Текст книги "Два Вальки Моторина"

Автор книги: Галина Панизовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

И обошлось. На стене в передней белела записка: "Валёк! Шуба уже зашита. Магнитофон починим. Не убегай больше. Целую. Мама".

Уф! Я вздохнул с облегчением… Мамина подушка пахла, как пахнет одна моя мама. Мамой пахло и в платяном шкафу, где в углу на гвозде висел ее белый запасной халат… В прошлом году, когда я убежал из дому в первый раз, мама не пошла даже на работу. Но больным врач нужен каждый день, а мама – врач в туберкулезном институте. Записки мама писала всегда ласковые. Я прямо видел, как при бледном утреннем свете у столика в прихожей уже в пальто мама стоя пишет мне на своем медицинском бланке…

Выскочив на кухню, я схватил со сковородки картофелину – не ел ведь со вчерашнего дня. Облизал пальцы. И набрал было номер маминого рабочего телефона, готовый сказать: "Мамуль! Это я…" Но тут в голову пришла одна мысль – и я бросился по комнатам, заглядывая в углы, распахивая шкафы, выдвигая ящики. Я искал… Ан нет, Володиного магнитофона не было нигде.

"Эх, дурень-дурень! – говорил я себе. – Если уж брать у Володи маг, так не вчера. Брать надо было сегодня!.." Я вспомнил, что как раз сегодня – двадцать девятого мая – день рождения Ники из нашего шестого «а». И на него непременно прибудет ее сестра Катерина.

Дело в том, что на Никин день меня в этот раз не пригласили. Когда мы были маленькие, тетя Инга – Никина мама всегда меня к ним звала. Но теперь распоряжалась сама Ника.

Однако если бы в руках у меня оказался настоящий репортерский маг… С ним можно и без зова прийти куда угодно. Я пришел бы, а Катерина бы сказала: "Ой, какой прекрасный маг!" А я сказал бы ей: "Здравствуй"…

А может, в крайнем случае, подойдет и немного сломанный маг? Я мог бы сказать потом: "Ах, а я не знал, что он сломался!"

Но магнитофона не было нигде-нигде: сдали уже, наверное, в ремонт. Между тем пошел уже пятый час – маме звонить поздно, она скоро придет сама…

Мысль эта меня испугала. Неужели вот сейчас придется встретиться с родителями с глазу на глаз? Я чувствовал теперь, что этого просто не смогу. Во всяком случае не так сразу. Может быть, чуть позже, когда соберусь с силами?

И, забыв данное себе обещание, я бросился прочь. Но все же задержался, чтобы начертать поперек маминой записки огромными печатными буквами: "Жив и здоров!"

КАК НА НИКИНЫ ИМЕНИНЫ…

Если бы Нина Александровна – тетя Нина с папиной работы – училась в нашем классе, ее бы так и звали: «Нравиться». Это было ее любимое слово, она произносила его в минуту раз пять. Но мама говорила, что смеяться над этим просто грех, ведь тетя Нина самый добрый человек в округе.

Так считала не одна только мама. Тетя Нина переехала к нам во дворы недавно, и у папы на работе она была тоже новенькая, но доброту ее признавали уже все.

Испытал ее на себе и я, хотя было это, правду сказать, не так уж приятно: тетя Нина притащила вдруг к папе на работу аквариум для моих будущих рыбок. (Папа считал почему-то, что для моего гармоничного развития необходимы рыбки. Но считал он так давно: когда я был еще в пятом классе. Тогда аквариума не достали.) И надо же было, чтоб мы с моим Геркой завернули на папину работу как раз в тот день! Хотели попросить на кино. Папы в отделе не было. А вокруг тети Нининого стола собралась небольшая толпа и говорила разом:

– Какая роскошь! Да это же целое море! Нина Александровна, вы ангел во плоти!.. Нина! Вы с ума сошли – такая хрупкая женщина и таскать такую тяжесть! Да я б никогда, ни ради каких разлюбимых детей!

Тут они заметили нас с Геркой и начали:

– А, сам герой дня! Он как почувствовал!.. Валя, ты только взгляни, что тебе принесла наша тетя Нина!

Аквариум был гигантский.

– Валя, ты рад? Хотел такой?

