Текст книги "Невеста трех женихов"
Автор книги: Галина Лифшиц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
6. Новое и старое
Новобрачным полагается медовый месяц. Наверное, чтобы от праздника не переходить сразу к будням, чтобы молодые насладились друг другом сполна. Но где же его взять, целый месяц удовольствий, при нынешней-то интенсивной и насыщенной делами жизни? Хорошо, что Марио удалось выкроить семь дней, во время которых они могли, наконец, поверить, что созданы на радость и утешение: муж жене, а жена мужу.
Они полетели на Сардинию, где Свете бывать еще не приходилось. Коста Смеральда – дивное место, которое, увидев раз, не забудешь никогда. Их ждал роскошный, поражающий воображение отель. В нем все располагалось так, что, казалось, они одни на всем белом свете. Только они, море, пляж – и больше никого. Завтрак им сервировали на отдельной террасе, обед приносили в номер, когда они того пожелают. У них даже был свой бассейн, в который можно было попасть только из их огромного сьюта.
На Сардинии Марио и вернулся к теме стараний и ухищрений жены для ублажения мужа. Светлана оставалась верна собственному убеждению, что все между любящими людьми должно происходить спонтанно, по обоюдному желанию. Зачем какие-то хитрости, уловки? Никто никогда ее этому не учил. Ее мама бы поделилась с дочкой перед свадьбой, если бы сама прибегала ко всяким способам, разве нет?
– Ну, мама не умеет. Это не значит, что ты не обязана учиться, – возражал Марио.
– Обязана? – недоумевала молодая жена.
– Конечно. Мы же венчались. Помнишь? Жена обязана повиноваться мужу. И особенно в том, что касается его желаний. Я же не требую всего и сразу. Но я хочу, чтоб ты хотя бы знала, как себя саму можно использовать. Ради собственного удовольствия и счастья своей дражайшей половины, то есть – меня.
Света думала, что все ее университеты позади, все экзамены сданы. А оказалось – ничегошеньки-то она не знает. Даже про себя саму. Не говоря уж о любимом мужчине.
– Главное, поверь: ты – для меня. А я – для тебя, – учил Марио. – В любой момент. Раз мы стали одним целым. Понимаешь?
Она очень хотела понимать.
– Вот смотри, допустим, тебе кажется, что ты устала, что ты ничего сейчас не хочешь. Что ты сделаешь?
– Скажу тебе об этом и буду отдыхать, пока усталость не пройдет.
– Знаешь, чувство усталости диктуется ленью. Ленивая женщина всегда усталая, даже если целый день не делает ничего. Забудь слово «устала» навсегда. Просто не произноси его при мне. Если мы рядом, я сделаю так, что ты меня захочешь в любой момент. Попробуем?
– Конечно, попробуем.
Светка делала вид, что ничего не хочет и холодна как лед вечной мерзлоты. Марио очень быстро растапливал этот лед. Она даже и не подозревала, что так легко может включиться в любовные игры.
– Между нами не может быть ничего запретного и стыдного, раз мы созданы один для другого, – повторял и повторял Марио. – Отказы жены убийственно действуют на любого мужчину. Это унизительно, это самую суть мужскую разрушает. Вот ты только представь, что тебе хочется, а я отказываюсь, потому что устал. Понравится?
– Нет, – засмеялась Светка. – Я обижусь.
– Зачем? Ты уж постарайся, чтоб мне захотелось. Ну?
Света постаралась. Вполне успешно. Марио подсказывал, как еще она может свести его с ума.
Но как же мало им было отпущено на эти уроки! Ну почему не месяц, а только семь коротеньких денечков?
Ничего, все равно они вместе навсегда. И уж ночи в любом случае принадлежат только им. И никакой бизнес тут не властен.
После медовой недели закрутились дела, дела.
Новобрачные жили в собственном доме. Все в нем оказалось уже обустроено, оформлено, обставлено так, как Света сама никогда бы не смогла сделать: опыта жизни в роскоши у нее не имелось. Ей все нравилось, все восхищало. По утрам она выходила на балкон, вдыхала утренний воздух, любовалась садом. Их с Марио садом! И все никак не могла поверить, что это не кино, не спектакль, что это теперь ее обыденная жизнь. Она пошла учиться в автошколу, чтобы получить права, принялась обживаться, привыкать к течению новой жизни.
