Текст книги "Завтра мы будем вместе"
Автор книги: Галина Врублевская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Он снова говорил на «ты», как тогда, на берегу, когда узнал, что я считаю его своим отцом. Я ничего не ответила. Я была так ужасающе виновата, что не считала себя вправе больше оправдываться.
Островский говорил долго. О морской чести, о наших кронштадтских традициях, о моей маме, какой он помнил ее в детстве. Впервые кто-то говорил о ней хорошо. Оказывается, она играла в школьных спектаклях главные роли и помогала старой учительнице в быту. Та учительница жила в одной квартире с Островским, поэтому только он и знал об этом. Сама Ниночка, моя мама, никому не рассказывала о своей помощи.
– Ты мне не дочка, – продолжал Островский, – но ты – моя землячка, и я чувствую, что нахожусь в ответе за тебя.
Так со мною говорили впервые в жизни. Со мной говорили как с человеком, а не как с преступницей.
Валерий Валерьевич пересел на край моей кровати, взял со спинки полотенце и вытер мне глаза. Второй раз за недолгий срок нашей практики!
Я сейчас его опять боготворила. Он опять был недосягаемо высок, хотя я знала и о его слабостях с женским полом. Спросить, не спросить про Светлану? Нет, он подумает, что я хочу увести разговор от своего поступка. Снова меня охватило отчаяние при мысли о том, как я подвела всех.
– Конечно, Катя, я не верю в эти измышления о твоих шпионских намерениях, да и никто в них не верит. Но воровство остается воровством. Это не способ решать свои проблемы. Ну, обратилась бы ко мне, я бы нашел списанные, оформил как положено. Разве я тебе смог бы отказать? Сдается мне, что ты не впервые путаешь свой карман с чужим.
Или я ошибаюсь?
Ну, нет. Признаваться в том, в чем я не была поймана, я не собиралась.
– Конечно, ошибаетесь! – поспешно возразила я, отводя глаза. – Я взяла эти пленки только потому, что они в магазинах не продаются;
– Хорошо. Дай мне, Катя, слово, что больше никогда не посмеешь взять чужое. Ты видишь, к каким последствиям это может привести.
– Никогда, Валерий Валерьевич.
Островский коснулся ладонью моего лба, будто проверял температуру. Кажется, он хотел добавить еще что-то. Но в этот момент в комнату влетел Юрка, за ним вошли остальные.
– Ладно, хватит проповеди читать нашей грешнице, – грубовато заметил Юрка, оттесняя Островского от кровати, – мы сами с ней разберемся.
Островский убрал руку и вышел из комнаты.
* * *
На следующее утро нам подали служебный автобус военной части. Он должен был отвезти нас прямо в Таллин. Оттуда поездом мы покатим в родной Питер.
Провожающих было мало. Мичман Задорожный, обещавший Эльвире приехать следом, да гарнизонные подростки, успевшие подружиться с нашими ребятами. Среди них – и дети Островского: Макс и Марина. Возможно, Светлана Колокольцева подарит им еще братика или сестричку, но я об этом никогда не узнаю. Да мне и все равно. Я никогда не стану членом их семьи. Автобус тронулся. Я положила голову на плечо Юре – вот кто вскоре станет моей семьей.
Глава 5
Начался последний семестр моей студенческой жизни. Зимой предстояла защита диплома и выпуск. Прежде я мечтала о том дне, когда смогу захлопнуть путаные учебники, забыть о придирчивых преподах и обрести, наконец, долгожданную свободу. Но чем ближе становился этот момент, тем тревожнее делалось на душе. Пожалуй, студенческой вольнице придет конец. На секретном заводе, куда меня уже распределили, с меня будут спрашивать по-взрослому. Как я справлюсь? После зачетов и экзаменов, сданных по чужим конспектам, мало что осталось в моей голове. Но предстоящего зачета по практике я не боялась: то, что проделала своими руками, запоминается накрепко. А увиденное на полигоне запомнилось мне как интересное кино.
