Текст книги "Пока смерть не разлучит нас"
Автор книги: Галина Романова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Мы альтернативная служба всем ЖЭКам, – похвалился Петрович, сразу начав рассказывать. – Не смотри, что у нас бедновато, зато народ доволен, и тот, который здесь трудится, и тот, который к нам обращается за помощью. Зарплаты высокие! Клиент доволен. Что еще надо? Контору в три этажа да ламинат на пол? Так я и по этому рваному линолеуму похожу, да домой в кармане принесу что-то. Так ведь?
Грибов кивнул, не став спорить.
– Так вот, кто-то когда-то проболтался, что платят нам хорошо, народ и пошел к нам устраиваться. А мест-то нет лишних… – Петрович почесал плешивую голову и покаялся: – Да всяк ведь норовит своего родственника пристроить. Как я вон племянника… Кто же знал, что так выйдет! В общем, многие получали от ворот поворот, видимо, злоба и сидела в людях. Опять же кого-то увольняли за прогулы, за пьянство, тоже зло затаить могли.
– Так что случилось-то? – не выдержал Грибов.
– В день зарплаты Лариска с Колькой ездили в банк всегда за деньгами. У Кольки своя машина была, «девятка» красная. Вот он на ней и ездил. Не на «газоне» же, говорит, Петрович, тарахтеть! Вот они поехали…
– Без охраны?
– Какая у нас охрана! Да и что охранник может против автоматчиков! – Петрович посмурнел лицом. – Ждали их, Анатолий Анатольевич. Я так и сказал следователю, только он не больно слушал! Подрезали на соседней улице двумя машинами, одну, стало быть, наперед сунули, а второй сзади подперли, чтобы им не деться никуда. Расстреляли в упор, деньги забрали и уехали.
– Нашли преступников?
– Найдут, как же! – фыркнул зло Петрович. – Это мужиков в день зарплаты в обезьянник кидать вы все горазды, а стрелков искать – вас нету! Не нашли… Лариска погибла на месте. Колька в больнице помер. Но сказать ничего не смог, без сознания был. Так-то… Поэтому вот теперь всех любопытных монтировкой и встречаю, ты уж не серчай на старика, Анатольевич.
– А охраны по-прежнему нет, – попенял Грибов. – Так же нельзя!
– А на кой она нам теперь? Мы теперь деньги по карточкам получаем. Как случилась эта беда, в кассе больше ни рубля не держим. – И Петрович быстро глянул на него: поверил ему или нет Грибов. – Так ты по какому вопросу, Анатольевич? По тому ограблению или как?
– У вас работал Виктор Синицын, – начал Грибов. – Не знаю кем, но точно работал.
– Компьютерщиком он был. Засядет за ящик, зада не оторвет, – не очень уважительно отозвался Петрович и с грохотом полез из-за стола. – Я, хочешь, тебе сейчас его помощника позову.
– Это подождет, – кивнул Анатолий. – Вы мне лучше скажите, почему он ушел и когда ушел?
– Ушел-то?.. – Петрович встал возле двери и снова почесал голову. – Да недели за три до грабежа этого и ушел.
– Да?! А почему?
– Так позвал его друг куда-то в крутой офис. Маялся он тут, Витек-то. И мы не того поля ягоды, и контора наша халупой ему казалась. И компьютер ему не такой. Не тот уровень, Петрович, так он мне сказал, когда уходил.
– А каким вам Синицын показался как человек? – спросил Грибов, поднимаясь. – Что вы о нем можете рассказать?
– А ничего! – воскликнул изумленно Петрович, чуть помедлив с ответом. – Вот ведь… И правда ничего. Выпивать он с нами брезговал. Чтобы задержаться после работы, ни-ни. Он… Скользкий какой-то…
Ничего нового не добавила и бывшая помощница Виктора Синицына, правда, слово «скользкий» она заменила на «мутный» и тоже сказала, что Виктор тут был не в своей тарелке.
– Не нашего он был поля ягода. Не тот у него был уровень, – повторила она, провожая Грибова. – А как человека его узнать было невозможно.
– Потому что мутный? – напомнил Грибов.
