Текст книги "К защите родины — готовы!"

Автор книги: Гарри Норман Тертлдав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Гарри Тертлдав
К защите родины – готовы!

19 февраля 1943 года

Запорожье, СССР

Фельдмаршал Эрих фон Манштейн поднял взгляд от карты на столе и прислушался. Что это было – далекий грохот советской артиллерии? Нет, подумал он через секунду. Да, сегодня русские уже дошли до Синельникова, но Синельниково по-прежнему находилось от его штаба в 55 километрах к северу. Конечно, на всем протяжении этого расстояния немецких войск практически не осталось, но значения это уже не имело – если Гитлер его выслушает.

Гитлер, однако, не слушал. Он говорил. Он всегда говорил больше, чем слушал. «Если б он выслушал кого-нибудь хоть раз,» – подумал Манштейн, – «Шестая Армия могла бы вырваться из Сталинграда, и тогда русские и близко не подошли бы к Синельникову». А так они прошли с ноября уже больше 600 километров.

– Нет, ни шагу назад! – крикнул Гитлер. Фюрер кричал то же самое, когда русские прорвались и начали окружать Сталинград. Неужели он не мог вспомнить, какая тактика сработала – вернее, не сработала – всего месяц назад? Сзади от него генералы Йодль и Кейтель качали головами, как безмозглые куклы – каковыми они в действительности и являлись.

Манштейн бросил взгляд на фельдмаршала фон Клейста. Клейст был настоящим солдатом – уж он наверняка сейчас скажет фюреру то, что следует сказать в такой ситуации. Но Клейст лишь стоял и безмолвствовал. Сражаясь с русскими, он был бесстрашен. А вот Гитлера боялся.

«На мою голову,» – подумал Манштейн. – «Почему с самого Сталинграда все – все, кроме благодарности – валится на мою голову?» Если б не он, весь южный участок немецкого фронта в России развалился бы на кусочки. Он это прекрасно знал, не страдая ложной скромностью. Иногда – но очень уж редко – это замечал и Гитлер.

Что ж, еще одна попытка обьяснить фюреру, что к чему. Манштейн наклонился над картой и вытянул указательный палец:

– Нам следует дать русским продвинуться, мой фюрер. Очень скоро им придется растянуть свои силы. И воттогдамы ударим.

– Нет, черт побери и их и вас! Двигайтесь на Харьков немедленно, говорю вам!

Танковая дивизия СС «Тотенкопф», с помощью которой он хотел снова захватить Харьков, в данный момент застряла в грязи под Полтавой, то есть в 150 километрах к юго-западу. Манштейн уже указал на это обстоятельство. Он указывал на это снова и снова вот уже 48 часов. Он сделал еще одну попытку – спокойным, рассудительным тоном:

– Прощу прощения, мой фюрер, но для желаемой вами атаки у нас просто нет сил. Чуть больше терпения, чуть больше осторожности – и мы добьемся удовлетворительных результатов. А если мы двинемся слишком поспешно, то рискуем…

– Я не для того прилетел в этот Богом забытый русский фабричный городишко, чтобы слушать хныканье вашего трусливого еврейского сердца, фельдмаршал, – Гитлер намеренно произнес последнее слово, означающее высший чин, презрительным тоном. – И с этого момента не суйте свой противный, отвратительный еврейский нос в стратегическое планирование. Просто выполняйте приказы. Понятно?

Правая рука Манштейна невольно потянулась к упомянутому Гитлером органу. Он действительно обладал внушительным размером и был заметно крючковат. Но оскорбление такого рода на серьезном военном совете было просто… просто безумием, другого слова Манштейн не мог и подобрать. Таким же безумием, как и большинство принятых Гитлером решений, как и большинство отданных им приказов – с тех пор, как он сосредоточил всю военную власть в своих руках в конце 1941 года, и особенно с тех пор, как начались первые сталинградские неприятности.

Безумие… Рука Манштейна непроизвольно оставила нос своего владельца и опустилась к кобуре с пистолетом «Вальтер П-38». Так же непроизвольно она расстегнула кобуру. И все так же непроизвольно она подняла пистолет и трижды выстрелила в Адольфа Гитлера в упор. Фюрер опустился на пол. Его последний взгляд был полон ужаса и неверия в проишодящее.

