты видел две моих пары. Ты не мог побить их, но продолжал торговаться. Почему?

– Это был блеф, но он не сработал, – ответил Джеффриз. Ключевое слово не имело аналога в латыни, и он обратился за помощью к Кастильо:

– Объясни ему, Рамон, ты лучше знаешь местный язык.

– Попробую, – кивнул антрополог, хотя сам он тоже не знал подходящего слова. – Ты видел бубновое каре Джеффриза. Он хотел заставить тебя поверить в то, что у него флеш. Он не знал, что у тебя три девятки. Если бы у тебя было только две пары, их можно было бы побить флешем, так что ты бы спасовал. Вот этого-то он и хотел. Это называется "блеф".

– Но у него же не было флеша, – чуть не плача протестовал Тушратта.

– Но он мог создать видимость того, что есть, верно? Скажи мне, что бы ты сделал после того, как он поднял ставку, если бы у тебя было только две пары?

Тушратта закрыл глаза руками и помолчал минуту. Потом очень тихо произнес:

– Сдался бы. – С этими словами он собрал рассыпанные фишки. – На сегодня с меня хватит. Что вы мне дадите за это? Сегодня я выиграл гораздо больше чем вчера.

Они сошлись на карманном зеркальце, трех разовых зажигалках и топорике; Рамон подозревал, что последним будут рубить не столько дрова, сколько черепа. Правда, в эту минуту вид у Тушратты был какой угодно, но только не воинственный. Все еще не оправившись от потрясения, вызванного странной игрой Джеффриза, он забрал выигрыш и ушел, что-то бормоча себе под нос.

Кастильо не думал, чтобы это был разговор с таинственными богами; скорее спор с самим собой: "Но он же не... А казалось, будто он... Но у него не... Блеф..."

– Что, собственно, случилось? – спросил Джеффриз. Когда антрополог перевел, Гомес хихикнул:

– Вот ты, Стен, растлеваешь местных. Штурман запустил в него фишкой.

– И я смеялся вместе с ними, – сказал Кастильо, пересказывая эту историю поздно вечером у себя в каюте, – но, вспоминая это заново, я не уверен, что Хуан так уж не прав. Такое впечатление, будто сама возможность обмана не приходила в голову Тушратте.

Катерина хмурясь села в постели, раскинув по голым плечам гриву мягких волос. Ее специальность была далека от круга интересов Рамона, но ум отличался ясностью и особой логикой – это было необходимо, чтобы справиться с любой проблемой.

– Возможно, он был просто поражен правилами новой для него игры, которой у него не было и в мыслях.

– Нет, тут все гораздо серьезнее, – настаивал антрополог. – Аборигену пришлось столкнуться с совершенно новым для него понятием, и это поразило его до глубины души. И что касается мыслей, Мей-Лин поделилась со мной сомнениями в том, что куссаране вообще способны мыслить.

– Способны ли они мыслить? Не говори ерунды, Рамон. Разумеется, способны. Как бы иначе они построили свою цивилизацию?

Кастильо улыбнулся.

– Именно это я и говорил сегодня днем, – он повторил Катерине аргументы Мей-Лин, закончив словами:

– И насколько я понимаю, в ее рассуждениях есть логика. В культуре не могут существовать явления, для описания которых нет слов.

– Совершенно верно, – согласилась Катерина. – Как говорил Маркс, не сознание определяет бытие людей, но бытие определяет сознание.

"Пошла ты со своим Марксом", – с чувством подумал Кастильо. Вслух он этого, впрочем, не произнес (равно как благоразумно избегал проходиться по поводу православного вероисповедания Манолиса Закифиноса). Вместо этого он сказал:

– Вот перед нами Куссара как пример, доказывающий обратное.

– Только потому, что мы не понимаем этого, – мягко, но упрямо сказала Катерина.

Рамон не мог отрицать справедливости ее слов, но продолжал рассуждать.

– Взять, например, их богов. Мы не можем видеть или слышать их, но для куссаранина они так же реальны, как, скажем, кирпич-сырец.