Одно было мне неприятно – частный разговор с капитаном в отставке Руденко, принимавшим последний зачет. Это он помог мне поехать на Балтику, чтобы я могла встретиться с предполагаемым отцом. Он помог разыскать мне Островского. Но я не сказала ему даже спасибо. Я причинила ему лишь неприятности. Почти одновременно с нашим возвращением в Ленинград в техникум прикатила «телега» из части с жалобой на наше с Оксаной Тихоновой поведение. Однако формулировка жалобы было так расплывчата, что было непонятно, в чем наша вина. В бумаге теснились слова «халатное обращение со спецматериалом и нарушение распорядка работы в части». И опять нам досталось меньше, чем взрослым. Ладно мне выговор – он дальше моего личного дела, похороненного в архиве техникума, не пойдет! А старый моряк Руденко, отвечающий за командированных им на практику студентов, переживал сильно. При встрече со мной в коридоре он хмуро отводил взгляд, как прохожие отворачиваются от грязной кучи на улице. Он не проявил даже элементарного любопытства, чтобы узнать, чем закончились мои поиски. Возможно, он ждал, что я сама подойду, извинюсь, как-то оправдаюсь и расскажу о встрече с Островским.
Но вся эта неприятная история с выговором была лишь одной причиной моего нежелания откровенно поговорить с дядей Гришей. Главным препятствием к разговору на эту тему было то, что я оказалась самозваной дочерью чужого мне человека. Я стыдилась своей наивности, заставившей меня уверовать в красивую сказку и убедить в этом Руденко. Но сегодня, на зачете, трудный для меня разговор был неизбежен. Я пошла сдавать зачет последней: во-первых – привычка, во-вторых – надо обо всем рассказать человеку, проявившему ко мне участие. Так что, когда пришел мой черед отвечать по билету, в аудитории остались мы двое: я и Руденко.
Вначале он придирчиво принялся гонять меня по материалу. На мое счастье, мне достался вопрос об измерениях в акватории с помощью гидрофонов. Об этом нам достаточно рассказывали и Островский, и Серов на практике, поэтому я неплохо рассказала всю схему в целом. Но дополнительные детали, объясненные самим Руденко на лекции, я упустила. Дядя Гриша покачал головой и сам разъяснил трудный момент.
– Теперь поняла?
– Поняла, Григорий Миронович.
– Ладно, давай зачетку.
Он, не торопясь, вписал в мою зачетку название предмета и оценку «хорошо». Затем поставил размашистую подпись. Возвращая зачетку, он замедлил движение руки, будто задумался.
Катя, ты так мне ничего и не рассказала о своих поисках. Ты нашла своего отца?
Я, опустив голову, размышляла, как ответить.
Почему-то краткое «нет» казалось мне недостаточно приличным. Наконец, выдавив из себя улыбку, произнесла:
– Вам привет, дядя Гр... простите, Григорий Петрович, от Островского.
Толстяк Руденко по-доброму улыбнулся сквозь седые усы (я облегченно вздохнула – он не сердится на меня!):
– Да что уж, пусть дядя Гриша. Знаю я свое прозвище. И в училище курсанты так звали. Хотя я тогда ненамного старше их был. Расскажи, как Валерий? Какое у него звание?
– Капитан второго ранга.
– Всего лишь второго? – удивился дядя Гриша. – Я в его возрасте уже три звездочки на погонах имел. Что ж он так отстал? В бытовых нарушениях замечен? Такие надежды подавал. Чем он там занимается?
Я рассказала, не забыв упомянуть и подслушанные мною факты, что Островский окончил академию и пишет диссертацию. О подробностях его личной жизни я умолчала. Также не стала говорить и о том, что мое нарушение, которое повлекло за собой выговор, откликнулось и для Островского неприятностями.
Сколько человек из-за моей глупости пострадало!
Зато я вспомнила и передала привет от Островского ему, Руденко.
– Не забыл, значит, меня, старика. И диссертация – это хорошо. Ну а как все-таки ваше родство, подтвердилось?
– Нет, – на этот раз коротко ответила я.
– Жаль. Его поддержка тебе лишней не была бы.
Значит, бабушка твоя ложными сведениями располагала.
– Выходит, так.
– Что ж. Будешь продолжать поиски?
– Да, теперь ищу тетю Ларису, зубного врача.
Я уже была в поликлинике, где она прежде работала. Сказали, что она давно уволилась и куда-то уехала.
– Да никуда она не уехала! – воскликнул дядя Гриша. – Ларочка перешла в платную поликлинику, там теперь принимает. Она же с моей женой дружит, иногда и в гости к нам захаживает. Я тебе сейчас же ее адрес сообщу.
