Текст книги "Большие проблемы маленькой блондинки"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Зажрался? Может быть, может быть…

– Жан, ты погоди. – Масютин покорно поплелся сзади, алчно пялясь на свою жену, которую какой-то там неудачник вдруг захотел вернуть себе спустя столько лет. – Да погоди ты!

Он поймал ее за локти сзади и прижал к себе, тут же ухватив за грудь, смяв ее по-хозяйски пальцами.

Все так, как и казалось. Упругая, тяжелая, с моментально отвердевшими сосками.

– Пойдем, а? – прошептал он ей на ухо. – Жанка, я тебя хочу, кажется… Пойдем, а?

– Масютин, ты!.. – Она вдруг начала вырываться, с невероятной силой выдергивая из его пальцев край костюма, за который он ее поймал. – Ты чудовище!!!

– Почему это? Я нормальный мужик, который хочет свою жену. Чего тут чудовищного? – Он все наступал и наступал, тесня ее к спальне, и ему все не давали покоя ее соски, крупными горошинами сверлящие прохладную голубизну костюма. – Ты же красавица у меня, Жанка. И нет ничего удивительного в том, что… Разденься, а, Жанка! Разденься!

И Масютин, снова поймав жену за край костюмной распашонки, резко потянул ее кверху. Безупречный пупок, который все же проигрывал в сравнении со Светкиным. Знакомые до оскомины изгибы талии, грудь и…

Он просто остолбенел, заметив синяк на ее левой груди. Остолбенел и минуты три рассматривал и трогал пальцем, обводя контур лилового кровоподтека аккурат возле самого соска. Жанна больше не вырывалась. Покорно стояла, притиснутая его коленом к стене, и наблюдала с болью, как Масютин разглядывает ее синяк.

Чертов Виталя! Он просто с катушек съехал, раздев ее. Просто осатанел, навалившись, и делал ей больно, наслаждаясь с видимым злорадством. И синяк поставил наверняка нарочно. Чтобы Женька увидел, чтобы спросил, и чтобы она не смогла ничего придумать и соврать.

Масютин между тем грубо сгреб ладонью ее грудь и приподнял ее, насколько это было возможно.

– Это что, дорогая? – прошипел он, глядя ей в переносицу остановившимися глазами, зрачки сделались просто огромными. – Это что? Засос?!

Она не нашла ничего лучшего, как только пожать плечами.

А что она могла сказать?!

Да, милый, это засос, ты все правильно понял. И я сегодня весь день паскудничала в чужой постели. И противно было, и тошно, и зареветь хотелось, и помыться, но паскудничала! А что ты хотел?! Все по условиям, продиктованным тобою…

– Та-ак!!! Так, мать твою! Моя жена!.. – Он не выпускал ее грудь, сдавил только сильнее, сдавил так, что проклятый синяк будто нарочно выполз наружу сквозь его пальцы и мозолил теперь глаза им обоим. – Моя жена… Моя баба, что же, получается, шлюха?! Получается, что так. Она сегодня отсутствовала весь день. Пришла сама не своя, с информацией, в засосах… Так, так, так! Вон оно что получается!!! Это он?! Это Виталик своим слюнявым ртом приложился? Отвечай, гадина, а то раздавлю!!!

Он сейчас и в самом деле был способен ее убить.

Чтобы Жанка – его законная жена, мать его детей, женщина, которая ставила перед ним на стол тарелки со щами, картошкой и кашами, – и вдруг с кем-то спала, кроме него?

Этого не могло быть! Он и представить себе не мог, что это когда-нибудь будет!

Но это было, было, было, черт побери!!!

Она ему изменила.

– Ты мне изменила? – Вопрос казался глупым, особенно в свете последних событий, но не задать его он не имел права. – Ты мне изменила с этим мудаком?! Со своим бывшим женихом?! Ну почему? Почему, Жанка? Почему ты это сделала?! И он тебя… Вот прямо по этой груди… Руками… Тварь!