– Нет, потому что нечестный. Наобещает с три короба, а потом… А, да что теперь, он же уволился, – девушка вздохнула. – А так он, конечно, симпатичный и аккуратный очень. После его ухода ни одной бумажки лишней в его столе не нашлось…
Глава 10
Его нет и никогда уже не будет. Никогда!
Мерзкое бездушное слово, которым люди привыкли разбрасываться направо и налево.
Этого никогда не будет! Я никогда тебе не поверю! Ты никогда не будешь мне родным человеком! Мы никогда не будем вместе!..
Ах как противно и печально. Ах как неразумно употреблять его, лишая себя и других последней, пускай хотя бы крохотной надежды. Кто позволил употреблять это страшное слово живым людям в отношениях с живыми? Забыли, что «никогда» наступает лишь после смерти, да?! Забыли!
Только смерть обрывает все, только она подводит черту – никогда…
Его больше нет, никогда уже не будет. Он никогда не вернется с работы. Не поужинает с ней. Не поднимется к себе наверх, не засядет за работу, улыбнувшись извинительно. И утром не стащит с нее одеяло, когда ей не хочется вставать.
Господи, страшно-то как! Оно снова случилось в ее жизни – это страшное никогда, после которого никакой абсолютно надежды. Надежды на то, что все еще можно поправить, попытаться начать все сначала, в чем-то уступить, что-то потребовать, как-то все объяснить.
Этого ничего не будет, потому что его уже не будет никогда!..
Говорят, что жизнь и смерть приходят в назначенное время, что человек не властен изменить капризную судьбу. Может быть, и так, но разве это справедливо?! И жить с этим ей теперь как? Как смириться с мыслью, что Виктор должен был уйти именно в тот день и час, когда он ушел. Когда он решил уйти. А разве он имел на это право? Разве дано ему было право решать за небеса, когда именно ему умереть?!
– Ты не имел права, слышишь?!
Вика стояла перед их общим портретом в кухне и, не отрываясь, смотрела в любимое лицо. Сколько она так простояла, вернувшись с работы, она не знала. Может, пять минут, может, час. Время сейчас совершенно ничего не значило для нее. Ей его не жаль было расходовать, ни к чему стало экономить. Оно не способно теперь ей помочь.
Слишком долог и труден путь до полного выздоровления от болезни, что поселилась внутри. Очень долог, Вика знала, потому что уже не раз шла этим путем. К чему тогда было считать минуты, складывать их в часы, потом в дни, недели, месяцы? Она и так знала, что очень долгим и болезненным все это будет для нее.
– Витя, почему?.. Почему ты сделал это?! Ты не имел права, слышишь?!
Наверное, она начинала потихоньку сходить с ума. Уже в который раз ловила себя на том, что говорит в доме сама с собой или – с портретом. То вдруг замирала и переставала двигаться. Могла сидеть на диване, задуматься и очнуться далеко за полночь. Либо у окна в кухне могла простоять полдня, если был выходной.
– Это безумие, – тихо проговорила Вика, отворачиваясь от портрета и обнаружив, что простояла в верхней одежде у стены ровно полтора часа. – Я схожу с ума…
С этим надо было что-то делать, но что? Делить с ней ее горе никто не станет и не захочет. Да и близких людей у нее не осталось: родители, бабушка и Виктор ушли. Подруг не было. Милиции до нее нет никакого дела. Грибов второй день не отвечает на ее телефонные звонки. Бобров в утешители настойчиво набивается, но Вика после известия об организованной им слежке за Виктором не очень-то ему доверяла.
Не нравилось ей это вообще, если честно. Совершенно не нравилось. Зачем следили за ее Виктором? Чаусов что-то мямлит невнятно, изворачивается, заходить в дом не хочет. Она вчера вечером его так уламывала, даже ужин вызвалась приготовить, если он зайдет. Все равно отказался.
– Неловко мне, Виктория, беспокоить тебя после работы, – сказал Иван. – Ты ступай, отдыхай. Сегодня день был тяжелым.