Дядя Гриша порылся в портфеле, лежащем на столе, – возможно, искал записную книжку. Потом резко захлопнул портфель и неожиданно сказал:
– Я ведь, Петрова, за тебя ручался, когда обивал пороги у руководства техникума, чтобы тебя на Балтику послать. А ты и там не смогла удержаться, нарушила установленный порядок. Крепко мне за тебя досталось. Вот что, Катерина, я сегодня вечером с Ларисой по телефону переговорю, пусть она решает: домой тебя приглашать или так где-нибудь встретиться.
Он вернул мне зачетку с проставленной оценкой и встал. Я убрала синие корочки в сумку и вышла из аудитории.
На следующий день Руденко подошел ко мне и всучил бумажку с адресом поликлиники, где работала тетя Лариса. Сказал, что она предлагает прийти к окончанию ее приема в любой день. Там же были указаны и часы приема больных.
– Впрочем, – добавил он, – Лариса тоже точных сведений о твоем отце не имеет, но, может, какие-то припомненные ею мелочи окажутся не лишними. Так что подойди к ней.
Мне было неприятно, что тетя Лариса, или Лариса Леонидовна, как было указано в бумажке, не пожелала меня пригласить домой. Она же должна была помнить меня еще маленькой. Ну ладно, пусть в поликлинике. Тут же у меня заныл верхний зуб, он давно болел от сладкого. Что ж, заодно и подлечусь, решила я. Тем более, что недавно я получила зарплату на почте, где продолжала в свободное время разносить телеграммы. И я решила нагрянуть к тете Ларисе как обычная пациентка.
Так я оказалась в зубоврачебном кресле. Передо мной стояла немолодая врач с усталыми внимательными глазами. На нижней половине лица – марлевая повязка. Было видно, что она не узнала во взрослой девушке, сидящей с открытым ртом, черноглазую кудрявую девчушку, дочку ее бывшей подруги. Я решила не признаваться, а вначале вылечить свой зуб.
Лариса Леонидовна беглым движением сверкающего сталью инструмента провела по ряду моих зубов. Потом зацепилась им в какой-то дырочке, что-то отметила в карточке и, перевернув ее, еще раз прочитала фамилию и имя больного. Тут же взгляд ее, вновь обращенный ко мне, потеплел.
– Катюша, Петрова? Это ты такая взрослая стала? Ну прямо красавица. Григорий Миронович говорил мне о тебе, но я не ожидала увидеть тебя в кресле! Хотя ладно, раз села, давай полечимся.
Я раскрыла рот, и Лариса Леонидовна острой штуковиной тыкала в щели между зубами. Я затаила дыхание, вздрагивая при каждом ее движении.
– Расслабься, Катенька. Ведь не больно. Я только смотрю, – приговаривала Лариса Леонидовна.
Глаза ее смотрели сосредоточенно и добро одновременно. – Сейчас возьмем экскаватор, – она взяла со столика какой-то блестящий стержень с пупочкой на конце, снимем камешки.
Слово «экскаватор» вызвало в моем воображении огромный не то грузовик, не то бульдозер. Но ничего огромного в руках врачихи не было. Я поняла, что этот стержень с пупочкой и есть экскаватор.
– Все ненужные наслоения-отложения сейчас удалим. Потерпи, маленькая, сейчас.
Она с силой засунула стержень между зубами и ковырнула им что было мочи.
Я взвыла.
– Ладно, ладно, там не будем, – успокоила она меня – и тут же ткнула в соседний зуб так, что я опять дернулась.
– Ну разве так можно, – укорила меня Лариса Леонидовна. – Я еще ничего не делаю.
Я замотала головой и окончательно высвободилась от тычков ее экскаватора.
– Лариса Леонидовна, вы знали моего отца?
Она положила инструменты на столик, спустила на шею повязку и скрестила руки на животе.
– Да, конечно. Гена иногда заходил к маме в санчасть.
– Я не о Гене, я о настоящем отце.
– Тебе кто-то сказал, что Геннадий Петров тебе не родной отец?
– Да, бабушка.
– Понимаешь, Катя, Нина со мной эту тему не обсуждала, но некоторые разговоры в санчасти ходили. Наверно, Катюша, ты вправе знать правду, но вряд ли я смогу тебе помочь. А бабушка тебе не назвала имени?
– Назвала, но выяснилось, что она ошиблась.
Теперь не знаю, что и думать.
– Ладно, давай подумаем вместе. Ты уже взрослая девушка, и с тобой можно говорить прямо. Были двусмысленные ситуации. Несколько раз я заставала в ее кабинете курсантов в неурочное время...