К кому относилось последнее ругательство Масютина, было непонятно. Но от нее он отскочил, как от навозной кучи, и даже руки о штаны вытер. И все косился и косился на ее голую грудь с аккуратным синяком возле соска.

Жанна одернула костюмную распашонку и скрестила руки перед собой. Несколько минут с неподдельным изумлением наблюдала за театральными художествами Масютина, а потом неожиданно рассмеялась. Горечи в ее смехе было ровно на море слез, но плакать она не стала.

– А чего бы ты хотел, дорогой? – произнесла она, отсмеявшись. – Ты бросил меня. Ушел, собрав вещи. Он позвонил спустя какое-то время, пригласил пообедать.

– А ты вместо обеда затащила его в кровать! – фыркнул Масютин почти по-кошачьи, не признать справедливости ее упрека он тоже не мог. – Так, что ли?!

– Почти.

– Я же говорю, что шлюха! – обрадовался Женька непонятно чему и снова потащил резинку со своего пижонского хвоста. – Понравилось? Понравилось с ним?

– Нет, если это так важно.

Жанна отступила от стены и хотела пройти мимо мужа в спальню. Лечь там под одеяло и закрыть глаза, чтобы не видеть, чтобы не вспоминать и чтобы не мучиться так.

Мучилась и без его упреков. Еще как мучилась, а тут он со своими расспросами! Будто имеет право ее допрашивать. Будто виновата только она, а с него за давностью все списано…

Но Женька не пустил, снова пригвоздив к стене. Припечатал свои ладони рядом с ее головой почти вплотную, и едва снова не задев ее по лицу. Привалился своим животом к ее, надавил с силой и зашипел прямо в лицо, занавесив их обоих своими растрепанными волосами.

– Ты спала с Виталькой, Жанка… Тебе же противно было наверняка. И не хотела ты его, так ведь? Не хотела, а отдавалась, дрянь! А меня хочешь, а не даешь… Так я и спрашивать не стану, сука. Ты моя законная жена, и у меня на тебя законные права…

Он имел ее прямо там, в прихожей. В простенке между дверью их спальни и коридором, ведущим в кухню. Имел, даже не раздев и не раздевшись, с явным отвращением, стянув с нее и с себя брюки до колен. Он методично и грубо брал ее, выплевывая оскорбления. До тех пор, пока не выдохся и не застонал…

– Я не прощу тебя никогда, Жанка, так и знай. – Это было первое, что он сказал, натягивая на себя штаны и застегиваясь. – А если я еще узнаю, что ты вступила с этой гнидой в преступный сговор, чтобы погубить меня… Я тебя просто-напросто раздавлю, как змею!!!

Глава 8

Великая сила материнской любви заставила ее проулыбаться два последующих дня.

Улыбаться, усаживаясь за один стол с мужем, который теперь уже точно перестал быть ей мужем. Теперь и он, и она это признали.

Улыбаться, заходя в их спальню, чтобы мальчишки, не дай бог, чего не заподозрили странного в поведении предков.

Улыбаться, собирая детей в дорогу.

С последним было попроще, но вот со спальней…

Со спальней была просто беда.

Стоило двери за ней и за Женькой закрыться – он, кстати, все же соизволил починить шпингалет, – как они тут же отпрыгивали друг от друга, словно две шаровые молнии.

Масютин молча отходил к окну и принимался с похвальной аккуратностью занавешивать его. Расправлял все складочки на шторах, одергивал, стряхивал несуществующую пыль, ну просто горничная, а не муж. Потом, не поворачиваясь к Жанне лицом, он раздевался, забываясь на минуту и с привычной небрежностью стаскивая с себя одежду. Ей ведь всегда нравилось, как он раздевался. Потом, словно опомнившись, с такой же тщательностью все укладывал на стул, за который она его постоянно гоняла. Ну, имеется же пара шкафов, чего же еще из стульев делать раздевалку?.. И укладывался к ней спиной.