Также не веря в проишодящее, генералы Йодль и Кейтель остолбенели. Остолбенел и фельдмаршал фон Клейст, но он пришел в сознание раньше. Достав свой собственный пистолет, он застрелил гитлеровских лизоблюдов.

Манштейну по-прежнему казалось, что он находится во сне, но даже и во сне он оставался офицером генштабовской закалки, умеющим разобраться в обстановке и определить план дальнейших действий.

– Отлично, Пауль, – сказал он. – Сперва нам следует убрать эту падаль, а потом придумать в меру героическую легенду.

Клейст кивнул:

– Очень хорошо. А затем…

– А затем… – Манштейн наклонил голову. Да, Бог свидетель, он действительно слышал русскую артиллерию. – В этой кампании дров наломано уже до невозможности. Принимая во внимание нынешнее состояние дел, у меня не остается обоснованных надежд на успех. Я полагаю, что войну с русскими мы не выиграем. Ты согласен?

Клейст кивнул снова.

– Очень хорошо, – сказал Манштейн. – В таком случае давай позаботимся о том, чтобы ее не проиграть…

* * *

27 июля 1979 года

Риека, Независимое Хорватское Государство

Маленький рыбацкий баркас причалил к берегу. Человек, называвший себя Джорджо Ферреро, уже надел рыбацкую кепку из черной шерсти. Чтобы защитить глаза еще лучше, он прикрыл их рукой. Воздух Адриатики был так чист, что шероховатое хорватское побережье казалось почти неестественно отчетливым, как если бы он одел новые очки, чуть более сильные, чем надо.

– Красивая страна, – сказал Ферреро по-итальянски с анконским акцентом.

С тем же акцентом отозвался и Пьетро Беваква, собеседник Ферреро:

– Это уж точно.

Как Беваква, так и Ферреро были людьми средней комплекции и средней же смуглости – они не выделялись бы из топлы нигде в Средиземноморье. Достав изо рта большую трубку, набитую дрянным итальянским табаком, Беваква добавил:

– Впрочем, как тут ни красиво, а я предпочитаю родные места.

Он снял с лодочного руля обе руки, чтобы проиллюстрировать свое предпочтение жестом.

Ферреро усмехнулся. Он подошел к носу баркаса. Беваква подрулил к причалу. Ферреро поднялся на пристань, держа в руке веревку. Он быстро привязал баркас. Не успел он закончить это действие, как к нему направилась пара хорватских таможенников.

Их аккуратно наглаженные мундиры цвета хаки, внушительного вида фуражки, блестящие сапоги и сверкающие автоматы явно указывали на союз их страны с Германией. Однако лица под этими фуражками – продолговатые, морщинистые, смуглые и с глубокими пронзительными глазами – такие лица в Германии встречались не часто.

– Ваши документы? – сказал одни из них.

– Вот они есть, господин таможенный. – Ферреро говорил на ломаном хорватском, да еще и с акцентом, но понять его было можно. Он достал документы из заднего кармана помятых шерстяных штанов.

Таможенник осмотрел их и передал своему товарищу.

– Вы случаем не из Социальной Республики? – спросил второй таможенник. На его лице появилась зловещая улыбка. – Не из Сицилии?

Ферреро перекрестился.

– Матерь Божья, нет! – воскликнул он по-итальянски. Сицилия была британским марионеточным режимом. Признать, что ты оттуда – все равно, что признать себя шпионом. А кто захочет признать себя шпионом, тем более в Хорватии? Жуткой репутации усташей завидовало даже гестапо. Ферреро продолжил, теперь уже по-хорватски: – Из Анконы, как видите вы. Много угрей на льду продать здесь у моего партнера и меня.

– Ага, – Оба таможенника явно заинтересовались. Тот, что со зловещей улыбкой, сказал: – Может быть, наши жены купят немного для пирогов, если пойдут на рынок.

