Текст книги "Король и Император"

Автор книги: Гарри Гаррисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Глава 7

Шеф нетерпеливо проталкивался через толпу, лесенка-краки, амулет его бога Рига, открыто покачивался на груди. Пока тянулись дни ожидания, он и его войско избавлялись от одежды – слой за слоем. Начали с кольчуг. Стало ясно, что отряд в двести человек, хоть и находится в самом сердце потенциально враждебной страны, не может и помыслить о том, чтобы дать бой. В то же время на улицах Кордовы поддерживался такой строгий порядок, что не следовало опасаться случайных стычек. Шеф распорядился сложить кольчуги викингов и арбалеты англичан в комнате телохранителей не столько для того, чтобы его люди могли защищаться, сколько для того, чтобы казенное оружие не обменяли на выпивку.

– В Кордове нигде нет горячительных напитков, – возражал Хунд. – Мухаммед их запретил.

– Кое-где есть, – ухмыльнулся Шеф и решил лично следить за выдачей оружия.

Потом пришла очередь кожаных колетов. Пару дней побродив по узким каменным улочкам Кордовы, даже самые консервативные северяне, пыхтя и обливаясь потом, убедились, что кожаная одежда представляет собой тяжкую обузу, если не сказать угрозу для жизни. Ныне все люди Пути разоблачились вплоть до конопляных рубах и шерстяных штанов, а те, кто побогаче, щеголяли в ярко раскрашенной одежде из хлопка. На солнце серебряные гривны – не нашлось такого тупицы и богохульника, чтобы продать их, – сверкали и раскачивались, еще больше выделяя своих владельцев из толпы смуглых и пестро одетых жителей Кордовы.

Наконец ожидание закончилось. Шеф, учитывая серьезность своей миссии, полагал, что его сразу познакомят с Ибн-Фирнасом, летающим человеком. Но прошло немало дней, и причина заключалась, как объяснил переводчик Сулейман, не в чьем-то желании потянуть дело, а тем более унизить гостя, но в уважении к самому мудрецу. Халиф, конечно, мог приказать тому явиться и показать свое искусство, но предпочитал слать гонцов, дарить подарки и спрашивать, не соблаговолит ли достопочтенный встретиться с варваром, которого привели из далекой страны слухи об учености Ибн-Фирнаса, – словом, исполнял все принятые в Андалузии дипломатические ритуалы. И сам Ибн-Фирнас, уверял все тот же Сулейман, вовсе не имел намерения тянуть с ответом. Просто он боялся разочаровать гостя, ведь слухи о его славе, несомненно, были многократно преувеличены, пока дошли до далекого севера.

В ходе дальнейшего обмена гонцами выяснилось, что Ибн-Фирнас ждет ветра.

Шеф и его люди проводили дни ожидания, со все возрастающим любопытством гуляя по улицам Кордовы, – они впервые видели тысячи мельчайших примет развитой рыночной цивилизации. Например, телег, подвозящих ежеутренне продовольствие, было так много, что прибывающие в город двигались по одной стороне главной улицы, а убывающие – по другой, и притом у городского кади были помощники, которые весь день ничего не делали, только следили за соблюдением этого правила! Вечно вращающиеся водяные колеса, нории, поднимали воду из реки и изливали ее в каменные желоба, откуда воду мог брать любой бедняк. Строжайшим законам о сточных водах подчинялись даже самые богатые. Существовали специальные дома, где лечили больных; в городе проводились публичные диспуты, на которых мудрецы обсуждали одновременно Коран, иудейское вероучение и греческую философию; были аптеки, мечети, суды – в последних вершилось строгое и беспристрастное правосудие по законам шариата. Словом, было на что посмотреть. В короткий срок даже самые робкие перестали опасаться чужаков, а самые свирепые и жадные – думать о Кордове как о еще одном городе, который можно разграбить. Возникшее чувство правильнее всего было бы назвать благоговением: этим словом викинги обозначали не страх, а ощущение собственной ничтожности. Неужели здешние жители всемогущи?

Лишь немногие способны были преодолеть робость, разглядеть слабости и недостатки. По крайней мере, Шеф старался это сделать, хотя допускал, что им движет простая зависть. И вот пришло сообщение от халифа, что пора увидеть невозможное – летающего человека.