Жанна почти в точности повторяла все его действия, кроме окна, разумеется, и тоже ложилась в постель к нему спиной. Одеялами они укрывались разными. Мало того, третье одеяло, из верблюжьей шерсти, было скатано тугим валиком и уложено между ними. Это чтобы во сне не забыться и не обнять друг друга по нелепой, пугающей случайности.

Они же теперь были чужими. Совершенно, безнадежно чужими людьми, без права вычеркнуть из памяти собственные грехи.

Да, да, тут не было никакой ошибки. Они оба мучались куда больше от собственной грязи, чем от чужой.

Жанна, к примеру, без тошноты не могла вспоминать напряженное лицо Виталика с перекошенным от стона тонкогубым ртом. Стоило ей закрыть глаза, как его лицо, словно дождавшись урочного часа, выплывало из ниоткуда и нависало над ней, и напоминало, и терзало молчаливым упреком.

Совсем рядом, прямо за ее левым плечом лежал Женька и так же, как и она, не спал, пялясь остановившимися глазами в темный проем окна.

Он был тем, кого она полюбила когда-то. Полюбила раз и навсегда. Он был тем, с кем ей было хорошо всегда. И лицо она его любила, и руки, и плечи. И ждала она его с нетерпением, даже мучаясь от подозрений, что он может быть в этот момент с кем-то еще. А она все равно ждала, и он ведь возвращался. Почти всегда возвращался. Ну, скандалили они, ну не понимали друг друга, но потом-то мирились. Спали вместе, целовались, она обнимала его, смотрела на него, любовалась…

Никогда еще не было между ними такой вот пропасти, границы которой они очертили скатанным валиком шерстяным одеялом.

Хотя глупость какая! При чем тут одеяло?! Разве в нем все дело?!

Дело в ней, в нем, в Виталике, который самым странным образом вдруг возник откуда-то столько лет спустя. Дело в юной Светлане, погибшей в огне с мерзким человеком, который годился ей в отцы.

Дело было в страшном ожидании возможного разоблачения, о чем они больше так и не говорили, но ждали каждый с замиранием сердца.

А вдруг?! Вдруг вот именно сейчас, в этот самый момент, когда они все вчетвером только-только расселись за столом, чтобы попить чаю с ее печеньем «розочкой», раздастся оглушительный звонок в дверь, и в их квартиру зайдут Женькины коллеги и, тщательно пряча глаза, попросят собраться и проехать с ними.

Каждому из них двоих хотелось и верилось, что этого не произойдет. И что в отпуск неурочный его отправили по какой-то другой причине, а не потому, что кому-то пришла в голову идея вдруг начать подозревать Масютина в чем-то.

Вериться-то верилось, но визита ждали оба…

– Ма, я буду звонить! – Счастливый Антоша глядел на нее огромными и самыми прекрасными в мире глазищами, точно такими же, как у его отца. – Па, спасибо за подарок!

Масютин то ли от великого гнета вины перед детьми, то ли еще по какой причине, но пошел и купил ребятам по мобильнику. Не дорогие, нет, но каждому свой.

– Чтобы постоянно были в зоне действия, братцы, – проговорил он, вручая мальчишкам телефоны. – Чтобы ни я, ни мать за вас не беспокоились. Понятно?

Ребята от счастья просто ошалели. Бросились к отцу на шею, едва не свалив его с ног, облапили с двух сторон, заорали наперебой что-то прямо ему в уши. Витяню Женька еще сумел подхватить на руки, тот все-таки был помельче старшего брата, хотя тоже ноги уже болтались в воздухе ниже уровня отцовых коленей. Антоша на руки уже не полез, взрослый же. Да и девчонки из окна автобуса постреливали глазенками в его сторону.

Стильный мальчик, верещали наперебой их девичьи взгляды. Точная копия отца. Высокий, почти отцу до подбородка. Еще не очень крепкий и сильный, но бугорки мышц уже выглядывают из коротких рукавов футболки. И хвост у него, прямо как у отца. И усики уже над верхней губой угадываются.

