Текст книги "У нас дома в далекие времена"

Автор книги: Ганс Фаллада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Дядя осторожно повесил трубку на крючок.

– Все, хватит!!! – прошептал он, уплатил семь марок пятьдесят пфеннигов и направился в контору подрядчика.

– Начнем сейчас же,– заявил он.– Ждать больше нечего.

И они начали подводить опоры, ставить крепления, копать ямы, засыпать щебень, топтать газоны, разводить грязь, замешивать раствор...

Спустя несколько дней после того, как они посвятили себя этому занятию, на строительную площадку явился пухленький, благополучного вида господин с портфелем, отрекомендовавшийся страховым инспектором Кольрепом из Галле-на-Заале. Позвали дядю, он пришел темнее тучи... Однако, по крайней мере, для начала, формы приличия были соблюдены.

Дядя провел инспектора в подвал и показал ему результаты аварии. Герр Кольреп, слушая объяснения, небрежно кивал с раздражающе компетентным видом, соболезнующе бормотал «скверно, скверно» и под конец обменялся с десятником мнением о преимуществе железных балок перед деревянными.

Все это, казалось, не предвещало ничего плохого. И дядя повел инспектора в свою комнату, предложил ему вино, сигары и стал подробно излагать предысторию аварии. Инспектор внимательно слушал его, качал головой, сокрушаясь о нерадивости людской, вздыхал и аккуратно стряхивал пепел.

– Прискорбный случай,– подытожил он,– и все из-за небрежности. Убытки, думаю, немалые, а? Что-нибудь около?..

И он назвал сумму.

– Прибавьте к этому минимум полторы тысячи марок,– ответил дядя чуть веселее,– Вы не учли, что придется заново возделывать весь сад, а работы на террасах стоят дорого.

– Конечно, конечно! – вздохнул герр Кольреп.– Это придется учесть! Ущерб в самом деле очень большой.

– А как вы думаете урегулировать это? – спросил дядя, не желая дольше отсиживаться в засаде и переходя в открытую кавалерийскую атаку.

Инспектор весело сощурился на дядю:

– А как представляете себе это вы, господин подполковник? – спросил он, в свою очередь.

– Так, что всю сумму вы мне положите на стол,– решительно ответил дядя.

– Это было бы неплохо – для вас! – согласился инспектор Кольреп.– Но, к сожалению, так не выйдет...

– Должно выйти! – настаивал дядя.

– ...Потому что прежде, чем выплатить страховое возмещение, нам необходимо определить размер причиненного ущерба!

– Вы только что видели его сами, господин инспектор!

– Я видел строительные работы, которые, должно быть, связаны с аварией!

– Ничего лишнего построено не будет!

– Вы, например, ставите железные балки вместо деревянных,– это уже более дорогая реконструкция, которая не имеет ничего общего с возникшим ущербом. Нет, любая выплата должна быть основана на точной таксации фактического ущерба, а ее, к сожалению, уже нельзя произвести. Вы говорите, угол дома осел, но я полчаса назад видел его прямехоньким. Что тут можно определить?

– Почему никто из вас не приехал вовремя? – воскликнул дядя разгневанно.– Я послал вам десятки писем и депеш!

– Мне известно лишь о трех телеграммах и двух письмах, а не о десятках,– сухо возразил Кольреп.– Наше страховое общество велико, приходится таксировать очень много страховых казусов. В какой очередности это делать, уж предоставьте решать нам, тем более что мы оплачиваем убытки, возникающие вследствие промедления.

– Но ведь дом мог обрушиться мне на голову! – воскликнул дядя.

– Это вам внушил подрядчик! – сказал инспектор, улыбнувшись.– Он, видимо, нуждался в заказе.

– Итак, сколько вы собираетесь платить? – спросил дядя с ожесточением.

