Текст книги "Истории из Бедокурии"

Автор книги: Ганс Фаллада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

История про Петера-мямлю

Жил-был маленький мальчик по имени Петер, который, в общем-то, был не такой уж и маленький. Все в деревне звали его Петер-мямля, потому что он не выговаривал слова как следует, а мямлил, словно рот у него полон каши, – никто ничего понять не мог.

Папа и мама постоянно упрашивали его: «Петер, говори внятно! Говори разборчивей!» – но он продолжал мямлить, и ему было всё равно, понимают его или нет.

Как-то раз заболел учитель, и занятия в школе отменили. Петер собрался было удрать на улицу, но мама остановила его и велела:

– Петер, сбегай быстренько в лавку к господину Мёбиусу, купи фунт кислого сливового повидла. Я хочу сделать на обед кнедлики.

И мама дала Петеру фаянсовую кружку под повидло и монету в пятьдесят пфеннигов.

Петер отправился в лавку, но нельзя сказать, чтобы он торопился, а на развилке дорог вообще застрял. Одна дорога тут шла прямо и вела в деревню Гоорен, а вторая сворачивала направо – в деревню Древольке. К перекрёстку как раз подкатила легковая машина, за рулём которой сидел рыжебородый человек.

Увидев Петера, водитель притормозил и крикнул:

– Мальчик, я врач, мне нужно к больной в Гоорен. Скажи: я правильно еду? – И он показал рукой направо, на дорогу в Древольке.

– В Гоорен? – переспросил Петер. – Неправильно.

Но Петер говорил так невнятно, что врачу послышалось: «Направо», и он, крикнув:

– Так я туда и еду! – дал полный газ и покатил в Древольке.

«Вот тебе на! – подумал Петер. – Но я вовсе не виноват».

Он ещё долго смотрел вслед машине, пока не улеглась поднятая ею пыль, и только после этого поплёлся в лавку. Не прошёл он и сотни шагов, как встретился с женой бургомистра. Она, как обычно, куда-то торопилась и на ходу спросила:

– Петер, папа дома? Он здоров?

– Папа в поле, – невнятно промямлил Петер, а жене бургомистра послышалось: «Папа болен».

– Болен? Ай-ай-ай! Побегу навещу его!

И она помчалась в сторону дома Петера, а он смотрел ей вслед и думал: «Вот тебе на! Но я вовсе не виноват».

Пошёл он дальше и дошёл до крытого соломой амбара. На крыше работал кровельщик, перестилал её. К стенке амбара была приставлена длинная лестница.

Остановился Петер и стал глазеть на кровельщика, а в это время из ворот скотного двора выскочил огромный бык и помчался к амбару. Петер испуганно крикнул:

– Бык идёт сюда! – и спрятался за угол, потому что бык, опустив рога, бежал к ним.

– Кто идёт? – не разобрал кровельщик. – Сейчас спущусь.

И только он встал на первую ступеньку, как налетел бык, поддел лестницу рогами – она в воздух, кровельщик в воздух… Хорошо ещё, что его отбросило на липу, там он повис на ветвях, истошно вопя.

Увидел это Петер и на всякий случай кинулся наутёк, думая про себя: «Вот тебе на! Но я вовсе не виноват!»

Вдруг Петер слышит: кто-то его зовёт из-за изгороди. Глянул он, а там стоит старик нищий и просит:

– Мальчик, что у тебя в кружке? Дай мне этого попить.

Петер промямлил:

– Там пусто.

– Капуста? – удивился нищий. – А зачем в кружке капуста?

– Да не капуста, а пусто! – объяснил Петер. – Она порожняя.

– По роже? Ты мне? За что? – возмутился нищий.

– Да не «по роже», а порожняя! – крикнул Петер.

– Значит, по роже? По роже? Ах хулиган! Я тебе сейчас покажу «по роже»! – рассердился нищий и кинулся на Петера.

Петер, конечно, наутёк – бежал и всё кричал:

– Да порожняя! Порожняя!

А нищий гнался за ним и тоже кричал:

– Он меня по роже! Ах хулиган!