С работой Марио советовал не спешить. Осваиваться на новом месте – нелегкий труд. Работа будет, не убежит от нее, но пока надо почувствовать себя на равных с теми, кто в этой стране родился и вырос. И, кстати, чего жене не хватает? Вот, пожалуйста, две кредитные карточки. Пользуйся. Отчета никто не спросит. У тебя все права законной супруги. Поживи в свое удовольствие. В конце концов, Марио сознался, что, как муж, вполне обеспечивающий свою семью, он против того, чтобы Света работала. Ему хочется вечерами иметь дело с отдохнувшей, радостной, ухоженной женщиной, а не той, что все дневные силы растратила на какого-то работодателя. Хотела было Светка обидеться: ведь обещал сразу с работой помочь, потому она и согласилась переехать на чужбину. А потом поняла: кое в чем муж прав. Она ведь действительно всю предыдущую жизнь училась, потом училась и работала, потом работала. Имеет она право хоть немного оглядеться? После венчания ей было не стыдно пользоваться деньгами мужа. Они – семья. Не из милости она тут живет. Осмотрится, приживется, отдышится и вернется тогда к этой теме.
Света поначалу мучительно стеснялась, что убираться к ним приходила филиппинка Соня, которая почтительно обращалась к ней: «Синьора».
– Как я буду давать ей указания? Мне очень неудобно. Я и сама могла бы убраться, раз уж у меня работы нет, – жаловалась Света мужу.
– У всех своя работа. Она наводит порядок в нашем доме. Этой работой она обеспечивает свою жизнь. А ты богатая синьора, способная двадцать таких, как Соня, держать в прислугах. Привыкай. Так устроена жизнь. Ты – выше ее по положению. Она обязана беспрекословно выполнять все твои распоряжения. Только тогда в доме наступит порядок, – поучал Марио, для которого жизнь со слугами казалась вполне естественной, правильной и единственно возможной.
Может, конечно, он и прав, но не умела Света выставлять себя госпожой. Не умела показывать свое превосходство. И учиться этому не собиралась. Воспитывали ее по-другому. Ну как можно проявлять высокомерие по отношению к старательной и предупредительной Соне? У той подрастали в Маниле трое детей, за которыми приглядывал безработный муж. Большую часть заработанного она пересылала им. Но не унывала, всегда с улыбкой, энергичная, она еще Свету подбадривала, когда видела, что той грустно.
Как только Марио утром уезжал в свой офис, Света бежала на кухню к Соне, и они устраивали кофепитие. Располагались за огромным кухонным столом, болтали, ели вкусненькое. Соня поначалу стеснялась, но Света объяснила:
– Ты иностранка, я иностранка. Ты тут одна, я тоже. Почему нам нельзя дружить? Это же делу не помешает.
– Хорошо, – согласилась Соня, – только не говорите господину. У итальянцев другие порядки, я работу боюсь потерять.
Так у Светы появилась своя маленькая тайна. Но от нее никому вреда не было и быть не могло.
Иногда в их утренних посиделках принимал участие – о ужас! – садовник, ухаживающий за садом, причем не итальянец, а тоже иностранец, выходец из Марокко, по имени Мунир. Своему искусству он учился во Франции, потом вот нашлась ему работа в Италии. Как иностранец, чужак, получал он значительно меньше итальянских коллег, хотя сады, созданные им, казались садами рая.
Пораженная невиданными цветами, вековыми деревьями, газонами, искусно, на французский манер, подстриженным кустарником, Света не скрывала своего восторга, сама заговорила с человеком, трудившимся не покладая рук ради этой красоты.
Мунир прекрасно говорил по-итальянски. Поначалу он был удивлен непривычным поведением синьоры: она общалась открыто, на равных. Потом догадался:
– Э, да ты не из них! Не местная. То-то я и вижу: у них таких красавиц не бывает.
Чувствовалось, что садовника гложет давняя обида на итальянцев.
