Текст книги "Девочка по имени Ривер (сборник)"

Автор книги: Галина Артемьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

«Словом останавливавший дождь»

Маруся в тот день в очередной раз прогуливала лекцию. Вот сказал бы ей кто, когда она поступала в университет, что не пройдет и полугода, как она научится сбегать с лекций, причем будет делать это регулярно и с удовольствием, посчитала бы говорящего злостным клеветником. Однако именно так сейчас и происходило. Не получалось у нее высидеть полтора часа невыносимой, гладкой говорильни. Конечно, это касалось не всех предметов, а тех, что у родителей, когда они учились, были связаны с коммунистической идеологией, а у ее, Марусиного, поколения приобрели более туманные названия, хотя речь шла все о том же «ни о чем», как и у ее предков.

Маруся заходила в аудиторию, отмечалась. Сидела минут пять, а потом виртуозно выскальзывала в боковую дверь. В университет она приходила всегда с пустыми руками, без сумки. Ручка и блокнот легко помещались в кармане платья или джинсов. Так удобнее всего сбегать. Если возникнут какие вопросы при выходе – смотрите, я ж на минуточку. Даже сумку в аудитории оставила. Девушка без сумки – это просто представить себе невозможно! Только на минуту и может настоящая барышня разлучиться со своим переносным домиком.

Оказавшись на воле, Маруся шла в Александровский сад, садилась на скамейку и тупо смотрела на прохожих. Чувствовала она себя при этом несказанно счастливой. Она не думала ни о чем! Она жила почти как неодушевленный предмет. У неодушевленных предметов, как оказалось, вполне пристойная доля. Живешь в вечном релаксе. Абсолютно все – все равно. Ни страха, ни радости, ни боли, ни лишних мыслей. И ведь хорошо! Ну хоть иногда.

– Курить есть у тебя? Эй! Слышишь?

Маруся не сразу поняла, что не одна на скамейке. И что случайный сосед обращается именно к ней.

– Я не курю, – бесцветно отозвалась она, не поворачивая головы.

– А я курю, – тут же сообщил нахальный незнакомец.

Маруся кивнула, давая понять, что приняла информацию к сведению, но развивать тему не собирается.

– Хочешь, расскажу о тебе все? О твоем прошлом, настоящем и будущем.

Маруся равнодушно пожала плечами.

– Молчание – знак согласия. Слушай. Это бесплатно, не волнуйся, – парень явно не собирался умолкать. – Ты с журфака. С первого курса. Готовилась, готовилась, поступила. А теперь видишь, что все – туфта. Прогуливаешь.

– Прям так сложно догадаться, – саркастически хмыкнула Маруся.

– А для меня вообще ничего сложного в жизни нет, – заявил собеседник.

Маруся взглянула на наглеца с интересом. Тощий, высокий, шмотки на нем классные, лицо необычное, красивое, но какое-то неправильное. Необычный тип.

– Кто ты такой, чтобы такое говорить? – поинтересовалась она.

Она, конечно, догадывалась, кто он такой. Наверняка старшекурсник или аспирант, который видел ее на факультете, а теперь сеанс фокусов тут устраивает.

– Я – лист опавший, – грустно продекламировал тип.

– Ага, – кивнула Маруся, не сомневаясь уже в своей догадке, – колдовской ребенок, словом останавливавший дождь…

Она любила эти строки из «Памяти» Гумилева и часто повторяла их про себя.

– Ну, видишь, я ж говорю: с журфака, – с удовлетворением в голосе произнес «лист опавший».

– А что? Гумилева только на журфаке, что ли, знают? – не согласилась Маня.

– Не только. Но ты – с журфака, – уверенно провозгласил парень.

– Видел меня там? – раскололась Маруся.

– Не обязательно видеть. Просто мне – дано.

– Ха-ха-ха! – четко выговорила девушка.

– Как тебе будет угодно.

Некоторое время знаток прошлого, настоящего и будущего хранил оскорбленное молчание. Но молчать долго чудо-человек явно не умел.

– Вообще-то я психолог. Психотерапевт по специальности.

– А! Ясно. Знаток человеческих душ! – опять же с иронией выговорила Маруся. – Очень приятно.