По правде сказать, рыбки мне были ни к чему. Я хотел собаку – ирландского сеттера, я назвал бы его Лорд…

– Рад. Хотел. Спасибо вам, тетя Нина.

И пришлось нам с Геркой вместо кино тащить на себе домой эту огромную банку… Но тетя Нина была тут ни при чем: откуда ей знать, что я хочу не рыбок, а Лорда?

Теперь тетя Нина помогала тете Инге печь именинный пирог. Через приоткрытую форточку слышно было, как они переговариваются на кухне: сперва обсуждали, сколько класть изюму, потом втыкали свечки – тринадцать свечей по числу полных Никиных лет…

А на улицу лился праздничный вкусный запах.

* * *

Есть в Никином дворе местечко под названием «Угол». Никакой это на самом деле не угол, а такая ниша в стене – архитектурный каприз. Из «каприза» и кустиков, посаженных вдоль стены, получился тайник: ты видишь оттуда Никин подъезд и все четыре подворотни, а тебя не видит никто.

Тут я и сидел на брошенной кем-то досочке. Родителям моим в Никин двор заглядывать не к чему: мама, как пришла, сразу, конечно, увидала мою записку. И успокоилась. Может быть, прилегла даже чуточку отдохнуть… "Наверное, и хорошо, что взял и не остался ждать маму, – думалось мне. – А то бы ей не отдыхать, а мне не сидеть бы в засаде".

Не сидеть здесь я не мог. Я держал под присмотром главный, уличный, вход. Ведь здесь сегодня под аркой из серого гранита появится Катерина.

Она не являлась. Шли и шли с цветами, с коробками девчонки из нашего класса, девчонки из параллельного. Мальчишек вообще как будто не звали. Интересно, что они делают там одни?.. Никина комнатушка выходила как раз в «каприз». И, подтащив мусорный бак, я шагнул с него на выступ стены…

Ника завязывала перед зеркалом кушачок и чему-то смеялась. Остальных видно не было.

Эта Ника – смешная, похожая на щенка – была для меня совсем особым человеком, как никто: ведь с ней шепталась обычно ее двоюродная сестра Катерина…

Вдруг кто-то больно схватил меня за лодыжку. Геркин голос рыкнул:

– Что? Шпионить?

– Чего ты? – спрыгивая, изумился я.

– А ничего! – он приблизил ко мне красное от злости лицо. – В лоб получишь, вот что!

– Да? А если я сам тебе врежу?

Драться с ним не хотелось. И, глядя на его выставленную челюсть, я только подумал про себя: "Неужели ему нравится Ника? Ну и дела!" И ушел от него, презрительно сплюнув.

Разве мог я тогда подумать, что вижу моего Герку в последний раз?

* * *

«Как на Никины именины испекли мы каравай…» – я услышал это нестройное пение и сразу понял, что пришествие Катерины было мною бездарно пропущено. Никина двоюродная сестра жила с их бабушкой, и с тетушками, и с детьми тетушек не у нас, а на Мытнинской улице. И похоже, что пока я ждал, когда Герка уберется со двора, они все прошли. Из окон доносился теперь хохот, поцелуи и общий гвалт. Катеринин голос, правда, не пробивался. Но Катерина и не станет орать. Стоит небось в сторонке со своей полуулыбкой и спокойно ждет, пока обратятся к ней…

Я подобрался ближе, выставил ухо:

– Спасибо, спасибо! Ой, какое спасибо! – щебетала Ника. – Погодите, а где же Катюшка?

Гвалт сразу пропал, будто его выключили. Осталось лишь покашливание Никиной (и Катерининой) бабушки. Оно было такое, будто бабушка хотела сказать: "Ах, лучше вы меня не спрашивайте!.."

– А ты еще не знаешь? – ворвался голосок одной из сестриц. – Очередное Катькино сумасбродство. Представь только…

Но бабушка перебила решительным баском:

– Катю не ждите. Тебе, Никуша, от нее поцелуи. Она на денек-другой в Москву отъехала…

Так я остался без дома, без Герки и без Катерины.

