Текст книги "Европейское воспитание"

Автор книги: Гари Ромен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Ромен Гари
•
Европейское воспитание

Памяти моего товарища, «свободного француза» Робера Колькана

1

Землянку закончили на рассвете. То был ненастный, дождливый сентябрьский рассвет; в тумане плыли сосны, и взгляд не достигал неба. Целый месяц они тайком работали по ночам: с наступлением сумерек немцы не отваживались сходить с дороги, но днем их патрули часто прочесывали лес в поисках немногочисленных партизан, которых голод или отчаяние еще не вынудили отказаться от борьбы. Нора была три метра в глубину и четыре в ширину. В углу они бросили матрас и одеяла; десять мешков картошки, по пятьдесят кило в каждом, выстроились вдоль земляных стен. В одной из этих стен, рядом с матрасом, выдолбили очаг: труба выходила наружу в нескольких метрах от землянки, посреди зарослей. Крыша была прочной: они взяли дверцу бронепоезда, который год назад подорвали партизаны на железнодорожном пути «Вильно – Молодечно».

– Не забывай каждый день менять ветки, – сказал врач.

– Не забуду.

– Следи за дымом.

– Хорошо.

– И самое главное: никому ничего не говори.

– Не скажу, – пообещал Янек.

Отец и сын с лопатами в руках любовались своим творением. «Хорошая kryjowka [1]1
  Укрытие (польск.). – Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, примечания автора.


[Закрыть]– подумал Янек, – за кустами совсем не видно». Даже Стефек Подгорский, более известный в коллеже Вильно по кличке «Виннету, благородный вождь апачей» – в «краснокожей» среде Янек носил славное прозвище «Старина Шаттерхенд», – даже сам Виннету не догадался бы о ее существовании. [2]2
  Имеется в виду приключенческий роман немецкого писателя К.Ф. Мая (1842–1912) «Виннету – вождь апачей», популярный среди европейского юношества. – Прим. пер.


[Закрыть]

– Сколько я здесь проживу, папа?

– Недолго. Немцев разобьют скоро.

– Когда?

– Не надо отчаиваться.

– Я не отчаиваюсь. Но хочу знать… Когда?

– Может, через пару месяцев… – Доктор Твардовский посмотрел на сына. – Прячься.

– Хорошо.

– И смотри не простудись. – Он вынул из кармана браунинг. – Смотри. – Он показал, как пользоваться оружием. – Береги его как зеницу ока. В сумке пятьдесят патронов.

– Спасибо.

– А сейчас мне нужно идти. Вернусь завтра. Спрячься хорошо. Оба твоих брата убиты… Ты – все, что у нас осталось, Старина Шаттерхенд! – Он улыбнулся. – Наберись терпения. Наступит день, и немцы отсюда уйдут… Те, что еще останутся в живых. Думай о матери… Далеко не отходи. Будь осторожен с людьми.

– Хорошо.

– Будь осторожен с людьми.

Врач растворился в тумане. Взошло солнце, но все оставалось таким же серым и расплывчатым: пихты все так же плыли сквозь марево, развернув ветви, словно тяжеленные крылья, которые не колышет ни единое дуновение. Янек пробрался сквозь туман и поднял железную дверь. Спустился по лестнице и лег на матрас. В землянке было темно. Он встал и попробовал развести огонь: дрова оказались сырыми. В конце концов ему все-таки удалось их поджечь, он лег и взял большой том «Виннету – краснокожий джентльмен». Но читать не смог. Глаза сомкнулись, тело и сознание сковала усталость… Он погрузился в глубокий сон.

2

Следующий день он провел в своей норе. Перечитал ту главу книги, где Старине Шаттерхенду, привязанному к столбу перед казнью, удалось обмануть бдительность краснокожих и бежать. Это было его самое любимое место. Он испек на углях картошки и поел. Труба плохо вытягивала, и вся землянка наполнялась дымом, разъедавшим глаза… Он не решался выходить. Знал, что снаружи одному будет страшно. А в своей норе он чувствовал себя в безопасности.