– И мне очень приятно, – неожиданно миролюбиво поддержал психотерапевт. – Если надо, обращайся. Я таких знаменитостей лечу, ты даже не представляешь. Жаль, рассказать не могу – этика профессиональная запрещает. А то бы закачались все. У меня один пациент есть, известнейший всей стране персонаж, – представь, тараканов жрет!

– То есть? – оторопела Маруся. – Каких тараканов? В каком смысле?

– К сожалению, в самом прямом, – вздохнул психолог, – обычных тараканов ловит и жрет. Ну, и третья жена уже не выдержала.

– Фууу, гадость какая! – активно включилась в разговор Маруся. – Где он берет их? Жены разводят, чтоб было чем закусить?

– Нет. Дома у него тараканов нет. Извне откуда-то приносит. Думает, что борется так с мировым злом. Ну и всякие сопутствующие соображения. Долго пересказывать.

– Так он – псих настоящий. Кто с таким жить согласится?

– Ты в жизни бы не подумала, что он псих. Совершенно нормальный, разумный человек. Только один этот пунктик у него. Тараканы. Но, конечно, не каждая осилит. Хоть и богатый, и знаменитый. А представь, он после того, как тараканами поужинает, ложится с женой, целуется с ней…

– Не продолжай, умоляю, – попросила Маруся. – Меня сейчас вырвет. Буэээ…

– Вот тебя вырвет, а мне с такими работать приходится, – горестно вздохнул специалист.

– И чё? Помогаешь? Перестал он тараканов употреблять?

– К сожалению, пока только на время могу помочь. Потом опять у него встает этот же самый вопрос об уничтожении зла. Заманал меня совсем. Вообще, учти. Психов гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Просто каждый второй, кого на улице встречаешь, – реальный псих. Хоть и кажется нормальным.

– И кто же из нас двоих псих? Если каждый второй? – поинтересовалась Маруся. – Только не говори, что я.

– Ты пока не псих, – согласился интересный собеседник. – А я… Вот пообщаешься со всякими нездоровыми страдальцами, точно крыша поедет.

– Ага, – поддержала Маруся, смеясь, – и тараканы заведутся. Будешь ими своего знаменитого пациента кормить. Внуши ему, чтобы ел не настоящих тараканов, а твоих, невидимых. Можешь так сделать?

– Хорошая идея! Надо попробовать, – поддержал шутку психолог.

Они немного помолчали. Но молчание не казалось тяжелым. Они теперь улыбались друг другу, как старые знакомые.

– А про меня что можешь сказать? Кроме того, что на журфаке учусь? – спросила Маруся, проникшаяся по необъяснимой причине доверием к «колдовскому ребенку».

– Да все что хочешь, не проблема. Москвичка. Центровая. Из обеспеченной семьи, с традициями. Воспитание хорошее. Не белоручка. Но сама себя пока не знаешь. Но время узнать будет, спешить тебе некуда. Все успеешь. Только доверчивой особо не будь. Тогда все сложится. Ну, в чем ошибся?

– Ну-у-у, это легко. Не ошибся. Но тут же и ошибаться не в чем. Москвичка – это ты по говору определил. Ну и все такое про воспитание…

– Центровая – сидишь тут как дома, – подхватил психолог, – без сумки. Провинциальные или окраинные девчонки без сумки никуда. И без макияжа. А ты подкрашиваешься очень в меру. Достойно. Тут явно пример положительный в семье. Только каблуки у тебя высоченные. Но это пройдет. Это по молодости.

– А не белоручка – это потому, что маникюра нет у меня. Ведь да? – легко догадалась Маша.

– Да. Именно.

– Мне ногти мешают. И тем более лак.

– Вот я и говорю: кому ногти и лак мешают? Тому, кто руками все делает.

– Твоя правда, – вздохнула Маша. – У меня сестричка маленькая. Купаю ее, играю. Ногти с ребенком ни к чему, еще оцарапаю.

– Хорошая ты девчонка, – повторил знаток человеческих душ, – знай себе цену. К хорошим часто всякое дерьмо липнет. Будь бдительна.

Они опять немного помолчали.

– А хочешь, – услышала Маруся, – хочешь, покажу тебе интересное место? Рядом с факультетом. Пойдем?

– Ну пойдем, – согласилась она будто бы не по своей воле.

Маруся соглашалась пойти куда-то с совсем незнакомым и довольно странным человеком, которого не знала совсем. Но почему-то встала и пошла за ним.