Стильный мальчик, симпатичный…

Женька обнимался с сыновьями, что-то говорил им вполголоса и скуповато улыбался, а Жанна едва сдерживалась, чтобы не разреветься в голос.

Господи!!!

Господи, за что?! За что ей боль эта?! Все же корчится и переворачивается внутри!

Они вот обнимают его, треплют по плечам, орут что-то в оба голоса ему на уши. Он улыбается им в ответ, да? И все вроде бы славно, все так, как и должно быть, а ведь все неправда! Неправда! Это все не по-настоящему! И закончится все почти сразу, как глазастый заморский автобус скроется за поворотом. Не любовь Женькина к сыновьям, нет, а безмятежность, которую он из себя цедит по капле, пытаясь занавеситься от беды, что стоит уже на пороге их дома и тщательно шаркает своими гадкими когтистыми лапками коврик.

Он внимателен, весел, заботлив, настойчив в нравоучениях. Он скармливает им порцию за порцией свою отцовскую любовь, а они ее, как глупые галчата, хватают раскрытыми от восторга клювами, не представляя совсем, что гнездо уже давно разорено. И что, вернувшись, они просто-напросто могут не застать своего отца. А мать…

А мать раздавлена, сломлена, уничтожена. Что еще можно добавить к ее теперешнему состоянию?! Ходячий труп? Это банально. И неверно. Труп совершенно ничего не чувствует. У нее же все ноет внутри, ноет и колотится от боли, страха и от потери.

– Ну что, мать, домой? – тихо процедил Женька куда-то ей в затылок, стоя чуть позади нее. – Смотри не смотри, автобусы назад не вернутся. Или у тебя какие-то другие планы? Ребята теперь уехали, надобности притворяться нет, так что…

– Едем домой, – покорно согласилась Жанна.

Домой она ехать совсем не собиралась. Тошно там без ребят и пусто. Всюду были разбросаны их вещи, которые они в самый последний момент начали перекладывать с места на место, что-то менять, что-то вытаскивать, а что-то, наоборот, доставать из шкафов. Обнаружились вдруг распаренные носки в сумках, хотя она точно помнила, что клала пару, значит, лазили по сумкам без нее и хозяйничали. Шорты с треснувшей резинкой. Кроссовки, к которым не те шнурки были куплены.

Суматоха перед отъездом, одним словом, превратила их квартиру в свалку из ребячьих штанов, носков, рубашек. Разбираться с этим было некогда, все спешили. Думала заняться уборкой позже, а пока пообедать где-нибудь в городе, съездить на квартиру, оставленную ей родителями, и уж потом возвращаться.

Ну, и уж если совершенно быть честной перед собой, мечталось, что Женька куда-нибудь да исчезнет за то время, что она будет скитаться по городу.

Ведь могут у него появиться какие-то неотложные дела, которых раньше была целая пропасть? Или в кино вдруг надумает пойти, или на стадион, или просто посидеть где-нибудь в баре и попить пивка.

Ан нет, как оказалось! Супруга вдруг пробило на ехидное откровение, коего он был лишен в присутствии сыновей. Ему вдруг непременно захотелось побыть с ней вдвоем, захотелось вдруг помотать ей нервы, которых и так осталось три спекшихся пульсирующих клубочка…

Он вошел в квартиру первым, галантным жестом пригласил ее войти. Запер дверь, скинул с ног ботинки и пошел в гостиную, сунув руки в карманы и насвистывая.

– Не свисти дома! – по привычке одернула она его, расстегивая и снимая босоножки и надевая тапочки.

– Чего так? Денег не будет? – тут же отозвался Масютин с гадкой интонацией.

– Нечего чертей созывать, – огрызнулась она вяло, тон супруга очень быстро и очень резко вернул ее к привычной в последние дни манере обоюдного общения. – И так…

– И так – что? И так от чертей отбоя нет? Виталик не звонил? – Он уже уселся на диване, широко раскинув по спинке обе руки, и наблюдал теперь за тем, как она идет по коридору, как подходит к креслу, как усаживается в него с видом коронованной обстоятельствами особы. – Чего молчишь, Жанна Масютина? Я задал вопрос тебе, кажется! Виталик твой не звонил?