Споткнулся Петер о камень, упал, кружка разбилась, а нищий радостно воскликнул:

– Ага, попался!

На счастье, когда Петер завопил от страха, из окна выглянул больной учитель и крикнул нищему:

– Не смейте трогать мальчика!

Испугался нищий и убежал.

– Ну-ка, подойди сюда, – приказал учитель.

Петер, плача, подошёл к окну, а ручку (это всё, что осталось от кружки) держал в руке.

– От кружки… Ручка… Разбил… – прохныкал Петер.

– Руку разбил? Покажи-ка…

– Кружку разбил! – всхлипывая, крикнул Петер.

– Да, да, я понял, – ответил учитель. – Вот и покажи руку.

– Кружку! Кружку! – во весь голос завопил Петер.

– Да, да, руку, – строго произнёс учитель. – Но если ты сейчас же не покажешь мне её, мне придётся тебя наказать.

Что делать, пришлось Петеру завернуть рукав и показать учителю руку, хотя с ней было всё в порядке.

– Ничего страшного, – осмотрев её, сказал учитель. – При ходьбе смотри себе под ноги и больше не падай.

– Хорошо, господин учитель, – послушно ответил Петер.

– И ещё, Петер, постарайся говорить разборчиво, а то сейчас ты произнёс какое-то странное слово «фарсо́».

Учитель захлопнул окно, а Петер пошёл дальше, бормоча:

– Но я вовсе не виноват, что кружка разбилась.

Наконец он добрался до лавки. Лавочника Мёбиуса не было, вместо него у окна, чтобы видеть всех, кто идёт по деревенской улице, сидела его старушка мать и вязала чулок. Петер знал, что она туговата на оба уха, и решил: «Надо с ней говорить погромче, а то она ничего не поймёт». И он завопил во всё горло:

– Здрасте, фрау Мёбиус! Дайте мне, пожалуйста, на пятьдесят пфеннигов сливового повидла!

Старушка как подскочит! Оказывается, она не слышала, как зазвенел на дверях колокольчик, когда вошёл Петер.

– Кого не видела? Почему не видела? – перепугалась она.

– Повидла на пятьдесят пфеннигов! – ещё громче закричал Петер.

– Чего? – приставив ладонь к уху, переспросила старушка.

– Повидла! – И Петер показал ей монету.

– Ах, вилы… Нет, мальчик, у нас не продаются вилы…

– Повидла! – Петер так взревел, что в окнах зазвенели стёкла, а горло у него даже заболело.

Старушка грустно покачала головой.

– Мальчик, – сказала она, – ты очень громко кричишь, но понять тебя невозможно. Знаешь, зайди-ка сюда и сам выбери, что тебе нужно.

Она взяла у него монетку и, пропуская к себе, подняла крышку прилавка.

Петер зашёл за прилавок, и глаза у него разбежались: чего тут только не было! Он увидел множество выдвижных ящиков, и на каждом имелась этикетка, где было написано, что в нём лежит. Соль, мука, сахар, миндаль, изюм, арахис…

Вдруг сердце у него забилось быстрей.

На полу у прилавка стояли бочонки и большие фаянсовые банки с надписями: «Солёные огурцы», «Смалец», «Патока», «Мармелад», «Сливовое повидло». Он быстро отвёл взгляд и наконец увидел то, что ему так хотелось увидеть: две красивые стеклянные вазы, полные конфет.

Сжимая в кулаке ручку от разбитой кружки, во все глаза смотрел он на вазы и думал: «Хорошо бы вместо этого дурацкого повидла купить на все пятьдесят пфеннигов конфет. Я бы их разом съел, и не нужны мне были бы никакие кнедлики».

Пока Петер так размышлял, фрау Мёбиус обратилась к нему:

– Ну как, мальчик, нашёл, что ты хочешь купить?

Петер кивнул и сказал:

– Сливовое повидло, – а пальцем показал на вазы с конфетами.

Про себя же он думал: «Я честно сказал, что мне нужно сливовое повидло. И я вовсе не виноват, если фрау Мёбиус даст мне конфет».