– Возьмите немного сейчас, – предложил Ферреро. Он отлично понимал, что иначе на рынок на попадет вообще ни одного угря. Также он не заметил исчезновения пары пятидесятидинаровых банкнот, которые вложил в предьявленные документы. Хорватские фашисты были лишь бледными копиями своих немецких коллег, подкуп которых обошелся бы гораздо дороже.

Положив угрей в пару мешков, таможенники почти не взглянули на документы Беваквы (хотя прикарманить и его сто динаров они отнюдь не забыли), равно как и на привезенный груз. Поставив необходимые штампы, они удалились, явно довольные собой.

Рыбаки последовали за ними. Как и следовало ожидать, рыбный рынок находился недалеко. Прежде чем пустить туда Ферреро и Бевакву, еще один чиновник в форме потребовал у них документы. Штампы таможенников впечатлили его настолько, что он даже не потребовал взятки.

– Угри! – закричал Ферреро на плохом, но громком хорватском. – Угри из итальянских вод! Угри!

Вскорости вокруг него образовалась толпа. Количество угрей уменьшилось, динаров – увеличилось. Пока Ферреро громко расхваливал товар и вел торговлю, Беваква ходил обратно на пристань и приносил оттуда новые мешки с угрями.

Растолкав топлу, к прилавку подошел мускулистый мужчина. Он накупил угрей на триста динаров, протянув Ферреро толстую пачку денег.

– Для моего ресторана, – обьяснил он. – А головоногих у вас случайно нет?

Ферреро покачал головой:

– Их мы продаем дома. Здесь их мало кто любит.

– Очень жаль. Я подаю кальмаров, когда есть возможность.

Мускулистый мужчина перекинул мешок с угрями через плечо и ушел, расталкивая локтями толпу так же грубо, как и на пути к прилавку. Ферреро потер подбородок и засунул триста динаров в отдельный карман – не в тот, куда складывал остальные заработанные деньги.

Угри разошлись быстро. Здесь в Риеке все рашодилось быстро – своей рыбой Хорватия не славилась никогда. Когда вся рыба с баркаса была продана, Ферреро и Беваква заработали втрое больше, чем могли бы заработать на той же рыбе в Анконе.

– Надо будет еще много раз сюда приехать, – сказал с энтузиазмом Беваква, вернувшись в тесную каюту. – Разбогатеем.

– Хорошая идея, – ответил Ферреро. Он достал пачку денег, которую дал ему владелец ресторана. С каждой двадцатидинаровой банкноты на него смотрело суровое и неулыбчивое лицо Анте Павелича, первого хорватского поглавника. Не Павелич изобрел фашизм, но в его исполнении фашизм получился еще более жутким, чем у немцев. Ничуть не лучше были и его преемники.

Между банкнотами оказался клочок бумаги. На нем была нацарапана записка по-английски: «Церковь Пресвятой Девы Лурдской. Завтра 17:00». Джордж Смит передал ее Питеру Дринкуотеру, который прочел записку, кивнул и разорвал ее на очень маленькие кусочки.

Дринкуотер сказал, все еще по-итальянски:

– Нам следует поблагодарить Пресвятую Деву за такой хороший улов. Может, тогда она вознаградит нас снова.

– Я слышал, тут есть хорошая церковь Ее имени, – ответил на том же языке Смит. Вряд ли таможенники успели прикрепить к баркасу «жучок», но рисковать не хотелось. Немцы славились лучшими и самыми компактными «жучками» в мире, и щедро делились ими со своими союзниками.

– Да поможет нам Пресвятая Дева в рыбной ловле, – набожным тоном сказал Дринкуотер. Он перекрестился. Смит автоматически сделал то же самое, как всякий истинный рыбак. Чтобы снова увидеть Сицилию, не говоря уже об Англии, ему следовало не просто прикидываться рыбаком, абытьим.

Конечно, подумал Смит, если б он действительно хотел дожить до преклонного возраста, ему следовало бы пойти по стопам отца и стать плотником, а не военным разведчиком. Но даже карьера плотника не могла гарантировать спокойную старость, ибо и фашистская Германия, и Советский Союз, и США, и Британия – все были готовы к тому, чтобы начать бросаться солнечными бомбами, как мячиками для крикета. Он вздохнул. В этом мире в безопасности не был никто – опасность, которой подвергался лично он, была всего лишь чуть более явной, нежели у других.