– И что же? Она оказывала им помощь?
– Не знаю, как это сказать поточнее, Катя. Однажды я вернулась с полдороги, забыла вытяжной шкаф выключить, и застала ее в таком виде, что сомнений в происходящем не оставалось. Видно, Нина выпила лишнего и плохо контролировала себя. А из-за ширмы (я не видела, кто там на топчане был) мужской голос что-то невнятное бормотал. Видно, и мужчина был нетрезв. Ты, Катя, извини за такие подробности, но для тебя пагубное пристрастие мамы к алкоголю секретом не было.
И к мужчинам, полагаю, тоже.
Я, слегка порозовев, кивнула. Хотя легкий румянец на моем смуглом лице обычно мало заметен.
Слушать о матери такие вещи было малоприятно.
Я хотела узнать, не было ли в ее жизни одного, особенного мужчины, а не просто о том, изменяла ли она мужу. Я встала с кресла и вынула из сумки коробочку с белыми слониками. Вдруг моя мать носила их или хвасталась подарком своей сослуживице! Я спросила, не приходилось ли Ларисе Леонидовне видеть такие украшения.
Лариса Леонидовна равнодушно повертела фигурки в пальцах и покачала головой:
– Нет, Катя, не помню. Хотя постой. Костяные фигурки. Ой, у меня у самой есть поделки из кости, с того времени сохранились: солонка да еще рог.
У нас были курсанты, выходцы с Кавказа, не помню точно их национальности, то ли грузины, то ли абхазцы. Одним словом, они привозили с родины и продавали все это добро здесь.
– И у мамы были среди них знакомые?
– Наверно. Кавказцы – парни горячие. Они за всеми сестричками ухаживали. Возможно, с одним из них у Нины и завязался роман. Может, Гурам? – Лариса Леонидовна наморщила лоб. – Нет, не буду врать. Просто сейчас один красавец вспомнился, очень колоритный вид у него был: жгуче-черные глаза, нос с горбинкой, волосы густые, темные, волнистые. Одним словом, настоящий кавказский джигит. – Лариса Леонидовна оценивающим взглядом посмотрела на меня:
– Да, волосы у тебя похожи, тоже вьются, правда, нос наш, рязанский. А все характерные черты, будь то нос с горбинкой или, скажем, раздвоенный подбородок, являются доминантными признаками. Они всегда наследуются в первую очередь.
Но я уже почти не слушала ее. Кавказское имя Гурам завладело моим воображением.
– А как его фамилия? Куда его направили? – обрушила я свои вопросы на врачиху.
– Ничего, Катенька, не знаю. Сама посуди, лет двадцать прошло с той поры. И где он сейчас – никто нам не скажет. Может, на флотах служит, может, демобилизовался и уехал на родину. И если быть честной, Катенька, Гурамчика я вспомнила, потому что он мне самой нравился. Хотя, честно говоря, он меня не замечал. Да и с Ниной вряд ли встречался. Пошутить, потрепаться любил. Но серьезных отношений с кем-то из наших у него, думаю, не было. Хотя кто знает. О себе говорил, что из старинного княжеского рода происходит, и держался так, будто и сам царек какой или полководец. Нет, Катя, определенно не он.
Просто воспоминания накатили, извини. И зачем ты эти поиски затеяла? Знаешь, в жизни не так много романтики, Катя. Не исключено, что твой отец ничуть не лучше Петрова. Петров ведь тоже пил, верно?
Ее слова напомнили мне наш спор с Тишкой, что родные отцы плохими не бывают. Но в том споре я не соглашалась с Тишей. А сейчас Лариса Леонидовна опять подняла во мне смятение. Видно, такая у меня противоречивая натура. Предположение о плохом отце упрямо возродило во мне мечту об отце замечательном. И чем дальше я оказывалась от предмета своих поисков, тем прекраснее и совершеннее становился образ отца. Во всяком случае, образ гордого грузинского князя с пышными смоляными усами, на вороном коне, в папахе и бурке на плечах, полностью затмил даже вполне положительный образ Валерия Валерьевича. Наконец я смогла погасить тлеющее в груди разочарование от того, что Островский оказался чужим человеком. И сейчас я окончательно вычеркнула его из своей жизни.
Потом я снова вернулась в кресло, и Лариса Леонидовна залечила мой больной зуб. Она выписала мне чек на минимальную сумму и пригласила в дальнейшем лечиться бесплатно.