Доктор Твардовский пришел с наступлением темноты.

– Добрый вечер, Старина Шаттерхенд.

– Добрый вечер, папа.

– Ты не выходил?

– Нет.

– Тебе не было страшно?

– Мне никогда не страшно.

Доктор печально улыбнулся. Он казался старым и уставшим.

– Мама велела, чтоб ты молился.

Янек подумал о братьях… Мама за них много молилась.

– А зачем молиться?

– Просто так. Делай, как сказала мама.

– Хорошо.

Врач остался с ним на всю ночь. Они почти не спали. Но говорили мало. Янек спросил только:

– А почему ты тоже не спрячешься?

– В Сухарках много больных. Видишь ли, тиф… Где голод, там и эпидемии. Мне нужно быть с ними, Старина Шаттерхенд. Понимаешь?

– Да.

Всю ночь врач поддерживал огонь в очаге. Янек не смыкал глаз, наблюдая, как поленья сначала краснели, а потом чернели.

– Ты не спишь, мой мальчик?

– Нет. Папа…

– Да?

– Сколько это будет продолжаться?

– Не знаю. Никто не знает… Ни один человек.

Вдруг он сказал:

– На Волге сейчас великая битва…

– А где это?

– На Волге. Под Сталинградом… Люди сражаются за нас.

– За нас?

– Да. За тебя и за меня, и за миллионы других людей.

Дрова горели и потрескивали, превращаясь в золу…

– А как называется эта битва?

– Сталинградская. Она длится уже несколько месяцев. И никто не знает, сколько еще она будет продолжаться и кто в ней победит…

Уходя на рассвете, доктор сказал:

– Если с нами что-нибудь случится, с твоей мамой и со мной, ни в коем случае не ходи в Сухарки. Продуктов тебе хватит на несколько месяцев. А когда кончатся и если заскучаешь от одиночества, иди к партизанам…

– А где они?

– Не знаю. Их немного осталось. Прячутся в лесу. Найди их… но ни в коем случае не показывай им землянку. Если станет худо, ты всегда сможешь здесь укрыться.

– Хорошо.

– Но не бойся. Со мной ничего не случится.

Доктор пришел через день. Пробыл недолго.

– Я не могу оставить маму одну.

– Почему?

– В Сухарках убили немецкого унтер-офицера. Они берут заложниц.

– Как краснокожие, – сказал Янек.

– Да. Как краснокожие. – Он встал. – Не опускайся… Будь опрятным. Делай, как учила мама.

– Хорошо.

– Не трать спичек. Держи рядом с очагом, в сухом месте. Без них умрешь от холода.

– Я все сделаю. Папа…

– Да, милый?

– Та битва?

– Ничего нового. Трудно сказать, что там сейчас происходит… Мужайся, Старина Шаттерхенд! До скорого.

– До скорого, папа.

Доктор ушел. И уже не вернулся.

3

В Сухарках уже пять дней квартировала дивизия СС «Дас Рейх», с трудом оправлявшаяся после нескольких недель, проведенных на Сталинградском фронте, откуда ее наконец-то отозвали отеческими заботами фюрера.

Дивизия впервые пошла в бой. Высшее командование с большой неохотой бросило это элитное подразделение в смертельную битву; обычно дивизия действовала в тылу, на оккупированных территориях, где ей поручали специальные деликатные задания, которые порой претило выполнять регулярным частям немецкой армии.

Спустя сутки после вступления дивизии в Сухарки два грузовика СС уже неслись на полной скорости по улицам деревни, утонувшим в серых туманных сумерках. Обнаженные ветви деревьев, колокольни и кровли словно бы слились с небом в бездымной, беззвучной неподвижности.

Они не встретили почти никакого сопротивления: большинство взрослых мужчин ушли в подполье.