* * *

Если не считать сербов, занятых рабским трудом (да и что их считать – все равно мало кто из них долго протянет), в Риеке проживало около 150 тысяч человек. Старая часть города представляла совой смесь средневекового и австро-венгерского архитектурных стилей – скажем, изящная ратуша выглядела вполне по-венски. Новые же здания, как и всюду от Атлантики до фашисткой половины Украины, были выполнены в том стиле, который в свободных странах критики насмешливо называли «шпеероготическим»: массивные колоннады и огромные вертикальные монументы, указывающие каждому индивидууму на тот факт, что он – жалкий муравей в сравнении с необьятной мощью Государства.

А если этот символизм до индивидуума не доходил, то вокруг хватало и менее тонких намеков. На дороге стоял блокпост усташей, где работники тайной полиции вытаскивали водителей из «фольксвагенов» и «фиатов», чтобы проверить их документы. Неподалеку шли несколько немцев из люфтваффе – скорее всего, с базы ПВО в горах за городом. Они прогуливались с таким видом, как будто тротуар был их личной собственностью. Судя по тому, как поспешно убирались с дороги хорваты, местное население спорить с немцами не собиралось.

Смит искоса смотрел вслед военным из «люфтваффе», пока они не завернули за угол и исчезли из виду.

– Как-то это все нечестно, – пробормотал он по-итальянски, обращаясь к Дринкуотеру. Здесь, на открытом воздухе, он мог быть более или менее уверен в том, что его никто не подслушивает.

– А что такое? – пробормотал Дринкуотер в ответ на том же языке. Ни один из них не посмел бы даже шевелить губами по-английски.

– Если бы в этом бедном, кровавом мире была хоть какая-то справедливость, последняя война покончила бы или с нацистами, или с чертовыми красными, – ответил Смит. – Иметь даже одного такого противника – дело нелегкое. А уж сразу двоих, как нам приходится уже больше тридцати лет… Просто чудо, что мы все пока еще не исчезли в пламени.

– Еще не вечер, – напомнил ему Дринкуотер. – Помнишь Токио и Владивосток? – В начале 1950-х в гавани оккупированного американцами Токио взорвался грузовой корабль, приплывший с оккупированного русскими острова Хоккайдо. Погибла пара сотен тысяч людей. Через три дня российский порт прекратил существовать, также внезапно – спасибо американской авиации.

– Интересно, что именно Манштейн урегулировал тот инцидент, – признал Смит. – Конечно, немного помогла и своевременная смерть Сталина, а?

– Совсем немного, – сказал Дринкуотер с небольшой ухмылкой. – Я полагаю, Манштейн предпочел бы сам разбомбить русских, если б мог устроить так, чтоб они не ответили.

Оба англичанина замолчали, выйдя на площадь перед собором Святой Девы. Как и испанские фашисты, хорваты были подчеркнуто набожны. Гражданам надлежало повиноваться Богу, равно как и не менее священному Государству. Любой из тех людей, которые направлялись к готическому собору, мог быть агентом усташей. Согласно теории вероятности, некоторые из них были агентами точно.

Внешнее убранство церкви напомнило Смиту многослойный торт – красный кирпич вперемешку с белоснежным мрамором. Фреска с ангелами и статуя Богородицы обрамляли дверь, ведующую внутрь. Поднимаясь по богато украшенной лестнице к этой двери, Смит снял кепку. Следующий за ним Дринкуотер сделал то же самое. Золотые буквы над дверью гласили «ZA DOM – SPREMNI!» – «К ЗАЩИТЕ РОДИНЫ – ГОТОВЫ!», девиз фашистской Хорватии.

Хотя собор Девы Лурдской был, конечно же, католической церковью, ангелы на потолке были длинными и худыми, как если бы они возникли в вообращении сербского православного иконописца. Шагая по длинному проходу к алтарю, Смит попытался выкинуть эту мысль из головы – здесь о сербах было опасно даже думать. Хорваты хозяйничали в Сербии не менее безжалостно, чем немцы в Польше.