– Вы же знаете, господин подполковник,– уклончиво проговорил инспектор,– что вы нарушили один важный пункт правил страхования. Поврежденное имущество нельзя приводить в порядок до того, как нами будет установлен факт повреждения и его размеры.

– Сколько вы намерены уплатить, хочу я знать! – вскричал дядя еще громче.

– Согласно договору, мы ни к чему не обязаны,– констатировал инспектор.– Посмотрю, может быть, удастся склонить нашу дирекцию к какому-нибудь соглашению, но сейчас, здесь, ничего не могу вам твердо обещать, господин подполковник.

– Не надо мне никакого соглашения, мне нужны деньги,– решительно заявил дядя.– И если я их не получу, то подам на вас в суд!

– Вы еще одумаетесь,– миролюбиво заметил герр Кольреп.– Посоветуйтесь с вашим адвокатом. Закон против вас, это ясно. Как уже говорилось, господин подполковник, вы совершили серьезную ошибку. Вполне сочувствую, чисто по-человечески мне вас чрезвычайно жаль. Но как специалист по страхованию должен сказать, что страховые общества существуют не для того, чтобы расплачиваться за ошибки застрахованных.

– Избавьте меня от этой болтовни! – сказал дядя с раздражением.– Встретимся в судебном присутствии!

– Вы еще одумаетесь! – второй раз заверил дядю герр Кольреп и шаг за шагом стал отступать от дома.– Но даже если дойдет до процесса, буду надеяться, что это не омрачит наших деловых отношений, которые до сих пор так приятно складывались. Ведь это чисто юридический вопрос, который можно уладить sine ira et studio. Без гнева и пристрастия, господин подполковник!..

Дядя задрожал от ярости.

– Уходите! – попросил он.– Пожалуйста, уходите быстрее с моего участка, или наши отношения сложатся для вас очень неприятно!

В последующие дни дядя ослабил надзор за строительными работами. Он опрашивал местного адвоката. Потом съездил в Галле и поговорил там с другим юристом. Затем поехал в Магдебург, где ему давал объяснения третий. Наконец дядя вспомнил о существовании своего судебно-палатного шурина и отправился в Берлин.

С истинно кавалерийским пылом он изложил моему отцу предысторию своего процесса. (Да, он уже стал «его процессом» еще до того, как была подана жалоба.) Дядю буквально трясло от возмущения, когда он вспоминал об этом притворно любезном страховом инспекторе Кольрепе. Дядя утверждал, что вполне официально обращается к отцу за советом. Но мой отец понимал, что независимо от совета дядя все равно будет судиться.

– Это вопрос юридический,– сказал отец задумчиво.– Все зависит от того, какую точку зрения займет суд.

– Но ведь случай совершенно ясен! – воскликнул дядя, возмущенный тем, что ему все время выдвигают одно и то же сомнение.– Мне причинен ущерб, и это бесспорно.

– Однако размер ущерба уже нельзя было установить. Ты нарушил одно из основных условий.

– Значит, пусть бы дом рухнул, и только потому, что эти господа не соизволили приехать? Да они наверняка умышленно опоздали, чтобы уклониться от своих обязанностей.

– Это несколько рискованное утверждение, и, очевидно, оно недоказуемо. Поэтому лучше его не выдвигать.

– Неужели я должен был допустить, чтобы дом обвалился? Ну скажи мне откровенно, шурин!

– Разумеется, нет! – согласился отец.– Но ты мог поручить оценку ущерба двум-трем беспристрастным экспертам. А твой подрядчик фактически не свидетель, он – заинтересованная сторона.

– Но кто же мог тогда предполагать, что эта братия так себя поведет? – гневно воскликнул дядя.– Я человек откровенный, честный. Я ненавижу махинации.