Света пригласила его на кофе в дом, он удивленно засмеялся, но пришел. Вот собрались они – три человека с разных концов света, заброшенных волею судьбы в одну точку земного шара в один и тот же отрезок времени. У каждого за плечами свое, но есть и общее: всех их гнала на чужбину любовь. Соню – любовь к детям, которых нечем было бы кормить, если б не ее работа. Мунира – любовь к своему делу, Свету – любовь к мужу. Но только одной «синьоре Кьяре» любовь улыбалась, поворачиваясь своим добрым ликом. Собеседники ее страдали и претерпевали. Это становилось ясно из их рассказов.
– Ты вот из родного дома уехала. Тебя нужда гнала? – спрашивал белокожую ясноликую Свету смуглый черноглазый Мунир.
– Конечно же, нет, – улыбалась Светлана. – У меня на родине квартира, работа была, хорошая профессия… Я полюбила, вышла замуж – разве я одна такая?
– Ты еще их тут не знаешь. Они расисты. Всех, кроме себя самих, презирают. Они – самые совершенные. А я тебе так скажу: они – самые бесчестные, жадные. Обманывают на каждом шагу. За грош удавятся.
Света вспоминала свадебные подарки и, конечно, не верила. В душе Мунира явно жили печальные воспоминания, которые лучше гнать от себя.
– Я тут попросил прибавку к жалованью, совсем немного. Надоело получать половину того, что местные получают, работая в сто раз меньше.
Он назвал сумму, которую просил у хозяина. И правда ерунда. Что-то около семидесяти долларов выходило, если с местных денег пересчитать. Меньше, чем один их обыденный ужин в хорошем ресторане.
– И знаешь, что он мне ответил, твой муж? «Забудь», – говорит!
Этому Света как раз верила. В делах Марио не церемонился и никого не жалел. Он умел сказать «нет», отстаивая свои интересы.
– Мы для них – третьесортные. Все время дают понять. Ты поосторожней. Ты другая. Душу всю не открывай, – советовал садовник.
Света сочувственно улыбалась. Понятное дело: трудно живется человеку, что тут скажешь. Жаль. Всем природа его наделила: талантом, красотой, элегантностью. А вот покоя нет в душе – и радости нет.
Однако после первых разоблачительных бесед Мунир потихоньку успокоился, перестал жаловаться. Выговорился, наверное. Вместо прежних тирад в адрес богатых и скупых работодателей он начал удивлять собеседниц невероятными историями, которые вполне могли бы сойти за сказочные, если бы не были правдой.
Однажды он решил поведать своим слушательницам историю одного итальянского слова. Не сказал поначалу, какого. Просто в обычной своей загадочной магрибинской манере[7]7
Странами Магриба издавна называют страны Северной Африки: Тунис, Алжир, Марокко. Магрибинцев считали волшебниками, колдунами. В сказке «Волшебная лампа Аладдина» фигурирует магрибинец, коварный и хитрый маг.
[Закрыть] повелел:
– Слушайте! Расскажу вам о слове, которое они считают своим.
Под выразительным и несколько ироничным «они», понятное дело, подразумевались все те же обидчики-итальянцы. Света и Соня заинтересованно внимали.
– Жил в давние времена мудрый и богатый старец по имени Хасан ибн-Саббах. Содержал он при своем дворе плененных юношей. Знали эти молодые люди, как пророк Мухаммад описывал рай. И вот Хасан ибн-Саббах велел показывать этим юношам рай. Делали это так. Сначала их одурманивали, потом сонных помещали в прекрасный сад. И уже там они пробуждались. Проснутся, увидят всю красоту вокруг и, конечно, верят, что попали в рай. Посылают к ним прекрасных женщин, девушек, те танцуют перед ними, поют, ублажают любыми ласками. Так счастливо проводят они свои дни в «раю». Все у них есть, что ни пожелают, любое угощение, любая красавица. А потом понадобится почтенному старцу Хасану ибн-Саббаху убить какого-то своего врага. Тогда приказывает он привести к нему юношу из тех, что наслаждаются в «раю». Несчастного опять одурманивают и возвращают во дворец, где он прежде содержался под стражей. Когда он просыпается, его охватывает тоска по потерянному раю. Он плачет, жалуется на судьбу, ничего не может понять. Тогда старец и отправляет его в дальние страны с приказом убивать. Ведь только выполнив этот приказ, получит он возможность вернуться в райский сад. А ради этого юноша теперь готов на все. Он исполнит любой приказ. Таких юношей-убийц называли «хашишин». Потому что гашишем их одурманивали. Ну, и про какое итальянское слово я вам тут рассказал? – хитро спросил Мунир.