– Только номерок в регистратуре не бери, – предупредила она.
Все-таки на свете много добрых людей!
* * *
Вскоре нам выдали задание на дипломный проект, и надобность ходить в техникум ежедневно отпала. Работа над дипломом не была мне в тягость.
Главную часть наших двух проектов взвалил на себя Юра. Теперь у него не было никаких оснований ревновать меня к кому бы то ни было, и наши отношения вновь наладились. Этому способствовало и то, что без него я вряд ли справилась бы с проектом. Осилить чертежи самостоятельно я не могла. Я чувствовала себя дрянью, продающей себя за проект. Но Юрка сам упрашивал разрешить ему помочь мне с дипломом. Нет, Юра – необыкновенный человек. Такую преданность надо ценить.
Я тоже принимала посильное участие в подготовке наших двух дипломов. Моя часть – расчеты по экономике и охране труда – была ненужным, но обязательным приложением к любому дипломному проекту. Почти каждый день я являлась в читальный зал городской библиотеки. Выложив на стол высокую стопку книг, я поочередно пролистывала их в поиске нужных сведений. Тут же делала выписки.
В читальном зале я постоянно встречалась со своей будущей свекровью, Юркиной матерью, Маргаритой Алексеевной. Она работала там старшим библиотекарем. Благодаря Маргарите у меня было преимущество перед другими читателями.
Часто нужные книги разбирались с утра, когда я моталась с письмами и газетами по домам. Но Маргарита припрятывала для меня лучшие книжки по теме, так что я шла в библиотеку не торопясь. Однако, с другой стороны, будущая свекровь постоянно воспитывала меня, подчеркивала мое невежество, будто хотела сказать, что я недостойна ее сына. Почти каждый разговор с Маргаритой заканчивался ее удивленным возгласом: «Как! Ты не читала эту книгу? Настоятельно рекомендую».
Волей-неволей я пробегала по диагонали книженцию, что она мне всучила. Но нет худа без добра.
Благодаря Юркиной матери я немного просветилась. Даже прочитала кое-что сверх школьной программы. И все же чтение было для меня только работой, не приносящей удовольствия: мне больше по душе была настоящая жизнь, а не вымышленная. Но иногда прочитанное пригождалось – я могла поддержать умный разговор в обществе. И в библиотеке Маргарита не упускала случая, чтобы наставлять меня. Но хотя ее помощь в подборе литературы и не была лишней, ее воспитательный энтузиазм превышал все границы.
Этим утром она подошла ко мне, сухонькая, прямая, как жердь, – полная противоположность упитанному Юрке, – и положила на край стола книгу в зеленом переплете:
– Вот, Катюша, закончишь занятия, полистай «Опыты» мыслителя Монтеня. Тебе, молодой девушке, будет полезно. И я хотела бы обсудить с тобой один раздел на странице...
Не терплю слово «полезно»!
Маргарита назвала номер страницы и отошла.
Это ее привычная хитрость – вовлечь меня в прочтение книги с таким видом, будто бы она что-то хочет со мной обсудить. Маргарита так и не смирилась, что сын ее сошелся с малообразованной девушкой из плохой семьи, но поделать ничего не могла: Юра был непоколебим. Она с пристрастием расспрашивала меня о моих родителях, а потом притворно вздыхала. Даже из моих приукрашивающих действительность ответов она делала выводы, что в моей биографии не все благополучно. Поэтому она беспрестанно пичкала меня всякой книжной моралью. Но если предложенный ею роман я еще могла прочитать, то философов – увольте, нет!
В пять часов я уже закончила свои труды. Уловив момент, когда Маргарита куда-то отлучилась, я быстро подбежала к служебной стойке и сдала книги ее напарнице. Сверху лежал так и не раскрытый мною том Монтеня.
Я торопливо выбежала из читального зала и протянула гардеробщице деревянную бирку с рисунком вишенки. Эти бирки заменяли привычные номерки, чтобы Катя-дурочка, так звали гардеробщицу, могла справляться со своими обязанностями.
Я невольно обратила внимание на мою тезку с самых первых посещений библиотеки. Это была низенькая и толстая, лет сорока пяти, женщина. На спину свисали две длинные, чуть ниже лопаток, косы, с вплетенными в них мятыми лентами. Прежде мать ее, когда была жива, заплетала дочери одну косу, что было уместнее в ее возрасте. Но год назад мать ее умерла, оставив свою умственно отсталую дочь на попечение дальней родственницы. Опекунша присматривала за Катей небрежно, но и полностью не отказывалась: ее грело желание получить комнату, где та проживала. К счастью, больная, в меру своих слабых возможностей, могла управляться с бытом. А на работу в библиотеку она была принята еще раньше из-за жалости к ее матери, работавшей в свое время тоже библиотекаршей.