А у нее теперь каждый день и каждая ночь тяжелые, хотелось ей закричать на весь поселок и на этого тупоголового, непробиваемого Чаусова хотелось закричать тоже. И ей страшно и пусто в осиротевшем доме. И каждая тень, каждый скрип заставляют ее вздрагивать. И всякая дрянь в голову лезет насчет того, что души самоубийц никогда не обретут покоя и живым покоя не дадут. И она бы с удовольствием, между прочим, пожарила картошки и достала из погреба квашеной капусты с клюквой. Порезала бы в нее лука кольцами, полила бы растительным маслом и подала к столу вместе с картошкой. И может быть, глядя на то, как Иван с аппетитом уплетает нехитрый ужин, приготовленный ею на скорую руку, и она бы поела вместе с ним. Но Иван не пошел в дом, выдумав сразу сорок три причины, почему он не может этого сделать.
А вот о причине своего пребывания под ее окнами так и не обмолвился, снова принявшись мычать что-то нечленораздельное. Единственное, что Вике удалось понять из его невнятного объяснения, так это то, что караулит он ее по собственной инициативе. Бобров тут был ни при чем…
– Ты не имел права, Витя, так поступать со мной, – в который раз повторила она, стоя спиной к портрету. – Как вот мне теперь жить?
Ответить ей никто не мог, решать надо было самой, но… У нее не получалось. В минувшее воскресенье она попыталась подумать о своем будущем и даже помечтать попыталась. Вышла совершеннейшая ерунда.
Одной жить в этом огромном доме было невозможно, значит, что? Значит, нужно жить в нем не одной. А с кем? Мужа не было, родственников тоже, детей не предвиделось. Можно было бы пустить квартирантов, но, представив себе, как совершенно чужие люди равнодушно пользуются их с Виктором общими вещами, Вика отвергла эту мысль.
Выходило, что будущего у нее никакого не было.
Она сделала два пробных шага от стены, ставшей для нее мемориальной. Получилось. Стянула с плеч шубку, повесила ее на вешалку и пошла в ванную умыться. Там безбоязненно открыла шкафчик над раковиной, зная, что щетки Витиной там нет. Решила воспользоваться советом Чаусова и убрала кое-что из его личных вещей. Теперь хотя бы умываться может, не корчась от боли, когда взгляд натыкался на Витину щетку, бритвенные принадлежности, мочалку, полотенце. Все убрала.
Умылась и вдруг начала стягивать с себя всю одежду. Она вот сейчас нальет ванну горячей воды, заберется туда, нацепит наушники от плейера и станет слушать музыку. Громко! Надо же хоть изредка встряску давать мозгам, чтобы они совершенно не окостенели от боли.
Вернувшись после ванны в кухню, она сразу полезла в холодильник. Что-то на днях она покупала съедобное и, кажется, даже убирала туда, методично распределив на пустых полках.
Надо же, не ошиблась, и не приснилось ей это вовсе. И колбаса, и мясо, и котлеты замороженные. Молоко, яйца, сыр. Фрукты и овощи в выдвижном отсеке под стеклом. Будет чем угостить Ивана. А она твердо вознамерилась его сегодня затащить к себе на ужин. Нет, ну с шести до девяти, а то и до половины десятого сидит в машине! Наверняка голодный.
Котлеты пожарились быстро и оказались вполне съедобными на вкус, хотя в магазине она ни на ценник не смотрела, ни на упаковку, сгребала все, что под руку попадалось. Салатик из перца, помидоров и огурцов заправила сметаной. Подумав, взбила пять яиц и вылила их на сковороду. Пускай омлет будет на гарнир, решила Вика, снова вдевая руки в рукава короткой шубки. Влезла в валенки, в которых обычно убирала снег во дворе, и пошла на улицу к соседнему забору, за которым прятал свою машину Иван Чаусов.
Смешной, рассуждала она, медленно огибая чужую усадьбу. Прячется зачем-то. Она же знает, что он здесь, и даже понемногу начала привыкать к его присутствию, пускай не рядом, но все же. А он все равно прячется.
– Это у меня фишка такая, Виктория, – серьезно объяснил он ей как-то, позавчера, кажется. – Я твой дом вижу, а ты меня нет.
– Но я же знаю, что ты здесь! – возразила она.
– Ты знаешь, а кто-то другой – нет, – посуровел он как-то сразу.
– А кто другой?
У нее с сообразительностью после смерти Виктора вообще была беда. Все нужно было повторять дважды. И тогда вот не поняла его намеков.
Но Иван пояснил.