Скамьи из черного отполированного дерева, блестящее стекло и статуя Богородицы за алтарем были несомненно католическими, что помогло Смиту забыть то, что следовало забыть и вспомнить то, что следовало вспомнить – он был всего лишь рыбаком, благодарящим Господа за славный улов. Он вынул дешевые пластиковые четки и начал их перебирать.

Большая церковь была далеко не переполнена. За несколько скамей от Смита и Дринкуотера молилась пара хорватских солдат в хаки. Рядом с ними преклонил колена старик. С другой стороны церкви находился лейтенант люфтваффе. Архитектура интересовала его больше, нежели духовное самосовершенствование – он увлеченно фотографировал колонну с орнаментом, стилизованным под листья аканта. И, наконец, старушка с метлой и совком медленно двигалась вдоль скамей, подметая пыль и обрывки бумаги.

Уборщица приблизилась к Смиту и Дринкуотеру. Если бы они не посторонились, она наверняка прошла бы прямо сквозь них, не в силах прервать свой привычный ритуал.

– Спасибо, спасибо, – произнесла она с одышкой, совершенно не заботясь о непрерывности их молений. Через несколько минут она так же потревожила солдат.

Смит посмотрел на пол. Сначала ему показалось, что уборщица просто промахнулась, не обратив внимания на солидный клочок бумаги. Потом он сообразил, что до старушки никакой бумажки здесь не лежало. Перебирая свои четки более истово, он пришел в небольшой религиозный экстаз и стал на колени. Когда он поднялся обратно на скамью, бумажка была у него в кармане.

Они с Дринкуотером молились еще около часа, после чего пошли назад к своему рыбацкому баркасу. По дороге Дринкутер сказал:

– Без сложностей никак, а?

– А ты ожидал, что будет просто? Это же Хорватия, в конце концов, – ответил Смит. – Тот парень, который купил наших угрей, наверняка и сам понятия не имеет, где пройдет настоящая встреча. Бог свидетель, оно и лучше, что он ничего не знает, это уж точно.

– Это уж несомненно, – согласился Дринкуотер. – Кроме того, если б нас подозревали, то усташи схватили бы нас в церкви. Таким образом, мы бы рисковали выдать… – Он замолчал. Некоторые имена лучше не произносить вообще, особенно в Риеке. Даже если поблизости никого. Даже в середине фразы, сказанной по-итальянски.

Вернувшись на баркас, англичане громко заговорили – по-прежнему на итальянском языке – о том, как красива церковь Пресвятой Девы Лурдской. Мало ли кто подслушивает. Во время разговора Смит достал из кармана подобранную в церкви бумажку. Записка была краткой и ясной: «Замок Трсат, мавзолей, послезавтра вечером, 22:00».

Тот самый мавзолей? «Чертова мелодрама,» – подумал Смит. Он передал записку Дринкуотеру. Читая ее, товарищ Смита удивленно приподнял брови. Потом он кивнул и разорвал бумажку на кусочки.

Оба вышли на палубу. Замок Трсат (или то, что от него осталось после долгих лет запустения) возвышался над Риекой с загородных холмов. Судя по его виду, там скорее прятались вампиры, чем сербский агент, с которым им надлежало там встретиться. Он также находился в неприятном соседстве с базой люфтваффе, чьи ракеты защищали местный фабричный район.

Но если серб добрался туда через всю Хорватию, чтобы войти в контакт с британской военной разведкой… Что сделать весьма не просто, особенно в стране, где фраза «Ваши документы?» давно уже заменила собой приветствие «Добрый день»…

– Нельзя подводить своих, – тихо сказал Смит.

– Пожалуй, что нет, – согласился Дринкуотер, понимая товарища без труда. После чего его глаза непроизвольно снова уставились на замок Трсат. Его лицо обычно не выдавало чувств своего владельца, но сейчас он был явно не в восторге от развития событий. Через секунду это подтвердили его слова: – Но разве не хочется, чтоб было можно? Хотя бы на этот раз?

