Текст книги "Пуговица"
Автор книги: Галина Артемьева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– На, посмотри! Разберись! Теперь тебе выше тройки в четверти не видать, – пообещала математичка, протягивая Давыдову его листок.
Он глянул. Мельком.
Бросил листок на стол и с криком: «Ах ты гад!» обернулся к Степкину и обрушился на него в ярости.
Дальше все смешалось.
Вопил Степкин, которого, как дикий барс, терзал Денька. Кричала испуганная математичка. Очень невразумительно, но громко. Роняя стулья, бежали разнимать двух бывших товарищей одноклассники.
Имеющая большой опыт семейных баталий, Рыся знала, что лучше просто отскочить в сторону и не лезть дерущимся под горячую руку. Она помочь не сможет ничем. А пинков ей достанется ни за что ни про что. Поэтому Мухина схватила листочек Давыдова с отвратительной красной двойкой и отпрянула от эпицентра борьбы.
Продолжалась драка не очень долго. Но вполне достаточно, чтобы Рыся поняла, в чем тут дело и откуда это у математически одаренного Деньки образовался вдруг такой неожиданный позор.
Ничего тут сложного не наблюдалось. Бездарная контрольная была написана совсем не Денькиным почерком. И фамилия Давыдов оказалась выведена без наклона и не теми характерными для ее друга четко выписанными ровными буквами, а как-то невнятно, что ли.
Рыся сразу догадалась, что произошло. Денька сунул свой листок Степкину, забыв его подписать. Он же хотел поскорей помочь. Ну и, конечно, предположить не мог, что хорошо знакомый человек, с которым он столько лет бок о бок существует, способен на мерзкую подлость.
Рыся кинулась к учительнице, говоря, что Давыдов не виноват. Но той было не до разбирательств. Математичка видела, как, рыдая, размазывает кровь из носа Степкин. И слышала все, что орал ему Денька.
Кто б мог подумать! Такой каскад непечатных выражений из уст ее совсем недавно лучшего ученика! Вот они, картины неприглядного поведения подростков! Вот они, плоды семейного воспитания!
Учительница стремилась избежать неприятностей. Она панически испугалась вида крови: ведь ей пришлось бы отвечать за то, что произошло на ее уроке. Поэтому вникать в детали не стала.
Степкина она немедленно отправила в медпункт с двумя девочками-сопровождающими.
А у Давыдова взяла дневник, написала огромное красное замечание с вызовом родителей в школу и пообещала, что вопрос о его поведении будет рассматриваться на педсовете.
Денька тяжело дышал, взъерошенный, злой. Таким Рыся его вообще никогда не видела. Это на него так чужая подлость подействовала. Ясное дело. И нельзя ему было в школе оставаться, мало ли что в таком состоянии человек еще сотворит.
Да, вот если был бы у них и в правду волшебный Кирпич!
Сейчас бы они обязательно превратили Степкина в гниду. И пусть бы вылупился гнида Степкин через некоторое время в вошь.
Он и есть – мелкий кровосос, вошь или клоп. Паразит. Уж признался бы, что сдал давыдовскую контрольную со своей подписью. Нашел бы в себе силы, был бы человеком. А то ведь вопил во всю мочь, гад, что Давыдов на него напал из з а в и с т и!
Вот что самое-то невыносимое! Как тут сдержишься!
В общем, Рыся увела Деньку из школы домой, хотя у них еще два урока оставалось: английский и физра. Велела Птиче сказать, что им плохо стало.
И они пошли.
– Я его убью, – сказал несколько раз Давыдов по дороге домой.
Больше он ничего не говорил.
Мухина тоже молчала.
Чего тут скажешь? Успокоиться надо и жить дальше. Без всяких убийств и кровопролитий.
Время было еще даже не обеденное. Позднее утро, так бы сказали те, кто причисляет себя к «совам». Но «жаворонки», к которым относились и мама, и Рыся, уже много чего успевали к полудню.
Уже на лестнице чувствовался запах ванили и корицы. Значит, мама сделала яблочный пирог в ответ на их вчерашний.
Запах корицы всегда творит чудеса. Настраивает на мирный довольный лад.