– Тот, кто захочет обидеть тебя, Виктория, – сказал он.
Обидеть так, как обидела ее судьба, вряд ли кто бы сумел, подумала она тогда и, отчаявшись зазвать его в очередной раз на ужин, ушла в дом. Но теперь-то она не отступится. Зря, что ли, она котлет нажарила целую сковороду и салат сделала.
Машина стояла с потушенными огнями. Виктория удивилась, обычно Иван габариты не выключал и время от времени заводил мотор, чтобы не мерзнуть.
– Мало ли какому дураку взбредет в голову по этой дороге полихачить, – объяснил он ей. – А тут я без стопаков и предупредительных знаков. Он в меня того… Кому охота на бабки попадать…
– Иван! – Виктория постучала в водительское стекло, ничегошеньки не видя за плотной тонировкой. – Иван, открой дверь, пожалуйста.
Он не открыл и даже не отозвался, что ее немного обидело. В самом деле, считает ее навязчивой, да? Решил молчанием от нее откреститься? Думает, она попляшет, попляшет вокруг машины да так ни с чем и уйдет.
Она снова постучала по стеклу, и снова никакого ответа.
А она и ненавязчивая вовсе. Это Чаусов не имеет права следить за ней, даже если называет свои действия благородным словом – охрана. На это должно быть ее согласие.
– Иван, ответь мне немедленно! – сказала она громче и, не дождавшись ответа, потянула на себя дверную ручку. – Иван?..
Глава 11
От такой наглости Грибов просто осатанел и еле сдержался, чтобы не ударить. Сдержался только потому, что перед ним была женщина. Стоял бы на пороге его квартиры мужик, врезал бы.
Эта женщина, которую ему захотелось придушить прямо там же, – как бы это поделикатнее обозвать – нагло встречала его со службы в поварской белоснежной косынке и таком же девственно-чистом белоснежном переднике, с поварешкой наперевес.
– А я тебя жду, Толик! – прожурчала Зоя и попятилась. – Чего ты, а?! Не рад мне, да? А я хотела сюрприз тебе сделать!
– По-твоему, это сюрприз?! – заорал Грибов, ткнув в ее передник и косынку трясущейся дланью. – По-твоему, сюрприз?!
– А по-твоему?
Она все продолжала пятиться к кухне, откуда неслись такие запахи, что у Грибова желудок сводило.
– А по-моему, это вторжение на чужую территорию! Это моя собственность, Зоя! – продолжал он надрываться, разобрав среди многих прочих запахов аромат жарящегося мяса. – Как ты сюда проникла, хотел бы я знать?! Ты что – домушница?!
– Не-а, Толик, – заулыбалась она беспечно, видимо, уловив голодный блеск в его глазах. – А я мясо по-французски готовлю. Ты любишь мясо по-французски, Толик?
Это был удар ниже пояса, да такой силы, что он почти задохнулся от голодного спазма.
Это Ленка! Окончательно обнаглевшая бессовестная тварь помогла своей подруге проникнуть к нему в дом, потому что запасные ключи от его квартиры у нее имелись на всякий случай. И она же снабдила свою подругу секретом. Его секретом, между прочим!
Мясо по-французски – с грибами, луком, помидорами, под сырной корочкой – Грибов не просто любил, он обожал его до тихого щенячьего повизгивания. Как-то отмечали День милиции в ресторане двумя отделами, заказали кучу всего и мяса этого в том числе. Так он потом со всех столов его таскал на свою тарелку, поскольку коллеги все больше пили, а не закусывали.
– Так любишь или нет?
Зоя, перестав пятиться, пошла вдруг в наступление, выпятив грудь. И поварешка в ее руках вдруг заплясала, загуляла, того гляди на голову ему опустится.
– Люблю, и что с того? – огрызнулся Грибов, но все же шажок назад сделал.
– Вот и отлично! – просияла она, крутнулась на пятках и вприпрыжку помчалась в кухню, начав орать оттуда: – Это отлично, Толик, что ты любишь мясо по-французски!
– Почему отлично-то?! – Прежнее возмущение, когда Зои не стало рядом, снова начало раздувать пламя в его душе. – Почему отлично?!