ПЕРЕМЕЩЕНИЕ

Записки моя мама писала ласковые и так же ласково отвечала по телефону: «Сынок! Ты где? Иди домой, а?.. Иди…» Боясь это услышать, я выпаливал скороговоркой: «Это я. Я жив!» – и скорее вешал трубку…

В вечер Никиного дня рождения я поступил именно так. (Между прочим, один из автоматов в Щербаковом переулке вот уже скоро два года соединяет безо всякой "двушки"…) Такой мой звонок давал надежду, что инфаркта у мамы не будет. А домой идти не стоило… Я вдруг ясно увидел: если исключить слепой родительский инстинкт (а папа сам говорил, что он вреден), такой сын, как я, моим родителям вовсе не нужен. Все во мне их раздражает: "Сын! Ты не умеешь себя поставить. Как можно допускать, чтобы тебе кричали «шкет», или: "Господи, Валя! О чем только вы говорите с твоим Геркой?! Слышала и краснела – такие махровые глупости…"

Ну и что? А я, может быть, хочу говорить глупости!.. А вы – прирожденные отличники, воспитанные, образованные, наслаждайтесь своим великолепием сами, я больше не стану вам мешать. Стану жить один, не пропаду. Я что-нибудь такое придумаю…

Так или примерно так я размышлял всегда – при каждом побеге. Но проходили сутки или чуть больше – и мысли эти куда-то испарялись… Испарились и на этот раз. Потянуло домой. Захотелось услышать, как мама напевает, а папа хохочет и как они перебрасываются шуточками, – пусть бы даже и на мой счет… Захотелось, лежа в постели, прислушиваться к их вечерним теплым голосам…

Вот тут-то до меня наконец дошло, как ужасно то, что случилось… и как непоправимо…

В самом деле, магнитофон – маленький, как мамина театральная сумочка, с чистым, каким-то даже звенящим чистотой звуком, с любопытным круглым микрофоном-ухом, готовым все уловить, запомнить, повторить… То есть все это он готов был сделать прежде…

Володя привез его не на плече, а в чемодане, в самой глубине, бережно завернутым в свитер, потому что в нашем городе есть люди, которыми еще восхитится будущее человечество, и надо точно записать их неповторимые голоса…

Он и записывал. Но успел ли все, что хотел? Навряд ли. И уже одного этого мне просто нельзя было пережить… Я так и слышал мамин возглас: "Как можно после этого людям в глаза смотреть?" И правда, как?..

Кстати, как журналист наш гость хотел еще записать на пленку шумы нашего города, нашего Невского и особый ленинградский говор – в трамвае, в магазине, в метро… Все под рубрику: "Ленинградцы. Атомный век"… Вот тебе и ленинградцы – вместо магнитофона в футляре одни "дребезги"!..

Мама уже конечно просто сходит с ума…. И верно, ну с чем Володя вернется теперь на свою работу?.. Насчет починки мага что-то сомнительно… Можно, конечно, сгоряча в записке написать, что, мол, магнитофон мы починим. Какая там починка! Если бы мама слышала этот звон!..

Думать об этом было нестерпимо. Тем более немыслимо – возвратиться домой. Из окна лестницы, что напротив, видна была часть нашей кухни. Зажигались огни, мама ходила взад-вперед, прикладывалась лицом к стеклу. И тогда я приседал, хоть и знал, что разглядеть меня нельзя… Дом, огни, мамина голова – все это медленно кружилось, ведь спал я мало и почти не ел.

Володя-гость уехал. Отправился без магнитофона? Или родители купили ему новый на деньги, что отложены на мамины сапоги?.. А если этот особый репортерский маг дала Володе его студия, а в магазинах таких не бывает совсем?

Голова кружилась все сильнее. Шел уже четвертый вечер моего бездомного жилья. Но когда в одиннадцатом часу мама вышла меня искать, я знал, что не найдусь никогда, ни за что…

* * *

«Тук-тук-тук» – стучали мамины каблучки в пустых дворах. Мама, похоже, собралась уже спать: волосы распущены, пальто накинуто прямо на рубашку. Полоска ночной рубашки в зеленую крапинку выглядывала при каждом мамином шаге. Мама, видно, собиралась, но не смогла заставить себя лечь. Папа всегда доказывал ей, что, мол, искать парня глупо, ничего с таким большим лбом не случится, а захочет есть – придет сам… Папа был, конечно, прав…

Мама шла, придерживая пальто у ворота, и всматривалась в тусклые окна лестниц. Однажды – это было давно – она разглядела так мою прижавшуюся в уголке тень. Поэтому я кинулся на свой надежный чердак и через минуту уже смотрел на маму с крыши.