– Кто там пришел? – крикнула мама, выглядывая из кухни в их уютный холл. – Рыся, Деня, вы что так рано? Идите скорее обедать, пока горячее. Котлеты сделала. Пирог только из духовки вынула.
Мама по давней традиции ее родительской семьи никогда не расспрашивала людей, только вернувшихся со схватки с большим миром.
– Голодный человек хуже зверя, – так учила маму ее мама, а ту, в свою очередь, научили этому женщины ее рода.
Поэтому голодного ни в коем случае нельзя теребить. Надо прежде всего дать ему спокойно отдышаться. Накормить вкусно. Пусть постепенно отойдет. Потом все без лишних просьб расскажет сам.
Мамины котлеты – это само по себе лучшее успокоительное.
А уж огромный пирог (на всю семью) одним своим видом вызывал душевный подъем.
Поели втроем. В редкой домашней тишине и удивительном покое.
– Спасибо, мамочка! – вздохнула Рыся. – Так вкусно было!
– Спасибо, Ляля! – солидно поддержал Денис.
У них не принято было называть маму по отчеству или, что еще страшнее, «тетя Ляля». «Везде, кроме как у нас, обращаются к старшим по имени, уважения от этого меньше не становится, зачем человека раньше времени старичком-старушкой делать?» – так объясняла мама свое желание называться просто Лялей.
– Ну, говорите теперь, – велела Ляля, легко улыбаясь, – что у вас там стряслось?
Тут Давыдов вспомнил свою боль и сыто вздохнул:
– Я его убью.
– Отлично. Значит, я сейчас принимаю у себя убийцу. Жуть. Давайте детектив вместе напишем. «Убийство после яблочного пирога». Как название? А? – заинтересовалась мама.
– Мам, у нас правда стряслось. Без шуток. Степкин попросил у Деньки списать контрошку по алгебре. Денька отдал свой листок ему, а подписать забыл. Ну, Степкин на своем листке написал: «Давыдов», а на Денькином – «Степкин». Он даже списать поленился, представляешь, гад какой! А сегодня объявили результаты. У Деньки двойка. И в четверти трояк! Впервые за всю жизнь! Как она не поняла?! Поставила двойку и еще ругать его стала при всех. А Степкина – хвалить!
– Убью его, – начал снова вскипать Денька.
– Гад, – согласилась мама. – Гад настоящий. Но пусть живет. Что толку убивать? Не говоря уж о том, что даже мысль о том, чтоб человека жизни лишить, – смертный грех. Убьешь – и все. Тебе – в тюрьму терпеть страдания. А ему-то – одно удовольствие. Никаких проблем. Лучше пусть живет и мучается в школе. Ему ж теперь никто в жизни списать не даст. Только ты сумей завтра спокойно все объяснить. Без криков, слез, соплей.
– Соплей не было, – насупился Денька.
– Мам, какие сопли? – вступилась Рыся за названого брата.
– И это уже хорошо! – согласилась мама. – В школу я завтра, конечно, пойду. За родителей. Можно?
Денька кивнул.
– Но еще до моего разговора с учительницей ты, как мужчина, все должен сделать сам. Давай сейчас разбираться. Разложим по полочкам. И вот смотри: я сейчас тебе раскрою один секрет. Про сильные и слабые стороны мужского характера. Будешь это знать, поработаешь над собой – станешь сильнее всех. Без всяких драк и убийств.
И Денька, и Рыся возжаждали немедленно узнать секрет.
– Вам повезло, я сейчас книгу перевожу на эту тему. И, по моим наблюдениям, все в этой книге верно. Вот мы учим мальчишек – плакать нельзя, не по-мужски это. Стыдно мужчине плакать. А при этом, оказывается, мужчины гораздо чувствительней женщин. Их легче задеть, сломать. Они потому и в драку бросаются, чтоб дать выход чувствам и при этом не плакать.
И вот как бы так устроить, зная про себя такое, чтоб и не драться, и собой владеть? Во-первых, научиться на горячую голову ничего не делать. Представить, что ты за прозрачной, но пуленепробиваемой стеной и не сможешь подбежать к обидчику. Можешь просто стоять и смотреть. Или же что-то сказать. Но стену прозрачную нельзя даже пытаться преодолеть.