Старушка воскликнула:

– Ах, конфет!.. Но до чего же ты невнятно и смешно говоришь. Недаром тебя зовут Петер-мямля.

Она взвесила в один кулёк карамелек, в другой кисленьких леденцов, подала их Петеру и предупредила:

– Смотри, мальчик, не съешь все сразу, не то расстроишь желудок. До свидания.

Петер сунул один кулёк в правый карман, другой в левый, вежливо попрощался и вышел из лавки. Тут ему стало немножко не по себе: он представил, как рассердится мама, представил папин ремень… Но Петер успокоил себя: «Я ведь честно сказал, что мне нужно, а мне почему-то вместо сливового повидла дали конфет. Вовсе я не виноват».

А ещё Петер понял: конфеты надо съесть до прихода домой, иначе мама их заберёт и станет каждый день выдавать по одной, самое большее по две. Он быстро пошёл по улице, а дойдя до школы, даже бегом побежал, чтобы учитель не окликнул.

Потом он свернул на тихую дорожку, ведущую к кладбищу, и нырнул в кусты. Уселся на старинную надгробную плиту, вытащил из кармана кулёк с карамельками, затем кулёк с леденцами, затем сунул в карман ручку от разбитой кружки и принялся раскладывать конфеты рядами на плите, чтобы сосчитать. Всего их оказалось сто пятьдесят шесть, и Петер был прямо счастлив, что может разом съесть так много конфет. Вдруг в кустах что-то зашумело, и Петер испуганно вздрогнул. Всё-таки, несмотря на радость, совесть его грызла.

Из кустов вышел Альфред Тоде, самый большой и сильный мальчик в школе.

– Конфет-то у тебя сколько, Петер! – удивился Альфред.

– Они не мои, – ответил Петер, боясь, как бы силач Альфред не отнял их у него.

– Ну, Петер-мямля, и врешь же ты! – рассмеялся Альфред. – Дай хоть попробовать.

– Нет! – закричал Петер. – Не дам! Меня и так дома выпорют, потому что я собираюсь съесть их все сразу.

– А они, видать, вкусные, – заметил силач Альфред, сгрёб целую горсть леденцов и отправил в рот. – Кисленькие… Дать тебе конфетку, Петер?

И Альфред протянул Петеру один леденчик. Это было уже слишком. Петер не выдержал и истошно завопил:

– На помощь! На помощь! Грабят!

– Кто тут так жалобно зовёт на помощь? – раздался голос из-за кустов.

Альфред, конечно, перепугался. Петер перестал кричать, глянул и сквозь ветви увидел кровельщика, того, что свалился с лестницы. Кровельщик тоже узнал Петера и угрожающе произнёс:

– А, так это тот самый мальчишка, из-за которого я свалился с лестницы и чуть не попался на рога быку! Ну, я тебе сейчас покажу!

И он направился к Петеру, но тот не стал его дожидаться и задал стрекача, оставив конфеты на съедение силачу Альфреду. Кровельщик после падения с лестницы немножко прихрамывал, однако кинулся вдогонку за Петером, крича на бегу:

– Вот я тебе покажу!

Услышал его крики нищий, увидел удирающего Петера и признал в нём того хулигана, который ему грозился «дать по роже». Он тут же присоединился к погоне. Мало того: на бегу он хватал камни с земли, швырял их в Петера и несколько раз угодил ему в спину. При каждом попадании Петер отчаянно вскрикивал и припускал ещё быстрей.

От кладбища до улицы он промчался со скоростью пули. На углу стояла бургомистерша. Петер не сумел притормозить и головой врезался ей в живот. Однако кровельщик и нищий были уже близко. Но теперь за ним гнались трое: толстая бургомистерша семенила следом за кровельщиком и нищим. Петер уже едва дышал. Наконец показался его дом. «К маме, скорей к маме!» – думал Петер, удирая во все лопатки, и тут в облаке пыли навстречу выехал автомобиль доктора.

– А, это ты, негодный врун, послал меня в Древольке, когда мне нужно было в Гоорен! Вот я тебе покажу, как врать!