«Наверняка произойдет еще один несчастный случай, как с тем человеком в куриных перьях, – сказал себе Шеф, приближаясь к башне, с которой должен был начаться полет; его товарищи шли, расталкивая толпу; к этому они постепенно приучились в вечной сутолоке Кордовы. – Но сейчас имеются две добрые приметы, которых не было в тот день, когда подданный короля Альфреда прыгнул с башни. Во-первых, хотя и шли разговоры про ветер, как и тогда, никто не упоминал птиц и перья. А во-вторых, мы встретили людей, заслуживающих доверия, если мы со Скальдфинном что-нибудь понимаем в этом, – и эти люди уверяли, что пятнадцать лет назад видели полет. Не просто слышали, не просто были где-то поблизости. Видели своими глазами. Их рассказы если и не совпадают полностью, то сходятся в части времени и места».

Теперь перед ним была дверь башни, от напора любопытных зрителей ее охраняли стражники халифа в желтых и зеленых одеждах. Стражники убрали копья, завидев наглазную повязку и амулет короля франков, сопровождаемого жрецами в белом. Войдя в темное и холодное нижнее помещение, Шеф заморгал и сощурился.

Когда глаз привык к темноте, король увидел, что перед ним стоит хозяин башни, слегка кланяясь и прижимая к груди сложенные кисти рук. Шеф ответил тем же, поклонился, проговорил приветствие на своем неуклюжем арабском. Но в следующий момент он с изумлением понял, что встретивший его человек – калека. Несколько мгновений тот мог держаться прямо, а потом хватался за перекладину стоящей перед ним деревянной рамы. Когда надо было идти, он толкал раму и подтягивал себя к ней.

– Что у тебя с ногами? – с трудом выговорил Шеф. – Это из-за полета?

Араб улыбнулся, по-видимому не обидевшись.

– Из-за полета, – подтвердил он. – Полет прошел отлично, а вот приземление – не совсем. Видишь ли, я забыл одну вещь: что у всех летающих есть хвост.

Когда искалеченный Ибн-Фирнас пустился в нелегкий путь по лестнице, Шеф оглянулся на Торвина, Хунда и других жрецов с выражением сомнения и разочарования на лице.

– Ну вот, еще один человек-птица, – проворчал он. – Подождите, он сейчас покажет накидку из перьев.

Но на верху башни, на квадратной открытой площадке, возвышавшейся над крутыми берегами Гвадалквивира, не оказалось ни единого пера. И вообще не было видно приготовлений к прыжкам. Под ярким солнцем Шеф увидел, что Ибн-Фирнаса окружают слуги и помощники, в том числе участники экспедиции на Север: юный Муатья, а также вездесущий и незаменимый Сулейман. Одни склонились над небольшой лебедкой, другие держали на весу конструкцию из жердей и ткани. Рядом с Шефом сгрудились жрецы Пути, те немногие, кому разрешили посещение башни. Подойдя к краю площадки, Шеф посмотрел вниз и увидел уйму запрокинутых лиц. Там были почти все его люди, а гигантская фигура Бранда просто бросалась в глаза. Шеф отметил, что рядом с Брандом, по-прежнему в чадре, стоит Свандис, хотя эти двое стараются не смотреть друг на друга. Бранд принял от своего лекаря и приятеля Хунда поручение охранять эту женщину, но категорически не желал общаться с ней. Это лицо Ивара, признался он, бередит старую рану в животе.

– Первым делом мы сделаем вот что, – услышал Шеф слова Ибн-Фирнаса. – Не соизволит ли король франков взглянуть? Итак…

Мудрец скомандовал, и человек у лебедки начал стравливать бечеву. Воздушный змей поднялся, поймал ветер и стал набирать высоту, насколько пускала бечевка. Шеф глядел с интересом. Это была открытая спереди и сзади коробка, ее четыре стенки состояли из натянутых на жерди кусков ткани, в которых тут и там были прорезаны отверстия.

– Это, разумеется, не более чем игрушка для детей, – продолжал Ибн-Фирнас. – Змей может поднять только собственный вес. Но обратите внимание, что бечева удерживает его открытой стороной к ветру. Управлять развернутым вдоль ветра змеем гораздо проще. Казалось бы, развернувшись поперек ветра, змей сможет плыть по небу, как парусник, но – увы! – тогда хозяином становится ветер, а не человек. Так случилось со мной. Теперь я бы поступил по-другому.