Мама бродила внизу – я следовал за ней поверху. Я смотрел вниз и размышлял, что, может быть, родители не удержались бы и высказали бы мне все, что они обо мне думают, но вообще-то они хотят все забыть и простить. Вот только я-то сам… Если, например, мама осталась на зиму без сапожек… Или если Володю уволят за то, что он загубил казенный маг… Какое я тогда имею право возвратиться и жить себе дома хорошей жизнью?

Мама шла и звала тихонько: "Валёк… Валёк…"

Внезапно в проулок вывернулся какой-то пьяный. Он шарахался от стены к стене, угрожающе бормоча. А мама вот-вот должна была выйти в тот же проулок… Я с ужасом понял, что спуститься уже не успею, кинулся на чердак, где свалена была куча реек, а когда вернулся с "метательным оружием" в обеих руках, мама и пьяный уже встретились. Он надвигался, растопыривая огромные лапы.

– Ах ты, птичка-синичка!

Но мама была уже не одна; рядом с ней стояла вездесущая и добрая тетя Нина. И грозила пьяному: давай, мол, потише!

– А ты, тетка, не встревай! Я ведь что? Только на синичку полюбоваться…

И прошел мимо. Моего вмешательства не потребовалось… Просто удивительно, до чего вовремя умела появляться тетя Нина! Взяла маму под руку и заворковала:

– Надежда Андреевна, не страдайте, найдется ваш Валет. Валет – это у него прозвище. Знаете?

В общем, мама была теперь в надежных руках.

Но вместе с облегчением я ощутил и какую-то пустоту… Действительно, раз меня искали, вниз я спуститься не мог. А здесь делать было уже решительно нечего. Разве глянуть на базу? Благо, она тут – подать рукой. Я обогнул трубу. И остановился в удивлении: на базе работали! И вечером это выглядело очень эффектно: тело грифа, будто вогнутое зеркало, собирало в длинный лучик звездный свет… Мерцающий звездный зайчик тронул кончик моей кеды, пополз выше, упал на лицо… Я зажмурился. А когда глаза открылись, лучик уже уполз.

В первый момент я не заметил ничего. Гудело в голове. Слегка чесались веки. Ветер как будто потеплел, но ведь и пора бы: последний день мая! Внезапно внутри шевельнулась тревога: дома стали ниже! Явно ниже! Я, вглядываясь, двинулся по кровле. Дома будто присели. Незнакомо и глухо лежали подо мной съежившиеся дворы. В мозгу вспыхнуло: "Да наши ли это места?" И погасло: две женские фигурки все так же брели внизу. Тетя Нина продолжала разговор:

– Зря вы мучаетесь. Ведь не в первый раз. Пора привыкнуть.

Так она утешала. Отраженное каменными стенами, до меня долетало каждое слово… Тетя Нина, конечно, знала, как утешать. Но ее речь сопровождали теперь странные звуки – шаркающие, трудные… неужели это могут быть шаги моей мамы? Моей-то мамы, которая всегда просто летала?

Я замер.

– Знаете, Нина, я должна вам сказать, что когда на улице ночь, а твой ребенок неизвестно где, к этому привыкнуть нельзя.

Мама отвечала спокойно. Но какой это был усталый голос! Что должно было случиться с моей веселой мамой, чтобы она стала вдруг так говорить? Мне сделалось страшно. Думалось лишь: "Хорошо хоть, что с ней добрая тетя Нина!"

– А я хочу сказать, что ребенок-то подрастет и с него все как рукой снимет, а вот вы пока проглядите нечто весьма важное…

Тетя Нина произнесла это неожиданно громко, а в тоне ее прорезалось что-то колкое. Не то она предупреждала, не то угрожала. Это добрая-то душа? Я сам себе помотал головой: "Не может того быть…"

Мама откликнулась слишком ровным голосом:

– Вы на что-то намекаете?

– Да что вы? Просто ваш Антон Валентинович – блестящий ученый, умница, начальник большого отдела. И если кто-то на него заглядывается, тут, согласитесь, удивляться нечему…

Ее речь опять звучала мягко. И слушать такие похвалы своему папе было бы очень приятно, если б не чувствовалось в этом чего-то недосказанного. Вот так прошлой весной мы плыли с папой на лодке по гладкой реке, а под гладью скрывался, оказывается, острый риф…

– Нина, – перебила мама, – зачем вы это говорите?