– Потому что я люблю его готовить, Толик, – пропела она в ответ, вовсе, казалось, не обращая внимания на его гнев. – И вообще я готовить люблю. А ты, я слыхала, любишь поесть. Вот и отлично, Толик! Я стану для тебя готовить, а ты станешь есть.
– А если не стану, что тогда?
Он уже вошел в кухню, успев снять куртку и ботинки. Прошел в свой угол, сел на стул и принялся следить за ней исподлобья. За тем, как она противни с мясом в духовке ворочает, меняя их местами. За тем, как лук в салат крошит, быстро и точно ударяя ножом по пучку. Как масло льет в миску из пластмассовой бутыли. Ни капли не пролив, между прочим. У него вот так не получалось никогда, непременно каплю-другую на стол уронит.
Может, и не очень радостно было ему на нее смотреть, но что не противно – это точно. И даже, если честным быть, не столько задевал тот факт, что Зоя хлопочет сейчас на его кухне, сколько то, что Ленка без его согласия взяла и запустила ее сюда.
Просто с чего-то вдруг сочла, что имеет полное право отдать его ключи посторонней бабе, снабдить ее его секретами. И сидит небось сейчас дома в Сашиных объятиях и умильно улыбается от того, какое благое дело сотворила.
Гадина! Змея подколодная! Зря он ей место начальника уступил, ой зря! Надо бы ей напомнить об этом при случае.
– Я щас! – сорвался он с места, решив не откладывать важного дела в долгий ящик.
– Так ты будешь есть или нет? – расстроенно крикнула ему в спину Зоя.
– Буду!
Ленка отозвалась мгновенно.
– Да, Грибов, слушаю, – осторожно пискнула она в трубку.
– Это я вас, Елена Ивановна, слушаю, – рокочущим шепотом, чтобы Зоя не услыхала, начал Толя. – Кто дал вам право распоряжаться моей собственностью?!
– Это которой? – включила мгновенно дурочку Лена. – Ты про чресла или про ключи?
– Про ключи, уважаемая, про них! Хотя, если так пойдет и дальше, думаю, что и чреслами ты скоро начнешь распоряжаться! – взревел Грибов. – Какого черта, Аль!!! Какого черта???
– Ну, прости, – покаянно выдохнула она. – Ну прости, сглупила. Можешь выставить ее сей момент.
– Да, выставишь ее теперь! – огрызнулся Грибов снова шепотом. – Она уже свои кухонные принадлежности в мой дом приволокла!
– В смысле кухонный гарнитур или посуду с холодильником? – съязвила Елена.
– В смысле фартук и поварской колпак!
– А-а, ну это не так страшно, Грибов, – ухмыльнулась Елена и пошушукалась с кем-то, с Сашей своим ненаглядным, видимо. – Это обязательные вещи при приготовлении обеда, а у тебя наверняка их не имеется, вот Зоя и…
– Слушай, Аль, ты чего ко мне с ней прицепилась, а?! Это же не просто так, я не дурак, понимаю, – заспешил Грибов, Зоя уже дважды звала его к столу. – Я и раньше с твоими подругами любовь крутил, ты так не наседала, а тут совсем обнаглела, ключи мои отдала! С какой такой блажи, Аль?
– А с такой, Грибов, – медленно начала Елена после непродолжительной паузы, в течение которой продолжила шушукаться, с ним же, вероятно, с ненаглядным своим. – Что жениться тебе давно пора, пока ты не пропал окончательно.
– Ух ты, заботливая какая! – взорвался он, перебивая. – А без тебя я никак, нет?
– Пока не получалось, сколько ты ни старался. Попробуй опровергнуть, Грибов!
Он не стал, потому что доля правды в ее словах имелась. Он неоднократно пытался начать строить серьезные отношения, но всякий раз что-то не получалось.
– Так вот, не получалось у тебя не потому, что ты убогий, Толик, хотя некоторые думают иначе, – не преминула пустить шпильку Елена, – а потому, что ты боишься!
– Кого? Кого я боюсь?
– Не кого, а чего! Ты боишься серьезных отношений, жизни семейной боишься, как огня. А без нее тебе при нашей собачьей работе, Грибов, никак нельзя.
– Почему это? – откликнулся он ворчливо.
– Пропадешь!
– А с Зойкой твоей не пропаду, что ли?