До Шефа донеслись крики толпы, увидевшей воздушного змея. Люди заполнили берег реки, кое-кто из них поднялся почти до высоты башни по крутому склону, уходившему в сторону тысячи минаретов Кордовы.

– Итак, с воздушным змеем тебе все понятно?

Шеф кивнул, ожидая дальнейших объяснений. Но Ибн-Фирнас подошел к лебедке, достал нож и полоснул по бечеве. Освобожденный воздушный змей устремился вверх, клюнул и, развернувшись поперек ветра, стал снижаться, беспорядочно крутясь и раскачиваясь. Двое застывших в ожидании слуг вскочили на ноги и побежали вниз по лестнице, чтобы разыскать и принести игрушку.

– Теперь мы сделаем кое-что посложнее.

По сигналу четверо слуг вынесли еще одну конструкцию. Она имела такую же форму. Эта открытая с обоих концов коробка из натянутой на жерди ткани была в два раза больше и заметно прочнее. А внутри висел своеобразный гамак с куском материи. С каждого бока выступали короткие крылышки. Шеф был озадачен.

Через толпу слуг прошел маленький мальчик и с сосредоточенным выражением лица остановился перед новым змеем. Ибн-Фирнас погладил ребенка по голове и заговорил по-арабски, слишком быстро, чтобы Шеф мог разобрать. Мальчик в ответ кивал. И вот два темнокожих великана быстро подхватили его и опустили внутрь коробки. Подойдя ближе, Шеф увидел, что ребенок расположился в гамаке; голова возвышалась над краями змея, руки держались за рукоятки. Когда мальчик их поворачивал, крутились матерчатые крылья по бокам коробки.

Четверо слуг осторожно подняли змея, развернули по ветру и поднесли к краю башни. Люди у лебедки принялись крутить ворот, выбрали ярд-другой слабины. Шеф услышал, как толпа восторженно взревела и постепенно затихла.

– Это не опасно? – негромко обратился он к Сулейману, не доверяя своему знанию арабского. – Я не хочу, чтобы малыш погиб по моей вине.

Сулейман переговорил с Ибн-Фирнасом. Тем временем мальчик с сосредоточенным лицом сидел над краем пропасти, а ветер уже тянул змея в воздух.

Переводчик обернулся к Шефу:

– Ибн-Фирнас говорит, что, разумеется, все в руках Аллаха. Но еще он утверждает: пока трос держит змея, никакого риска нет. Опасно будет, если они отпустят веревку, отправят мальчика в свободный полет.

Шеф кивнул и отступил. Заметив его жест, Ибн-Фирнас в последний раз проверил силу ветра и дал знак слугам. Те, крякнув, подняли змея на вытянутых руках, дождались, когда его подхватит ветер, и разом отпустили.

Мгновение змей скользил вниз вдоль стены башни, затем поймал восходящий поток и взмыл. Прислуга лебедки выпустила десяток ярдов бечевы, затем еще столько же… Змей медленно поднимался в небо, над его верхним краем все еще можно было различить маленькое личико. Шеф наблюдал, как слегка изгибаются и поворачиваются крылья, как змей поднимается на дыбы, затем останавливается, выравнивается. Ветер качал коробку вверх и вниз, но, похоже, мальчик был в состоянии управлять змеем, удерживать его в нужном положении. Если эта штуковина завалится слишком сильно, как та, предыдущая, когда перерезали бечеву, мальчика выбросит из гамака, подумал Шеф. Но нет, качка была не настолько сильна. Не страшнее, чем у корабля в неспокойном море.

Ибн-Фирнас молча протянул Шефу трубку, похожую на ту, которой хвастался Муатья. Так же без слов он показал, чем она отличается от той подзорной трубы, – одна половина могла надвигаться на другую, скользя по смазанной жиром коже. Ибн-Фирнас выразительно прищурил глаз, сдвигая и раздвигая инструмент. Шеф взял у него трубу, направил на змея, подвигал части, настраивая фокусировку.

Вот он, мальчик. Высунув от усердия язык, сосредоточился на управлении рукоятками, старается ровно держать змея относительно набегающего потока воздуха. Во всяком случае, нет сомнений, что змей способен нести его вес.

– Как далеко можно отпускать змея? – спросил Шеф.

– Насколько хватит веревки, – ответил Сулейман.

– А что, если ее перерезать?

– Он спрашивает, не хочет ли король франков сам увидеть.

Шеф убрал от глаза трубу, нахмурился.