– А почему? – спросил Денька.
– Потому что ударить человека, даже если он тебе кажется очень плохим, грех. Человек же создан по образу и подобию Бога. Ударяя человека или унижая его, ты действуешь и против Бога тоже. Это понятно?
– Да, – с трудом согласился Денька.
– Я понимаю, что Степкин тебе подобием Бога не кажется, – улыбнулась мама Ляля, – Но ведь дело не в том, кто нам нравится, а кто нет. Просто есть законы, и их надо соблюдать. И все. И давай подумаем: кто в вашей ситуации первым нарушил закон?
– Он! – убежденно кивнул Денька, – Степкин, гад! Сам попросил списать, а сам…
– Стоп-стоп… А что – списывание чужой контрольной, тут как? Все правильно? Тут никаких нарушений?
– Так всегда ж просят. Иначе не по-дружески.
– Нет, давай сейчас про честно-нечестно подумаем. Смотри: если я вместо настоящих денег нарисую очень-очень похожие картинки и пойду с ними в магазин. Что будет?
– Если заметят, посадят, – усмехнулся Денька, – это ясно. Это фальшивомонетничество. Карается по закону. На деньгах же написано про это.
– То есть тут ты согласен? Подделка – это преступление, да?
– Да.
– А если друг придет и скажет, что ужасно ему деньги нужны. А ты при этом умеешь рисовать, как самый гениальный художник. Нарисуешь ему денежку?
– Нет, – фыркнул Денька. – Я что, идиот?
– Рада это слышать, – улыбнулась мама. – Конечно, ты не идиот. Только тогда объясни мне, пожалуйста, чем отличается фальшивка с деньгами от фальшивки с контрольной? Разве это не тот же подлог? Тебя попросили совершить подлог, и ты спокойно и с готовностью согласился. Да? Тогда скажи – есть твоя вина во всем этом?
– Есть! – с досадой выкрикнул Денька. – Но ведь если не дашь, скажут, что я жлоб.
– И если фальшивую деньгу не нарисуешь, тоже скажут, что ты жлоб. Будешь рисовать?
– Нет.
– А списывать давать все-таки будешь?
– Да я что? Чокнутый? Степкину давать списывать теперь?
– А не Степкину? Другому кому-то? В чем смысл тогда контрольной? Чтоб подготовиться и постараться самому что-то сделать? Или путем вранья, воровства проскользнуть за счет других? Тогда школа, получается, это сплошное обучение обману и пронырливости? И что тогда значат слова «честно», «подло»? Как думаешь?
– Думаю, никому я больше списывать не дам. И зря Степкину дал, – насупившись, произнес Денька.
– Но скажи, есть во всей этой истории положительный момент? Давай опять подумаем…
– Мам, еще какой! Теперь нам ясно, что Степкин – предатель. С ним дружить нельзя, – вмешалась Рыся.
– Ну, хотя бы это. И то еще, учтите, что тайное всегда становится явным. У лжи короткие ноги. Далеко не убегает обычно. Вот – одна ложь, другая… А потом – как снежный ком.
– И что теперь делать? – спросила Рыся.
– А вот теперь про еще одну мужскую особенность поговорим. И потом решим, как поступать. И завтра, и в будущем. У мальчиков, оказывается, речевые центры в мозгу развиваются позже, им труднее формулировать высказывания. Девочка запросто наболтает на любую тему, пока мальчик будет думать, как ему лучше сказать. Поэтому, с одной стороны, я бы предложила тебе завтра на математике попросить слова и сначала извиниться перед учительницей за то, что ты там учинил, а потом четко изложить причину конфликта. Ты сможешь, Денис? Тут главное быть спокойным и достоинство сохранять. Получится у тебя, не сорвешься? Мы можем вместе текст речи составить. Чтобы ничего лишнего.
– Смогу. Попробую, – пообещал Денька.
– Значит, сначала извиняешься. За что?
– Я извинюсь за грубые слова и драку на уроке.
– Но самое главное-то?
– Потом скажу ей: «Но самое главное в том, что я и Степкин хотели вас обмануть».
– Отлично. И расскажи как.
– Да, это легко. Я расскажу про листок. И как он мой листок подписал. А потом оба сдал.