Он оказался еще выше, чем она себе представляла. Очень высокий, очень худой и необычный. Марусе нравилось идти рядом с ним.

– Эх, жаль я тебя раньше не повстречал! – вздохнул ее спутник. – Иду рядом и радуюсь. Хорошее от тебя передается, светлое.

– А чего жалеть? Вот, идем же рядом. Какие проблемы? – удивилась Маруся, только сейчас заметив, насколько у ее забавного знакомца грустные глаза.

– Подожди, курить жутко хочется, – попросил тот, отходя к табачному ларьку.

Он по-быстрому купил несколько пачек курева, рассовал по карманам, вытянул сигарету, жадно затянулся, выдохнул облегченно.

– Ух. Ну, идем. Посмотришь, как тут в округе устроено.

Они миновали здание ее факультета, свернули в переулочек, оказались во дворе дореволюционного обшарпанного дома. Марусин спутник открыл дверь подъезда ключом и пропустил ее:

– Заходи, не бойся.

Вообще-то она немного опасалась. Удивительно: она живет всю жизнь тут неподалеку, а про этот дворик и высокий, благородный, но предельно запущенный дом понятия не имела. И чего ради она тащится сейчас в чужой грязный подъезд? Что она там забыла? И – зачем он ее сюда ведет? Вопросы так и роились. А все равно она шла. Вечно она ввязывается во что-то. А может, психолог владеет приемами гипноза? Разумный внутренний голос настойчиво твердил: «Уходи! Повернись и беги из этого дурацкого подъезда! Ну, давай же! Не медли!» Но она все шла и шла по выщербленным ступенькам. На лестнице нестерпимо воняло кошками и какой-то отвратной тухлой жратвой.

Наконец они поднялись на последний, шестой этаж. На площадке имелась всего одна квартирная дверь, а также металлическая лестница, ведущая на чердак. Люк на чердак был надежно защищен от вторжения огромным амбарным замком.

– Куда теперь? – спросила Маруся, стараясь казаться равнодушной и бесстрашной хозяйкой положения.

– Наверх теперь. Я тут первый поднимусь, открою. Ты – за мной. Осторожнее на каблуках своих, – велел новый знакомый.

Маруся карабкалась, судорожно цепляясь руками за поручни.

На чердаке оказалось клево.

– Вот, милости прошу, любуйся. Я тут хозяин. Приватизировал. Бумагу показать?

Огромное помещение было светлым, сухим и чистым. Небольшие полукруглые окна блестели чистотой. Под одним из окон стоял письменный стол с двумя креслами. Вот и вся мебель.

– Тут дел еще много. Денег нужно немерено. А сил нет, – грустно вздохнул хозяин.

– Все силы тратишь на больных с тараканами? – поддела Маруся.

– Силы уходят на все! На каждый шаг – буквально. И нет в жизни никакого настоящего интереса и смысла, – с тоской в голосе постановил собеседник. – Ну иди, посмотри, какие виды отсюда открываются.

Маруся, переходя от окна к окну, поражалась везению владельца чердака-мансарды. Она видела как на ладони Кремль, крыши домов, московскую уличную жизнь, ясно различимую, но далекую, кажущуюся игрушечной.

Психолог что-то быстро и задумчиво писал, сидя за письменным столом.

Маруся совсем расслабилась. Она радовалась своему приключению. Вот испугалась бы – не увидела бы тогда, как здоровско можно устроиться под крышей московского дома.

– Иди сюда! – позвал ее хозяин.

Он перестал писать и стоял с исписанными листками в руках.

Маруся подошла, решив, что он сейчас станет читать ей только что сочиненные стихи. Она ненавидела, когда ей читали стихи. Но, кто знает, может, у этого что-то хорошее получилось?

– Вот смотри. Я решился. Мне все надоело, и пора кончать. Это – предсмертное письмо. Возьми, отнеси по адресу. А я сейчас встану на стол, открою окно, а ты меня подтолкнешь. Сам могу не решиться.

– Чего? – растерялась Маруся.

Вот уж чего она совсем не ожидала, так это подобной просьбы.

Потенциальный самоубийца внятно и деловито повторил свою просьбу: отнести прощальное письмо по указанному адресу и выпихнуть его в открытое окно.

– А больше ничего не хочешь? – крикнула Маруся, поняв, что перед ней сумасшедший псих.