– Нет. Если так уже делали, я предпочел бы просто услышать, что тогда произошло.

Он снова прильнул к трубе, не слушая долгий диалог. Наконец Сулейман обратился к нему:

– Он говорит: пятнадцать лет назад змея впервые отпустили в свободный полет с мальчиком внутри. Закончилось это благополучно, и тогда сам Ибн-Фирнас рискнул взлететь. Он говорит, что узнал три вещи. Во-первых, гораздо легче управлять полетом против ветра, чем по направлению ветра. Во-вторых, для управления крыльями нужен навык, который мальчик приобрел после многих полетов на привязи, а самому Ибн-Фирнасу не хватило на это времени. Он говорит: тело должно реагировать быстрее, чем разум успеет отдать приказ, а этому сразу не научишься. В-третьих, он понял, что нужно было поставить крылья, чтобы управлять боковой качкой с боку на бок, а не только продольной, то есть поворотами вверх и вниз. Когда Ибн-Фирнас летел вниз вдоль реки, змей завалился набок, и выправить его движение не удалось. И вместо того чтобы грациозно приводниться, как водоплавающая птица, он рухнул кувырком на скалы. С тех пор он не может ходить без опоры, хотя его лечили лучшие хирурги Кордовы. Он считает, что его ноги – жертва Аллаху за приобретенное знание.

– Спускайте мальчика, – сказал Шеф. – Скажи достопочтенному мудрецу, что я безмерно признателен за увиденное и преклоняюсь перед его решимостью все испытать самому. Скажи, что мы бы очень хотели сделать точный рисунок его змея. Мы найдем более подходящее место для испытаний, чем каменистый берег Гвадалквивира. А еще скажи, что нас восхищают трубы со стеклами и мы не прочь освоить искусство их изготовления. Интересно, как он до этого додумался.

– Ибн-Фирнас говорит, – был ответ, – что линзы, которые делают маленькие буквы большими, нам известны с незапамятных времен. Остальное было делом настойчивых попыток.

– Сделали старое знание новым, – с глубоким удовлетворением произнес Шеф. – Он умнее, чем его ученик.

В одной из крошечных каморок, которых так много в Кордове, напротив открытого окна сидел, скрестив ноги, человек. Его руки беспрестанно сновали – он шил, и шов выползал из-под иголки, как живая змея. На работу он и не смотрел, его взгляд не отрывался от улицы. Портной замечал все, что там происходило. Еще один человек сидел в углу, его нельзя было увидеть снаружи.

– Ты хорошо рассмотрел? – спросил портной.

– Да. Они все время шляются по городу, пялятся, как мартышки. Выше пояса на них только облегающие рубахи, а у многих даже нет рукавов. Они бы ходили голые, как свиньи на солнцепеке, если бы кади им позволил. Легко увидеть, что у них надето на шее. А к королю франков я стоял так же близко, как к тебе.

– И что же ты увидел? И что услышал?

– Все чужеземцы носят на шее серебряные талисманы. Чаще всего это молот, встречается рог, а также фаллос или кораблик. Есть и более редкие символы: яблоко, лук, пара непонятных палочек. Их обычно носят те чужеземцы, которые покрупнее, они еще вошли в город в кольчугах, но яблоко только у коротышки в белых одеждах, которого называют лекарем.

– А что же у короля?

– Он носит graduale, Грааль. В этом не может быть сомнений. Я стоял так близко, что чувствовал запах пота от его рубашки. Это Грааль. На нем три ступеньки справа и две – слева. Верхние на одной высоте, словно перекладина креста. А ступенька под ними расположена справа – для того, кто смотрит.

«Значит, слева для того, кто носит Грааль», – подумал портной, не отрываясь от шитья.

– Расскажи, что ты смог узнать об этих амулетах.

Человек с заговорщицким видом подвинул свой табурет поближе.

– Очень скоро выяснилось, что все эти люди охочи до крепких напитков, тех, что запрещены пророком, – любят их сильнее, чем женщин или музыку. Мы подходили к некоторым, представлялись христианами, которым вино не запрещено, и говорили, что у нас есть запас для причащения. И те, кто покрупнее, были просто сражены, они умоляли дать им вина и совсем не задумывались о Христе. Но один из маленьких сразу сказал, что они раньше тоже были христианами и все знают про мессу и святое вино. Этих мы отвели в сторонку.

– Раньше были христианами? – пробормотал портной. – Значит, теперь они вероотступники?