– Assassino![8]8
Убийца (итал.).
[Закрыть] – догадалась крайне удивленная Светлана. – Ну да. Хашишин – от «гашиш». А потом – асасин… Никогда бы не подумала! Поразительно.
И вдруг кольнуло почти забытое. Перед глазами встало лицо «ее» убийцы, ничего общего с Востоком не имеющее. Вот он убивал. И не одурманивали его ничем. И не ради райского сада. Хотя – за вознаграждение. Одурманенным награда райский сад. Обездоленным – средства для существования. Все одно и то же происходит на белом свете. Тысячелетиями – одно и то же. Жаль только, что именно ей повстречался этот… представитель еще одной вечной профессии. «Стоп, стоп, подожди, – сказала Света себе. – Зачем вообще повторять «рай, рай, райский сад». Это же ложный рай. Дешевая имитация. Типичный для всего земного существования поддельный рай. Достаточно незамутненным взором внимательно посмотреть на его обитателей. Убийцы и продажные женщины. Хорош рай! А куда в таком «раю» девается душа? Как она там себя чувствует? Наверное, как моль, прибитая специальным аэрозольным ядом. Трепыхается из последних сил, пока не обмякнет и не истлеет. Ну да – человеческая душа, потравленная гашишем… Что от нее остается?..»
Света постепенно забиралась в далекие дебри. Интересную историю поведал волшебный садовник!
– Молодец, – хвалил ее между тем Мунир, – сообразила! А то они, макаронники, все гордятся, что всегда первые. А словами чужими пользуются…
Опять он за свое!
Через какое-то время Света, никогда не умевшая долго печалиться, стала ощущать временами непонятную грусть.
Приступы тоски по родному дому накатывали внезапно: то стихи какие-то вспомнятся, то запах знакомый почувствует. У Москвы свой запах, неповторимый. Запах весенней пыли, тополиной ваты, городской бензинной осенней грусти, первого полупризрачного снега…
«Все это кончилось, – говорила Света себе. – Нельзя о прошлом вспоминать. Нельзя назад оглядываться. А то буду как жена Лота, превратившаяся в соляной столп из-за того, что захотела напоследок посмотреть на родной город…»
В Москву не стоило возвращаться. Так Света почему-то чувствовала. «Спешите делать добрые дела!» Вот она и сделала, а в награду получила лестное предложение надежной руки и верного сердца от самого настоящего наемного убийцы. Света всем сердцем ощущала, что он рассказал ей в особую минуту общения полную правду. Доверился из чувства благодарности. Такие, как тот, зря слов на ветер не бросают. Целеустремленный, знающий, чего хочет, привык своего добиваться. Обязательно будет пытаться встретиться.
Поэтому Света никогда не делилась своей тоской по родине с Марио. Заранее понятно, что он бы сказал:
– Ну и какие проблемы? Поезжай на уик-энд, повидайся с подружками, а то давай какую-нибудь из них к себе пригласим, повозишь их по Италии…
А как она могла это сделать? В любой момент ее пребывания в Москве запросто наведается соскучившийся «жених». Кто знает, что у него на уме? Вдруг разозлится и пристрелит, например. Или какие-нибудь пытки придумает.
Никто, кроме Инки и Аськи, конечно, так и не знал Светкиного итальянского адреса, хотя звонила она друзьям часто, но свой телефон никому не могла дать. Опасалась. Да друзья и не просили: все равно не стали бы звонить, денег ни у кого не было международные счета оплачивать.