* * *

Смит изо всех сил старался изображать на лице беспечность, неся вместе с Дринкуотером плетеную корзину по улицам Риеки. Из корзины выглядывало несколько горлышек бутылок с вином. Подойдя к блокпосту, Смит достал бутылку и протянул ее полицейскому.

– Буон джорно, угощаю вас, возьмите, прего, – сказал он по-хорватски с итальянским оттенком.

– Я на работе, – ответил полицейский с искренним сожалением в голосе. Охранникам на предыдущем блокпосте это не помешало. Но и этот парень, подобно тем охранникам, лишь мельком взглянул на документы рыбаков – и не проверил содержимого корзины вовсе. Оно и к лучшему – ведь в соломе под бутылками с вином был спрятан автомат.

Еще два блокпоста – и Смит с Дринкуотером пошли в гору. Дорога превратилась в грязную тропинку. Англичане свернули с тропинки на небольшую лужайку, достали бутылку, передали ее несколько раз туда и обратно. Потом пришла очередь другой бутылки, а там уж и третей. Если бы кто-нибудь и наблюдал за ними издалека, то все равно не заметил бы, что очень мало вина было действительно выпито. Через какое-то время англичане улеглись на траву, как бы заснув.

Возможно, Питер Дринкуотер действительно задремал. Смит его об этом так потом и не спросил. Сам он не прекращал бодрствовать ни на секунду. Глядя через полуприкрытые ресницы, он смотрел, как зеленая лужайка стала серой, а потом черной. Перестали петь дневные птички. На дереве неподалеку тихо заухала сова, как будто бы удивленная собственным пробуждением. Смит не удивился бы, если б услышал вой волка. Или обротоня – учитывая место, где он находился.

По-прежнему изображая спящего, Смит повернулся так, чтобы видеть светящиеся стрелки своих часов. Он увидел время – 20:30. Тьма стояла кромешная. Он сел, засунул руку в корзину, достал автомат и вставил в него магазин.

– Пора идти, – сказал он, наслаждаясь возможностью поговорить по-английски.

– Ты совершенно прав. – Дринкуотер также сел, потом встал и потянулся. – Что ж, пошли.

В сравнительной близости от них – вернее, над ними – возвышался замок Трсат, темнеющая громада, выделяющаяся даже на фоне темного, безлунного неба. До замка оставалось менее двух километров, но пройти два километра по горным тропам и в полной темноте – это не так-то просто. Покрытые потом, синяками и ежевикой, Смит и Дринкуотер едва-едва добрались до руин к условленному сроку.

Смит уставился на серые каменные башни:

– В Англии, да и в любой цивилизованной стране, такое место кишело бы ордами автобусов, полными туристов.

– Но здесь от этого никакой пользы Государству, и поэтому тут все заброшено, – сказал Динкуотер, развивая мысль товарища. Он вытер лоб рукавом. – Что ж, нет такого закона, который запрещал бы нам воспользоваться их глупостью.

Проход во внутренний двор замка был открыт. Никаких ворот, через которые в свое время впускали и выпускали посетителей, больше не было – наверняка их давно уже разнесла в щепки какая-нибудь пушка. Внутри же… внутри Джордж Смит вдруг остановился и засмеялся. Воображая мавзолей в разруженном балканском замке, он представлял себе нечто торжественное и византийское. С куполами, крытыми черепицей. С иконами и духами монахов.

Однако увидел он совсем другое – неоклассический дорический храм с мраморными колоннами и белой рамой наверху, мерцающей в свете звезд. Он поднялся на две ступеньки и остановился в ожидании. Рядом встал Дринкуотер и сказал всезнающим тоном археолога-любителя:

– По моему мнению, это не входило в первоначальный архитектурный план.

– Да, не похоже, – согласился Смит. – Это…

Где-то во тьме за колоннадой что-то зашевелилось. Смит поднял дуло автомата. Из темноты раздался тонкий смешок. За смешком последовал голос:

– Я держу вас на прицеле с того момента, как вы вошли внутрь. Но вы точно мои англичане – и потому, что пришли в назначенный мною час, и потому, что болтаете об архитектуре. Усташам бы это и в голову не пришло.