– Именно так. Но они объяснили, в чем тут дело, насколько их смог понять наш переводчик. Сказали, что раньше все их королевство было христианским, но они с ужасом вспоминают о том, что вытворяла церковь. Некоторые из них были рабами аббатов и епископов, они в доказательство показывали рубцы. Потом их освободил одноглазый король, он обратил всю страну в веру, которую они называют «Путь». Это означает почти то же самое, что и «шариат». Знаки этой веры – амулеты, которые они носят; у каждого из многих богов, в которых они верят, есть свой символ.

– А Грааль?

– Все считают, что это тоже знак бога, но никто точно не знает, что это за бог. Они называют его Ригом; я думаю, это одно из слов для обозначения короля. Оно похоже на наше «rois» и на испанское «reje». Иноземцы утверждают, что больше никто таким амулетом не владеет, кроме нескольких рабов, освобожденных одноглазым, которые носят Грааль в знак благодарности. Если бы одноглазый не носил эту лесенку, ее не было бы и у других.

Оба мужчины погрузились в задумчивое молчание. В конце концов портной, отложив шитье в сторону, неловко поднялся.

– Думаю, брат, можно возвращаться домой. О таких новостях мы должны рассказать. Иноземный король носит амулет, подобный нашему Святому Граалю, только с перевернутыми ступеньками, в знак посвящения царю. Наверняка это должно иметь какой-то смысл.

Его собеседник кивнул с некоторым сомнением:

– По крайней мере, избавимся от вони равнин, снова подышим чистым горным воздухом. И будем просыпаться не от шума мусульманского салата. – Помолчав, он добавил: – Когда маленькие северяне напились, они повторяли снова и снова, что для них этот человек – не просто государь. Его называют единым королем. – Он аккуратно сплюнул в окно. – Кто бы ни был этот человек, он вероотступник и еретик. И все его подданные тоже.

– Для церкви, – кивнул портной. – Как и мы.

Бранд с удовлетворенным вздохом привалился спиной к стене. Его давно не покидала уверенность, что англичане все-таки ухитрились найти источник крепких напитков. Но каждый раз, когда он пытался вытянуть правду из какого-нибудь коротышки, тот напускал на себя невинный вид и смотрел ясными глазами. Наконец, спрятав гордость в карман, Бранд обратился к Квикке и Озмоду, попросив их как старых товарищей, гостивших у него на Храфнси и плававших на одном корабле с ним, посвятить его в тайну.

– Ладно, но чтобы больше никому! – сказал наконец Квикка.

– Можешь захватить Скальдфинна, – разрешил Озмод. – Мы почти не понимаем здешней речи, авось он сумеет объясниться получше нашего.

Местные жители ловко вывели их из толпы зевак, расходящихся после полета, и сопроводили в обшарпанную комнатку: там подавали отличное красное вино – отличное, насколько мог судить Бранд, который на своем веку не пил вина и десятка раз. Он осушил пинтовую кружку и передал ее за добавкой, удивляясь, почему никто даже не заикается о деньгах.

– Разве ты не должен смотреть за жрицей? – поинтересовался Квикка.

Скальдфинн рассердился:

– Не называй ее так. Она лишь называет себя жрицей, а на самом деле ее никто не посвящал.

Бранд огляделся, словно недоумевая, почему рядом нет Свандис.

– Вроде должен, – пробормотал он. – Но как ни гляну на нее, мороз по коже. Дочь Ивара Бескостного! Я знал о ее существовании, много слухов ходило. Но надеялся, что вся семейка изничтожена, никаких корешков не осталось.

– Но тебе поручено ее охранять, – настаивал Квикка.

Он испытывал сильную приязнь к Хунду, ведь они были земляками, родились и выросли в каких-то двадцати милях. Правила правилами, традиции традициями, но коль скоро друг Хунд и государь Шеф приняли эту женщину, все остальное не имеет ни малейшего значения.

– Ей ничто не угрожает, – сказал Озмод. – Вернется, когда нагуляется. – Он тоже протянул свою кружку улыбающимся хозяевам. – В некоторых городах женщине опасно ходить в одиночку: рано или поздно поймают в каком-нибудь тупике, наденут мешок на голову и изнасилуют. А здесь повсюду люди кади. За такие дела рубят руки и еще кое-что.

– Вот же проклятая баба! – прорычал Бранд. – Может, она как раз и ищет шестерых пьяных моряков.