Пара душераздирающих воплей, пара выстрелов, звон разбитого стекла и треск выломанных дверей – и вот уже грузовики на большой скорости помчались обратно, увозя два десятка перепуганных молодых женщин в летнюю резиденцию графов Пулацких в трех километрах к югу от Сухарок по дороге в Гродно.

Дивизия «Дас Рейх» уже не раз прибегала на оккупированных территориях к этой военной хитрости, почти всегда приносившей успех. Согласно историческому признанию гауляйтера Коха, который ее придумал, то был изобретательный маневр, соединявший «приятное с полезным» и подтверждавший «высокое, идеалистическое представление» о человеческой природе. [3]3
  Я узнал, что на самом деле эти слова принадлежали другому лицу. Но я решил вложить их в уста гауляйтера Коха, в память об этом чиновнике.


[Закрыть]

Как только партизаны узнавали о том, что их дочери, сестры, жены и невесты отданы для услад немецким солдатам, они, несмотря на отчаянные усилия командиров, пытавшихся их удержать, выходили из леса и бросались на помощь своим женщинам, на что враг и рассчитывал. Оставалось только спокойно покуривать за пулеметом, дожидаясь, пока люди, обезумевшие от отчаяния, сами ринутся в атаку, появившись именно в той точке линии прицела, где все было готово для их встречи. Этот план повсюду приносил прекрасные результаты, но в отношении поляков, отличавшихся чрезвычайно обостренным чувством мужской чести, он был, если можно так выразиться, безошибочным.

Вилла графов Пулацких была построена в конце XIX века одним французским архитектором и, очевидно, вдохновлена Трианоном… [4]4
  Трианон – название двух дворцов Версаля: Большой Трианон (арх. Мансар, построен при Людовике XV) и Малый Трианон (арх. Габриель, построен при Людовике XV). – Прим. пер.


[Закрыть]Это был летний дворец – «загородный домик», как говаривали в ту эпоху – с гостиными, театром, фресками и деревянными панелями. Во время боев 1939 года он почти не пострадал, но запустение и расхищение сделали свое дело. Почти все окна были выбиты, и некоторые «пансионерки» пытались вскрыть себе вены осколками стекол; пришлось даже поставить охрану во внутренних помещениях. Там царили холод и сырость, притуплявшие чувства пленниц и делавшие их менее восприимчивыми к испытаниям. Два дня спустя после начала операции «Волк из леса» [5]5
  «Не только голод, но и любовь может заставить волка выйти из леса». Гауляйтер Кох.


[Закрыть]– под таким обозначением она фигурировала в оперативных шифровках дивизии – семьям удалось подкупить охрану и передать молодым женщинам теплую одежду и одеяла.

Вокруг «загородного домика» простирался французский парк, вплотную примыкавший к лесу. На цементном дне искусственных прудов, откуда торчали ржавые трубы, гнили ветки и палая листва; аллеи окаймляли Купидоны, Венеры и полный набор мраморных статуй образца 1900 года. Солдаты денно и нощно стояли на часах в изысканных беседках, куда гости графов Пулацких некогда приходили флиртовать, мечтать под луной, любоваться фейерверками или рассеянно смотреть спектакли в Зеленом театре, в котором сейчас размещалось пулеметное гнездо.

Эсэсовцы принесли во дворец печь, но угля все время не хватало для обогрева огромных комнат; немного теплее было только в большой бальной зале, богато украшенной золотисто-голубыми панелями, с потолком, покрытым ангелочками и богинями, написанными в манере Тьеполо. [6]6
  Джованни-Батиста Тьеполо (1696–1770) – итальянский живописец венецианской школы. – Прим. пер.


[Закрыть]Женщины находились здесь, и солдаты приходили сюда их выбирать. За первые двое суток здесь побывало около трехсот солдат.

На рассвете второго дня отряд из двенадцати партизан вышел из леса и двинулся через парк цепью, стреляя на ходу; врагу никакого урона не нанесли, но их обстреляли из пулеметов, они потеряли шесть человек и отступили.