– А еще что имеет смысл сказать?
Денька не знал. И Рыся тоже.
– Скажи так, – предложила мама. – Скажи: «Не хочу, чтобы это еще когда-нибудь повторилось. Поэтому обещаю, что больше я никому никогда не дам списывать. И ни у кого не попрошу».
– А я и не просил никогда, – взъерепенился Денька.
– Хорошо. Тогда достаточно первой части. Годится?
– Годится.
– И еще – запомни: ругательства, драки – это ведь признак не силы, а слабости. Разве нет? Ты не смог сдержаться. Сил не хватило. Смог бы – спокойно бы все объяснил. А тут именно от слабости в драку полез. Подумай над этим.
– Это правда. Я как раз это сейчас и подумал. Я буду пробовать. Чтоб как через стекло.
Рыся слушала маму и удивлялась ее умению убеждать. От нее шли сила и покой. Трудно поверить, слушая ее сейчас, что вот вечером, если отец вернется пьяный и станет привычно скандалить, она примется рыдать и метаться, словно не зная, что делать. Почему она все это терпит? Ведь она по-настоящему очень сильная. Но спросить об этом в тот раз Рыся так и не решилась.
На следующий день они отправились в школу большой группой: в детсад к тому времени ходил только Пик. Его быстренько забросили, а сами: две сестры, два брата, Денька и мама Ляля – зашагали к школьному зданию.
Математика как раз начинала тот учебный день.
Ляля заглянула в учительскую и сказала, что пришла вместо родителей Давыдова: они больны. Но она все им передаст. И еще: она очень просит учительницу дать слово Денису в начале урока. А потом уже они на переменке поговорят.– Хорошо, – согласилась математичка, вздохнув. – Мне тоже есть что сказать. Я тоже допустила ошибку… Но давайте после урока.
Рыся сопереживала изо всех сил. Она видела, как собран ее друг и как ему трудно.
Он попросил разрешения сказать несколько слов. И у него получилось без запинки и убедительно изложить все то, о чем они вчера так долго беседовали.
– Молодец. Сегодня – молодец. Хвалю, – вздохнула учительница, словно сбрасывая камень с души. – Но, Давыдов, и я хотела у тебя попросить прощения. Я торопилась, когда проверяла ваши контрольные. И удивилась, конечно, двум вещам: твоей дикой двойке и пятерке Степкина. Надо было мне подумать над этими вызывающими недоумение фактами. А я просто, знаете, как бывает, устала. Вот и все. А вчера после этого ужаса, драки этой несусветной, взяла пятерочную работу (она у меня так и осталась на столе лежать) и все поняла. Там даже фамилия Степкина другого цвета пастой написана. Поэтому, Денис, я тебя прощаю за попытку обмана. Ты и сам понял, к чему это ведет. Осознал. И ты меня прости. Я обязана была внимательней проверять. Тогда, учтите, все равно двойки бы поставила. Две. Каждому. За обман. И тогда это было бы справедливо.
Она протянула руку Давыдову, как взрослому.
Тот пожал ее с уважением.
А Степкин… Сидел красный, опустив глаза в стол. Деятель.
– Останетесь после уроков оба. Переписать придется. Поставлю то, что заслужите, – пообещала математичка.
Потом она выглянула за дверь и подозвала ожидавшую разговора маму девочек Мухиных.– Все разрешилось. Мы все выяснили. Не беспокойтесь. И родителям Дениса передайте, чтоб не беспокоились. Хороший сын у них растет.
И жизнь снова потекла своим чередом: в трудах, радостях, играх, слезах…
16. Домашнее задание
Став взрослой, Рыся удивлялась, как это она обошлась без бурь подросткового периода?
Конечно, физические сбои были. Иногда голова кружилась, иногда живот болел. Но вот чтоб грубить, огрызаться, восставать против родительских указаний – не было такого. Хотя, по всем описаниям, лет в двенадцать должно было начаться.
Может, просто было не до того?
Они жили от одного родительского скандала до другого, жутко жалея мать и тоскуя о том отце, который сохранился в детских воспоминаниях.
Тот бывал весел, играл с ними, гулял, бывало. Сейчас чаще всего отец выглядел угрюмым, закрытым.