– Зойка очень терпеливая, рукодельная, семейная и… красивая. Не так разве?
– Ну… не уродина, – нехотя согласился Грибов.
– И в постели вам хорошо было, опять же плюс огромный.
– Ты и об этом уже знаешь?! – снова возмутился Толик. – Растрепала подружка?
– Поделилась радостью, скажем так, – вздохнула с печалью Елена. – Если бы в ней что-то было не так, я бы не стала давить на тебя, Грибов. Зоя очень хорошая, дай ей шанс. Попытайся рассмотреть в ней просто женщину, которая хочет о тебе заботиться, а не хищницу, покушающуюся на тебя и твое добро. Не обижай ее, Толик! Не обижай, ты же хороший!..
О как! Все, блин, кругом хорошие! А Ленка, получается, вообще лучше всех, раз взялась творить добро. И ведь все-то она о нем знает и понимает, и что серьезные отношения его страшат, и что семейной жизни он боится. А вот не угадала, Елена Ивановна, пальцем в небо! Не боится, не страшится, а просто…
Просто не случилось еще в его жизни таких отношений, от потери которых болит все внутри и белый свет не мил. И когда дышать невозможно, и сердце стучит с перебоями, и думать ни о ком другом не можешь, и мысли все, как язык вокруг больного зуба, так и крутятся вокруг нее – единственной, так и крутятся.
Не случилось пока в его жизни ЕЕ, Елена Ивановна, не случилось. А хватать всех хороших, что под руку подвернулись или под нее кем-то удачно были подставлены, не хотелось Грибову Анатолию Анатольевичу. Тлела еще в нем крохотная надежда, что ОНА непременно встретится, очень слабая надежда, но тлела.
– Все хорошо, Толя?
Зоя пришла в комнату с кухни, успев избавиться от фартука и косынки, расчесать волосы и подкрасить губы. Встала лубяной картинкой в дверном проеме, уставилась на него с испуганной улыбкой. И все ждала чего-то от него, ждала. А он молчал.
– Может быть… Может быть, мне лучше уйти, а?
Конечно, ей не хотелось никуда уходить от него. Конечно, она ждала, что он сейчас встрепенется и рванет ей навстречу, и обнимет, и прижмется к ней, и начнет лопотать что-то про ее несносные выдумки. И может быть, назовет ее малышом, от чего она, наверное, расплачется, так ей это нравилось.
И все это Грибов понимал и знал, чего именно она ждет от него, когда, растерянно моргая, начала закручивать край легкой светлой кофточки. Захватит аккуратно простроченный низ двумя пальчиками, катнет кверху четыре раза, остановится и катит вниз.
Она теперь ждала от него хоть чего-нибудь.
Ну, хотя бы не выгонять-то он ее мог! Никто от него любви не просит, никто! И пускай называет ее, как ему вздумается, если малышом не хочет. И не обнимает ее, и не целует даже, просто…
Просто пусть посидит напротив за столом, похвалит немногословно стряпню ее – она ведь старалась, – поговорит о чем-нибудь с ней. О пустяках всяких…
– Зоя, зачем я тебе? – вдруг нарушил паузу Грибов, устав наблюдать мучения бедной женщины и поняв, что пересилить себя он не сумеет.
– В каком смысле?! – Она дернулась, будто он ударил ее наотмашь.
– Я не очень хороший и не очень надежный, чтобы ты вот так…
– Что вот так?! – Ее спина с каждым его словом становилась прямее, черты лица заострялись, а дыхание делалось прерывистым. – Что я вот так, Толя?!
– Ну… Чтобы ты вот так унижалась передо мной, – брякнул он первое, что пришло в голову. – Не стою я того, поверь, совершенно не стою.
– Я! Я унижалась?!
Она сильно зажмурилась, тут же обозначив свой возраст стрельнувшими из уголков глаз морщинками. И вдруг начала тихонько смеяться.
Вот истерика сейчас как раз кстати, с раздражением подумал Грибов. Смех сквозь слезы или слезы сквозь смех! Вот зачем ему это все, зачем?!
Но Зоя не разревелась, она резко распахнула глаза, мотнула головой и произнесла устало, что снова не сделало ее моложе:
– Не собиралась я перед тобой унижаться, Грибов. Просто хотела, чтобы ты…
– Чтобы я что? – поторопил он ее.