– Я тебе за помощь ключи от помещения передам. Будешь тут хозяйкой. Владей.

– Знаешь что, психотерапевт, – сказала Маруся, повелительно глядя на больного на всю голову человека, – хочешь прыгать, валяй. Прыгай сам. Письмо свое отправляй сам. И ключи свои лучше проглоти перед прыжком. А я с тобой прощаюсь. Будь здоров!

Она решительно пошла к люку, спустилась по железной лестнице, стараясь не медлить, не обращая внимания на подъездную вонь, почти бегом сбежала по ступенькам и распахнула дверь подъезда. Свежий воздух ее осчастливил. Ей было страшно, что вот именно сейчас этот ее чокнутый психолог может выпрыгнуть из окна и разбиться у самых ее ног.

– Скорей отсюда! – велела она себе.

Но сбежать не получилось. Она с ужасом увидела, что со всего двора к ней подтягиваются желто-рыжие крупные бродячие псы, не ведающие любви и жалости к человеку. Маруся попятилась к двери подъезда. Та уже захлопнулась. Вот тут девушка пожалела, что нет у нее в руках сумки. Нечем будет отогнать зверье. Она совсем растерялась и молила судьбу, чтобы дверь каким-то чудесным образом хоть на миг открылась. Хоть на миг!

И случилось по ее мольбе. Дверь распахнулась, и из нее вышел живой и невредимый безумный психотерапевт. Маруся обрадовалась невероятно. Жив! И – дверь открыта. Лучше и быть не может! Человек властно произнес что-то, обращаясь к собакам, и те разошлись, опустив лохматые головы и поджав свалявшиеся хвосты.

Маруся ушла не оглядываясь, пораженная могуществом странного индивидуума. Одно слово – и псы свалили! А ведь скалили на нее клыки и смотрели такими горящими оранжевыми глазами, что даже от воспоминаний мурашки бегут по спине. Значит, мог он что-то! Что-то – точно мог! И что за дела с этим прощальным письмом? Зачем все это? Ей хотелось вернуться в свой нормальный мир, на семинар по английскому и – забыть поскорее весь этот нереальный бред.

Все и забылось, как лишнее и пустое в ее жизни. Через пару лет в клубе, где они собрались отмечать день рождения Варюши, любимой Марусиной подруги, она неожиданно увидела своего давнего знакомца. Он совсем не изменился с той весны, все такой же высоченный, худой, странно элегантный и неправильно красивый. Маруся издали видела, как он за руку поздоровался с парнем из их компании.

– Ты его знаешь? – спросила она у приятеля, когда тот вернулся к их столику.

– Старый знакомый, – кивнул тот. – Соседи мы с ним.

– Он правда психотерапевт?

– Психотерапевт? – удивленно переспросил Гарька. – Нет, какое там! А с чего ты взяла?

– Да так. Говорили как-то, случайно. Он и сказал, что по специальности психолог.

– Психолог! – хмыкнул приятель. – Ну да, все может быть. Психолог он хороший. Он за счет баб богатых живет. Находит таких… Сердобольных… И доит их. На жалость давит.

– А есть такие бабы, которые деньги дают? – недоверчиво спросила Маруся.

– Полно! Главное – подход найти. Удивить, пронзить. Это он так мне сам объяснял. Я-то не пробовал, – засмеялся Гарик.

Так вот что это было! Маруся наконец решила давнюю загадку. Это что же? Он тогда на чердаке на жалость давил? Ждал душещипательного разговора, предложений помочь с ее стороны… Ну и так далее. Ох, скукота. Всего-то.

«Но собак-то он все-таки отогнал! Одним непонятным словом!» – вспомнила Маруся и отчего-то утешилась.

Письмо

Была еще не дающая до сих пор покоя история с письмом, когда Маруся безоглядно сунулась в пучину чужого горя.

Ярко-желтый конверт с сине-красными «авиа»-полосочками по краям так и просился: «Подними меня». Странно, что есть сейчас люди, которые все еще пишут друг другу письма. Что-то в этом есть трогательное, магическое даже. Летит к тебе через расстояние бумага, до которой дотрагивался думающий о тебе человек.

«Подними меня!» – звал конверт. Как только проезжающие машины его не заляпали? Ну, ребята и подняли.