Скальдфинн взял кружку Бранда и перелил себе половину содержимого.

– Я и сам не люблю эту женщину, – сказал он. – Но ты ошибаешься: шести пьяным морякам не учинить и десятой доли того, что она пережила. Как пить дать, она не хочет повторения. Но вернется обязательно, – примирительно добавил он. – У нее нет выбора. Ни слова не знает из здешнего языка.

Он повернулся к хозяевам и заговорил на ущербной латыни с примесью арабских слов.

В прохладном дворике неподалеку от душной комнаты, где сидели мужчины, Свандис расположилась на скамье. Поглядывая на окруживших фонтан женщин, она неспешно откинула капюшон, сняла с лица чадру. Ее медного цвета волосы рассыпались, контрастируя со светлыми как лед глазами. У некоторых соседок перехватило дыхание. Но не у всех.

– Значит, ты говоришь по-английски, – сказала одна из них.

Она, как и другие, тоже отбросила чадру. Пепельные волосы, зеленые глаза и кожа почти такая же белая, как у Свандис. Исключительной красоты женщина. С ранней юности Свандис привыкла быть в центре внимания. Она была вынуждена признаться себе, что в присутствии такой женщины ей бы это не удалось.

– Да, – ответила она тоже по-английски. – Но не очень хорошо. Я из племени данов.

Женщины переглянулись.

– Многих из нас угнали в плен даны, – сказала первая. – Продали в гаремы сильных мира сего. Некоторым из нас здесь неплохо – тем, кто умеет пользоваться своим телом. Другим хуже. Нам нет резона любить данов.

Пока она говорила, не затихал одновременный перевод с английского на арабский. Свандис поняла, что эти женщины происходят из разных стран. Но все они молоды и красивы.

– Знаю, – сказала она. – Я дочь Ивара Рагнарссона.

Страх на лицах сменился ненавистью, руки нырнули под глухие накидки. Первая девушка с задумчивым видом извлекла из пепельных кудрей длинную стальную заколку.

– Я знаю, кем был мой отец. Я знаю, что он вытворял. Мне тоже довелось это пережить, но еще хуже было моей матери.

– Как такое могло случиться с тобой? С принцессой данов, похитителей женщин?

– Я расскажу вам. Но с одним условием.

Свандис оглядела кружок из дюжины женщин, пытаясь определить возраст и расу каждой. Половина из них северянки, отметила она, но есть с оливковой кожей, как у жителей Кордовы, одна желтоватая, а откуда остальные, не угадать.

– Пусть каждая из вас тоже поведает о самом плохом, что было в ее жизни. Тогда станет ясно, что мы все должны быть заодно. Не англичанки, не норманнки, не мавританки. Просто женщины.

Пока шел перевод, слушательницы искоса посматривали друг на друга.

– И начну я сама. Я расскажу не о том дне, когда я утратила невинность в обмен на краюху черствого хлеба. И не о том дне, когда я похоронила всех своих близких в одной могиле. Нет, я расскажу о том дне, когда умерла моя мать…

Когда последняя женщина заканчивала свой рассказ, солнце уже ушло с внутреннего дворика и тени удлинились. Девушка с пепельными волосами, не в первый раз утерев слезы, властно протянула руку в сторону галереи у фонтана и помахала кистью. Оттуда появились молчаливые евнухи, вынесли столики с фруктовыми вазами, кувшинами холодной воды и шербета и исчезли в тени, чтобы и дальше стеречь имущество хозяев.

– Ладно, – произнесла она. – Итак, мы все заодно. Даже если ты норманнка и дочь маньяка. Но все же ответь на интересующие нас вопросы. Что привело тебя сюда? Кто этот одноглазый король? Ты его женщина? И почему носишь такую странную одежду, как у жрецов, о которых все говорят? Тебя приняли в жрицы? Какого бога?

– Сначала я должна сказать вам одну вещь. – Свандис понизила голос, хоть и была уверена, что ни один из стражников не знает ее языка. – Бога нет. И Аллаха тоже нет.

Впервые оборвался перевод. Женщины смотрели друг на друга, пытаясь осмыслить услышанное. Так похоже на шахаду: нет бога, кроме Бога. И так не похоже… Если произнести шахаду значит навсегда стать мусульманином, то сказать противоположное… Да ведь это должно означать по меньшей мере смерть.

– Я объясню.