– Все примитивные народы говорят со своими богами, – сказала Катерина.

– Но не всем боги отвечают, – возразил антрополог, – а местные, как мы знаем, слушают своих. По правде говоря они...

Он осекся, захваченный неожиданной мыслью. Внезапно он наклонился и поцеловал Катерину со страстью, не имеющей ничего общего с сексом. Выпрыгнув из постели, Рамон бросился к компьютеру. Катерина протестующе вскрикнула, но он не обратил на это внимания, что говорило о крайней степени охватившего его возбуждения.

Кастильо потребовалось некоторое время, чтобы найти необходимые данные: он не часто пользовался этим разделом памяти. Ему с трудом удалось унять дрожь в пальцах. А когда на экране начали выстраиваться строчки информации, он чуть не закричал.

Вместо этого он прошептал:

– Теперь я знаю.

* * *

– Ты сошел с ума, – отрезала Хельга Штайн, когда Рамон изложил свою идею на поспешно созванном поутру консилиуме. Конечно, подумал он, психологу рискованно говорить такое, но латынь не способна передать все оттенки. Взгляды сидевших за столом свидетельствовали о том, что большинство коллег были с ней согласны. Только Мей-Лин не спешила с выводами.

– Согласитесь не со мной, но с фактами, – повторил Кастильо. – Насколько я могу судить, из них следует именно тот вывод, который я предложил вашему вниманию: куссаране не являются разумными существами.

– Чушь, Рамон, – сказала Сибил Хасси. – Даже мой старый кот Билли в Манчестере – и тот весьма разумное существо.

Кастильо хотелось провалиться сквозь землю: нет ничего хуже для человека с его застенчивостью, чем излагать дикую идею перед враждебно настроенной аудиторией. Все же он был слишком упрям, чтобы купиться на очевидную подмену понятий:

– Нет, Сибил, твой очаровательный старина Билли – ты ведь знаешь, я встречался с ним – не разумен, а лишь смышлен.

– Не вижу разницы, – вставил Манолис Закифинос.

– Или, лучше, как ты определишь понятие разума? – спросил Джордж Дэвис.

– В присутствии Хельги, готовой на меня наброситься, я и пытаться не стану. Пусть она сама дает определение.

От такого поворота дискуссии Хельга растерялась, словно свидетель обвинения, неожиданно оказавшийся на скамье подсудимых. Поэтому ответ ее был весьма осторожным:

– Разум – это не предмет, а действие. Он подразумевает манипулирование понятиями в условном пространстве по аналогии с манипулированием реальными объектами в реальном пространстве. Под "понятиями" я имею в виду образы, создаваемые в сознании мыслящим существом. Сознание оперирует всем, о чем думает мыслящее существо, выбирая соответствующие элементы и обобщая их на основе опыта. Я вынуждена, Сибил, согласиться с Рамоном: твоя кошка не разумна. Она понятлива, но сама не осознает этого своего свойства. Если ты хотела услышать краткое определение – вот что такое разум.

Дэвид прямо-таки кипел от возмущения:

– Это чертовски неполное определение, вот что я скажу. Что ты скажешь о мышлении? О способности к обучению?

– Необязательно быть разумным, чтобы думать, – неохотно добавила Хельга. Это ее заявление вызвало бурю протестов, затмившую все, с чем только столкнулся Рамон. Она терпеливо ждала, пока публика поутихнет. – Я объясню. Назовите мне следующее число в прогрессии: один, четыре, семь, десять...

– Тринадцать! – одновременно выпалили четыре или пять голосов.

– Откуда вы знаете? Вы вывели для себя необходимость прибавить к последнему числу три? Или сразу представили себе матрицу и уже знали, каким будет следующий элемент? Судя по скорости, с какой вы ответили, я склонна предположить последнее – ну и при чем здесь разум?

За столом воцарилась тишина. Вот, подумал Рамон не без ехидства, наглядная иллюстрация мыслительного процесса в разгаре.

Молчание было прервано Джорджем Дэвисом.