Только после этого случая эсэсовцы, довольные тем, чем операция «Волк из леса» в очередной раз удалась, установили в бальной зале печь и привезли полевую кухню, чтобы кормить «пансионерок» горячей пищей.

Белокурая девушка, которой было не больше шестнадцати, постоянно переходила от одной женщины к другой с сигаретой в зубах и пыталась утешить тех, кто еще не смирился со своей судьбой и не сумел приспособиться к обстоятельствам. У малышки было худое, бледное лицо, усеянное веснушками и довольно красивое, несмотря на толстый слой помады на губах и густо напудренные щеки. Никто никогда не видел ее в Сухарках; она говорила, что солдаты подобрали ее в Вильно; ее родителей убили и, по ее собственным словам, она «ходила с солдатами» уже год. Девушка носила берет и военную шинель, которая была ей велика; черные шерстяные чулки, державшиеся на резинках, поминутно сползали и скатывались на лодыжки; тогда она подтягивала их, не наклоняясь и по-детски подгибая ногу.

Когда у одной женщины началась истерика и она принялась вопить, девушка бросилась к ней, взяла ее за руку и стала умолять:

– Успокойтесь, прошу вас, это не так серьезно, как кажется. Это пустяки. Если вы не будете об этом думать, вам от этого ничего не будет. Плохо становится, когда начинаешь задумываться.

С особой любовью и теплотой она подходила к красивой молодой женщине тридцати с лишним лет с седеющими волосами и большими черными глазами, смотревшими в одну точку, как у сумасшедших, – то была жена сухарковского врача, доктора Твардовского. Девочка часто становилась рядом с ней на колени, брала ее за руку, гладила по волосам и говорила:

– Послушайте, не надо об этом думать. Не станут же они держать нас здесь все время. Скоро они нас выпустят. Все будет хорошо, вот увидите.

Мебели на вилле не было. Женщины спали на соломенных матрасах, брошенных на пол. На стенах осталось висеть несколько фамильных портретов графов Пулацких, разорванных или пробитых шальными пулями: придворные, одетые в синий шелк, вся грудь в орденах, очень важные, в белых париках, и дамы, увешанные драгоценностями или с кудрявыми собачонками на коленях.

Когда белокурую девушку, которую звали Зося, выбирал какой-нибудь солдат, она старательно тушила сигарету, клала ее на подоконник и поднималась с солдатом наверх. А когда возвращалась, брала свою сигарету и снова закуривала. Она делала вид, будто ее больше беспокоит сигарета, чем то, что произошло с ней самой. Она пыталась даже делать вид, будто с ней ничего не произошло, будто на самом деле все это не имело большого значения.

Если же она замечала среди посетителей офицера, то немедленно подбегала к нему и хнычущим, визгливым голоском начинала осыпать его упреками, требуя угля, больше еды, кипятка, сигарет, мыла. Она цеплялась к нему, как репей, и почти всегда добивалась, чего хотела. После этого мгновенно успокаивалась, удовлетворенно улыбалась и сообщала приятную новость подругам.

– С немцами все очень просто. Если хочешь чего-то от них добиться или обратить на себя их внимание, нужно сказать: « Schmutzig, schmutzig» – это значит «грязно». Грязи они не выносят. С помощью этого словца вы добьетесь от них чего угодно.

В парке напротив леса эсэсовцы поставили три бронемашины, а сами встали за орудиями и терпеливо дожидались, иногда спускаясь погреться у жаровен. Отряды партизан несколько раз выходили из чащи и завязывали бой. Почти все они погибали при короткой перестрелке. Но шли снова и снова, часто по трое или четверо, в основном – мужья, отцы или женихи.