Что-то у него произошло на работе тягостное, о чем вслух не рассуждали. Какая-то неприятность. Дети решили, что он и там, на своей ответственной работе, оставшись на ночное дежурство, напился вдрызг и не сумел помочь больному.
Они додумались до этого по отдельным отрывочным фразам, которые им удалось услышать. Жив ли остался больной или умер, дети так и не узнали. Главное, что было им точно известно, – начальство увидело его на дежурстве в том самом состоянии, которое семья имела несчастье периодически наблюдать всю свою жизнь.
В результате этого происшествия отцу предложили другую работу. Не уволили, не наказали, нет. Но предложили чиновничью должность в Минздраве, которая даже лучше оплачивалась. При желании это можно было считать повышением. К тому же ответственности за жизнь нести не приходилось. Какой-никакой, а все-таки повод для радости.
Однако он не радовался, а дико злился. Теперь, напиваясь, отец вопил, что все они, вся семейка, лишила его любимой работы. Мол, из-за них он попал в переплет. От вечного перенапряжения и все такое…
Все эти упреки, пусть пьяные, бредовые, тяжело действовали, разрушая внутри что-то самое главное. Пропадало желание жить после тяжких и несправедливых слов невменяемого отца.
Рыся дала себе слово, что поступит в институт и уйдет из дому куда угодно. Если мама может терпеть по привычке, это ее дело. Но у нее, Рыси, копилась и копилась усталость.
Она мечтала выбрать такую профессию, чтобы можно было хорошо и надежно зарабатывать при любом общественном строе.
В стране как раз все резко менялось, скрежетало, разваливалось.
Они, гуляя, рассуждали с Птичей и Денькой, чем заняться, чтобы как можно быстрее стать независимыми, обеспечивать себя и, если надо, родных.
Так дожила она до шестнадцати лет.
И вот тут-то с опозданием стало из нее выплескиваться все, что накопилось.
Сначала в разговорах с сестрой и Денькой стала она высказываться о невозможности жить по-старому.
А потом…
Потом случилось так, что молчать Рыся уже больше не смогла.
Их обожаемый всеми весельчак, младшенький братец Пик, принес ей на проверку домашнее задание. Учился он во втором классе. Старших сестер слушался пока беспрекословно.
Шестнадцатилетняя Рыся прекрасно помнила себя в восемь лет. Потому и называла брата уже вполне взрослым и самостоятельным. Задания, тем не менее, считала своим долгом проверять. Чтоб парень знал: у них все под контролем.
По дороге из школы братик сказал, что задали им написать свой распорядок дня. И что потом в классе будут обсуждать, у кого распорядок лучше.
– Помочь? – спросила Рыся.
– Там легко. Я напишу сам.
– Ну, тогда принеси, как напишешь. Я проверю, чтоб без ошибок, – велела старшая сестра.
Пик пока не очень хорошо писал. Но они над этим работали. Занимались. Упражнялись.
Через пару часов, когда Рыся о задании Пика и думать забыла, он принес ей разукрашенный альбомный лист, исписанный с обеих сторон разноцветными фломастерами.На плотном листе братик начертал следующее:
...
Роспырядык дня.
Мой роспырядык дня всигда разный.
Па-дйом – в 7 утра. Это всигда.
Систра зоставляет мыца и чистеть зубы. Инагда я не моюсь. Если мы праспали.
Патом завтрак в 7 часов 45 минут.
На завтрок у нас всегда амлет и мылако. И хлеб. Это всигда.
Всигда мы бежим в школу.
Никагда не опаздываим. Хотя мы не делаим утреннию гимнастику. Это не выходит. Времяни на это у нас нет.
Потом школа. Там я учусь.
Ис школы меня забираит систра. Инагда Рыся. Инагда Птича.
Обед всигда в 2 часа у нас. Мы абедаим, я хочу гулять. Но надо делать уроки.
Я долга делаю уроки.
После урокаф мы идем гулять с братьями.
Гуляим долга.
Ужин у нас кагда как.
Если отец не пьяный – ужин вмести с ним на кухне. Тагда весило. Я песни паю. Мама виселая.
Патом скасска.