Напротив, когда муж спрашивал, не скучает ли она, приходилось отвечать, что скучать ей некогда, дел слишком много, чтобы о чем-то постороннем думать. И что в Москву ей в ближайшее время из-за занятости ну никак нельзя. И, кроме того, улететь в Москву – это значит расстаться с ним. А это последнее, чего бы ей в этой жизни хотелось. Тут она совсем не лукавила: их тянуло друг к другу со страшной силой, чем дальше, тем сильнее. Однако, бывало, Марио летал по делам в Москву. Ненадолго. На денек-другой. И сам не хотел, чтоб жена его сопровождала: лишние хлопоты и усталость. Светка соглашалась. Но если бы не тот, вылеченный ею страдалец, летала бы она как миленькая с мужем, плевала бы на усталость.
Но было так, а не иначе.
К тому же в Москве приключилась дикая история с Инкой.
МАРЯ-ЧАН
Зачем только Инке это в голову пришло? Ведь сама же говорила, что будет отдыхать две недели от этих безумных перелетов из конца в конец земного шара, от упаковки чемоданов, ожидания багажа после прилета, противной самолетной еды.
А что делать, если соскучилась по мужу? Разучилась, да никогда и не умела, быть одна. Захотелось сделать ему сюрприз. Вот он один тоскует в Москве, а тут она и – хоп: они уже вместе, и никто не печалится, а совсем даже наоборот. Назовут полный дом гостей, напекут пирогов, будут болтать обо всем на свете, как это только дома в Москве получается, пока усталость не свалит.
Инка и вещей-то никаких не взяла: из дома в дом летела. В маленькую дорожную сумочку на колесиках засунула пакетик с косметикой, свитер, компьютер, чтобы тексты свои править в дороге. Налегке отправилась.
Запирая двери дома, вспомнила о Мале. Раздумывала несколько секунд, возвращаться ли. Вернешься – пути не будет. А без Мали какой же путь? Инка все-таки вернулась, сунула Малю в сумку, посмотрелась в зеркало, как велела примета (если уж вернулась, то хоть в зеркало посмотрись). И все. И успокоилась. Теперь уж точно ничего не забыла.
Малю, мягенькую кудрявую медведицу с печальными глазками, она подарила мужу перед их первой долгой (на целых две недели) разлукой. Он тогда улетал на гастроли в Японию, и решено было, что на этот раз Инка останется дома: опасно казалось лететь сразу после гриппа с высоченной температурой.
Оба горевали от предстоящего расставания. Тогда-то она и увидела в стеклянном шкафчике книжного магазинчика мишутку. Нечасто встретишь игрушку, которая столь явно показывала бы свой нежный характер и способность стать верным другом. Это была хитренькая и игривая медведица: она притворялась пчелкой в полосатых, коричнево-желтых штанишках, в такой же шапочке, из прорезей которой торчали кругленькие медвежьи ушки. К шапочке были приделаны даже коричневые пчелиные рожки-усики с шариками на кончиках. Сразу делалось понятно, что в душе медведица веселая и игривая, только заскучала на своей магазинной полке, вот и загрустила.
Назвали ее Малей, и полетела Маля в Японию, помогать своей мягкой нежностью в нелегких гастролях. Она присутствовала на всех репетициях и концертах, и ничему не удивляющиеся японцы, такие же нежные и деликатные, как Маля, радовались ей и узнавали ее.
В следующий раз Инне уже не пришлось разлучаться с мужем, они летели в Токио вместе. И Маля, конечно, с ними. Она стала уже бывалой, заправской летуньей и спокойно смотрела в иллюминатор на ослепительно-ясное небо и вату облаков внизу. Молоденькие японские туристки восторгались Малей и доставали из сумочек и рюкзачков своих зайчиков, мышек и другую милую пушистую мелочь, чтобы тоже показать им невозможную высоту, на какую они взлетели.
– О, вот она, опять с вами, я ее помню, – первые слова встречавшей их в токийском аэропорту переводчицы обращались к игрушке.
– Как ее зовут? – вежливо поинтересовался устроитель турне.
– Маля, – хором произнесли Инна с мужем.
– Маря, – старательно повторил улыбающийся японец. – Маря-чан.
– В японском языке нет звука «л», нам очень трудно «р» и «л» различать, – пояснила переводчица.
– А что такое «чан»?
– К именам взрослых в знак уважения добавляется «сан». Вот вы, например, Инна-сан. А к именам детей – «чан».