В ужасе Петер понёсся стремительней, чем автомобиль. Хорошо, дом был рядом – преследователи не догнали его.

Мама стояла в воротах, и Петер завопил:

– Мамочка, спаси, они хотят меня побить!

– И я им с удовольствием помогу! – грозно произнесла мама. – Я уже два часа жду сливового повидла!

Бац! – и она влепила ему оплеуху.

– Где повидло?

– Кружка разбилась! – прохныкал Петер и вытащил из кармана ручку от кружки.

– Так ты ещё разбил мою любимую кружку! – воскликнула мама, и Петер получил подзатыльник.

– И повидло на пятьдесят пфеннигов пропало! – И она отвесила Петеру затрещину.

– Так ему! – одобрительно сказал доктор. – Он направил меня в Древольке вместо Гоорена. Можно, и я ему наподдам?

– Пожалуйста, – разрешила мама. – Но это, видно, оттого, что он невнятно говорит, мямлит…

– Всё равно, – ответил доктор, – затрещину он от меня заслужил.

– А мне он грозился дать по роже! – сообщил нищий.

– Я с лестницы из-за него свалился! – пожаловался кровельщик.

– А мне он соврал, будто отец болен, а ещё ударил меня головой в живот! – вступила жена бургомистра.

Тут и папа некстати вернулся домой. По дороге он заходил в лавку.

– Петер, фрау Мёбиус рассказала мне, что ты купил конфет на пятьдесят пфеннигов. Где ты взял деньги? – поинтересовался он.

Ах, если бы Петер мог превратиться в мышонка и спрятаться в норке! Но – увы! – об этом можно было только мечтать, и вот папа взял Петера за руку, увёл в дом и такую задал порку, что и описать невозможно. Во всяком случае, весь день Петер не мог сидеть, а ночью спал лёжа на животе.

Но на этом для Петера не кончились неприятности из-за необдуманной покупки конфет. Он получил ещё одну трёпку, но, надо сказать, благодаря ей отучился врать и научился говорить внятно.

На следующий день на большой перемене Петер храбро подошёл к силачу Альфреду и потребовал:

– Отдавай мои конфеты!

Альфред зло посмотрел на него и спросил:

– А сколько их у тебя было?

– Сто пятьдесят шесть, – сообщил Петер и уже ждал, что сейчас получит их назад.

– Так вот слушай, – мрачно сказал силач Альфред. – Я съел все сто пятьдесят шесть твоих конфет, и так мне от них стало худо, что я всю ночь промаялся, не спал. И сейчас я тебе за каждую твою дурацкую конфету выдам оплеуху!

И Альфред начал отсчитывать оплеухи:

– Одна, две, три, четыре…

– Ой, больно! – жалобно закричал Петер.

Но силач Альфред понял его неправильно:

– Ах, больше? Пять, шесть, семь, восемь…

И тут Петер вдруг произнёс громко и раздельно:

– Пожалуйста, не надо больше!

Альфред понял, удивился и отпустил Петера. С этого самого дня Петер стал говорить внятно и разборчиво.

История про братика

Жила на свете маленькая девочка по имени Криста, которая уже ходила в школу. Она была одна у мамы с папой, и ей очень хотелось иметь братика. Каждый день она приставала к маме и спрашивала: «Мам, ну а сегодня у меня наконец будет братик?»

Но у мамы каждый день была новая отговорка. То она отвечала: «Криста, ты разве не видишь, что я затеяла большую стирку? Ни на какого братика у меня нет времени!»

А то: «Да ты посмотри, какая на дворе холодина. Ты, верно, хочешь, чтобы братик простудился?»

А как-то мама сказала: «Я только что видела, в каком беспорядке валяются в коляске твои куклы. Если ты даже о них не можешь позаботиться, как же ты будешь нянчить братика?»

По этим ответам девочка поняла, что никакого братика мама не хочет. И вот Криста вышла в сад, села на качели и стала качаться, а сама думала: «На качелях мне всегда приходят в голову хорошие мысли. А вдруг сегодня придёт мысль, где взять братика?»