На четвертый день у главного входа на виллу появился человек высокого роста, одетый в пальто хорошего покроя, в фетровой шляпе и с теплым платком на шее, в пенсне и с медицинской сумкой в руке, предъявил постовым документы, которые, видимо, оказались в порядке, и получил разрешение войти в парк. Он проследовал по аллее, медленно поднялся по ступеням дворца, раскрыл сумку, вытащил из нее автомат и почти в упор расстрелял солдат, веселившихся на террасе в ожидании своей очереди. Белокурая девушка, которая с удовольствием наблюдала за этой сценой через окно, попивая обжигающий чай из солдатского котелка, рассказала потом остальным, что перед тем, как упасть, он здорово потрудился. То был сухарковский врач, человек известный и уважаемый – доктор Твардовский.

4

Янек терпеливо ждал несколько дней. Время от времени он выходил из землянки и прислушивался: среди множества лесных звуков пытался различить отцовские шаги. С каждым хрустом ветки и шорохом листвы воскресала надежда. Восемь дней он жил этой надеждой и ожиданием. Восемь дней яростно боролся с растущим страхом, с одиночеством и тишиной – с уверенностью мало-помалу овладевшей его душой, и с отчаянием, начинавшим леденить ему сердце. На девятый день Янек проснулся побежденным. Открыл глаза и беззвучно расплакался. Он даже не встал. Весь день он пролежал на матрасе, свернувшись калачиком под одеялами, сжав кулаки и дрожа. А в полночь вышел из норы и зашагал в сторону Сухарок. Он шагал через лес, в темноте. Ветви пихт хлестали его по лицу, иголки разрывали одежду и царапали кожу. Пару раз он заблудился. Так он блуждал всю ночь, а на рассвете вышел на дорогу. Он узнал ее. Это была дорога на Вильно. Он пошел по ней в Сухарки… Деревню окутывал густой туман. Но этот туман колол глаза, как в землянке, когда печка плохо вытягивала. Это был дым. Часть деревни сгорела. Пламени больше не было, один только дым, тяжелый и неподвижный дым в застывшем воздухе, и скверный запах, дравший горло. Немного поодаль на дороге стояло две бронемашины. Они были неподвижны и похожи на брошенные панцири. Только впереди у каждой машины медленно, как копья, шевелились пулеметы. Одно из этих копий повернулось к Янеку и нацелилось ему в грудь. Внезапно панцирь раскрылся, из отверстия до пояса вылез белобрысый немецкий солдат, розовощекий, как девчонка, и закричал на плохом польском:

–  Poszedl, poszedl. Wzbronione, verboten! [7]7
  Уйди! Запрещено! (польск., нем.)


[Закрыть]

Янек повернулся к нему спиной. Сначала он шел шагом, потом пустился бежать. Но он не убегал: ему хотелось поскорее возвратиться. Он хотел вернуться под землю, забиться в свою нору и больше никогда оттуда не выходить. Он спустился в землянку и лег на свое ложе. Он не чувствовал усталости. И не боялся. Ему не хотелось ни пить, ни спать, ни есть. Он не чувствовал ничего и ни о чем не думал. Просто лежал на спине, с отсутствующим взглядом, в холоде, в темноте. Только к середине ночи он подумал о том, что умрет. Он не знал, как люди умирают. Вероятно, человек умирает, когда он к этому готов, а он был готов, потому что был очень несчастен. Или, может, человек умирает, когда ему больше ничего другого не остается? Это путь, который избирает человек, когда ему больше некуда идти… Но он не умер. Его сердце по-прежнему билось. Умереть оказалось ничуть не проще, чем жить.

5

На следующий день Янек взял револьвер, пару картофелин, соль и большой том «Виннету – краснокожего джентльмена» и вышел из норы. Он отправился на поиски партизан, как велел ему отец. Он не знал, куда идти. И очень смутно представлял себе, кто такие «партизаны». Как он их узнает? Носят ли они форму? Как с ними заговорить? Где их искать? Он бродил по лесу наугад, а вечером вернулся в свою нору. Несколько дней он не встречал никого. Но однажды утром, когда он шел через поляну, из кустов выскочили два человека и встали по обе стороны от него. Он остановился. Но не испугался. У этих двоих был жалкий вид, они были не опасны. У младшего голова была обмотана платком, как у крестьянки. Он без конца нервно мигал одним глазом. У старшего были огромные седые усы. Он казался более злобным, чем первый. Подойдя к Янеку, он обыскал его. И сразу же нашел револьвер.