Тетя Катя, получившая к своему имени приставку «дурочка», хотя и не могла постичь абстрактных понятий вроде чисел, была по-своему умна и проницательна. Она постигала людей шестым чувством, а вещи были для нее одушевленными предметами.
Кроме того, она умела гадать. Маргарита рассказывала, что Катина образованная мать, чтобы развлечь уже стареющую больную дочь, научила ее разным видам народных гаданий: на воске, на кофейной гуще, на любых узорах. Фантазии бедной больной были не лишены смысла. То, что для других девушек было развлечением, для Кати-дурочки стало дверью в неуловимый параллельный мир. Очень часто ее пророчества сбывались. Однако библиотечная провидица не могла и не хотела гадать по заказу. Все зависело от ее прихоти и настроения.
Я почти сразу почувствовала в Кате-дурочке родственную душу, а моя мгновенная реакция на любую несправедливость явилась толчком к нашей Дружбе. Вот как это случилось. Однажды на моих глазах недоверчивая тетка, получив взамен номерка бирку с рисунком ромашки, швырнула ее, разоралась и потребовала назад свою норковую шубу: боялась, что пропадет. Схватив шубу в охапку, она проследовала с ней в читальный зал. Она долго возмущалась, грозила пожаловаться заведующей. Испуганная дурочка забилась в уголок своих владений, плюхнулась на стул и, обхватив голову руками, громко разрыдалась. Я откинула доску барьера, решительно подошла к гардеробщице, погладила ее по спине.
– Не волнуйтесь, тетечка Катя, – сказала я. – Эта баба – дура безмозглая, ей еще отольются ваши слезы.
– Я, я, – всхлипывая, оправдывалась гардеробщица, – никогда не путаю одежду. Мне и картинки почти не нужды. Я и так чувствую владельца каждой вещи.
Я потрогала ее довольно толстые косы и похвалила их красоту. Меня с самого детства коротко стригли, так что кос у меня никогда не было. Тетя Катя мою поддержку запомнила. С того дня стала выражать мне симпатию доступным ей способом – угощать конфетками, подаренными ей вместо чаевых посетителями библиотеки. Я же купила ей голубую капроновую ленту. Так у нас и пошло. Катя часто пришивала мне слабые пуговицы, чистила щеткой мою куртку. Наше знакомство длилось уже года два.
Гардеробщица, увидев меня, обнажила в улыбке кривые желтые зубы и пригласила выпить с ней чашечку чаю. Я прошла за деревянный барьер и присела за колченогий столик у стены. Я вспомнила, что у меня в сумке лежит для нее подарок – жестяная коробочка от какого-то парфюмерного набора.
– Возьми, тетя Катя, будешь пуговицы или нитки в ней держать.
Тетя Катя с интересом повертела коробочку, разглядывая узор. Узор был абстракно-растительный: какие-то завитки, лианы, несуществующие яркие цветы.
– Какая веселая свадьба! – воскликнула она.
Потом удрученно сморщила лоб. – А здесь – темная точка. Ай-ай-ай.
– Чья свадьба, тетя Катя, – моя?
Катя-дурочка покачала головой и растерянно сказала:
– Я не знаю чья, Катенька.
Я стала думать о свадьбах. Сейчас, в последний год пребывания в техникуме, их в моем окружении намечалось несколько. Ближайшая – Эльвиры Поповой и мичмана Задорожного. Он уже демобилизовался и жил в квартире своей невесты, правда раздельно с ней, в отведенной ему комнате. И моя свадьба – не за горами. Мы решили с Юрой расписаться после защиты диплома. А может, Катя-дурочка увидела свою собственную свадьбу. Мало ли какой ненормальный подберется ей в пару.
Рабочий день в библиотеке близился к концу.
Все чаще посетители подходили с бирками к барьеру, чтобы получить свою одежду. Я тоже взяла свою куртку и заторопилась, чтобы не столкнуться с Маргаритой.
Катя остановила меня, затем прошла в дальний угол своего гардероба и возвратилась, держа в руках огромный мужской зонт, похожий на милицейскую дубинку. Вероятно, он был взят из груды забытых посетителями вещей.