Качалась Криста, а перекладина, на которой висели качели, поскрипывала: «а-ах», кольца же, к которым были привязаны верёвки, тёрлись о проушины и взвизгивали: «и-изт», так что скрип и визг сливались вместе и получалось: «а-ах-и-изт! А-ах-и-изт! А-ах-и-изт!»

Криста прислушалась к этим звукам, и вдруг ей почудилось, что качели разговаривают с нею, упорно повторяя: «А-ист! А-ист!» И тут она вспомнила, что некоторые ребята говорили ей, будто их совсем-совсем маленькими принёс к мамам аист. Правда, Криста не очень верила этому. Но качели продолжали твердить: «А-ист, а-ист», и Криста решила: «Попробую-ка попросить аиста. Не получится так не получится. Она спрыгнула с качелей и побежала на большой болотистый луг, куда часто прилетал аист.

Он, действительно, был там: неторопливо прохаживался на длинных ногах, время от времени тюкал острым клювом в траву, хватал лягушку и с удовольствием проглатывал её. А если попадалась очень большая лягушка или, ещё лучше, толстая жаба, аист радостно взмахивал крыльями и щёлкал клювом, будто ударял деревяшкой о деревяшку.

Некоторое время Криста стояла и наблюдала за аистом, и ей не очень понравилось, что он такой обжора: с большим удовольствием ест лягушек да ещё довольно щёлкает клювом, словно хохочет: «Ха! Ха!»

Но ей очень хотелось братика, и поэтому, набравшись храбрости, она подошла к аисту поближе и произнесла такой вот старинный стишок-заклятие:

 
Аист, клювом не трещи,
Братика мне притащи!
 

Аист поджал красную ногу, ехидно глянул одним глазом на девочку, словно обдумывая ответ, и вдруг как защёлкал клювом, да так громко и сердито, что Криста в испуге отпрянула назад.

Звучало это так, будто аист разразился долгим «ха-ха-ха!», и Кристе показалось, что и птицы, сидящие на ивах, и жаворонки высоко в небе, и стая ворон, как раз пролетавшая над лугом, – все подхватили издевательский хохот аиста и насмехаются над ней.

От стыда лицо у Кристы стало красным как свёкла, она кинулась бежать и бежала всё быстрей и быстрей, пока не примчалась на поле, которое пахал на лошадях Гансе и Лизе её папа. Он увидел девочку и спросил:

– Что с тобой, Криста? Отчего ты такая румяная?

Криста рассказала, как хохотали над ней аист и другие птицы.

А папа сказал:

– Не надо тебе было вовсе ходить к аисту. Люди это просто так говорят, будто он приносит детей. А у мамы ты братика не просила?

– Просила, – отвечала Криста, – но мама всегда отговаривается: то у неё времени нет, то я плохо себя веду…

– Трудное положение, – промолвил папа. – Раз мама против, с братиком ничего не получится. Но знаешь, Криста, мне пришла в голову одна мысль. Сейчас, в августе, с неба на землю падают звёзды. Однако это не просто ясные звёздочки, а души младенцев. Встань сегодня вечером у окошка и, чуть увидишь падающую звезду, сильно-сильно, как только можешь, пожелай про себя: «Приди к нам, братик!» Если ты очень сильно пожелаешь и никому об этом не проговоришься, у тебя будет братик. Ну как, нравится моё предложение?

– Нравится, – задумчиво промолвила девочка, – но ведь звёзды падают, когда уже стемнеет, а я в это время должна уже быть в постели и спать.

– Ничего, – сказал папа. – Один раз можно сделать исключение. А сейчас мне нужно допахать поле. Иди следом за мной по борозде и дави личинки майских жуков.

– Хорошо, – ответила Криста.

Папа пахал, она шла по борозде, нашла пять личинок, но потом остановилась и задумалась. Тут папа как раз собрался домой, распряг лошадей и посадил Кристу на кобылу Лизу: девочка очень любила кататься на ней.

И Криста тогда спросила:

– Пап, а куда упадёт яркая звезда, которую я увижу? Прямо к нам во двор? Или в мою колыбельку, которая стоит на чердаке? А может, в стог сена?