Конверт оказался аккуратно открытым, – значит, письмо прочли и выронили, наверное: вон, какое оно большое!

Ребята-первокурсники только что сдали первый в жизни экзамен первой университетской сессии. Гора с плеч! Шли отмечать. А тут вон письмо подвернулось.

– А знаете что? Давайте купим конверт побольше, адрес надпишем и отправим, – предложила Маруся.

Почта как раз находилась неподалеку.

– Ага, – согласился Михей, доставая из конверта желтые листочки с веночками синих незабудковых цветочков на полях. Он встал в позу и прочитал ораторским голосом:

– Здравствуй, сука!

Поднялся восторженный смех.

– Во прикол! – восхитился Колян. – Как это там: «Здравствуй», но – «сука»! Или – «сука», но все-таки хрен с тобой – «здравствуй»! Ржунимагу!

Будущие журналисты ощутили гурманский восторг от нелогичной состыковки двух достаточно привычных, обыденных слов. Все окружили Михея, который снова по-дикторски возвестил:

– «Здравствуй, сука! Как ты смеешь разыскивать нас с Алешей? Что тебе еще от нас надо? Два года нет со мной моей ненаглядной Ирочки, а ты все поганишь воздух своим мерзким дыханием. Из-за тебя, тварь, я не могу быть рядом с доченькой, не могу посадить цветочки на ее могилке, яичко на Пасху принести, показать Алешеньке, где его мамочка спит вечным сном…»

– Все, не могу! – Михей передал письмо Марусе. – Читай сама, если хочешь. А мне от этой злобы мозг выносит.

Маруся взяла листочки у Михея, расправила их и тихо продолжила:

– «Что ты, сволочь, сотворила с моей девочкой, со всеми нами? Ты думаешь, твой муж – министр бывший, так тебе все позволено? За что вы Ирочку гнобили, в чем все время ее подозревали? Что она что-то урвать от вас хочет, что не по любви за вашего сына вышла, а ради каких-то благ немыслимых?

Ну и какие блага вы своему-то сыну дали? Дачу с машиной? Какое от них счастье? Так ведь и того ж не дали. Все боялись, вдруг Ирочка чем-то попользуется, что-то ей перепадет. Больные люди! Я помню, как Андрей от вас, родителей своих, приходил и плакал: «Они меня заставляют из квартиры выписываться, не нужен я им, Ириша!» И я тогда пришла твоего сына утешать: «Мы тебя любим, Андрюшенька, ты наш». И из вашей пятикомнатной – в нашу двухкомнатную. Еще паспортистка очень удивлялась, тоже думала, что мы какую-то махинацию затеваем, раз человека со ста сорока метров на двадцать семь прописываем. «Все равно, – говорит, – вас на очередь не поставят». А то мы не знали! А ничего, главное – в любви жить, пусть в тесноте, да не в обиде.

Я все думаю, думаю сейчас, вспоминаю… За что можно было мою Ирочку ненавидеть? И мне кажется, я поняла. Не надо думать, за что. Тебе же все равно, кто перед тобой. Ты попросту от человеконенавистничества бодреешь, как тесто на дрожжах расправляешься. Тебе же вечно с кем-то бороться надо. Я все вспоминаю, вспоминаю… Ира в первый раз в дом ваш пришла, невестой сына вашего единственного, а будущий свекор ей лекцию устроил по вопросу дружбы народов. Бывают, мол, хорошие евреи, а бывают и очень плохие. Отчество Ирочкино вас не устроило. Ирина Ильинична. Сразу встопорщились. Ну да. Папа у нее Илья Моисеевич. Испугались за чистоту своей крови.

А еще интересно, вспоминаешь ли ты, стерва, что именно своему же собственному сыну сказала, когда он вас порадовать захотел известием, что внук у вас должен на свет появиться? Наверняка не вспоминаешь! Слово не воробей. Вылетело – и нет его! Ничего! Зато я помню. Ты вместо поздравлений вот что произнесла: «Ну что, добилась твоя красавица своего, захомутала тебя окончательно?» Да было бы кого хомутать! Он же пить из-за вас, зверей, начал, он мучился, он любви вашей хотел! А вы тряслись над своим имуществом, как будто оно хоть что-то стоит.