Надоело ему выяснять отношения, которых пока еще не существовало вовсе. Которые, случись они вдруг, его и тяготили бы, и мучили, и лишними бы казались.
– Чтобы ты просто вкусно пожрал, Грибов!
И она ушла. Ушла, забрав с собой поварскую косынку и передник, забыв снять с плиты картошку, и та разварилась вдрызг, пришлось Грибову черпать ее ложкой и хлебать, как суп. А мясо, между прочим, так себе получилось. И он совсем не придирался к Зое. Просто не так она его приготовила, и все. Напрасно Ленка ему подругу расхваливала и навязывала напрасно. Ничего бы у них не вышло, ничего.
Мыть посуду Грибов не стал, покидал все в раковину, и тарелки, и кастрюльку из-под картошки, противни залил водой и поставил на обеденном столе отмокать. Влез под душ, где драил себя нещадно мочалкой, обдавал то ледяной, то горячей водой, пытаясь избавиться от противного чувства вины. Вышло не очень. Мясо все глаза намозолило, и куда, спрашивается, столько наготовила.
К телевизору, короче говоря, Грибов подсел совершенно расстроенным и сразу полез по спортивным каналам. И там сегодня будто заговор! Ни единого матча футбольного.
Ленка позвонила дважды, но он не ответил. Тогда она, не успокоившись, прислала ему сообщение из одного слова – сволочь. Ему и без этого было понятно, что она его обвинять станет. А он при чем? Пускай не лезут!
Звонок в дверь в начале десятого для Грибова оказался полной неожиданностью.
Может, Ленка приперлась, не дожидаясь утра, чтобы выплеснуть ему в лицо все, что она о нем думает? Так Сашка вряд ли ее в такой час из дома отпустит и сам с ней не поедет, дело потому что деликатное.
Зоя не могла вернуться. Она ушла насовсем, он, во всяком случае, на это надеялся. И фартук забрала, и косынку, и ключи его не забыла оставить. Тут никакого теперь продолжения. Фомин в командировку отправился, прийти никак не мог.
Тогда кто?!
– Добрый вечер!
Она поздоровалась так, как обычно кричат «караул» или «спасите, тону». Именно с таким надрывом поздоровалась Виктория Мальина, переступая через порог.
– Что стряслось? – мгновенно свел брови на переносице Грибов.
Все, он решил теперь с бестолковыми бабами быть суровым. Две за один вечер – это, пожалуй, уже перебор. Одна свои кулинарные способности явилась ему демонстрировать. Вторая, возможно, из пустого дома удрала, мучимая и преследуемая призраком своего удавившегося супруга.
– Он пропал!!! – еле выдавила из себя Виктория и медленно поползла по стенке коридора, к которой успела прислониться.
– Кто пропал?
Он все еще был суровым, решив, что дамочка сходит с ума от горя и одиночества, и пропажей запросто может оказаться носок покойного.
– Чаусов Иван! Начальник службы безопасности у нас в фирме, – начала объяснять она, немного порадовав Грибова тем, что речь идет о вполне реальных людях. – Он пропал сегодня вечером.
– Куда пропал и откуда?
Бестолковый вопрос, конечно, но это лучше, чем просто молчать, ничего не понимая. А он ведь пока ничего не понимал.
– Куда пропал, не знаю, – сказала Виктория, значит, его вопрос все же не был лишним. – Когда? Между шестью и восемью часами вечера. Откуда? От моего дома пропал, Анатолий Анатольевич! Это беда!
– С чего вы взяли? И что он делал возле вашего дома?
Спросил и тут же пожалел. Видел же, что парень всюду сопровождал девушку. И когда труп ее мужа обнаружили, этот здоровяк с ней был, и потом в отделение ее привозил. И возле морга, санитары рассказывали, он толкался. Грибов тогда значения этому не придал. Решил, что по службе тот обязан ей помогать. А раз возле ее дома отирался, откуда и пропал, то это могло означать лишь одно – у этих двоих либо был, либо намечается роман.
– Только вы ничего такого не подумайте, он охранял меня, – как-то сумела догадаться Виктория о мыслях Грибова. – Я была, конечно, против, но он настырно вел меня от работы до дома и не уезжал, пока я спать не лягу. Как свет в моих окнах гас, так он уезжал.