– Ты выбрала слишком легкий пример, Хельга. Предложи-ка нам чего посложнее.

– А как насчет машинописи или игры на синтезаторе? В обоих случаях единственный способ не сбиться – это подавить сознание. Как только ты задумаешься о том, что ты делаешь, вместо того чтобы делать, ты допустишь ошибку.

В помещении вновь стало тихо – все обдумывали сказанное. Когда Хельга заговорила снова, она обратилась к Рамону, глядя на него не без уважения:

– Ты убедил меня, Рамон. Вернее, заставил меня саму убедить себя.

– Мне это нравится, – с неожиданной решительностью произнесла Мей-Лин. Все становится на свои места. Полное отсутствие образного мышления в куссаранском языке очевидно для меня уже несколько недель. Если куссаране не разумны, то образное мышление им и не нужно.

– Ну и как они живут без разума? – взорвался Дэвис. – Как они вообще могут существовать?

– Ты сам делаешь это все время, – сказал Рамон. – Представь себе, что ты прогуливаешься, беседуя с кем-то. Тебе не случалось оглядеться по сторонам и удивиться: "Куда это мы забрели?" – не заметив, как пересекли пару улиц или зашли в парк? Твое сознание было занято другим. Отними у твоего разума ту часть, что занята беседой, и ты получишь то, на что постоянно похожи жители Куссары. Они вполне справляются с помощью привычек и рефлексов.

– А что будет, когда этого окажется недостаточно? – не сдавался Дэвис. Что происходит, – он торжествующе поднял палец вверх, – если мирный куссаранин огибает знакомый угол и видит, что из-за пожара в кузнице вся его улица в огне? Что тогда?

Кастильо облизнул пересохшие губы. Он предпочел бы, чтобы этот вопрос всплыл попозже или по крайней мере не в такой прямой форме. Ну что ж, отступать поздно. Он сделал глубокий вдох и выпалил:

– Тогда его боги советуют ему, что делать.

Он и представить себе не мог, что такое небольшое число людей способно производить столько шума. На мгновение Району показалось, что ему угрожает физическая расправа. Джордж Дэвис с супругой от ярости чуть не выпрыгивали из кресел. Примерно то же делала и Хельга, кричавшая:

– Я с самого начала была права, Рамон, ты – сумасшедший!

Даже Мей-Лин покачала головой.

– Может, вы все-таки сперва меня выслушаете, а потом уж запрете в психушку? – Кастильо почти трясся от бессильного гнева.

– Какой смысл слушать очевидный бред? – презрительно фыркнула Сибил Хасси.

– Нет, он прав, – сказал Закифинос. – Пусть докажет свое, если сможет. Если он совладает с такой, гм, скептически настроенной аудиторией, он заслуживает того, чтобы быть выслушанным.

– Спасибо, Манолис, – Рамон наконец овладел собой. – Позвольте мне начать с того, что идея, которую я предлагаю вашему вниманию, не нова; она была впервые выдвинута Джейнсом более ста пятидесяти лет назад, где-то в 1970-х годах применительно к древним земным цивилизациям.

– Ах, тот период, – закатила глаза Хельга. – Боги из космоса, да?

– Ничего подобного, – не без язвительности ответил Рамон. – Кстати, Джейнс был психологом.

– И какие же, с позволения сказать, боги служат психологам? – спросила Сибил тоном, сознательно рассчитанным на то, чтобы Хельга с Рамоном озверели окончательно.

Но у антрополога был уже готов ответ.

– Слуховые и иногда зрительные галлюцинации как следствие функционирования правого полушария мозга, ответственного более за поведение и восприятие нежели за речь и логические построения. Вы понимаете, их не распознают как галлюцинации, их принимают за божественные голоса. И, обобщая жизненный опыт индивидуума, они могут найти матрицу поведения, подходящую для любой новой и неожиданной ситуации и подсказать ему, как поступить. Сознание в этом не участвует вовсе.

– Это же безумие, – начала было Сибил, но ее муж покачал головой.