Ирочка все терпела, ангельский характер у нее был. Все просила Андрюшу тебе звонить – мол, это же твоя мама, она скучает. А тот как позвонит, так чуть не со слезами трубку кладет: хорошо поговорили!

А помнишь, что твой старый козел про Алешеньку сказал, когда его новорожденного увидел?

«Настоящий иудей!» – говорит.

Это нормальное приветствие собственному внуку? Эта кроха маленькая только на свет появилась, а вы его уже определили, куда положено. И как это он еще сдержался, «иудей» вымолвил, а не «жид». Выдержка министерская сказалась. Мы с Ильей оценили.

Ну хорошо. Родился на свет Божий Алеша Антонов – «настоящий иудей». Ну и ушли бы вы из нашей жизни, дали бы дышать спокойно. Нет! Тебе надо было свое диктовать: «Ира, надо работать, нельзя на мужниной шее сидеть». Ты у своего всю жизнь сидела, тебе оттуда, с шеи его, видней всегда было, что хорошо, что плохо. А как ты ей хвасталась, что тринадцать абортов сделала? Мать-героиня! Может, тебе орден за это потребовать? Или пенсию персональную назначить? Похлопочи, а вдруг и правда получится.

Ты бы хоть оценила, что Ира тебя слушалась, мальчика по выходным в гости возила: к дедушке с бабушкой. А бабушка еще иной раз и от ворот поворот даст – почему приехали без предупреждения, мы сегодня никого не принимаем. Стыд-то какой! Это своим детям такое говорить! И земля тебя до сих пор носит!

А деточки моей нет! Из-за тебя, черная ведьма!

Ты ее довела своим эгоизмом. Как она мучилась, как страдала от каждой твоей выходки! Вот все и сказалось. А она все о папе своем беспокоилась, все просила не говорить ему, что с ней: он после инфаркта, ему нельзя волноваться. Но пришлось Илье Моисеевичу поволноваться, на могиле своей дочери поплакать. Пришлось ему решение принять. Уж до чего кроткий он человек, а не выдержал. Смрад от всех вас исходит. Нельзя с такими, как вы, одним воздухом дышать. Вот и увез нас Илюша, жену свою русскую, сиротину горькую, и внука своего, «настоящего иудея».

А ты теперь, Зина пишет, верующей стала, в церковь ходишь. Думаешь, Бог простит тебя, убийцу? Теперь ты Алешенькину фотографию на иконке нацеловываешь! Что ты опять наколдовать хочешь? Чего вымаливаешь? Не видать тебе нашего мальчика, не достать, не найти! У него и имя другое, и фамилия. И все его здесь любят, ласкают. И учится он лучше всех. Но не твоими молитвами. За сына своего лучше молись, который от бутылки до бутылки живет. И если мы с Алешенькой приедем на Ирочкину могилку, когда он взрослый станет и вы не сможете его отнять, он тебя даже не узнает. Другого ты не заслужила».

– Все, – выдохнула Маруся, – прочитала. Подписи нет.

Казалось, что во всем мире наступила серая вечная зима, что нигде нет солнца, моря и смеха.

– Класс! – не очень-то восторженно произнес Михей. – Хорошо, что все. Жесть жестяная.

– Да бросьте вы это, ведь шли же куда-то, – заныл Колян. – Настроение хорошее было. Зачем всякую дрянь с земли поднимать?

Незабудки по-сиротски трепетали на зимнем московском ветру.

* * *

– Надо отнести этой. Которая убийца, – упрямо сказала Маруся. – Тут совсем близко. Пусть прочитает.

– А если допустить, что она прочитала и выбросила эту кучу добрых слов на дорогу? Я б, например, выбросил с первого же приветствия, – попытался втолковать Михей. – От письмеца такой злобой веет, что меня прямо мутит.

Он взял конверт, повертел в руках, вглядываясь в штемпели.

– Смотри, как отправительница шифруется! Я так понял, что они на Земле обетованной обитают. А письмо с Урала пришло. И адреса обратного нет.

– Ну дали кому-то, кто в Рашку летел, они и отправили. Ясное же дело, – захныкал снова Колян. – А тут получили, прочитали и выкинули. Ну, пойдем уже, хватит.

– А если это кто-то другой выбросил? Ну там – почтальон? – засомневалась Маруся.