– Странно, – пожал Грибов плечами. – Почему он охранял вас, разве вам что-то угрожало?
– Не знаю. Я считала, что нет, Иван ничего конкретного не говорил, но и не уезжал. Нет, сначала говорил, что будто бы по привычке, а потом не знаю почему.
– Его руководство к вам приставило?
– Нет, он ничего об этом не говорил.
Виктория покусала нижнюю губу и глянула на него оценивающе, словно решала: можно его посвящать в их общий с Иваном секрет или нет. Потом все же решилась.
– Знаете, – начала она медленно. – Руководство наблюдать за мной Чаусова не приставляло.
– А за кем? – заинтересовался внезапно Анатолий. – И вы сказали, по привычке… Он что же, и раньше наблюдал за вами?
– Не за мной, – мотнула она головой.
– А за кем же?
– Бобров просил Чаусова последить немного за моим мужем, – нехотя призналась Виктория.
– За покойным мужем? – уточнил на всякий случай Грибов.
Мало ли, может, девица уже успела оплакать предыдущего и нашла себе нового.
– Да, он следил за Виктором. За Виктором Синицыным. Послушайте… – Она начала неуклюже подниматься с пола, роняя то шапку, то сумку. – У вас не будет стакана чая? Я пока летела сюда, столько всего передумала!
Налил он ей чая, жалко, что ли. И даже мяса предложил, что Зоя наготовила. И внимательно следил за тем, как Виктория пережевывает.
– Немного пересушено, – рассеянно заметила она, даже, видимо, не осознавая, что говорит, все время о чем-то думала. – Вы готовили? В следующий раз под противень ставьте другой, в который налейте воду.
Ну! А он что говорил! Не умеет Зойка мясо по-французски готовить.
– О результатах слежки вам известно? – напомнил ей Грибов, не решаясь признаваться и называть имя повара.
– Да. Иван рассказал мне, что все было нормально. Что он ничего не заметил. И даже в тот день, когда Витя погиб, будто бы все было как обычно. Но знаете, что мне показалось странным…
Виктория, не доев, отодвинула тарелку с извиняющейся улыбкой. Он понимал ее. Ему тоже не очень-то Зойкина стряпня пришлась по вкусу, третий кусок ему тоже в горло не полез.
– Когда он рассказывал мне о последнем дне, о том трагическом дне, когда Вити не стало, Иван словно что-то вспоминал все время. И как-то… Как-то вел себя странно.
– Он рассказывал вам, что его тревожило?
– Нет, но от дома почему-то не уезжал! – Виктория снова испуганно округлила глаза. – А как-то раз, уезжая от меня, попросил быть осторожней. Почему?!
Грибов отвернулся к окну и задумался.
Нет, совсем не над тем он думал, куда мог запропаститься начальник службы безопасности. Думал он над тем, с какой это стати его покоробили ее слова: «когда он уезжал от меня»? Ну, уезжал и что? Ну, от нее, а от кого еще-то? Чего заводиться-то? К кому ревновать? Бредятина, Грибов! Полная бредятина, опомнись!
– У вас были отношения? – спросил он напрямую.
– У кого?! – Она даже отпрянула от неожиданности. – У кого отношения?
– У вас с вашим начальником безопасности?
– Как вы можете!!! – ахнула она и заморгала часто, со слезой. – Как вы можете такое предполагать?!
– Знаете, могу, – спокойно парировал Грибов. – Я много чего могу предполагать, очень много! И даже могу предположить, что это вы довели своего мужа до самоубийства, именно из-за того, что у вас был роман на стороне.
Кажется, она не поняла до конца, что он имеет в виду. Пыталась, видно было, что пыталась. И лоб морщила, и губами беззвучно шевелила, будто все им сказанное еще раз проговаривала. Но так и не поняла.
– Вы и правда так думаете? – уточнила она. – Прямо вот так вот и думаете, как сказали?
– Я так думаю, – кивнул он. – А что?
– Да так, ничего. – Виктория вдруг начала отодвигаться от стола вместе с табуреткой. – Это… Это какой же надо быть сволочью, чтобы так думать!