И спать.
В 9 я должен спать. Но инагда я просто лижу и думаю. Долга лижу. Уже все спят. Патом и я сплю.
Но часто бываит мы ужинаим в кладовке. Это наша крепость. Кагда отец пьяный.
Я ненавижу кагда он пьяный. Но я люблю кладовку. Там луче всиво. Мы па очиреди россказываим скасски. Очинь интиресные.
Но все равно слышно отца. Он кричит на маму. Хочит всех нас убить. Мама плачит.
Я стану большой. И тогда я вазьму агромный писталет и убью иво.
Я устал от ниво.
В кладовке я сплю быстро. Там мы вмести. Нам харошо.Утрам я встаю в 7 утра.
Рыся прочитала «Роспырядык дня» своего маленького Пика и по-настоящему, до боли в животе, испугалась. Ее словно волной накрыло – не вздохнуть. Она впервые увидела взгляд на их семейную жизнь со стороны.
Честный детский взгляд.
Их существование оказалось описанным совершенно без каких бы то ни было прикрас, лишних ужасов и чрезмерных эмоций.
Тем страшнее от всего этого делалось.
Ведь эта их тайна – пьющий отец, временами совершенно теряющий человеческий облик, – эта проклятая тайна за столько лет привыкла прятаться за семью амбарными замками, за семью железными дверями. Они все привыкли показушничать, терпеть боль, страх, ненависть, унижение, а на людях лицемерно играть приевшуюся театральную пьесу под названием: «Мы лучшая семья в мире, берите с нас пример».
Посмотреть на мать – в кого она превратилась! Лицо каменное, бесцветное, пальцы дрожат. И это не из-за непосильных домашних забот, заботы преодолимы, да и делятся на всех поровну. Из-за вечной своей тоски, из-за навязанных извне ритмов: сегодня или не сегодня? Напьется, или все-таки будет покой, трезвый вернется? И так далее.
Если э т о семейная жизнь, то никогда, уверенно сказала себе Рыся, никогда не пойдет она замуж, никогда не станет матерью еще одного несчастного. Лучше всего жить одной, не зависеть от подлых привычек человека, в которого когда-то еще и вляпаешься-полюбишь.
А то родишь сына, а он потом такой вот «РОспЫрядЫк» напишет.
Боже упаси!
17. У решающей черты
Но с этим надо было что-то делать. Немедленно. Сама уже «грамотность» задания говорила Рысе о многом.
Они, основная, так сказать, детская масса, первая четверка, оказались автоматически, исконно грамотными. Одна-две ошибки могли прокрасться в их сочинения по недоразумению или спешке, но не более того. Не было ни у кого из них такой отвратной дебильной проблемы.
В тексте, составленном Пиком, девушка с испугом видела четкие черты вырождения.
Если ребенок в восемь лет пишет о родном отце: «Я устал от него», это, конечно, чудовищно. Это диагноз.
Отец ведь должен своим детям силы дарить, чтоб они до поры до времени могли спокойно подрастать под его защитой. Безмятежно, расслабленно набираться жизненных сил.
Но их папа, наоборот, с трудом подкопленные, еле-еле восстановленные детьми после очередного потрясения силы постоянно и безжалостно отнимал.
Раз за разом.
Год за годом.
Вот на Пике бедном и сказалось все. Наверное, мозг его, чтобы как-то выжить, собрал все ресурсы, лишив при этом другие свои отделы чего-то очень важного.
У Пика, очевидно, пострадал «центр грамотности». Так, не по-научному, но вполне обоснованно, размышляла Рыся. В остальном младший братишка представлялся вполне успешным и способным ребенком. Соображал быстро. Считал в уме с огромной, веселящей всех скоростью, как калькулятор. И читал легко, слегка, правда, коверкая слова.
Но так писать!
Много позже Рыся увидит, насколько тотальной, массовой стала эта беда для поколения ее младшего братца Пика. Пронаблюдает и сделает свои выводы, связанные с семейной обстановкой, царившей в домах тех, кто так и не постиг азы грамотности.
Получалось – не у них одних, а повсеместно за закрытыми дверями квартир царила настоящая преисподняя, с маниакальной настойчивостью организуемая старшими членами общественной ячейки, по привычке называемой семьей.