Тетя Нина намекала на что-то страшное и обидное, и касалось это нас троих: папы, мамы и меня.

– Хочу вас, Надюша, по-дружески предупредить: вам пора уделить вашему мужу самое пристальное внимание, не то…

Что "не то"? О чем она нас предупреждает? О том, что на папу обращают внимание, или о том, что он сам?.. Намекает, что наш папа может захотеть жениться на ком-нибудь другом, как папа малыша Нильса со второго двора? "Врет! – подумал я. – Врет!"

Конечно, она врала. И в голосе сквозь воркование явно проступало злорадство, она будто потихоньку шипела, как змея… Даже в том, что она назвала вдруг маму не по отчеству, а просто «Надюша», и то почему-то ощущалось злорадство…

– Послушайте, Надюша! Никто, как я, не желает вам добра. Ваш Антон Валентинович всегда на виду…

Она шипела. И тут я внезапно подумал, что ведь это – не наша тетя Нина, ведь наша – добрая, хорошая – так бы просто не могла.

А еще мне подумалось, что моя веселая гордая мама никогда не стала бы слушать такие гадости.

Маленькая фигурка, так похожая на мою маму, двигалась, влекомая чужой Ниной Александровной, не делая попытки освободиться. Только шаги ее шаркали жалобно, будто просили: "Не говорите. Не предупреждайте меня. Не надо…" Но тетя Нина не унималась:

– Так вот, милая Надя, я должна вам в некотором роде открыть глаза…

Я будто увидел, как хищно она усмехнулась, а мама вся сжалась. Этого я допустить не мог.

– Мамуль, я здесь! Сейчас к тебе спущусь! – я крикнул, хотя внутри уже шевельнулась догадка, что это вовсе не моя мама…

* * *

Да, это был другой мир, хотя и ужасно похожий, другими здесь были все! Я осознал это до конца в ту же самую ночь, стоило увидеть, как возвращался с «поздней прогулки» другой папа.

Странная вещь – параллельные измерения. К другим Моториным еще до того, как я к ним переместился, тоже приезжал Володя-гость. Он забыл у них на вешалке в передней рыжую куртку, точь-в-точь такую, какую носил и наш. Я узнал эту куртку сразу. А вот с магнитофоном получилось сложнее: то ли в этом чужом измерении Володя мага вообще не привозил, то ли все-таки привозил, но благоразумненький здешний Валя его не тронул, только жуткая история с магнитофоном здесь не случилась… Я же этого сперва не знал и с ужасом ждал, что родители вот-вот начнут ее со мной выяснять… Я заклинал их мысленно: "Пусть бы только не теперь, пусть чуть попозже…" И родители будто слушались – молчали… На третий день, истомившись ожиданием, я вдруг сам стал напрашиваться на эту ужасную тему:

– Мамуль! А Володя… он что… хороший журналист или нет?

Другого папы, как всегда, дома не было. Другая мама делала вид, что читает, а сама глядела мимо книги. Я думал, она тут же поднимет голову и бросит мне для начала что-то вроде: «Он-то вполне хороший, а вот ему-то напакостили…» Мама никогда не начинает ругать сразу, а сперва молчит – и чем вина больше, тем дольше…

– Надеюсь, что неплохой. Он вдумчивый юноша, – ответила мама, не поднимая глаз.

Эта ее уклончивость просто убивала. Будто мама намекала: мол, гнусность твоего поступка так велика, что ее все равно не выразить никакими словами. Так оно и было. Тем более мне не оставалось ничего, как только заставить маму об этом заговорить. Пусть говорит и выльет наконец все, что она об этом думает!..

– Мамуль! – бросил вызов я. – А он… Володя… уехал от нас… довольный?

После такого вопроса не мог не последовать взрыв: "Довольный?! Да что ты, просто в полном восторге! В полнейшем! Ведь ему всего лишь вконец испортили его орудие труда, лишили возможности делать дело, ради которого он приехал. Всего лишь!"

– Довольный? – рассеянно бормотнула мама. – Наверное…

Вот тогда, уже догадываясь об истине и все же пугаясь своей наглости, я выпалил:

– А репортерские маги, в сущности, ударопрочные, хоть кидай с девятого этажа…

И услышал в ответ равнодушное:

– Да?.. Ты бы чем-то занялся, Валёк. Почитал бы.