Что было отвечать?

Виталик звонил, конечно же. Звонил почти каждый день. И с возрастающей настойчивостью требовал встречи. Вчерашним вечером обнаглел настолько, что пригрозил заявиться к ним домой и познакомиться с ребятами, если она ему снова откажет.

И она пообещала ему завтрашний день. А что было делать?! Что ей оставалось делать?! Не представлять же, в самом деле, его сыновьям!

«Мальчики, это тот дядя, у которого ваш отец увел меня прямо из ЗАГСа. С которым я на этой неделе провела в постели целый день, и который теперь задался целью отомстить вашему отцу. А может, и не задался, но все выглядит именно так…»

– Звонил, значит. – Женькины губы брезгливо дернулись. – И что? Когда встреча? Когда он снова станет елозить своим слюнявым ртом по твоей божественной груди, дорогая? Синяк-то прошел или…

– Прекрати, Женя! Я прошу тебя, прекрати! – не выдержав, вскричала она. – Ничего уже нельзя изменить, ничего! Зачем же тогда все это снова передергивать?!

– Вот я и хотел бы понять, как ты могла!.. Ты – мать моих детей – как могла трахаться с этим поганцем?!

Все-таки он ревновал. Надо же… Даже не верилось, что она еще способна будить в нем какие-то чувства, кроме равнодушия. Ревновал, бесился и, может быть, даже хотел. И славно бы было, кабы не та погибшая девочка, за смерть которой кому-то придется отвечать. Вероятнее всего, ему.

– Я тоже не могу понять, как ты мог спать с этой Светой, кажется. Но не кричу же об этом ежеминутно. И мне тоже больно, обидно, стыдно и… – Жанна говорила медленно, не поднимая глаз, будто бы рассматривая маникюр, которым уже как неделю следовало заняться.

– Я мужчина, поняла!!! – заорал вдруг Масютин страшно, будто вскрыл недельный нарыв, который назревал, назревал и неожиданно прорвался, сразу после отъезда детей. – Я мужчина, а ты женщина!!! Ты!.. Ты не имела права!!! Ты не имела права, чтобы тебя имел кто-то, кроме меня! Ты… Знаешь, кто ты теперь для меня?!

Его руки сползли с диванной спинки сами собой и непроизвольно потянулись к ней. Достали ее коленки и вцепились в них с силой, комкая платье, которое она надела по просьбе Антоши.

– Ты шлюха, Жанка! Самая распоследняя шлюха! Если бы с кем-то еще, я бы понял. Я бы даже понял, если бы ты с Серегой, но с Виталиком!!!

Серега был соседом по лестничной площадке. Молодой повеса, клеящий всех и вся, кто попадался ему на пути и кто подпадал под категорию от восемнадцати до сорока пяти. Возрастной ценз был очень строгим. Нижний предел избавлял его от нежелательной уголовной ответственности. Верхний – от излишней привязанности. Кто к кому мог привязаться, Серега не уточнял, но Жанну пытался окучивать уже второй год. Причем делал это чрезвычайно нахально, почти на глазах у Женьки. Тот ревности никогда не выказывал, но пару раз ехидничал что-то неразборчивое. На тему, что не следует гулять там, где живешь, и наоборот…

Теперь вот вышло, что лучше бы с этим непутевым, чем с Виталиком.

– А почему с Серегой? – Жанна растерялась. – Чем же лучше? Он, по-моему, такой же мужик, как и все остальные. И физиология у него та же, и применима в тех же самых местах.

– Дрянь, – коротко обронил Масютин и оттолкнулся от нее с явным неудовольствием, чего уж ждал от нее, каких-таких слов – понять было сложно.

Может, думал, что она будет оправдываться? Или считал, что она непременно попросит у него прощения? А возможно, ждал, что она станет рассказывать ему о разочаровании, постигшем ее с Виталиком.