– Я вот думаю, – начал он. – С точки зрения строения нервной системы куссаранская жизнь организована так же, как на Земле. Вскрытие тел умерших куссаран и изучение домашних животных это показывают с полной очевидностью. Разумеется, есть некоторые отличия – например, двигательные функции мозга более дифференцированы...

– Это, разумеется, больше по твоей части, – сказал Рамон. Если уж Джордж начал обсуждать детали, значит, он принял идею всерьез.

– Эти "божественные голоса", – спросила Хельга, – это что-то вроде тех голосов, что слышат шизофреники?

– Совершенно верно, – согласился Рамон. – Только здесь это считается нормальным, им не сопротивляются, их не боятся. И поводом к их появлению необязательно является сильное потрясение, как у шизофреника, – для этого достаточно чего-нибудь необычного или непривычного. Ну, например, вид идола; возможно, поэтому Куссара буквально нашпигована ими.

Дэвис выпрямился в кресле – манера, выдающая сомнение в том, что он говорит.

– Ну и каковы эволюционные преимущества образа жизни, основанного на галлюцинациях?

– Общественный контроль, – ответил Рамон. – Поймите, мы ведь говорим не о разумных существах. Они не способны представить себе связную последовательность действий, как это делаем мы. Например, для жнеца единственная возможность работать весь день – без надсмотрщика за спиной – это постоянно слышать голос старейшины или короля, повторяющий: "Продолжай жать".

– Гм, – все, что смог сказать биолог.

– И поскольку король – тоже часть системы, – задумчиво добавила Хельга, он будет слышать голоса главных богов здешней культуры. Только они обладают достаточным авторитетом, чтобы указывать королю.

– Возможно, стоит добавить предков, – сказал Рамон. – Вспомните гробницу перед дворцом Питканаса – это памятник его отцу, предыдущему королю. Перед ней всегда лежат подношения, как и у богов.

– Похоже, – психолог осеклась, округлив глаза. – Либер Готт! Ведь для таких существ загробная жизнь – само собой разумеющаяся вещь, и не без оснований. Если женщина, например, слышит голос давно умершей матери, та для нее все еще жива в полном смысле слова.

– Да, об этом я еще не думал, – прошептал Рамон.

– Если подобный образ жизни, – все еще сомневался Джордж Дэвис, настолько прекрасен, почему мы, черт побери, не остались такими безмозглыми?

Кастильо всегда отдавал должное чужому участию в своих идеях.

– На мысль меня навело замечание Катерины. По мере усложнения структуры общества, количество богов также неизбежно растет. Посмотрите на сегодняшнюю Куссару со своим богом для каждого ремесла. Система обречена, она рано или поздно рухнет под собственной тяжестью.

Письменность также способствует этому. Она допускает существование более сложного общества. Проще нарушить приказ, записанный на глиняной табличке, которую можно выбросить, нежели приказ бога или короля, то и дело повторяющего оный тебе на ухо.

И, наконец, эта система может функционировать только в стабильном обществе. Что толку от советов твоего бога, если ты имеешь дело с чужой культурой, чужим языком и чужими богами? Эти советы могут в равной степени спасти тебя или обречь на смерть.

И, наблюдая за поведением чужеземцев, ты можешь заметить в них нечто отличное от тебя. А если ты поверил в существование иноземцев с собственной личностью, ты можешь заподозрить, что таковая имеется и у тебя, а это, возможно, и есть зарождение сознания.

– И этому есть доказательства, – возбужденно перебила его Мей-Лин. Помнишь, Рамон, ты говорил, что из всех куссаран реже всего общаются с богами воины и купцы. А они больше других общаются с иноземцами – они, возможно, стоят на пороге разума.

Все, что мог сделать антрополог – это поклониться. Он был совершенно вымотан; коллеги рассматривали его гипотезу под такими углами, какие ему и в голову не приходили. Так, подумал он, и должно быть. Концепция была слишком масштабной, чтобы справиться с ней в одиночку.

Джордж – все еще с кислой миной на лице – сказал:

– Я предлагаю разработать серию опытов для проверки этой гипотезы.