– Вот именно поэтому,– мягко сказал отец,– ты совершенно не годишься для подобной тяжбы. Слышишь, деверь, судебный процесс называют тяж-бой, это тяжело, для тебя, во всяком случае! Против кого же ты собираешься бороться? Против страхового общества, то есть против бесстрастной корпорации, против чиновников, синдиков, адвокатов, которые не станут спать хуже и чьи сердца не забьются сильнее из-за этого процесса. Хуже станешь спать ты, гораздо хуже, ты – с твоим бурным темпераментом, способностью принимать все близко к сердцу! Вот что, Альберт, если хочешь знать мое мнение, скажу тебе честно: иди на компромисс!

– Все-таки мне хочется знать,– сказал дядя с ожесточением,– является ли еще закон в Германии законом.

– Ах, господи,– почти с состраданием промолвил отец.– Конечно, закон всегда остается законом. Но ты сам должен признать, что законность твоей претензии чуточку сомнительна, не правда ли?.. Нет, Альберт, лучше не обрекай свою спокойную старость превратностям судебного процесса... Какова сумма ущерба?

Дядя назвал ее.

– Что ж, деньги немалые, но ты состоятельный человек. Заботиться о детях тебе не надо. Примирись с этим, считай, что вы с женой истратили их на какое-нибудь чудесное путешествие...

– Тебе же самому будет невыгодно,– сказал дядя.– Доля твоих детей в наследстве сократится на эту сумму.

– Ты просил у меня совета, и я даю его для твоей пользы, а не для пользы моих детей, обдумай все хорошенько, и не раз. Посоветуйся с женой...

Зять обещал сделать все, но что именно он сделал, мы не знаем. Во всяком случае, отец спустя некоторое время узнал, но не от зятя, а окольным путем, через родственников, что иск был предъявлен и тяжба началась. Отныне жизнь подполковника в корне переменилась. Не было ни прежнего покоя и уюта, ни радости, испытываемой от дома и сада, ни бесед со старыми однополчанами. Темперамент не позволил ему полностью доверить ведение процесса своим адвокатам. Дяде необходимо было вникать во все самому, читать все официальные бумаги, собственноручно составлять черновики ответов (адвокаты выбрасывали их в корзинку). Он, который, можно сказать, прирос к своей тихой стариковской обители, теперь беспрерывно находился в разъездах – то в Галле, то в Магдебурге, то в Берлине (правда, без захода к нам). Везде он советовался, со всеми говорил о своем процессе. Стоило ему хоть изредка появиться в компании старых друзей, как у них сразу вытягивались лица.

Поначалу они выслушивали его с сочувствием и даже говорили, что это безобразие и что он совершенно правильно сделал, подав жалобу. Но со временем постоянные разговоры о процессе им надоели, они предпочитали вспоминать о своей полковой жизни и былых сражениях. Дядя вскоре это понял и, обидевшись, уединился.

Оставалась только тетя, но и она бунтовала, едва он заводил речь о процессе. Когда дядя принимался читать ей документы, она засыпала. Прошел почти год, и тетя уехала на Ривьеру одна. Дядя не смел отлучаться, процесс не пускал его. Со дня на день его могли вызвать в суд, ведь с обеих сторон уже поступило столько доказательств и столько ходатайств о перенесении слушания дела.

Давно настала весна, возвратилась тетя, отцвели фруктовые деревья и даже созрели вишни, когда дело «Розен contra страховое общество Галле/Заале» было назначено к слушанию. Дядю охватило лихорадочное возбуждение. Минувший год плохо сказался на нем; и без того худощавый, он отощал еще на три килограмма, стал хуже спать, а предвесенняя сырость наградила его длительной простудой.

Но вот он дождался! Наконец-то! Наконец!

По завершении судебного разбора сияющий дядя явился в Берлин к отцу. Это был его первый визит после годичного перерыва, дядя выиграл тяжбу, и на радостях простил плохого советчика. Маме он принес пралине, отцу коробку сигар, сестрам брошки, а мне с Эди несколько томов Карла Мая. Отец метнул быстрый взгляд на подаренные книги, но в присутствии гостя ничего не сказал.