Так их Маля получила новое имя.
Год спустя, во время очередной разлуки, муж позвонил Инне из Франкфурта и сообщил, что Маля вышла замуж.
Молодожены выглядели замечательной парой. Малин муж оказался тоже кудрявым медведиком, только чуть темнее, наряженным в костюмчик божьей коровки.
Обе супружеские пары: и человеческая, и игрушечная, не любили разлучаться. Но все же иногда приходилось. Тогда Маля оставалась с Инкой, а мужья ехали работать. Вот как сейчас.
На этот раз перелета Инна почти не заметила: думала, думала о своем, потом уснула, во сне пришли стихи, она даже ухитрилась записать их в полудреме, а очнувшись, стала вспоминать недавно прочитанную книжечку Чеслава Милоша с коротенькими размышлениями о поэзии, слове, искусстве и все повторяла про себя понравившуюся мысль о том, что поэт остался ребенком среди взрослых людей, и, зная это, он должен изображать из себя взрослого, иначе ему грозит опасность подвергнуться насмешкам со стороны людей зрелых.
Да, именно так она сама с детства и чувствовала, старательно изображая из себя взрослую и сильную, пряча себя-ребенка подальше от посторонних глаз.
Потом опять пришли стихи, она их бормотала шепотом. Никто не обращал на это внимания. Все следили за похождениями мистера Бина.
Легко приземлились.
Инка засунула в карман своего мягкого пальто Малю, одни усики с пумпончиками да глазки торчали, запихнула блокнот со стихами в сумку. Из самолета она вышла в числе первых.
Стоя в очереди на паспортный контроль, додумывала стихи.
– Гражданочка! Вы российская гражданочка? – услышала она обращенный к ней вопрос курносенькой загорелой пограничницы.
– Да, – подтвердила Инна, возвращаясь в реальный мир.
– А что ж вы не в то окошечко стоите? У нас – смотрите – никого нет, для российских граждан. Всех пропустили. А то я гляжу: с нашим паспортом стоит, думает о чем-то.
– Здорово как! – восхитилась Инна.
– Давно не были. Вот, по штампу видно: давно. Вы где живете?
– В воздухе в основном. Перелетная птица, – улыбнулась Инка, но тут же спохватилась: на вопросы пограничников полагалось отвечать без шуток. – А чаще всего во Франции.
– Счастливая, – вздохнула официальная девушка по-свойски. Штамп она давно уже поставила. – Удачи вам!
Как же здорово – говорить по-русски, чувствовать каждый оттенок настроения собеседника, дышать родным воздухом куражистой Москвы! Ну, все! Осталось только пройти по «зеленому коридору» (декларировать Инне было нечего) и – в объятия любимого мужа. Счастье какое, что багаж не надо ждать! Всегда бы так летать, налегке.
Таможенница Ирина Андреевна издалека ее приметила.
– Ишь, тащится, сука иностранная, улыбается. Насмехается над всем нашим, зараза. И вгляд какой у нее отсутствующий. Накурилась. Или обкололась, сволочь…
Никак иначе воспринимать сигналы враждебного, ненавистного внешнего мира Ирина в тот момент не могла. Беда пришла в ее мирный дом. Настоящая, невыдуманная беда. Нечаянная-негаданная. Ее Витенька, свет материнской души и смысл всей нелегкой жизни, ее добрый, чистый, любящий мальчик, оказался задержанным милицией, причем не один, а с компанией приятелей, всех до единого хорошо ей знакомых. Отвезли ребятишек на анализы, и у всех – у всех! – обнаружились следы употребления наркотиков.
Дальше события раскручивались, как в дурном сне, только проснуться не удавалось.
Оказалось, что Витюшенька уже год «на игле», что колется он умело: под ремешок часов, поэтому никаких следов уколов на сгибе локтя Ирина с мужем не видели. Потом выяснилось, что из дома исчезли все ее золотые побрякушечки – маленькие подарочки, которые иногда делал ей муж на день рождения или годовщину свадьбы.