– Ага. Прочитал, перед тем как по адресу отнести, не понравилось содержание, ну и фиг с тобой. Валяйся на земле, пока добрые люди не подберут, – парировал Колян. – Идем, что ли, уже, а?

– Хорошо, идем, – согласилась Маруся. – Идем, правда, отметим. А письмо я потом все равно занесу.

Она сунула листочки в конверт, открыла сумку и уложила его рядом с учебником.

– Оно тебе надо? Баба явно не в адеквате, которая писала. Все у нее убийцы, алкоголики. Только она со своим Моисеевичем страдальцы невинные. А между прочим, похоже, ребенка-то они незаконно вывезли из страны. Ты просекла момент? Мать ребенка умерла (типа – убили ее как-то непонятно), а отец-то жив! С чего это дед с бабкой ребенка от отца увезли? – втолковывал Михей.

– Вот я отнесу и вручу в собственные руки. Заодно и посмотрю на убийцу, мужа убийцы и их сына-алкоголика, – упрямо заявила Маруся. – Раз уж подняли это письмо, значит, что-то я должна сделать.

– Идеалистка, – хмыкнул Колян.

– Пусть идет, – глубокомысленно провозгласил Михей. – Она стремится до сути добраться, познать жизнь. Во всех ее проявлениях. Потом поделишься впечатлениями, расскажешь.

– Ага, – беззаботно согласилась Маруся.

Разговор пошел о другом, о приятном. Стали вспоминать, кому какой билет достался, как сначала было чувство, что ничего не знаешь, а потом вдруг откуда что взялось! Хорошо посидели в гостях у однокурсницы, поболтали. О письме Маруся вспомнила уже дома, перед сном. Полезла в сумку за учебником, увидела конверт и испугалась. О жутких вещах думать больше не хотелось. Чужая жизнь. И какая-то искореженная, неправильная. Не должно так быть, чтобы людям доставалось столько страданий.

«Наверное, правы ребята, – подумала она. – Выбросить надо все это. Раз было уже кем-то выброшено, пусть так и будет. Это не моя забота. И что я могу сделать? Я же ничего не изменю».

И все же, вопреки собственным здравым размышлениям, решила она, что занесет завтра с утра письмо по адресу. Наверное, детское любопытство взяло верх. И ощущение, что вся жизнь – сплошное приключение, от которого нельзя отказываться, иначе со скуки увянешь. Ко всему примешивалось еще чувство справедливости: пусть убийца, причинившая зло неведомой Ирочке, хотя бы ознакомится с написанной в письме правдой о ней.

Утром она вспомнила о консультации к следующему экзамену, помчалась – еле успела. Потом долго сидела в библиотеке. О письме вспомнила, когда доставала номерок от пальто в гардеробе. Яркий конверт напомнил о себе. Она решила не откладывать. Раз уж задумала вручить, надо сделать. Хватит таскать с собой тяжесть чужой беды. Тоже – талисман нашелся.

Через пять минут Маруся уже стояла перед подъездом огромного сталинского дома, раздумывая, как же попасть внутрь. Попробовала набрать номер квартиры, раздались долгие гудки: то ли действительно дома никого не было, то ли что-то не так она нажала. Наконец ей повезло. Человек, явно возвращающийся домой, уверенно набрал код, дверь запищала.

– Вам сюда? – спросил мужчина.

– Мне письмо передать, – пролепетала Маруся, наученная с детства бояться маньяков-насильников, особенно идущих за тобой в подъезд.

– Так заходите, – услышала она.

Пришлось войти. Она не знала, на какой этаж подниматься.

– Вы не подскажете, а квартира 25 – на каком этаже? – пришлось обратиться к источнику опасности.

– Двадцать пятая? А вы к кому там? – с интересом спросил ожидающий лифта жилец.

– К Антоновым. Мне письмо им передать. Лично, – почему-то принялась лепетать Маруся.

– Это значит – ко мне. Я Антонов. Давайте ваше письмо, – велел мужчина.

Тот самый Ирочкин муж, догадалась девушка, не сомневаясь ни на мгновение. Выглядел он лет на тридцать пять, ну плюс-минус, конечно. Может, и все сорок ему. На алкаша не похож. Одет очень даже прилично, выбрит чисто. Глаза только смутные какие-то. Печаль в них.

– А как вы докажете, что Антонов? Я должна лично вручить, – неожиданно для самой себя проговорила Маруся.