Зато дядя говорил без умолку. Для человека, убежденного в победе своего правого дела, он проявлял непомерную радость.

– Вот видишь, Артур! – торжествовал дядя.– Если бы я последовал твоему доброму совету, у нас было бы на несколько тысчонок меньше!

– Они тебе достаточно дорого обошлись,– сказал отец.– Целый год тревог и волнений. Ты здорово похудел.

– Теперь уж поправлюсь! – воскликнул дядя.– Больше слышать не желаю ни о каких процессах!

Отец удивленно посмотрел на него.

– Что ты на меня уставился, Артур?.. Что-нибудь неладно?

– Нет, все в порядке! – медленно проговорил отец.– Твои адвокаты ничего тебе не сказали?

– Пожелали мне счастья! Что они еще могут сказать? Произведут расчеты, перечисления поступят сами собой!

Дядя тихо вздохнул.

– Тогда, значит, хорошо,– сказал отец.

Но дядя почувствовал, что отец вовсе не считал это хорошим.

– Артур, что мне еще должны были сказать адвокаты? – спросил он настойчиво.

– Ах! – вздохнул отец.– Я просто старый скептик в судебных делах. Видишь ли, я еще ни разу не слышал, чтобы проигравшая сторона в процессе такого рода удовлетворилась решением первой инстанции.

– Ты думаешь?..– спросил дядя и посмотрел на него растерянно.

– Я думал,– ответил отец,– что страховщики опротестуют решение. Но раз уж твои адвокаты ничего тебе об этом не сказали, то вряд ли стоит опасаться.

Воцарилось неловкое молчание.

– Не тревожься понапрасну, Альберт,– начал отец,– я поступил опрометчиво, заговорив с тобой об этом именно сегодня. И, скорее всего, мои опасения совершенно безосновательны.

Однако по отцу было видно, что он не совсем убежден в безосновательности своих опасений.

– Ну что ж,– сказал дядя вяло,– это второе решение ведь будет только формальностью. Моя правота установлена, тут не подкопаешься.– Он с вызовом посмотрел на отца. Но отец молчал.– Артур! Скажи откровенно, что ты думаешь!

– Страховые общества,– начал осторожно отец,– неохотно идут на значительные судебные издержки, если у них нет хотя бы смутной надежды на выигрыш.

– Черт возьми! – вскричал дядя.– Право всецело на моей стороне! Оно подтверждено ландгерихтом[23]

[Закрыть]. И судьи следующей инстанции также призна́ют это.

В душе отца происходила короткая схватка юриста с соболезнующим родственником. Через несколько секунд победу одержал юрист.

– Из опыта давно известно,– сказал отец,– правда, я выражу это в несколько кощунственной форме,– что судьи вышестоящие, то есть оберландесгерихт[24]

[Закрыть], всегда мудрее судей нижестоящих, то есть ландгерихта. Поэтому я опасаюсь за твои перспективы.

– Тогда я заявлю еще один протест! – запальчиво воскликнул дядя.– Имею же я на это право?

– Имеешь,– подтвердил отец.– Если тебе не надоест, то попадешь и в камергерихт.

– А там ты! – обрадовался дядя.

– В палате по уголовным делам, а не по гражданским. Если принять за аксиому рискованное утверждение, что вышестоящий судья мудрее, то камергерихт кассирует решение оберландесгерихта, и ты снова окажешься победителем.

– Значит, я снова буду победителем,– торжественно произнес дядя.– Спасибо, шурин, за откровенность. Вижу, что меня ожидают тяжелые времена, но я добьюсь своего...

– Погоди! – сказал отец.– В камергерихте твой процесс еще не окончится...

– То есть как? – разочарованно спросил дядя.– Я полагаю, что выше вас нет?!

– В Пруссии – да, но над нами еще есть рейхсгерихт.

– И каковы мои шансы там?