По-дурацки же, хотя он и считал, что по-мужски. Вообще странный народ мужчины. Куда ни глянь – сплошь собачье племя, удобно устроившееся на сене. Что называется, ни себе ни людям.

Лучше бы с Серегой, чем с Виталиком… Лучше бы с кем ни попадя, лишь бы не с тем, кому когда-то сделал больно на всю жизнь. Лишь бы не обронить пальмы первенства и не позволить взять реванш. Так, что ли?

А ей бы вот лучше, чтобы ничего этого вообще не было. Ни Виталика, ни Светы. Ни чужих постелей с хрустящими новенькими простынями, холодящими и без того застывшее тело. Ни кофе в постель, который протягивают тебе совершенно чужие руки. Ни прощальных поцелуев, ни звонков с просьбой встретиться.

Лучше бы все, как раньше. Пускай заросший, пускай уставший, пускай попахивающий перегаром и грубый порой до отвращения, да свой.

Только вот забыли ее спросить, чего она конкретно хочет. Распорядились самостоятельно и ее, и еще парочкой жизней…

Женька все еще удерживал ее за коленки, глядя недобро и с четко определяющим все дальнейшее его отношение негодованием. Но все же где-то там, в самой сердцевинке его неподражаемо темных глаз, от взгляда которых всегда стыла кровь в ее жилах, что-то заметно дрогнуло. Что-то как-то едва уловимо задрожало, заплескалось и заныло забыто. На какой-то момент ей даже показалось, что он сейчас уткнется лицом ей в коленки и станет говорить что-нибудь другое. Что-то еще, помимо упреков. Что-нибудь мягкое, нежное, доброе. Или пожалуется, или помощи попросит, или понимания. Пусть даже не попросит, а потребует, пускай, она поймет.

– Женька… – шепнула Жанна и неожиданно погладила его по щеке. – Худо-то как, а!

Он вздрогнул, но впервые за последние дни не увернулся, не отпрянул, не оттолкнул ее руку. Глаза только опустил и хватку чуть ослабил.

– Вдруг тебя заберут, что станем делать, Жень?! Мы же… Мы же пропадем без тебя, Жень!

– Вы? Кто вы? – пробормотал он глухо, уставившись ей в коленки. – Пацаны, что ли?

– И они, и я. Я ведь тоже пропаду без тебя, Жень.

Все, вот сейчас она точно заревет. Заревет и на шею ему бросится. И станет плакать и биться и говорить, что никто и никогда ей не был нужен, кроме него. Ни тогда, ни теперь. И что любила, любит и будет любить она только его одного. Со всеми его грехами и со всей той болью, что он ей причинил.

Да, иногда думала, что не любит! Даже порой казалось, что ненавидит, но все не так же было, господи! Все ведь неправда, за которой пряталась, чтобы стало чуть легче. Она и с Виталиком поехала лишь для того, чтобы почувствовать, что еще живет. Так-то думала, что сердце остановилось вместе с его уходом. Вот когда ушел, унося две свои сумки, так оно сразу и остановилось будто бы…

– Я знаю, Жан, – произнес он вдруг тихо. – Я знаю, что ты сейчас готова мне сказать.

– Что?

Женькина голова, которую она без устали гладила, перебирая выползшие из хвоста прядки волос, упала все же на ее коленки. Руки обхватили ее бедра, впились в тонкую ткань платья.

– Ты, наверное, права, что презираешь меня.

– Я не презираю! Женька, какой же ты дурак! – Слезы медленно поползли по щекам, капая на его макушку. – Я… я очень боюсь за тебя. И боюсь потерять тебя, хотя… Хотя уже и так потеряла. Даже не заметив как…

– Мне тоже очень жаль, Жан. – Это он после долгой паузы выдавил из себя. – И я совсем не знаю, как мне дальше жить. А ты?

Она тоже не знала, как жить дальше. И что нужно сделать, чтобы все по возможности сохранить.