– Хорошо. Поедем на шестой этаж, к двадцать пятой квартире. Я открою ее своим ключом. Этого достаточно?

– Ну ладно, – нехотя согласилась она, чувствуя себя при этом самой последней дурой: ведь точно знала, что в лифт с незнакомцем нельзя заходить ни при каком раскладе. Ни за что и никогда. Но, словно под воздействием злых чар, полезла в кабину.

На шестом этаже все произошло именно так, как и обещал Антонов. Он отпер дверь, из которой немедленно вышла кошка и мяукнула вернувшемуся хозяину.

– Ну, давайте ваше письмо, – с улыбкой в голосе произнес человек.

Маруся почему-то медлила.

– Знаете, письмо вообще-то не вам. Оно – Антоновой Е.А. Я должна лично вручить.

Лицо человека сразу осунулось. За кратчайший миг, на глазах. Маруся про такое читала в книгах, но никогда еще собственными глазами не видела, чтоб лица так мгновенно менялись.

– Антоновой Е.А… – сказал он тихо, – Антоновой Е.А. нет.

– А когда она будет? – растерялась Маруся. – Вы скажите, я попозже зайду. Или завтра.

– Ее не будет. Никогда уже. Неделю назад похоронили.

– Простите, – оторопела девушка. – Простите меня, пожалуйста.

– Можете отдать письмо мне. Я хотя бы напишу этому человеку, который письмо прислал, что мамы больше нет. Чтоб человек знал.

– Да, конечно, – Маруся полезла в сумку за письмом, чувствуя себя очень плохом человеком, приносящим зло. – Вот. Только там обратного адреса нет.

– Нет так нет. Прочитаю, тебе на словах ответ передам. Этого вполне достаточно. Давай, заходи, – велел Антонов, переходя почему-то на «ты».

И снова Маруся безропотно подчинилась. Ей было нестерпимо стыдно, что он увидит, во-первых, что письмо вскрыто, хотя они его таким и нашли, а во-вторых, она ужасалась тому, что предстояло прочесть человеку, совсем недавно похоронившему мать. Надо было с Михеем пойти, он бы просто отдал письмо и ушел, думала она, прекрасно понимая, что потому-то и пошла одна, что хотелось разобраться в людях, о которых говорилось на незабудковых листочках.

Просторная прихожая оказалась красиво обставленной: вешалка для одежды скрывалась за раздвижной дверцей, огромное зеркало в старинной резной раме, два кресла и небольшой инкрустированный столик между ними. Сразу чувствовалось, что попадаешь в дом с традициями и давно сложившимся стилем.

– Садись, – указал на кресло хозяин. – Можешь не разуваться.

Маруся села, боясь смотреть, как читает ужасное письмо человек, устроившийся в кресле напротив.

Кошка ходила у его ног и урчала. Он не обращал на нее внимания. Читал.

– Сама, я вижу, уже прочитала? – произнес он, откладывая листочки.

– Мы вчера с ребятами его на улице нашли. С экзамена возвращались днем. А оно лежит. Открытое уже. Кто-то выбросил. Или потерял случайно.

– Я не о том сказал. Я сказал: сама-то прочитала?

– Да, – ответила Маруся, не глядя человеку в глаза.

– Зачем?

– Не знаю. Просто так. Мы не думали, что… То есть – вообще ни о чем не думали. Раз валяется, значит – ничье.

– А понесла зачем? Сюда?

– Я… Думала, что надо отнести тому, кому оно послано.

Человек иронически хмыкнул.

– Я тебе скажу, что ты думала. Ты думала: пойду посмотрю на этих злодеев. На этих подлых убийц. Ты же дура еще полная. Бабское любопытство тебя распирает. Вот и пошла. Что – скажешь, не так?

– Так, – Марусина голова склонилась еще ниже.

– А если б тебе тут морду набили? Например. Или прикончили бы, – как-никак к убийце закоренелой шла, а? – настойчиво допытывался бывший муж убитой Ирочки. – Чем же ты думаешь-то? О чем?

– Я не знаю, – всхлипнула девушка. – Это действительно ужасно глупо. И необъяснимо. Простите меня.

– Не делай так больше! Не делай! – убежденно произнес человек. – Ты очень рискуешь! Со всех сторон – рискуешь, поняла? И совершенно бессмысленно, бесцельно.