– Нет, доченька, – ответил папа. – Она войдёт в мамино сердце. Падучие звёзды – это крохотные небесные искры, они не могут жить на земле: даже слабый ветер может их задуть, дождик – погасить. Но в сердце у мамы жаркая искорка будет защищена от всех опасностей. Мамино тело, мамина кровь будет питать, поддерживать жизнь искорки, даст ей новую, человеческую жизнь, и потому через много-много дней, недель и месяцев искорка станет маленьким ребёнком, новорождённым, каких ты уже не раз видела. Но в груди у этого младенца будет жить, светиться и гореть крохотная небесная звёздочка. Такая звёздочка есть и в тебе, Криста.

Криста слушала, а когда они приехали домой и папа снял её с Лизы, встала у сарая и долго смотрела на небо: ей хотелось увидеть звёзды – своих братиков и сестёр. Но время было раннее, солнце ещё не закатилось и освещало небо. А когда небо освещено, звёзд не увидишь; только в темноте видно, как они мерцают, каждая на своём месте.

Ночью Криста крепко спала, и вдруг какой-то голос, точь-в-точь похожий на папин, позвал:

«Встань, Криста, и посмотри на звёзды!»

Она вылезла из постели, подошла к окну, раздвинула шторы и над чёрной крышей сарая, стоящего на той стороне двора, увидела огромное небо, усеянное огоньками тысяч и тысяч звёзд – больших и поменьше, ярких и чуть брезжущих. А через всё небо тянулась широкая белая мерцающая полоса, похожая на светящуюся дорогу.

Криста залюбовалась этой светлой переливающейся полосой, как вдруг от неё оторвалась искорка, пролетела, разгораясь всё ярче, по небу и исчезла за высокой чёрной крышей сарая.

– Ах! – вскрикнула Криста, забыв от радостного испуга и удивления загадать желание.

Не успела она перевести дыхание, а с неба сорвалась звезда, и сразу ещё одна, и ещё… Звёзды падали и падали, а Криста только вскрикивала «ах! ох!», и удивлялась, и радовалась. И ни разу не успела вовремя позвать братика с неба.

– Ой как трудно… – прошептала Криста. Но ей очень хотелось братика, и поэтому она сосредоточилась и стала думать только о нём. Она на секунду прикрыла глаза, чтобы дать им отдохнуть.

А когда она их опять открыла, то на млечно-белой звёздной дороге увидела яркое пятнышко, и пока его разглядывала, от пятнышка отделились две искры и полетели рядом, но потом их пути слились, и с неба падала уже одна большая сверкающая звезда.

Криста подумала: «Правильно, должен же папа помочь ему…» Дело в том, что она решила, будто вторая звезда – это папа: он показывает братику дорогу. Думая об этом, она в то же время мысленно повторяла: «Иди к нам, братик!»

Она держала в уме это желание до тех пор, пока двойная падучая звезда не исчезла с небосклона.

Облегчённо вздохнув, Криста вернулась в постель; ей было радостно, что братик отныне живёт в мамином сердце, и с этим счастливым ощущением она уснула.

И сразу же Кристе приснился сон, будто её разбудил какой-то ласковый мягкий свет. Во сне она села на кровати, в комнате было темно. Сперва она ничего не различала в темноте, но, присмотревшись, обнаружила на столе слабое сияние – язычок света, по форме похожий на пламя свечи, но без огня. А в центре этого язычка света, который был не больше ладошки, сияние казалось ярче. Приглядевшись, Криста увидела, что это крохотный, величиной с мизинец, мальчик. Криста сидела на постели и, затаив дыхание, не отрывая глаз, смотрела на светлого младенца.

Вдруг мальчик спросил: «Сестра, ты видишь меня?»

И Криста во сне ответила: «Вижу, братик». – «Скажи, сестра, зачем ты позвала меня с чудесного звёздного неба? Мы, звёзды, так весело играли друг с другом. Только что мы с подругой-звездой наперегонки гнались по небосводу, рассыпая искры, как вдруг твоё желание унесло меня на холодную тёмную Землю».