Предложение было принято единогласно. Если в идее есть зерно, ее надлежит всесторонне проверить, а еще лучше – дополнить и развить. Если нет – она не заслуживает внимания.

Рамон с нетерпением ждал результата.

* * *

Зажав уши руками – так силен был грохот – Питканас смотрел, как исчезает в облаках небесный корабль. Вот он с его руку... с мотылька... вот он стал просто серебристой точкой... исчез.

Король увидел, что корабль оставил за собой на поле вмятину в локоть глубиной. Посевы, попавшие под корабль, разумеется, погибли; соседние поля тоже заросли сорняками.

Яррис, богиня урожая и плодородия, с укоризной обратилась к Питканасу: "Это хорошая земля. Пошли крестьян восстановить ее плодородие.

– Будет исполнено, Госпожа, – пробормотал он и передал распоряжение своим министрам.

Теперь с ним говорил покойный отец: "Пошли воинов охранять крестьян, чтобы люди из Маруваса не нагрянули с набегом, как это было в годы твоего детства. Проследи сам".

Питканас повернулся к Тушратте.

– Дзидантас хочет, чтобы я послал воинов охранять крестьян, чтобы люди из Маруваса не нагрянули с набегом, как в годы моего детства. Проследи сам.

– Слушаю и повинуюсь, – поклонился Тушратта, – как слушаю и повинуюсь богам.

Король повернулся и пошел прочь, не сомневаясь в том, что приказ будет выполнен.

По правде говоря, Тушратта давно уже не слышал голоса богов. Они начали пропадать еще со времен войны с горцами, но Тушратта знал день, когда они бросили его окончательно. "Блеф", – пробормотал он себе под нос. Он использовал земное слово – в куссаранском языке ничего подобного не было.

Тушратте ужасно не хватало богов. Он даже молил их вернуться, что само по себе странно и необычно – ведь боги должны быть с тобой всегда. Без их советов он ощущал себя одиноким, нагим и беспомощным.

Но старый вояка выжил. Более того, дела его складывались удачно. Как знать, может, боги и продолжали слышать его, хотя сами и молчали. За те полгода, что боги оставили Тушратту, он дослужился от Стража Ворот до Верховного Военачальника Куссары – его предшественник на этом посту внезапно скончался. На новое место Тушратта взял с собой нескольких офицеров – молодых и безоговорочно преданных ему – и верных им воинов.

Он решил выполнить приказ Питканаса, но на свой лад. Старшим над солдатами в полях он поставит, гм... Кушука, который не доверяет ему, зато возглавляет дворцовую охрану.

Как убедить Кушука оставить теплое место? "Блеф", – вновь прошептал Тушратта. Он до сих пор с опаской использовал новое знание, словно человек, пытавшийся говорить на новом для него языке. Представлять себя как бы со стороны – как он говорит или делает одно, но замышляет совсем другое требовало усилий, от которых лоб Тушратты покрывался испариной.

Он скажет ему... он скажет... Рука непроизвольно сжалась в кулак и он нашел ответ. Он скажет Кушуку, что Питканас говорил ему, что никто другой не справится с этой задачей лучше него. Это сработает.

А тогда Тушратта во главе верных ему людей пойдет во дворец... Он ясно представлял себе, как уволокут труп Питканаса, как сам он, облаченный в королевскую мантию, будет наслаждаться королевской роскошью, как будет он возлежать с Аззиас – самым восхитительным созданием богов. Видеть такие картины оказалось делом несложным. Он уже давно видел такие картины.

Когда он станет королем, Кушук больше не будет препятствием – он будет повиноваться Тушратте, как повинуется богам, как повиновался Питканасу. Менее уверен был Тушратта в собственных подручных. Он не объяснял им, что такое "блеф" так, как это объяснил ему Кастильо. Но он часто пользовался этим тем-что-похоже-на-одно-а-на-самом-деле-совсем-другое; иначе ему бы не продвинуться так быстро. Они парни неглупые. Они и сами могут дойти до этого.