Рыся, став взрослой, много над всем этим думала. Анализировала, обобщала.И как-то, совсем недавно, попалась ей в Интернете ссылка на древнекитайские источники о роли женщины в жизни мужчины. Там говорилось так:
«Женщина должна делать только одно дело – накапливать энергию. Накопление и сохранение энергии – это миссия женщины. Муж, приходя домой, припадает к этому источнику энергии, чтобы пополнить свои энергетические запасы. Уставшая жена ему не нужна.
Это заблуждение, что жена должна работать по дому. Не получив энергии от жены дома, муж быстро устает, и его дела идут плохо. Работающая жена, будь то даже простая домашняя работа, истощает и подтачивает силы мужа, даже подметенный пол может обернуться неприятностями в делах мужа. Жена должна иметь только те занятия, которые повышают ее энергию и которыми она занимается ради удовольствия. Жена не должна делать ни одного дела в доме, не получив от него радости и удовольствия. Хочет она рисовать – пусть рисует, хочет вышивать – пускай вышивает, хочет петь – пускай поет. Но коли не хочет, пускай не делает. У нее только одна истинная функция – быть энергетическим источником для семьи.
Горе тем мужьям, которые упрекают жену: «Ты весь день перед зеркалом просидела, лучше бы делом занялась». Женщина – это земля, которая принимает семя. А земля должна отдыхать, чтобы родить урожай, как и цветы, чтобы зацвести весной, должны зимой отдохнуть. Так и женщина, чтобы родить и зачать, должна напитываться энергией. А что лучше может быть для женщины, чем зеркало и любование собою? Хороший и умный муж и худую жену похвалит, а та, что кошка, замурлыкает, засветится, да и на самом деле хорошеть начнет так, что и соседи завидовать будут.Женщина – это очаг в доме, а без огня разве это очаг? А женщине тоже не стоит беспокоиться о занятиях. Нет ничего в мире ценнее энергии. Ее и за деньги, бывает, не купишь. Поэтому и бросают к ногам женщин и состояния, и земли, и покой, и саму жизнь».
Рыся старательно, по приевшейся привычке, принялась разыскивать этот самый мудрый древнекитайский источник, чтобы еще больше узнать, что в нем изложено на тему о мужских и женских ролях. Не найдя указаний, стала размышлять сама, приходя к пугающим выводам.
Древнекитайский, или какой он там, текст указал ей на основную беду, случившуюся с формой человеческого существования, называемой «семья».
Если самое ценное – это энергия (а как с этим не согласиться?), то семья – мощная сила, сложение энергий, мужской и женской, в единое целое, новое, особое, от чего рождается иная жизнь (жизни), которую эти две сложенные энергии обязаны напоить собой.
Так?
Ну а как иначе?
Едем дальше.
Женщина – генератор энергии в доме. Она своим видом, привлекательностью, легкостью, веселостью, шармом, – всем, что и зовется женственностью, дает силу мужчине для внутреннего роста, развития, плодотворного труда.
Мужчина, напитавшись энергией женщины, возвращает ей взятое у нее тем, что приносят ему плоды его труда. Он обеспечивает жену средствами к существованию, защитой, он – надежная опора и оплот семьи.
Так?
В идеале, само собой разумеется.
Да что так далеко ходить?
Зачем обязательно Древний Китай?
Такой уклад, при котором женщина оберегалась для радости и силы мужчины, существовал и в России, пока все не покорежили и не переиначили победно разгулявшиеся бесы.
Рыся перебирала запавшие в душу воспоминания любимого ею художника Константина Коровина. Как он мальчиком подслушал разговор своих теток о его маме. Они все сетовали, что мать – белоручка, не знает, мол, до сих пор, куда в самовар воду наливают, а куда угли кладут.
Задумался мальчик, решил проверить, спросил мать, знает ли она, куда угли кладут в самовар. Мать удивленно посмотрела на сына и сказала: «Пойдем, Костя». Она повела ребенка в коридор и показала окно в сад.
«Зима. Сад был весь в инее мороза. Я смотрел: действительно это было так хорошо – все белое, пушистое. Что-то родное, свежее и чистое. Зима.