ЧЕЛОВЕК С БАЗЫ

«Мышеловка – это устройство, в которое попадаешь невзначай, а выбраться бывает сложно» – такими словами я открыл свой дневник, а точнее: «Записки В. Моторина, сделанные во время его необычайного путешествия в другое измерение». Люди, которые путешествовали всего лишь в своем измерении, и те привозили тома записок. Но кроме первой фразы о мышеловке, я ничего пока придумать не смог.

Уже почти две недели я торчал в чужом мире в полном одиночестве, и это как раз тогда, когда начались долгожданные летние каникулы! А ведь мы собирались летом в Дагестан, в аул Сагратль через синие горы.

Вьется, вьется над пропастью тропа, по тропе голове в хвост идут три ишака, на ишаках папа, Герка и я. А тропка все уже и уже, а пропасть все глубже и глубже, и камешки из-под скользящих копыт падают глуше и глуше.

Сагратль – самый высокогорный аул. Облака и орлы парят ниже аула, в прежние времена по ним стреляли из нагана – сверху вниз. Так мужчины аула тренировались в меткости… Теперь все уже поняли, что орлов жалко. Мы будем их только наблюдать. А Герка будет наблюдать еще и звезды: в горах наблюдать звезды всего удобнее. Потому-то папа и обещал, что возьмет с собой не одного меня, а и Герку. Мама тоже приедет к нам, но чуть позже. У папы в Сагратле старинный друг его отца.

Только когда все это будет? И будет ли вообще?.. В этом другом измерении никто никуда не собирался. Мама задерживалась у больных. Герка торчал в гараже. Папа пропадал где-то чуть не круглые сутки.

Вообще другие родители были молчаливее моих, как-то даже слишком молчаливы. И должно быть, поэтому почти не высказывали мне презрения. А если и высказывали, получалось почему-то не так обидно. Может, потому, что это выходило у них не так согласованно? Что и говорить, мои мама с папой были куда дружнее. И дружно нападали на меня, и выходило – двое на одного. Но, насмотревшись на жизнь чужих Моториных, я знал теперь точно, что когда родители дружнее, все-таки лучше.

* * *

И Катерина в другом мире была совсем-совсем другая, я понял это в первый же день как сюда перенесся. Дом, где она жила, был угловой и окно – угловое, не окно, а две поставленные углом стеклянные стенки. На такой городской веранде жили Катерина и ее бабушка. Бабушка как раз поливала цветы в висячих горшочках. И тут из дома вышла Катерина.

Катерина, как всегда, плыла, чуть касаясь мостовой босоножками. И люди, и лужи, и машины расступались перед ней, как всегда. Но все же это была другая Катерина, И потому рядом, ковыляя на толстых подошвах, как страус на ходулях, и выставив свои джинсы, будто флаг, отсвечивал Коля-студент… Ну, нет, наша Катерина не пошла бы с таким и по одной стороне улицы!

И если до этого я еще чуть-чуть сомневался, у себя я или же нет, то тут уверился до конца: люди здесь другие и мир другой…

До чего же мне было тоскливо! Голубоватый лучик, который перенес меня сюда и мог бы тем же порядком вернуть обратно, до моих крыш упорно не доползал. Надо было что-то придумать. Но что?

Самое простое – связаться с теми, кто работает на базе. Если, конечно, Герка был прав и это в самом деле научная база… Ведь должен же там кто-то быть!

Правду сказать, в первые дни я надеялся, что в моем мире меня хватились и что, может быть, кто-то на базе даже видел, как я попал в луч и исчез. Ведь для них-то я исчез?.. И поднялась тревога, шум, суетня. И организовали работы по моему спасению…

Но теперь уже было ясно, что ничего такого нет. Возможно, на базе и не подозревают о коварных свойствах лучика, а может быть, напротив, знают очень хорошо, оттого и испытывают в глухом дворе ночью…

Мне во всех случаях оставалось одно: сообщить на базу, что приключилось, и попросить, чтобы скорее вернули меня назад. Ничего нет проще. Если бы, конечно, удалось понять, где на эту чертову базу входят… Странное дело, я ясно видел базу сверху. Но нигде не мог найти туда вход. Оставалось подкараулить кого-то из людей с базы, когда они будут туда проходить.