И этот дом, который вместе создавали, пускай и не всегда в ладу.

Все же дорого было – от рогатой вешалки в прихожей, унизанной зонтами, детскими рюкзаками и ее сумками, до последней пылинки на старом телевизоре, который оттащили Витюне, чтобы он мог без помех биться с виртуальными бандитами, потому что старший к своему компьютеру не подпускает и все время орет на брата.

А цветы, которые она каждую весну рассаживала, расставляла по подоконникам, полкам, шкафам, а потом забывала их поливать! Женька ворчал, плевался, смахивая свернувшиеся в пергамент подсохшие листочки, а все равно поливал время от времени.

Ей сейчас все было дорого – любое их общее воспоминание, включая ссоры.

Разве можно со всем этим вот так запросто распрощаться? Разве легко?!

– Я… Я, кажется, знаю, что нам надо делать, Жень.

Идея, которая неожиданно ее посетила, которая выползла непонятно из какого угла их распадающегося на молекулы дома, показалась поначалу мало сказать сумасбродной. Она показалась страшной, нереальной, кощунственной, особенно по отношению к ней лично. Жанна же считала себя пострадавшей, пускай не за номером первым, но за вторым-то точно.

– Что?

– Нам надо его найти.

– Кого?

– Ну… того, кто это сделал. Кто убил эту девушку, Светлану. Нам надо его найти, Жень. И тогда…

Что будет тогда, она пока представляла себе смутно. Отчетливо виднелось лишь одно: они все вчетвером снова вместе. Все остальное, включая их разделенную верблюжьим одеялом на два вражеских лагеря постель, было расплывчатым, серым и нереальным.

Его голова начала подниматься с ее коленок очень медленно. Пальцы, тискающие платье на ее бедрах, замерли и тоже медленно убрались прочь. Женька выпрямился, сел на диване с неестественно выпрямленной спиной, будто деревянный. Коротко глянул в ее сторону и с напряженным ехидством поинтересовался:

– И что тогда, дорогая?

– Тогда?

Все, теперь она точно знала ответ. Вот как только заметила эту неестественную перемену в нем, так сразу и поняла, что и зачем следует делать. Ему же будто осиновый кол вбили, только не в грудь, а в спину. Ему будто по лицу гигантским ластиком прошлись, стирая все краски жизни, настолько оно сделалось застывшим и странным.

– Я буду знать, что ты не делал этого. – Жанна стойко выдержала и его моментально помутневший от бешенства взгляд, и злобное фырканье. – А ты будешь знать, что этого не делала я. Что я не вступала в сговор ни с кем ради того, чтобы погубить тебя.

– Что тебе это даст? – Он все еще не решался принять ее предложение, все еще колебался, считая его неискренним и провокационным; а вдруг за всем этим кроется что-то еще, вдруг имеется двойное дно у ее показного самоотречения…

– Это? Даст? Это вернет нам с тобой доверие, Женя. И может быть, вернет нас с тобой друг другу.

Жанне уже было плевать, согласится он или нет. Она уже знала, что будет делать это в одиночку, непременно, каким бы опасным занятием это ни стало.

Коли распорядилась судьба таким вот образом, то почему не начать отсчет новым дням именно с этого!

– Итак, давай с чего-то начинать, дорогой.

Жанна пониже натянула подол платья на коленки: после Женькиных пальцев там остались красные пятна. Увидит, снова что-нибудь сострит про синяки на ее теле. Отвлекаться не стоило.

– И с чего ты собираешься начинать? – вяло отреагировал он, хотя на покрасневшие коленные чашечки покосился с ухмылкой.

– Я собираюсь узнать буквально все про твою Светлану, – смело заявила Жанна, пропустила то, как дернулся подбородок у мужа, и закончила: – Я хочу знать, чем она жила и дышала, и еще я хочу понять… Как могла она предпочесть моего красавца-мужа такому мерзкому борову, как Удобнов. Ну, что, с чего начнем… дорогой?!