– Откуда он у тебя?

Сначала Янек не понял вопроса. Необходимо было сделать над собой усилие. Это был не польский. И не русский. Янек ума не мог приложить, что это за язык.

– Он спрашивает тебя… – начал младший.

– Дай мне его допросить! – рявкнул старший.

– Он не понимает по-украински.

– Я говорю по-польски! – сердито сказал старик.

Он повернулся к Янеку.

– Откуда он у тебя?

– Отец дал.

– Где твой отец?

– Не знаю.

– Ты слышал, Черв? – обрадовался старик. – Он не знает, где его отец!

– Слышал. Не глухой.

– А может, он знает, а? Может, он просто не хочет нам сказать, а?

– Оставьте его в покое, Савелий Львович, – с досадой возразил его товарищ. – Я его знаю. Это сын доктора Твардовского, из Сухарок. Его отец меня лечил.

– Сухарки, да? – повторил старик. – Сухарки…

Он искоса глянул на Янека.

– Хорошо, тогда я расскажу тебе, что случилось с твоим отцом…

– А что с ним случилось?

– Заткните глотку, Савелий Львович! – неожиданно крикнул его товарищ. – Прошу вас, заткните свою грязную глотку!

– А? – удивился старик. – Но я же ничего не сказал!

Он схватил толстую книгу и посмотрел название.

– Вин-не-ту, – с трудом прочитал он по складам. – Крас-но-ко-жий джен-тль-мен… А?

Он с шумом захлопнул том и посмотрел на Янека. А потом с отчаянием выругался:

–  Kurwa ich mac! Kurwa ich mac!

– He ругайтесь так, Савелий Львович. Я же говорил вам: это некрасиво, в вашем-то возрасте.

– Что случилось с моим отцом? – повторил Янек.

– А? – переспросил старик. – Я не знаю, что с ним случилось. Холера его знает. – И чуть не расплакался: – Виннету, краснокожий джентльмен… Ишь ты!

– Не нервничайте, Савелий Львович.

– А я и не нервничаю. Я никогда не нервничаю! – Он вернул книгу Янеку. – Что ты делаешь в лесу, бледнолицый?

– Живу.

– А?

– Живу.

– Ты слышишь, Черв? Он тут живет!

– Я ищу партизан, – робко сказал Янек.

– Чего? – Старик аж подпрыгнул. – Чертов… Ты слыхал, Черв? Он ищет партизан!

– Слышал.

– Каких партизан? – с интересом спросил старик.

– Не знаю.

– Он не знает! – ликовал старик. – Ты слышал, Черв, он не…

– Прошу вас, заткните пасть, Савелий Львович. – Он серьезно посмотрел на Янека. – Можешь пойти с нами, – сказал он.

– Кто здесь отдает приказания? – возмутился старик.

– Никто. Здесь никто не отдает приказаний. Я знал его отца, и он может пойти с нами. Вот и все.

– А я когда-нибудь говорил, что он не может пойти с нами? Значит, у меня нет сердца. У меня есть только луженая глотка, да?

– Так точно, у вас луженая глотка, Савелий Львович.

– Сам знаю, – с гордостью сказал старик. – Ты можешь пойти с нами, бледнолицый! Добро пожаловать в наш иглу…

– Вигвам, – пробормотал Янек.

– А?

– У краснокожих вигвамы. Иглу – это у эскимосов.

– Холера их знает, что у кого! – проворчал старик.

Он повернулся к ним спиной и быстро зашагал. Они пошли следом.

– Как его зовут? – спросил Янек.

– Крыленко. Он украинец. Орет много, но человек хороший.

– Я вижу, – сказал Янек.