Наши дворы отделены от остального мира двумя улицами и двумя переулками. Я только и делал, что обходил дозором этот четырехугольник. Задачка не из легких: сто подворотен и двести сорок семь парадных! Уходит десять минут, пока их разок обежишь… А сколько народу вытекает и втекает в наши дома за один только день! Кто из них с базы? Попробуй угадай!

Правда, оказалось: база работает не весь день, а минут всего по десять – в три часа дня и в одиннадцать ночи. Но перед этими часами во все парадные и дворы входили люди, вкатывались машины, а один раз прискакал даже всадник на коричневой, блестящей лошади. После выяснилось – это цирковой наездник примчался в гости к своей тетушке из девятой мансарды.

Впрочем, я и сам сразу понял, что ученые с базы не прискачут на лошадях. Машины приезжали тоже по своим делам забрать мусор, доставить кому-то шкаф… Пешеходы по большей части все тут у нас и жили…

В общем, людей с базы я пока не обнаружил. Но открыл случайно другие дворовые тайны. Узнал, например, что взрослые парни, те, что отнимали у нас с Геркой маг, в этом измерении все хотят жениться на продавщице из магазина «Вина-воды». Но продавщица Шура и не думает за них выходить, смеется только: "Да на что вы мне сдалися, такая пьянь?"

А Коля-студент, тот что за трешку дает ребятам переписать диск (то есть хорошую пластинку), захаживал, оказывается, к нашей Нике. Я как увидел – просто поразился: студент, а ходит к такой малявке! Он шел с холщовым мешочком, где всегда носил диски, и сворачивал не к себе и даже не к Вите, а в Никин подъезд… То есть и Коля, и Ника были здесь, конечно, другие. И я подумал: "Может быть, он ходит к ней потому, что она сестра другой Катерины?"

* * *

Я бегал вокруг дворов, как спутник, запущенный на постоянную орбиту. Но узнать про всех, кто куда спешит, все равно не мог. Если б здесь был со мной мой настоящий Герка!.. Вдвоем мы нашли бы кого угодно. Но однажды я и сам натолкнулся на очень странного типа…

– Скажите, который теперь час?

Я спросил это быстро, задыхаясь от бега, а тип вздрогнул в ответ.

– Без пяти… – буркнул, а сам тревожно глянул и, будто невзначай изменив направление, начал подниматься по лестнице вверх.

"Вот оно! – возликовал я. – Наконец-то нашел одного!" В самом деле, только что этот человек бежал и влетел в парадную на таких скоростях, что я чуть было от него не отстал. Он явно собирался проскочить через запасной ход в скверик. Но, заслышав меня, стал не спеша подниматься вверх… Кто это мог быть, как не человек с базы? Кто бы еще стал скрывать куда идет? Скрываться должны люди с базы, чтобы сохранить тайну…"

Силуэт его вырисовывался на фоне лестничного окна: юркий и в то же время расхлябанный. Эта странная смесь удивила меня еще утром – он шел тогда по двору. Через час я заметил его снова, он крался к подворотне, где жили близнецы…

"Юркий" поднялся на первую площадку и, завернув, пошел дальше, так что я уже не видел его, но слышал, как его ноги перебирают ступеньки, как шуршит его плащ, а дыхание учащается по мере подъема. Всего здесь шесть этажей. Он приостановился, кажется, не доходя четвертого. "Кто живет на четвертом? – быстро прикинул я. – Саша. Нильсов дед… А что, если Юркий просто идет в гости? Только зачем бы тогда он бродил здесь с утра?"

Юркий вздохнул, двинулся опять. Заглянув снизу в пролет, я различил его движущуюся тень. И вдруг все исчезло: тень, шуршание, шаги. Он притаился! Действительно, в квартиры он не заходил – а то бы я услышал. И стоит там, и не дышит. Но только зря: ему теперь деться некуда…

Подпрыгнув от радости, я затопал к нему, говоря на ходу:

– Я нарочно нашел вас, товарищ! Здравствуйте! Я знаю, вы с испытательной базы. У меня к вам важное личное дело…

Мой голос странно звучал в лестничных извивах. Вверху рождалось эхо. Ответа не было.