– Возьми, Катенька, сильный дождик будет.
Я посмотрела на улицу через огромные витринные стекла библиотеки. Дымчатые тучки плыли по голубому небу, не вызывая большого опасения. Поверить в их способность пролиться дождем было трудно. Но я послушалась тетю Катю и взяла зонт, погладив руку гардеробщицы. Лицо дурочки расплылось в блаженной улыбке.
Когда я подходила к дому, как всегда спрямляя дорогу проходными дворами, небо совсем расчистилось от облаков. Солнце светило так ярко, будто вернулось бабье лето. Вот и верь доморощенным пророчицам, усмехнулась я, размахивая ненужным мне зонтом. Но тут же мне припомнилась «Песнь о вещем Олеге» с замаскированным предсказанием. Может, и обещанный дурочкой дождь прольется совсем в другом виде?
* * *
На этой же неделе было еще одно событие: Юркин день рождения. Ему сравнялось девятнадцать – готовый кадр для армии. У него была отсрочка только до защиты диплома. Все ребята сокрушались по поводу отмены военной кафедры, выпавшей на их курс, но поделать ничего не могли. Особенно беспокоилась его мать, в одиночку поднимавшая сына.
Прежде она так радовалась, когда отыскала ему этот техникум, и, как все матери, надеялась, что сын избежит почетного долга перед родиной. Поэтому и за столом в их доме царила грустная атмосфера.
Маргарита Алексеевна – особа интеллигентная, в их доме почти не пьют. На столе стояла только бутылка сухого вина – не то что на студенческих пирушках. Разговоры шли возвышенные – об учебе, о нашем будущем. Сетовала, что из-за своего скромного достатка (в библиотеке платят до смешного мало) не смогла сына до института дотянуть.
Мечтала, что он после армии продолжит учебу на вечернем. О моей учебе больше не заговаривала.
Как-то я откровенно призналась, что учиться мне трудно и диплом техника – для меня большое достижение. Да и не всем же получать верхнее образование! После того как у Юркиной мамы отметились, мы отправились с ним на мою квартиру. Туда же и ребята из техникума нагрянули. Я один стаканчик вина выцедила, и точка. После того как я на практике перебрала, я стала осторожнее с выпивкой. Когда меня на второй стакан потянуло, я из квартиры выскочила во двор. Посидела на детской площадке, покурила под фонарем, и отпустило.
Когда пепел под ноги стряхивала, вижу, что-то золотится в песке. Подняла – маленький якорек, из тех, что курсанты на погоны прикалывают. Наверное, какая-нибудь парочка здесь миловалась: морячок и его девица. Снова вспомнилась практика, полигон. Будто привет с Балтики прислали. Хотела поднять я тот якорек, а потом оставила на скамейке, пусть ребятишки найдут и порадуются. Затем я снова вбежала в свою квартиру и пустилась танцевать. Так я поняла, если переждать «хотение» выпить, потом оно само уходит. А девчонки и ребята, как всегда, были хороши. Только Юра крепко на ногах стоял. Он вообще пьет мало. И мою трезвость сегодня заметил и похвалил за сдержанность. А на меня одобрение в тысячу раз сильнее действует, чем выговор и упреки. Теплое чувство к Юрке в тот вечер усилилось, и собой я была довольна.
И весь сентябрь путем шел. Вскоре после Юркиного дня рождения мы решили пораньше сыграть нашу свадьбу. После защиты Юрка не долго гулять на свободе будет. Как я сказала, его в армию сразу должны взять, и времени у нас не будет для медового месяца.
А дипломные месяцы для нас необременительные, наполовину свободные. Вначале даже хотели парную свадьбу сыграть: Эля с Иваном и мы с Юркой. Но потом решили сделать интервал в одну неделю. Иван воспротивился. Он такой зануда. Один раз, говорит, в жизни свадьба бывает. И по деньгам у нас разные возможности. Им родители Эльки помогают, а нам с Юрой помочь некому. В общем, и свадьба подружки приближается, а следом – и моя собственная. Заявление мы с Юрой уже подали. И тут со мной что-то случилось, будто гвоздь в сердце засел. Прежде я не придавала большого значения штампу в паспорте.
Знала, сейчас время простое: расписался – разбежался. Но после подачи заявления я почувствовала себя взрослее и поняла: свадьба – это событие!