В следующую секунду Смит подпрыгнул от неожиданности – раздался звук чиркнувшей спички. Последовавшая вспышка осветила крупногабаритного мужчину лет пятидесяти с изрезанным глубокими морщинами лицом, густыми бровями и пиратскими усами.

– Меня зовут Богдан, – сказал мужчина по-хорватски, хотя он, без сомнения, называл свой язык сербским. Он глубоко затянулся сигаретой, огонек которой снова слабо осветил черты его лица. – Я тот человек, на встречу с которым вы пришли.

– Если вы и есть Богдан, то вам захочется купить наших угрей, – сказал Дринкуотер по-итальянски.

– От угрей у меня всегда несварение желудка, – ответил Богдан на том же языке. Он снова засмеялся своим тонким смешком, смешком человека, которому давно уже было не до смеха. – А теперь, покончив с паролями, перейдем к делу. Я могу говорить на этом языке, на немецком, на русском, и даже на своем собственном. Мой английский, боюсь, слишком плох, за что я прошу прощения. Мне было несколько недосуг посещать университеты.

В это Смит поверил легко. Как и Польша с немецкой Украиной, Сербия до сих пор была оккупированной зоной, и к местным жителям до сих пор относились как к скотине – может быть, даже хуже, чем к скотине, ибо скотину просто так не отстреливают. Наряду с итальянским, Смит свободно владел немецким и сносно – русским, но он тем не менее ответил:

– Этот язык сойдет. Расскажите нам, Богдан, как у вас дела.

Партизанский вожак снова затянулся сигаретой, ненадолго осветив свое лицо. Затем он достал сигарету изо рта и сплюнул между двумя колоннами:

– Вот такие у меня дела, англичанин. Вот такие дела у всей Сербии. Как мы можем продолжать драться за свободу, если у нас нет оружия?

– До вас не доходят советские поставки? – спросил Дринкуотер спокойным тоном. Как и большинство балканских антифашистов, Богдан и его отряд ориентировались на Москву, а не на Лондон или Вашингтон. Уже сам факт этой встречи, назначенной по просьбе партизан, указывал на степень беспокойства Богдана.

Партизан издал громкий звук, исходящий откуда-то из глубины его горла:

– Москва предала нас снова. Такая уж у них привычка с самого 43-го.

– Тогда Сталин предал и нас тоже, – ответил Смит. – Если бы русские тем летом не заключили с немцами сепаратный мир, вторжение в Италию не потерпело бы неудачу, и у Роммеля не хватило бы штыков разбить англо-американский плацдарм во Франции. – Смит покачал головой. Сколько же предательств с тех пор совершили все без исключения стороны? Он продолжил: – Расскажите нам, как нынче идут дела в Сербии.

– У вас есть то, что мне нужно? – требовательным тоном спросил Богдан.

– Там, на баркасе, – ответил Дринкуотер. – Гранаты, кордит, взрывчатка…

Глубокий голос Богдана впервые приобрел довольный оттенок:

– В таком случае мы покажем немцам и их лакеям, этим хорватским свиньям, как гоняться за нами в наших горных долинах. Пустим одну из их колонн на мост – а потом этот мост взорвем! Я не верю в ад, но я полюбуюсь, как они сгорят в адском пламени уже на этом свете, и мне этого будет достаточно. А ракет у вас нет, чтобы сбивать самолеты в воздухе?

Смит с сожалением развел руками:

– Нет. Впрочем, раз мы вошли с вами в контакт, мы постараемся наладить доставку…

– Вам пошло бы это на пользу, – убедительным тоном сказал Богдан. – Хорваты и немцы используют Сербию как полигон для своих войск. Для них настоящие бои – самая лучшая тренировка. А что нас при этом убивают – так кому какое дело, что происходит с неотесанными балканскими мужиками? Кто выступит в нашу защиту?

– Демократические страны, – ответил Смит.