А потом мать рисовала эту зиму. Но не выходило. Там были узоры ветвей, покрытые снегом. Это очень трудно.– Да, – согласилась мать со мной, – эти узоры трудно сделать» [26] .
Раскрылся бы гений художника, если бы мать досконально знала, куда в самовар воду заливают, а куда угли кладут? Потянулся ли бы он к постижению мастерства живописца, если бы мать не показала ему картину зимней природы в рамке окна? И не стали бы они после этого вместе пытаться ее запечатлеть? И не увидел бы мальчик, что – да… трудно?
А кто дал импульс? Силу?
Мать. Женщина.
Быть может, потому, что было кому, вместо нее, заправить этот самый самовар?
Потом Россию прикончили. И женщинам даровали свободу тратить свою энергию на что хотят: учитесь, работайте, кухарьте, управляйте государством, рожайте детей, заводите мужей, любовников, чередуйте их, пребывайте в вечном поиске.
У вас, ныне свободных и счастливых, сил должно хватить на все.
Дети вырастут почти сами – в яслях, детсадах, школах и лагерях (кто в пионерских, а кому и другие достанутся, по мере взросления).Ладно, хорошо. Люди легковерно кинулись пользоваться дарованной свободой, мнимой, призрачной, как все, что идет от нечистой силы.
Ну скажите, люди добрые, как свободно станет вырастать дерево, если ему корни подрезать? А?
Ну, может, найдется среди вас умный и скажет, как у дерева без корней будут весной распускаться листочки? И все такое прочее?
Ау!
Не слышно!
Или что?
Нет ответа?
Ну как же это нет?!
Есть! Единственно возможный ответ.
Ствол, возможно, довольно долго будет возвышаться вполне вертикально. Ветки от ствола тоже продолжат ответвляться, как и в прежние времена, когда у дерева еще имелись корни.
И зимой это дерево ничем от других отличаться не станет (если говорить о визуальном ряде). Ствол, ветки, снег на них. Красиво.
Но, согласитесь, весной отличия проявятся. Никаких листочков на дереве с подпиленными корнями не распустится!
Даже если водить вокруг него хороводы, петь зажигательные марши и давать клятвы всякого рода.Птицы на нем гнезда вить не захотят. Если только больше вообще не останется других, нормальных деревьев, полных жизни, листвы, упругих сочных ветвей, тогда, может, и совьет кто себе пристанище на время безрадостного высиживания птенцов.
И теперь, сохранив это впечатление от неутешительного ответа про дерево, давайте развернемся в сторону семьи с подпиленными устоями, лишенной источников энергии в виде спокойной и радостной женщины, занимающейся именно тем, что она хочет, а не вынужденной гнуть спину ради того, чтоб не сдохнуть с голоду, и в покое вынашивающей своих будущих детей.
И что же тут можно увидеть, кроме грядущей неумолимой тотальной беды для новых поколений?
Отцам-матерям энергию брать негде.
А на уровне древнего инстинкта муж стремится домой, за – очевидно – энергией. Там жена, обесточенная абсолютно прошедшим рабочим днем плюс еще заботами о детях. Еда, приготовленная такой женщиной, много сил обычно не дает. Она ж не поет над ней, не смеется и даже не молится. Сурово шмякает что-то на сковородку, кидает в кастрюлю: «Жрите, кровопийцы».
Вот как устраивается в этом случае.
Взять хотя бы того же их отца, Артема. Его мать была лишена сил еще в детстве, стараниями (пусть подсознательными) ее же отца, напивавшегося точно так же, как потом его образованный и интеллигентный внук-хирург. Мать, еще девочкой, страшно настрадалась.
Конечно, сына она своего любила, растила, старалась выучить. Но никакой доброй энергии получить ее ребенок от матери уже не мог, как, впрочем, и все их поколение, росшее в яслях, детских садах и прочих равнодушных к душам будущих людей учреждениях.
В студенческие годы энергию научились получать из выпивки. Кто в большей, кто в меньшей степени, конечно. Веселили себя, как могли. Радость какая-то должна быть у людей, правда? Вот, дурную радость и получали. Временную, с последующей головной болью во всех смыслах. И упадком сил.