Криста сказала: «Я очень хочу иметь братика».

В ответ звезда грустно промолвила: «Но я не хочу жить в вашем маленьком тесном мирке. Мне хочется вернуться на огромное сверкающее небо. Здесь у вас так темно. Видишь, я тоже темнею. Мой свет становится всё слабей».

И вправду, Криста обратила внимание, что сияние вокруг звёздного младенца стало тускнеть и тело его сверкает не так, как прежде. Но она утешила его: «Братик, тебе твой свет больше не понадобится. Теперь ты станешь жить в нашей маме и тебя будет согревать её кровь. А потом ты увидишь, что у нас тут есть чудесное жаркое солнце и яркий огонь в печах, есть прекрасная бледная луна, и мириады звёзд, и много лампочек. Не бойся, когда нам нужен свет, он у нас всегда есть. И ещё на Новый год у нас бывает ёлка».

Братик помолчал, обдумывая слова Кристы. Но видно, они его не успокоили, потому что он снова с грустью произнёс: «Ладно, сестрёнка, пусть я ошибся, пусть у вас, у людей, тоже светло, но где же я буду играть? На небе у меня были тысячи весёлых лучезарных друзей, с которыми я переговаривался светом, носился наперегонки. Я мчался по небосводу, и ничто не стояло у меня на пути. Да разве в ваших тесных комнатёнках хватит места для таких игр?»

Услыхав это, Криста во сне воскликнула: «Что ты, братик! Если бы ты только знал, какие здесь чудесные игры у нас, ребятишек! Можно взять соломинку и пускать мыльные пузыри, а ещё из соломинок можно делать вертушки и плести цепочки. Можно играть в прятки и прятаться за любым деревом, за любым кустом. Можно прыгать со ступеньки на ступеньку, строить из песка запруды на ручейке или дворцы. Ой, да всего не перечислишь! А если ты захочешь промчаться ещё быстрей, чем звезда по небосклону, надо подождать зимы. За деревней у нас есть горка, и, когда ты покатишься с неё на санках, почувствуешь, словно летишь по небу быстрее ветра!»

Узнав про ребячьи игры, братик почти примирился с тем, что будет жить на Земле, и сказал: «Всё это очень интересно, сестрёнка, и я почти простил тебя за то, что ты заставила меня сойти с неба на Землю. Но печали моей ты до конца не развеяла. Посмотри, как потускнел мой свет, пока мы с тобой беседовали. Вот-вот он совсем погаснет. А на небе мы следили, чтобы он всегда был ясный и яркий. Мы всё время начищали себя до блеска, а здесь мне придётся стать серым и тусклым, жить чужим, отражённым светом. Нет, сестрица, мне всё равно очень горько, что ты вызвала меня сюда. Я не хочу оставаться с вами».

Криста страшно удивилась и воскликнула: «Братик, ну и что из того, что люди не светятся? Зато у нас в груди есть сердце! Неужели ты этого не знаешь?» – «Ты уже говорила о нём, – уныло произнёс звёздный мальчик, – но я ничего не понял. Что такое сердце? Мы, звёзды, ничего о нём не слыхали, и я, сколько ни смотрел на Землю, ни разу его не видел». – «Сердце – это то, что у нас в груди, – начала объяснять девочка. – Оно всегда с нами и бьётся днём и ночью, всё равно, спим мы или бодрствуем. Когда человек радуется или сделает что-нибудь хорошее, оно начинает биться быстрей и становится огромным-преогромным. В такие минуты мне кажется, будто меня переполняет счастье, мне хочется танцевать, прыгать, петь. И мир сразу тоже становится бескрайним, и небо яснее, и птицы звонче поют, а сердце стучит всё быстрей, всё громче и вот-вот, кажется, выскочит от счастья из груди…» – «Какое странное это ваше сердце, – промолвил братик, свет которого стал ещё бледнее. – Рассказывай ещё: я хочу знать о нём как можно больше…» – «А когда совершишь плохой поступок, – продолжала Криста, но уже тише, – оно тоже бьётся, только совсем по-другому, как будто хочет замереть. Оно ноет, жалит и не успокаивается до тех пор, пока не исправишь то плохое, что ты сделала; только после этого к тебе возвращается радость». – «Сестрица, мой свет вот-вот погаснет, – предупредил звёздный братик. – Но после всего, что ты мне рассказала про сердце, я уже не грущу. Мне хочется, чтобы оно стучало и в моей груди. Когда я появлюсь на свет, я буду совсем маленьким, несмышлёным и забуду всё, о чём мы с тобой говорили. Но ты помни об этом, старайся заботиться обо мне и поступать так, чтобы моё сердце всегда стучало радостно, чтобы его не ужалило зло».