– По отношению к рейхсгерихту я не дерзаю кощунствовать,– произнес отец торжественно, хотя морщинки вокруг его глаз улыбались.– Ибо я еще не рейхсгерихтсрат, а только собираюсь им стать. В рейхсгерихте все очень старые и мудрые. И предсказать что-либо невозможно...

– И сколько же все это вместе протянется? – хмуро спросил дядя после долгого молчания.

– Трудно сказать даже приблизительно. Может быть, два года. А может, и пять, и десять, все это очень неопределенно...

Дядя застонал.

– Не теряй мужества, Альберт,– твердо сказал отец.– Попытайся договориться с обществом. Поручи это своему адвокату. Положение у тебя сейчас сравнительно благоприятное...

– Чтобы я примирился с этими мошенниками? – снова вспылил дядя.– Нет, шурин, никогда! Они украли у меня год жизни, и пусть расплачиваются!

– Они оплатят только водопроводную аварию и, пожалуй, судебные расходы, но ни пфеннига больше. А годы жизни, которые ты на это потратишь, останутся неоплаченными. Помирись!

– Никогда!!! – отчеканил подполковник в отставке фон Розен, решительно скрипнув зубами.

И он действительно не согласился на мировую. Он вел процесс во всех инстанциях. Из мирного офицера на пенсии он превратился в ходатая по своему делу. Его мысли вращались только вокруг процесса, он читал литературу по вопросам страхования и со временем так понаторел в этом, что озадачивал своих адвокатов.

У нас в Берлине дядя редко бывал в эти годы, а если и заглядывал, то рассказывать о процессе отказывался.

– Процесс идет, шурин,– уклончиво говорил дядя.– Отлично идет, особенно по части расходов! Думаю, что через годик сможем поставить точку.

Однако прошло в общей сложности четыре года и девять месяцев, прежде чем рейхсгерихт вынес решение. Все эти годы дядя существовал, отказавшись от привычного образа жизни. Прекратились поездки в Ривьеру, встречи с давнишними друзьями. Аугуста полностью завладела запущенным садом, сотворив из него огородное хозяйство, а дядя превратился в немощного, раздражительного, обиженного старика. От его былой офицерской выправки не осталось и следа. Ходил он ссутулившись и покашливая.

И вот он сидит у моего отца в кабинете и рассказывает ему об окончательном, бесповоротном исходе процесса. Приговор рейхсгерихта вынесен: страховое общество проиграло и было присуждено к уплате всех судебных издержек.

Но на сей раз не было заметно, чтобы дядю переполняла радость, хотя он одержал окончательную победу.

– Я рад, что все миновало, шурин! – сказал он.– Пожалуй, я радовался бы не меньше, если бы проиграл, лишь бы оно кончилось. Даже выразить не могу, как мне это осточертело за последние годы! Под конец я продолжал бороться только из упрямства, из нежелания уступить, а в сущности мне было все равно, кто окажется правым; я или они. Уж раз затеял... Если б я в самом начале знал то, что знаю теперь, никогда бы этого не затеял.

На что отец привел ему поговорку о худом мире, который лучше доброй ссоры, а потом пример с люстрой...

– Ты прав, шурин,– кивнул дядя.– Теперь я бы тоже предпочел отдать люстру, чем ввязываться в процесс. Ну разве это не ужасно? Когда начался процесс, я непоколебимо верил в свою правоту. Лишь мало-помалу во мне стали пробуждаться сомнения. А теперь, когда рейхсгерихт подтвердил мое право, я все еще продолжаю сомневаться. В конце концов я действительно нарушил важный договорный пункт, а договоры надо соблюдать.

– Ты познал на себе ненадежность всех человеческих установлений, Альберт,– сказал отец.– Добиться права, конечно, можно, однако успех его всегда сомнителен. Но не ставь этого в заслугу только нам, юристам,– и полководец не всегда выигрывает битвы лишь потому, что его дело правое.