Конечно, они заперли Витю дома и по очереди дежурили при нем, как при беспомощном слабеньком грудничке. Самое страшное – переживать его с ума сводящие ломки. Мальчик кричал, выл, захлебывался, терял сознание. Приходил в себя, клялся, что никогда, никогда больше, веришь, мамочка, я люблю тебя…
Однако при первой же возможности, при малюсеньком доверчивом материнском или отцовском недосмотре подло сбегал.
И тогда рушился их временный покой и наивная вера, что все еще поправится. Ира с мужем все глубже погружались в смрадную пучину беспросветного отчаяния, в которую – выныривай – не выныривай – все равно засосет. Надежда бесследно улетучивалась.
У Ирины Андреевны в жизни радости не осталось вовсе. Кто же виноват во всем этом?
Какие-то злые люди, враги, да-да, самые настоящие враги, отняли у нее будущее, которое люди, имеющие детей, всегда связывают с их жизненными успехами. Ведь для родителей детские жизни ценятся в тысячи крат дороже жизней собственных.
А самое страшное: в душе Ирины не осталось ни капельки любви.
Только сейчас у нее полностью раскрылись глаза. Она наконец-то увидела, как суетливо-жалок, лжив, подло лжив ее сын. Она отчетливо осознала, что за дозу, когда ему приспичит, он продаст не только ее жалкие драгоценности, но и их с отцом со всеми потрохами. Она больше не верила ему. И ненавидела тех, кто это с ним сотворил. Кто это с н и м и сотворил, с их семьей, с семьями таких же дурачков-мальчишек, клюнувших поначалу на крутой мужской разговор:
– Слышь, Витек, ты классный парень. Хочешь быть настоящим мужиком? На, попробуй, словишь кайф. Тебе, как другу, – на халяву. Смотри, как все просто: раз, два, три! И полетели в далекие края. Ничего больше не нужно. Ничего больше не страшно…
И все! И улетел ее мальчик в далекие края. Тот, каким был когда-то: умненьким, веселым, спокойным, приветливым. Одна оболочка осталась. Да и та…
Как же мать винила себя!
Ведь и от нее зависело, чтобы эта смертельная мерзость не просочилась, не пролезла в страну. Вот они идут, гладкие, улыбающиеся. Ну, кто из них тащит с собой смерть чужим детям? Ради денег своих вонючих. Им-то все равно, что дети гибнут! Разве им там т а к дети достаются? Ты попробуй его роди, выкорми, выучи, одень, обуй…
…Вон эта сука прется. Э-э-э, да у нее паспорт наш, российский! Это самые сволочи из всех. Здесь на чужом горе наживутся, настроят на детской крови виллы-дворцы и живут припеваючи. Что им чужие слезы, надежды разбитые. Ишь, вырядилась, подколодина!..
Никак особенно Инка не «вырядилась». Просторное мягкое пальто, удобные туфли, все неброское. Но в глаза бросалась она сама, со своей явной красотой и врожденной элегантностью.
Инна собиралась беспрепятственно пройти по «зеленому коридору» к выходу, где ждал ее муж, но путь ей преградила крупногабаритная тетка непонятного возраста с отечным лицом и воспаленными глазами, в серой таможенной форме.
– Откуда летите? – спросила она неприязненно.
– Из Парижа, – улыбнулась Инка.
– Сколько иностранной валюты с собой? – последовал строгий вопрос.
– Сто долларов, вроде. Не больше, – продолжала улыбаться Инна.
– На какие средства будете жить в Российской Федерации?
– То есть как на какие? Я тут дома. У меня муж… Он меня встречает… И потом… – тут Инна осеклась. Наверное, не стоит говорить про кредитные карточки. Кто его знает, к чему могут прицепиться. Лучше помолчать.
– Вы уверены, что вам нечего декларировать? – с ударением на каждом слове произнесла суровая таможенница.
– Конечно, уверена. Абсолютно и стопроцентно.
– Пройдемте, женщина, – приказала отрывисто таможенница.
«Наверное, меня будут сейчас обыскивать», – подумала Инка, подходя к чему-то вроде кабинки.
Совесть ее была совершенно чиста, она нисколечко не волновалась, наоборот, испытывала что-то вроде интереса к тому, как это все произойдет. Досадно только, что не удалось беспрепятственно выйти в первых рядах, что отодвигается долгожданное время встречи. Ладно, ничего, зато будет потом о чем рассказать.