– Вы слышите? Да не беспокойтесь, про базу я знаю давно, а никому не сказал и не скажу: тайна есть тайна! Только, пожалуйста, я очень прошу… так нужна ваша помощь…

Он не отвечал. Может быть, еще не совсем доверял мне?

– Я буду нем как рыба. Только не бросайте меня, помогите вернуться отсюда…

С этими словами я взлетел на четвертый этаж, взбежал на пятый, взобрался на шестой, запрыгнул на чердачную площадку. Что такое? Никого! Юркого нигде не было.

И куда он мог подеваться?.. Нет, в самом деле? Я подергал запертую чердачную дверь, заглянул в шахту сломанного лифта… И начал простукивать стены, чтобы понять, где тут потайной ход. Ход, конечно, был. Но стен тут много, а из дверей квартир повысовывались раздраженные жильцы…

Тогда, чуть не плача с досады, я уселся на подоконник.

ВСТРЕЧИ

«Какое чудовищное невезение! Или у них потайные ходы на всех лестницах?» Я долго сидел на подоконнике не глядя никуда. Затем поглядел вниз. Там в скверике на куче песка сидела девчушка лет шести и, уцепившись ручонкой за низкий борт песочницы, отталкивала худую женщину, наверное, свою маму. А та тянула девочку к себе. Казалось, я вижу их лица: у матери – перекошенное от бессилия, у дочки – упрямое, с прикушенной толстой губой… Ничего необычного в этой сцене не было: как мамы загоняют ребятишек домой, видишь в наших дворах каждый день. И однако все во мне насторожилось: обе они что-то мне напомнили…

Наконец мать сдалась: выпустила дочкины пальцы. И вдруг заломила над головой очень худые руки. Заломила так странно, что неловко стало смотреть…

Вот тут я понял, что ведь это и есть Лидия. Та самая Лидия, отчества которой я пока не знал, но о которой просил вспомнить другой Валя Моторин.

Эту черную худую женщину Лидию и девчушку Лизу я видел на Московском вокзале. И было это в самый последний день, который я провел в моем измерении, ровно за час до того, как встретил наконец Катерину…

* * *

В то утро я встречал поезд. Точнее, вот уже второй день я встречал все скорые поезда, что приходили из Москвы. Ехать не скорым Катерина просто не согласилась бы.

Странно подумать, какая бездна народа прибывает к нам из Москвы каждое утро. Поезда идут один за другим. И выбрасывают на платформы толпы народа. Встречающие суетятся, заранее отыскивают, где остановится нужный вагон. А я номера вагона не знал. Не знал ни вагона, ни поезда, ни даже числа. И занял пост в начале платформы, где останавливаются тепловозы. Люди шли мимо меня и шли, несли сумки, чемоданы, баульчики. Зачем они ездили? Зачем во время своих экзаменов умчалась в Москву Катерина?.. Но зачем бы ни умчалась, сегодня приедет: завтра у нее экзамен – химия, я узнал это точно.

Катерина приедет, сойдет с подножки вагона. Не спрыгнет, как, например, Ника, а сойдет, как описано это у Грина: "Так спускаются по лестнице роскошного дома к почтительно распахнутой двери…"

Я представлял себе, будто Катерина уже идет вдали – плывет, создавая в любой толчее неприкасаемую зону. Сейчас она выплывет следом за тележкой, груженной коробками… Но тележка проезжала за тележкой…

Катерина приехала в первом вагоне того поезда, что прибывал после девяти, когда наш шестой «а» начал уже, конечно, рабочий день на весенней школьной практике. Во мне что-то вздрогнуло за секунду до того, как Катеринин силуэт показался в дверях вагона. Она двигалась так, как умела лишь она одна, да еще Биче Сениэль из "Бегущей по волнам" Грина. Катерина, как и Биче, одарена особым даром подчинять себе вещи, обстоятельства, людей. Когда я прочитал «Бегущую» – понял сразу: Грин списал свою Биче с Катерины… Как это могло выйти – не знаю, ведь когда жил Грин, Катерины еще на свете не было. Может быть, Грин встречал ее прабабушку, а она на прабабушку похожа? А может, существует много разных параллельных миров и Грин попал в один из них, а там Катерина уже была?.. Ну а как еще объяснить, почему героиня Александра Грина так похожа на Никину сестру Катерину?