Такова история великого процесса дяди Альберта. Но вряд ли я стал бы ее рассказывать, если бы она этим окончилась. Увы, у нее был еще весьма прискорбный эпилог. Я и вообще-то о ней поведал ради этого эпилога.

После процесса минуло полгода, дядя уже совсем пришел в себя, и вот однажды, когда он сидел в башенной комнате своего дома, открылась дверь и Аугуста крикнула:

– Господин подполковник, какой-то господин хочет поговорить с вами!

Дядя ответил:

– Пусть войдет! – И через порог ступил человек, при виде которого дядины глаза гневно засверкали, а лоб нахмурился.

– Добрый день, господин подполковник,– любезно и очень приветливо поздоровался страховой инспектор Кольреп.– Я рад, что разногласия между нами наконец-то устранены. И мне приятно, хоть я верный служащий своего общества, что победили вы.– Сменив тон: – Надеюсь, все урегулировано? Все с точностью уплачено и вы удовлетворены? – Довольно рассмеявшись: – Ах да, конечно! Я же сам видел ваших адвокатов и денежный перевод! Внушительная сумма, господин подполковник! Наверное, у вас сердце пело от радости!

Но сердце моего дяди и не думало петь.

– Послушайте, вы! – сказал он грозно.– Убирайтесь отсюда, да поживее! Вы что вообще...

– Но, господин подполковник! – удивленно сказал инспектор.– Неужели вы злопамятны? Ведь вы же получили свои деньги? – И серьезным тоном добавил: – Я пришел к вам с предложением. Коротко и ясно: не хотите ли вы снова у нас застраховаться?

Дядя чуть не лишился дара речи.

– Каков наглец! – простонал он.– Такого возмутительного бесстыдства я отродясь не встречал! Вы украли у меня годы жизни и после этого осмеливаетесь являться сюда и предлагать мне...

Дядя не мог больше говорить. Дрожа от ярости, он смотрел на посетителя.

– Но, господин подполковник! – сказал тот, искренне удивившись.– Мы вовсе не лишали вас этих лет жизни... как вы можете говорить такое! Был спорный юридический казус, мы боролись до конца, sine ira et studio, ну хорошо, теперь с этим покончено! Мы же не злимся на вас за то, что проиграли!

Дядя пристально глядел на инспектора. Так вот против каких людей он боролся, так вот на кого он досадовал и злился, из-за кого расстался со своим покоем, пожертвовал драгоценными годами идущей к закату жизни. И все это было для них лишь спорным юридическим казусом!

Дядя был из иного мира, все, что он должен был делать, он делал cum ira aut studio, с гневом или с любовью, он был убежден, что веселая беззаботность этого человека – проявление величайшей гнусности.

– Вон! – только и простонал дядя.– Вон, или я за себя не ручаюсь!

На этот раз герр Кольреп не почувствовал вовремя опасности. Он еще надеялся уговорить дядю. Рассвирепев, дрожа от гнева, дядя двинулся на визитера и стал теснить его к полуоткрытой двери, протолкнул в коридор, затем дальше, к лестнице; инспектор затараторил еще быстрее, пытаясь задобрить клиента.

– Убирайтесь вон из моего дома! – крикнул дядя и с силой толкнул страховщика.

Герр Кольреп кубарем скатился по лестнице и сломал ногу. Нога срослась плохо. Герр Кольреп стал хромым. Суд обязал дядю выплачивать инспектору пожизненную ренту. Вот так, в самой последней инстанции, дядя все же проиграл свой процесс...

Когда отец рассказывал об этой печальной развязке, лицо его было очень серьезным. Но я видел, как вокруг его глаз лучились морщинки.

– Я пришел к убеждению,– обычно заключал отец,– что людям определенной профессии лучше не судиться. Например, судьям. Или кавалерийским офицерам. Для священников это еще приемлемо. Но уж, конечно, не для людей искусства...

Что касается последней профессии, то я могу лишь согласиться с мнением отца.