– Ну да, произнесут пару речей, – презрение Богдана было легко заметить. – Да, иногда пожурят Берлин и Загреб, но что такое слова? Ветер! И в то же время продолжают торговать с теми, кто убивает мой народ. Слушайте меня, англичане, и я расскажу вам, как у нас идут дела…

Партизанский вожак, казалось, не так уж и сильно заботился о том, слушают ли его Смит и Дринкуотер. Он говорил и говорил, как бы выпуская наружу отравляющий его душу яд. Описываемая сербом картина напомнила Смиту рассказ об охоте с точки зрения загнанного зверя. Англичанин удивлялся, что партизанское движение вообще все еще существует. Ведь с того момента, как вермахт проехался танками по бывшей Югославии, прошло около двух поколений. Только благодаря горному рельефу местности и неукротимой свирепости народа сопротивление продолжалось.

– Немцы воюют лучше, чем проклятые хорваты, – сказал Богдан. – Их трудно обмануть, трудно заманить в ловушку. Даже их новобранцы, которые только тренируются в боях с нами, всегда соблюдают дисциплину и вместе с тем проявляют инициативу. Именно из-за этого сочетания немцы так опасны.

Смит кивнул. Даже под руководством Манштейна стабилизация Восточного фронта была колоссальным достижением. А после того, как большая война закончилась, немецкая армия постоянно оттачивала свое мастерство в стычках на границах фашистской Европы. И, конечно, в охотничьих угодьях вроде Сербии.

Богдан продолжал:

– Когда они нас ловят, они нас убивают. Когда мы их ловим, мы их убиваем. Именно так и должно быть. – Он говорил об этом таким обыденным тоном, что Смит нисколько не сомневался в искренности его слов. Он жил этой войной так долго, что она ему казалась нормальным состоянием вещей.

Затем голос партизана изменился:

– Немцы – это волки. Хорваты же, армия и вонючие усташи – это шакалы. Они насилуют женщин, они мучают людей, они поджигают бороды нашим православным священникам, они убивают людей за одно-единственное слово, написанное кириллицей. Таким вот образом они пытаются сделать нас, сербов, частью своего мерзкого народа.

Именно религия и алфавит разделяли хорватов и сербов, которые говорили, по сути, на одном и том же языке.

– И не только это, они еще и трусы. – Судя по тону Богдана, худшего обвинения он не мог бы и вообразить. – Они приходят в деревню только тогда, когда у них с собой целый полк. А если кто им сопротивляется, то они или удирают, или вырезают всех поголовно. Мы можем нанести им гораздо больший ущерб, чем наносим, но если их ужалить как следует, то они бегут и прячутся под немецкими юбками.

– Я полагаю, теперь вам уже все равно, – сказал Смит.

– Вы полагаете правильно, – сказал Богдан. – Иногда человек обязан сопротивляться, что бы ни последовало дальше. Чтобы ударить по фашистам, я согласен войти в союз с Западом. Я вошел бы в союз с самим сатаной, если б он предложил себя мне в товарищи.

«Вот тебе и неверие,» – подумал Смит.

– Однажды Черчилль сказал, что если бы немцы вторглись в ад, то он хорошо отозвался бы о дьяволе, – заметил Дринкуотер.

– Если бы немцы вторглись в ад, то сатане самому потребовалась бы помощь – так они опасны. А если бы хорваты вторглись в ад, то сатана не смог бы отличить их от своих демонов.

Смит сухо засмеялся, после чего вернулся к делу:

– Как нам следует доставить вам нашу разнообразную… хмм, пиротехнику?

– Парень, который купил ваших угрей, посетит вас завтра. У него есть «фиат», а также разрешение ездить до сербской границы: один из его кузенов владеет заведением в Белграде. Этот кузен-свинья – не наш человек, но он дает нашему агенту повод ездить в автомобиле, куда нам нужно.

– Очень хорошо. Похоже, что вы все продумали. – Смит повернулся. – Ждем вашего агента завтра.

– Пока не уходите, друзья мои. – Прыткий как антилопа, Богдан застучал вниз по ступенькам мавзолея. На спине у него висела советская автоматическая винтовка, а в руках находилась бутыль. – У меня тут сливовица. Давайте выпьем за погибель фашистов. – Он с шумом достал из бутыли пробку. – Живели!