Таможенница лапала ее грубо, с ненавистью. Интересно, что она надеется найти? И что можно спрятать под тонким облегающим трикотажным платьем?
Подошел еще один сотрудник, Инна услышала слово «наркотики». Ничего себе! Ну, пусть ищут, недолго искать-то в ее барахле. Она вынула все свои вещи из сумки, как ей было приказано, и с любопытством смотрела, как красноглазая баба отдирает ножиком подкладку ее сумки. Неужели двойное дно ищет? Вот «дютюктива»! Жалко было, конечно, симпатичную дорожную сумочку, кто ее теперь зашивать-то будет? Уж явно не эти, блюстители.
Тетёра раздраженно отбросила в сторону трусики и лифчики. Принялась за косметичку. Все разворошила вконец. Высыпала на стол душистую пудру «Герлен». Вот это было уже сильно жаль.
– Зачем вы так? – покорным голосом спросила Инна, поняв, что пределов для этой дамы «при исполнении» не существует. – Вы же можете привести специальную собаку, она все обнюхает. Во всех аэропортах есть…
– Советы будете давать там, откуда прилетели, – отрезала тетка.
Но другой таможенник кивнул Инне и что-то сказал в передатчик. Хоть он ее не ненавидел, от этого становилось немножко легче.
Теткины глазки злорадно загорелись, когда она открыла бумажник и извлекла оттуда пачку зеленых денег.
– Сколько вы сказали? Сто долларов? – произнесла она зловеще и позвала: – Смотри, Николай!
– Там даже меньше, скорее всего, – спокойно подтвердила Инна.
– А вот это мы сейчас посмотрим.
Долларов насчиталось восемьдесят три. Однодолларовыми бумажками. Их Инка держала, чтоб расплачиваться за такси или давать на чай.
Видно было, что душа таможенницы жаждет реванша после досадного облома.
– Разувайтесь, – приказала она.
Пришлось подчиниться. Инка сбросила туфли, нагнулась, поднимая их с пола, протянула женщине в сером.
Николай что-то тихо сказал своей коллеге. Инна поняла, что он предлагал остановить дальнейшие действия до прихода какой-то бригады.
– Не учи, разберусь, – огрызнулась та, вспарывая подметку.
– А в чем же я пойду? – изумилась Инна. – У меня же другой обуви нет.
– Отвезут куда надо и так, – донеслось до нее бурчание.
Стало совсем уже не смешно и не интересно. Скорее даже страшно.
– Меня там муж ждет, попросите его войти, мне плохо, – обратилась Инна к Николаю.
Живот ее свело от ужаса.
– Не положено, – ответил тот с неказенным сочувствием.
– Для мужа вы еще не долетели, – прошипела Инкина противница.
Это было уже слишком. Какая-то последняя заветная черта стерлась. Вместе с ней исчез страх и непонимание.
– Нет, для мужа и для всех, кто меня ждет, я долетела. Никто не скроет в моей авиакомпании, что я вылетела и приземлилась, прошла паспортный контроль. В компьютер меня на границе занесли. Так что – ошибаетесь! Я уже тут, дома, среди знакомых и понятных мне с детства людей, – с отчаянной силой четко выговорила Инна.
– Вы собирайте свои вещи, можете идти, – решил неожиданно Николай.
– А тут моих вещей больше нет. Главное, не забывать, что тут, дома, у нас ведь нет ничего своего. Мое – мое, и твое – мое, да?
Инна встала босая, накинула на плечи пальто, взяла паспорт и пошла к выходу, оставив разворошенные вещи, к которым противно было бы теперь прикоснуться.
Плевать. Главное – избавление. Приехать домой и отмыться. Забыть как страшный сон.
– Стой! Дай сюда! – рванулась внезапно таможенница, выхватывая из Инниного кармана забытую несчастную Малю.
Потом Инна ничего толком не могла вспомнить про это. Память спасала, закрывая дверцу, за которой пряталось самое страшное, наполненное бесформенной невыносимой болью.
Ирина Андреевна быстро распотрошила ножом игрушку, исполненная уверенности, что наконец-то нашла.