Криста пообещала, и тотчас свет звезды чуть вспыхнул и погас. Криста же продолжала спать, а утром, когда проснулась, помнила только, что видела, как упали две звезды, и что успела пожелать братика. И ещё помнила: во сне он явился ей в виде звёздного огонька и она что-то пообещала ему, но вот что – забыла.

Шли дни за днями. Криста играла, ходила в школу, помогала маме и иногда задумывалась, а скоро ли у неё появится братик. И вот однажды утром папа позвал её в спальню, а там стояла принесённая с чердака колыбелька, и в ней лежал братик. Криста ужасно обрадовалась и первые дни прямо не отходила от него.

Но Криста была уже большая, а братик совсем маленький, всё время лежал в колыбельке, а когда начал учиться ходить, тоже ничего хорошего не было, потому что он то и дело падал и поднимал рёв. Говорить он не умел, рвал книжки с картинками и вообще был глупый. Криста частенько так и называла его: дурачок. Возиться с ним она не любила и старалась улизнуть из дому и поиграть с друзьями. А если мама просила: «Доченька, мне нужно постирать, присмотри за братиком», у Кристы вытягивалось лицо.

Мама тогда говорила ей: «Ты же сама захотела братика…»

А Криста отвечала: «Только не такого».

Но однажды братик заболел. Сперва Криста ничуть не огорчилась из-за его болезни, однако, когда заметила тревогу на лицах мамы и папы, увидела, как братик, весь красный, лежит в постели и не открывает глаз, ей вдруг стало страшно. Она молча стояла в углу и смотрела на кроватку, где лежал братик. Мама как раз собиралась делать ему компресс и попросила Кристу подержать шерстяной платок. Сняв с братика рубашку и положив руку на его лихорадочно поднимающуюся и опускающуюся грудь, мама горестно воскликнула:

– Как оно бьётся! Как бьётся!

Криста тоже положила руку на грудь братику и почувствовала, как испуганно и горячечно стучит под ладонью его сердце. Оно словно умоляло: «Выпустите меня! Не держите! Я хочу на свободу!»

И вдруг Кристе припомнилось, как однажды ночью она пообещала звёздному огоньку, что будет заботиться о братике, чтобы сердце его билось только радостно и счастливо. И она поняла, что относилась к братику дурно, не делала ничего, чтобы его порадовать.

Ей стало горько и страшно, она догадалась: это из-за неё братику не понравилось на Земле, из-за неё он стремится вернуться к звёздам, у которых нет сердца. И тогда Криста решила сделать всё, чтобы сердце братика поскорей наполнилось радостью. Она сбегала к себе, принесла самые лучшие свои книжки с картинками, которые раньше жалела давать братику, положила их на кроватку и сказала:

– Это тебе, братик.

И тут братик улыбнулся.

С этого дня он начал поправляться и вскоре совсем выздоровел. Теперь Криста играла с ним, и он, завидев её, радостно улыбался. Ему стало хорошо на Земле и уже не хотелось возвратиться к звёздам.

И у тебя, дружок, и у меня есть сердце, точно такое же, как у Кристы и её братика, и оно жаждет радости. Когда мы доставляем друг другу радость, нам приятно жить на нашей прекрасной Земле. А вот когда друг друга огорчаем, причиняем зло, нам становится плохо, мир кажется мрачным и капелька звёздного света, который мы носим в себе, готова угаснуть. Всегда помни об этом, дружок.